ЎЎЎ 8-1. Галерыта Рака-Ашмяна. Якуцкі летуценьнік Вольга Пашкевіч. Т. 8. Д. 1. Jakutica. Койданава. "Кальвіна". 2019.

    О. И. Пашкевич,

    преподаватель якутского речного училища

                                                           УРОКИ ЛИТЕРАТУРЫ

    Якутское речное училище осуществляет основной набор курсантов на базе неполной средней школы. Что привлекает мальчишек в профессии речника? Наверное, то, что профессия эта мужественная и связана она с природой. Однако учебная программа построена так, что почти нет на I курсе спецдисциплин, но необходимо познакомить ребят поближе с работой на флоте и, конечно, вызвать желание читать книги.

    Сейчас у меня разработана система занятий по произведениям о моряках. Занятия разные по форме проведения. Например, заочная экскурсия «Литературная Одесса». Начинается она с рассказа о пребывании в Одессе А. С. Пушкина, а заканчивается стихами о море, моряках одесского поэта Ивана Рядченко. На фоне кинофрагмента об Одессе звучит песня «Свидание» в исполнении Л. О. Утесова. И, конечно, знакомимся мы с воспоминаниями К. Г. Паустовского, который в 20-е годы работал в одесской газете «Моряк». На этом занятии у всех учащихся есть возможность побыть в роли экскурсовода.

    Большой материал для размышления дает знакомство с повестью латышского писателя З. Скуиня «Большая рыба». Это рассказ о трагической судьбе небольшого рыболовецкого судна. По этому произведению провожу урок-суд. В судебном процессе участвуют десять учеников, остальным дается задание: написать рецензию на этот своеобразный спектакль или сочинение «Моя обвинительная речь на суде». Роль председателя суда оставляю за собой, а роль обвинителя исполняет преподаватель спецдисциплин. Такой урок дает возможность курсантам пережить судьбу своего героя, ответить на вопрос, почему он оказался в такой ситуации, кто виноват в гибели людей. Кроме того, курсанты получают общие сведения об уставе службы на судах.

    Многие книги, к которым мы обращаемся, написаны якутскими авторами. Это повесть «Случайный отстой», рассказы «Капитан Корепанов» и «По методу Софанкова» Авдеева, рассказ «Опасный рейс» Шамшурина, повести «На подводных крыльях» и «Туман» Ласкова.

    Хочу подробнее остановиться на повести Ласкова «Туман». Несколько слов об авторе. И. А. Ласков родился в Белоруссии, а в Якутии с 1971 г., с 1977 г. работает литературным сотрудником журнала «Полярная звезда». Повесть «Туман» опубликована в книге «Лето циклов», которая вышла в издательстве «Советский писатель» в 1987 г. По этой повести провожу беседу, в которой, как правило, принимает участие преподаватель спецдисциплин или работник флота. События, о которых рассказывается в произведении, проходят быстро. Начальник прииска Головня узнает, что на него поступила жалоба, подкрепленная серьезными документами. Он начинает активно действовать, чтобы опровергнуть факты. Для этого ему необходимо срочно до приезда комиссии вылететь на прииск. Но погода нелетная, и волею судьбы Головня и автор жалобы, бывший капитан-дублер Радостнов, оказываются на одной «Ракете». В ходе обсуждения поднимаются многие психологические, нравственные, производственные вопросы. Произведение проникнуто романтикой речного флота. Автор во всех деталях знает профессиональные секреты своих героев.

    Занятия, о которых я рассказала, способствуют знакомству курсантов с будущей специальностью. В своих сочинениях о том, каким должен быть командир флота, они отмечают, что профессия речника, требует знаний, дисциплины, ответственности. «Готовы ли вы к этому?  Думайте, отвечайте, действуйте».

    О. И. Пашкевич,

    преподаватель Якутского речного училища.

    /Специалист. Ежемесячный теоретический и научно-методический журнал. № 1. Москва. 1993. С. 34./

 

 

    - Наталья Ивановна, в связи с юбилеем вхождения Якутии в состав Российского государства снова возник интерес к событиям и фактам тех давних лет. Высказываются различные оценки события. Как, на ваш взгляд, всё начиналось?

    - Вхождение Якутии в состав Российского государства - это долголетний исторический процесс, содержание которого было многообразным и противоречивым.

    Освоение огромных территорий на востоке от Урала укрепляло Россию в геополитическом плане. Конечно же, продвижение на Лену проходило не без сопротивления местного населения. Среди казаков попадались разные люди, иногда сопротивление было спровоцировано крутым нравом и жестокосердием отдельных казаков.

    Когда же «ленская землица» стала территориально-административной единицей Российского государства, назначаемым воеводам давались государевы наказы. В них были прописаны все правила дипломатии с «ясачным населением». Именно дипломатии, а не принудительных действий. Очень скоро Якутск стал опорной базой для дальнейшего продвижения русских и освоения огромных пространств Северо-Восточной Азии. А это было бы невозможно без помощи местного населения. В дальнейшем освоении северных территорий есть огромный вклад якутов и других северных народов. Так, первые сибирские карты «ленской землицы» были созданы первопроходцами на основе карт эвенкийских охотников и следопытов.

    Особо мне хотелось бы сказать об исторической роли толмачей, без которых открытие новых земель было бы невозможным. Историки говорят о формировании при воеводах контингента переводчиков, специализировавшихся на разных языках. Кроме русских толмачами служили некоторые местные жители.

    Толмачи много сделали для того, чтобы предотвратить конфликты и столкновения между обеими сторонами. Таким образом, уже тогда в феодальной России язык, знание языка стало точкой опоры для взаимопонимания народов.

    - Пожалуй, первооткрывателем темы о Якутии в русской литературе является великий Михайло Ломоносов...

    - Да, в своей знаменитой «Оде на день восшествия на всероссийский престол её величества государыни императрицы Елисаветы Петровны 1747 года» он написал:

        Хотя всегдашними снегами

        Покрыта северна страна,

        Где мёрзлыми борей крылами

        Твои взвевает знамена;

        Но бог меж льдистыми горами

        Велик своими чудесами:

        Там Лена чистой быстриной

        Как Нил, народы напояет

        И бреги наконец теряет,

        Сравнившись морю шириной.

    С первых десятилетий XIX века в русской литературе тема Якутии начинает звучать всё чаще. Её первыми представителями стали поэты-декабристы А. Бестужев-Марлинский, Николай Чижов. Якутские мотивы и образы вошли в творчество М. Александрова, в частности в его поэму «Якут Манчара».

    Один исторический факт, который я узнала из книги известного литературоведа Валерия Дементьева об Анне Ахматовой: дед великой поэтессы по матери Эразм Стогов бывал в Якутске и даже оставил записки о своём путешествии. Великая Ахматова в своё время переводила якутского поэта Леонида Попова. А имя Вадима Дементьева, сына Валерия Дементьева, хорошо известно в Якутии – как человека, сделавшего очень много для восстановления доброго имени нашего классика Алексея Кулаковского.

    - Эти мысли находят ещё более веское подтверждение, когда мы говорим о христианской миссии русских людей в Якутии. Как вы оцениваете принятие православия якутами?

    - Без всякого сомнения, это было прогрессивное событие. С принятием православия в северный край пришло просвещение. Духовенство занялось переводами молитв, стали проводить службы на якутском языке, открылись церковно-приходские школы. В 1870 году была учреждена самостоятельная Якутская епархия. Викарием был назначен Дионисий Хитров. Он вошёл в историю как составитель грамматики якутского языка. Первой книгой на якутском языке стал напечатанный в 1819 году «Сокращённый катехизис для обучения юношества православному закону христианскому».

    В целом христианизация Якутии шла в течение нескольких веков. Сегодня во многих православных храмах Якутии ведутся службы на якутском языке. В Якутске открыто духовное училище, среди семинаристов есть якуты и представители других северных народностей.

    - Наталья Ивановна, зарождение якутской литературы произошло в начале XX века. В 1900 году Алексей Кулаковский написал поэму «Заклинание Байаная». Поэма написана в духе старинного якутского благословения...

    - Знание фольклора и нашего древнего эпоса олонхо было впитано А. Кулаковским с молоком матери. Байанай - дух тайги и охоты, а от сил природы зависела жизнь якута. Но написал бы наш классик это произведение без влияния русской культуры? Через всю свою жизнь пронёс Алексей Кулаковский преклонение перед именем Пушкина и перед русской литературой. Эти же слова можно отнести к другим нашим классикам - зачинателям якутской литературы - Анемподисту Софронову и Николаю Неустроеву.

    Народный писатель Софрон Данилов как-то отметил: «Можно с уверенностью сказать, что, не будь благотворного влияния русской литературы и высокого примера её бессмертных классиков, Кулаковский и Софронов в лучшем случае стали бы только олонхосутами».

    П. Ойунскому принадлежат основополагающие суждения о путях развития якутской литературы. Одна из главных его идей, высказанная в докладе «Значение 100-летнего юбилея со дня смерти Пушкина и наши задачи», заключалась в необходимости овладения «всем культурным наследством прошлых эпох, великими творениями человечества». Пришедшие вслед за Ойуиским в литературу Алексей Кюндэ, Эрилик Эристин, Николай Мординов, Суорун Омоллоон, Кюннюк Урастыров прежде всего были взлелеяны в колыбели фольклора и народной мудрости, но в творческом полете вторым крылом для них всегда была русская литература.

    В далекие 20 - 30-е годы Максим Горький находил время для оценки произведений национальной литературы. Его отзыв о произведениях А. Софронова и П. Ойунского был опубликован в газете «Правда».

    В целом якутская литература и все младописьменные литературы народов Севера развивались под крылом русской литературы. У нас, пожалуй, нет писателя, который в течение своей творческой работы не обратился бы к переводу произведений русской классики. В 1930 - 1940-е годы это было необходимостью - якутские читатели на своем родном языке познавали русскую литературу. Среди переводов хотелось бы назвать те, которые стали событием в развитии русско-якутских литературных связей. Это переводы нашего аксакала, народного писателя Якутии Н. Е. Мординова-Амма Аччыгыйа. Он оставил нам прекрасные переводы произведений Толстого и Шолохова. На памяти всех якутских читателей блистательные переводы Дьуон Дьанылы - Лермонтова и Пушкина. Переводы произведений русской классики были прекрасной школой для якутских писателей.

    - Наверное, тут мы вплотную подходим к вопросам перевода якутской литературы на русский язык. В последние годы это уже большая проблема, которую вряд ли могут решить по одиночке национальные литературы...

    - Совершенно верно. В советское время существовала хорошо отлаженная школа русского перевода. Переводчики были в цене как в оплате их труда, так и в литературной табели рангов. Имена якутских поэтов Семена Данилова, Леонида Попова, Ивана Гоголева, Моисея Ефимова были хорошо известны всесоюзному читателю, их книги издавались в московских издательствах.

    Сегодня мы с благодарностью вспоминаем имена тех, кто в свое время осуществил судьбоносные для якутской литературы переводы. К таким я отношу переводы произведений Алексея Кулаковского, сделанные замечательным русским поэтом Владимиром Солоухиным. С благодарностью якутский народ будет называть также имя переводчика олонхо Владимира Державина. Его титанический труд позволил сегодня нашему героическому эпосу олонхо быть в числе шедевров, созданных человечеством, и охраняться ЮНЕСКО. Эти два проекта в свое время были осуществлены благодаря народному поэту Якутии Семену Данилову. Высоким мастерством отличаются переводы поэта Анатолия Преловского как произведений якутского фольклора, так и наших классиков.

    Пользуясь случаем, выражаю благодарность русским писателям, переводчикам и редакторам, принимавшим участие в возвращении народу имен наших классиков, - Владимиру Солоухину, Виктору Кочеткову, Сергею Поделкову, Вадиму Дементьеву, Геннадию Иванову, Семену Шуртакову, Ванцетти Чукрееву.

    На сегодня перевод произведений национального автора на русский язык - это его личная проблема. К сожалению, государство на данном этапе не поддерживает это серьезное направление литературы.

    У нас в республике по инициативе народного писателя Николая Лугинова запущена программа издания переводных книг. За два года, что финансируется программа из бюджета республики, издано около десяти книг. Среди них переиздание переводов Анемподиста Софронова, Семена Данилова, Моисея Ефимова, Саввы Тарасова и других. В рамках этой программы планируется издание переводов современных писателей Якутии.

    Но всё это - только внутри республики. А как же быть с выходом к российскому читателю? Сегодня, когда на пленумах Союза писателей России встречаемся с коллегами из Татарстана, Башкортостана, Дагестана, Карачаево-Черкесии, Чувашии, мы испытываем неловкость. Мы перестали читать друг друга, не имеем этой возможности. Без переводов на русский язык нам трудно общаться. Более того, все труднее сохранять единое духовное пространство.

    - А ведь этот год в России объявлен Годом русского языка...

    - Особых сдвигов в переводческом деле в связи с этим не произошло. Федеральное агентство по делам печати, на мой взгляд, могло бы запустить программу по переводу на русский язык произведений национальных писателей России. Русский язык не только выполняет функцию межкультурной, межнациональной коммуникации, он остается языком дружбы. Иногда мне кажется, что русский язык - это единственно объединяющий фактор для народов, населяющих Россию. Не осталось ни идеологии, ни партии, которые бы консолидировали общество, остался только русский язык - язык нашего единства. Наверное, никто не будет спорить с тем, что русский язык - это государствообразующий фактор. Наше сегодняшнее «Чувство семьи единой» основано на русском языке.

    В Якутии уважение к русскому языку не менялось даже в годы перестройки. У северных народов никогда не повернётся язык назвать русский «языком колонизаторов» или «оккупантов». Овладение русским языком для нас открыло доступ к другим культурам и цивилизациям. Народный поэт Якутии Семён Данилов написал в свое время:

        Щедрое народное наследство –

        Я люблю красивый наш язык.

        На якутском говорю я с детства,

        Словно к матери, к нему привык.

        Но порой, друзья мои, бывает,

        В час, когда сижу с пером в руке,

        Новых слов для песни не хватает

        Мне в моём небедном языке.

 

        Жизнь идёт, словарь опережая

         (Сколько новых дел, событий, чувств),

        Мысль свою на русском выражая,

        Я у русских многому учусь.

 

        Навсегда вошли без перевода

        Русские, советские слова

        В речь и душу каждого народа

        На правах духовного родства.

 

        Я ко всем наукам ключ имею,

        Я со всей Вселенною знаком –

        Это потому, что я владею –

        Русским всеохватным языком.

    Эти строки актуальны и сегодня. Лично для меня, для моего поколения русский язык - второй после родного. В современной Якутии почти все якуты двуязычны. Среди наших писателей есть этнические якуты, пишущие на русском языке. Это уникальное явление, именуемое билингвизмом, получает развитие и сегодня. Вслед за Алексеем Михайловым, Софроном Осиповым, Айсеном Дойду пришли молодые - Матрёна Григорьева, Владимир Оросутцев, Алла Абрамова.

    Я вспоминаю красивый и благородный русский слог Д. К. Сивцева-Суорун Омоллоона. Дмитрий Кононович владел русским языком в совершенстве да и жизнь свою полностью посвятил дружбе народов, братству русского и якутского народов. Это по его инициативе поднялись музеи дружбы в Черкехе и Соттинцах, восстановлены, построены православные храмы в якутских сёлах. А последним его трудом стала литературная редакция перевода Библии на якутский язык.

    Русская литература, русский язык для всех национальных писателей являются вторым крылом в творческом полёте. Я, как и все мои коллеги не мыслю себя, своё творчество вне духовного пространства России. И мне очень хочется, чтобы два моих крыла были сильными в размахе и светлыми в полёте.

    Беседовала

    Ольга Пашкевич,

    кандидат филологических наук

    /Литературная Газета. Москва /Многоязыкая Лира России. Вып. 6. С. 2./ № 49. 5-11 декабря 2007. С. 10./

                               II. СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ И ЯЗЫКОВЫЕ АСПЕКТЫ

                 ЭТНОКОНФЕССИОНАЛЬНЫХ И МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

    О. И. Пашкевич

    Якутский институт водного транспорта – филиал

    Новосибирской государственной академии водного транспорта,

    г. Якутск, Республика Саха (Якутия), Россия

                                               ГОСТЕПРИИМСТВО КАК ОСОБЕННОСТЬ

                               НАЦИОНАЛЬНОГО МЕНТАЛИТЕТА НАРОДОВ ЯКУТИИ

    Summary. Hospitality is a characteristic feature of the mentality of the northern peoples. This practice is widely reflected in the work of writers of Yakutia. Hospitality features are shown in the literature in different ways.

    Key words: hospitality, tradition, mentality, and fiction.

    Гостеприимство – одна из христианских добродетелей. Христос учит о гостеприимстве, настаивая на том, чтобы бескорыстно и радушно принимали обездоленных, следующими словами: «… когда делаешь пир, зови нищих, увечных, хромых, слепых, и блажен будешь, что они не могут воздать тебе, ибо воздастся тебе в воскресение праведных» (Лк 14.13–14).

    Апостолы в Посланиях к общинам призывают верных: «Страннолюбия не забывайте, ибо через него некоторые, не зная, оказали гостеприимство Ангелам» (Евр 13.2); «ревнуйте о странноприимстве» (Рим 12.13); «будьте страннолюбивы друг ко другу без ропота» (1 Петр 4.9) (о том же – епископам, вдовам и др. – 1 Тим 3.2; 5.10; Тит 1.8; 3.13).

    Гостевой обычай присутствует в культуре разных народов, о чём свидетельствуют пословицы: «Бедность стола искупается щедростью души» (Казахская), «Гостей принимать – в убытке не быть» (Эстонская), «Пусть не настанет такой день, когда гость не придёт» (Дагестанская), «У доброго человека всегда гости» (Адыгейская) [7, с. 47–49].

    Особенностью менталитета северных народов является гостеприимство и взаимопомощь. Эти черты местных жителей отмечали в своих воспоминаниях и письмах многие известные люди, посетившие Якутию в XIX веке. А. Бестужев-Марлинский писал: «Тунгус беден, но честен и гостеприимен. Живучи весь день до вечера одною ловлею, он нередко постится дня по три, ничего не убив, но готов разделить кусок с путником своим…» [4, с. 39]. Аналогичные впечатления произвели якутские бедняки и на Н. Г. Чернышевского, отбывавшего ссылку в Вилюйске. В одном из писем он говорит: «И вообще простые люди здесь добры, честны, некоторые при своей темноте положительно благородные люди…» [4, с. 77].

    Гостеприимство народа саха нашло широкое отражение в произведениях художественной литературы. Писатели – представители народов Якутии, показывают его как черту национального менталитета в разных аспектах: описание поведения при встрече и прощании хозяев и гостей, отношение к гостевому обычаю богатых и бедных, мнение о нём приезжих. Как отмечает А. Г. Новиков: «Хорошо сохранились у саха и народов Севера древние традиции родственной и соседской взаимопомощи. Милосердие является национальной чертой характера народов нашей республики» [6, с. 50].

    Суровая природа, огромные расстояния, отделявшие человеческое жильё определили взаимоотношения. «Да, приветлив и разговорчив встретившийся в тайге якут, он сделает всё, чтобы узнать, не нуждаешься ли ты, его незнакомый будущий друг, в какой-нибудь помощи с его стороны» [5, с. 450].

    Среди жителей встречались и те, кто не хотел соблюдать старинный обычай. Однако такое поведение характерно только для некоторых героев, каковым является, например, жадный богач Фёдор Веселов (роман Н. Мординова «Весенняя пора»). Чтобы не принимать всех прохожих и проезжающих, он попросил разрешения у Лягляров на строительство избушки рядом с их юртой, которая находилась далеко от дорог.

    Действие произведения А. Сыромятниковой «Подруги» происходит в пятидесятые годы. Один из приехавших на комсомольскую стройку «русоволосый» парень, делясь своими впечатлениями о Якутии, говорит, что больше всего его поразило гостеприимство. «Постараюсь обязательно овладеть щедрым умением якутов принимать гостей», – обещает он [8, с. 104].

    О том, насколько естественным казался народу саха обычай гостеприимства, свидетельствует эпизод из повести Н. Якутского «Алмаз и любовь». Руководитель строительства Антонов, сам местный житель, хорошо знал законы тайги и то, что лучшим пожеланием считалось: «Пусть у вас бывают часто гости». Но так сложились обстоятельства, что мимо зимовья Трофима постоянно проезжали машины, и водители заходили к старику обогреться и попить чая. Антонов долго обдумывал разговор с Трофимом, перед тем как предложить ему получать зарплату за выполнение обязанностей сторожа зимовья. Старик вначале никак не мог понять, почему за соблюдение доброго обычая он будет зарабатывать деньги, и согласился только после убедительной беседы с ним Антонова.

    В условиях чрезвычайной территориальной разбросанности и изолированности большое значение имело взаимное посещение соседей. В гости ходили с подарками – гостинцами, которые обязательно делили между собой. Этот обычай учил быть щедрым, осуждал жадность и корысть.

    Так, Аннича, героиня романа Болота Боотура «Зимние заморозки», когда приезжает в посёлок, сидя в гостях, откусывает лишь немножко от своей доли сахара, а остальное завязывает в кончик платка, чтобы отвезти сестре и брату. Отец Анничи тоже отдаёт ей свой кусок.

    Отправляясь в гости, родители брали с собой ребёнка с целью незаметно, исподволь научить его неписанным правилам приёма гостей, общения с другими, расширяли его кругозор, учили сравнивать жизнь разных семей, поведение людей, быть наблюдательными. Говоря о встрече гостей, А. Кривошапкин пишет: «Кто бы ни приехал, – первым делом надо напоить чаем» [2, с. 14].

    П. Ламутский в романе «Запретный зверь» рассказывает, что по приезду соблюдается определённый этикет не только со стороны хозяев, но и со стороны гостей. Например, останавливаться надо поодаль от ближнего чума, не заходя в него. Хозяевам же, если всё благополучно, не следовало выходить навстречу путнику.

    Платон Ламутский также знакомит с требованиями, которые предъявляются к гостю внутри жилища. Ему необходимо «вести себя соответствующим образом» – не суетиться, говорить степенно, иначе тебя не сочтут за достойного человека» [3, с. 25].

    Народный писатель Якутии, поэт Леонид Попов ярко выразил в своём творчестве гостеприимство якутского народа. В стихотворении «Другу, русскому человеку» он характеризует родной народ как «смелый, работящий, закалённый в стуже ледяной». Он пишет:

                                       Мы храним законы нашей чести,

                                       Свет гостеприимства наш обряд;

                                       Всюду будешь на почётном месте –

                                       Гостю каждый дом якутский рад.

    В другом стихотворении «Кто я» поэт признаётся:

                                       Я, как никто, ценю тепло уюта

                                       И дружбу, что надёжнее гранита.

                                       Как дверь моей гостеприимной юрты

                                       Душа моя для ближнего открыта.

                                              (перевод И. Фонякова).

    Литературовед Д. Е. Васильева пишет, что в этом отрывке «поэт хорошо и ёмко раскрыл основные качества своего родного народа: его гостеприимство и надёжность» [1, 103].

    Таким образом, обычай гостеприимства является характерной чертой менталитета народов Севера, что нашло отражение в произведениях художественной литературы народов Якутии.

                                                Библиографический список

    1. Васильева Д. Е. Народные писатели Якутии. – Якутск : Издательство «Бичик», 1995.

    2. Кривошапкин А. Берег судьбы // Полярная звезда. – 1993. – № 5–6. – С.7–44.

    3. Ламутский П. Запретный зверь // Полярная звезда. – 1994. – № 3. – С. 5–52.

    4. Михайлова М. Г. Очерки русской литературы Якутии. – Новосибирск : Сибирский хронограф, 1995.

    5. Мординов Н. Весенняя пора. – М. : Сов. Россия, 1998.

    6. Новиков А. Г. О менталитете саха. – Якутск : Изд-во Аналитического центра, 1996.

    7. Пословицы и поговорки народов мира / Сост. М. П. Филипченко. – М. : АСТ: ХРАНИЕЛЬ; СПб. : Сова, 2008.

    8. Сыромятникова А. Подруги. – Якутск : Якуткнигаиздат, 1965.

    /Формирование добрососедских этноконфессиональных отношений как одна из важнейших задач современной цивилизации. Материалы международной научно-практической конференции 1-2 февраля 2013 года. Прага [Пенза]. 2013. С. 82-85./

                 I. ПРОБЛЕМЫ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ ДЕТСТВА

    О. И. Пашкевич

    Якутский институт водного транспорта – филиал

    Новосибирской государственной академия водного транспорта,

    г. Якутск, Республика Саха (Якутия), Россия

                                             РОЛЬ СЕМЬИ В ПРИОБЩЕНИИ РЕБЁНКА

                                                       К ИГРОВОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

    Summary. The first social experience including a game one, a child receives in his family. However, it can be the negative experience, as, for example, familiarizing with gamblings.

    Key words: family; socialization; game; gamblings.

    Семья является важнейшим институтом социализации личности. Именно из семьи ребёнок выносит свой первый социальный опыт, в том числе и игровой.

    Игра – особый вид деятельности. Во-первых, потому что играть приятно, легко, играть весело, в игре человек испытывает счастливое состояние. В подарок от природы мы получаем предрасположенность и потребность в игре; генетическая программа обеспечивает нашу обязательную игровую деятельность, в ходе которой организм развивается, упражняясь. И ни один вид деятельности не обладает такой прочной органической базой, как игра – деятельность, предписанная самой природой человека.

    Во-вторых, целевое содержание, расположенное в самой игре, внутри игры (игра есть деятельность, цель которой лежит в самой деятельности) придаёт весомость каждому моменту игры. Играют, чтобы играть.

    В-третьих, любая игра содержит в себе элементы других видов деятельности, а значит, обладает возможностью приобщать человека к какому-то виду деятельности, ещё не освоенному человеком.

    В-четвёртых, в игре минимальное количество правил, соблюдать их нетрудно, а всё остальное – поле для свободного проявления индивидуального «Я». Простая фабула игры позволяет каждому играющему выстраивать свой вариант сюжетного развития игры. Это придаёт интригу, держит интерес играющих на уровне высокого внимания, а деятельность на уровне высокой активности.

    В-пятых, игра – самый демократичный вид деятельности: здесь нет начальников и подчинённых, равенство гарантируется ролевым распределением фабулы. Игра – общение на равных.

    Отмеченные особенности придают игре особое педагогическое значение, наделяя её чрезвычайной ролью [4, с. 7]:

    – игра – фактор развития ребёнка; способ приобщения его к миру культуры; щадящая форма обучения ребёнка жизненно важным умениям; ознакомление его с широким спектром видов человеческой деятельности; мягкое корректирование воспитанности ребёнка; незаметное вовлечение его в ценностную палитру новых для него отношений; деликатное диагностирование социального развития ребёнка; профессионально-изящная форма социально-педагогического тренинга; способ педагогической помощи ребёнку в разрешении проблем жизни, ставших перед ним в реальной повседневности; один из простых способов подарить ребёнку счастливые моменты проживания радости жизни; простой и лёгкий способ формирования товарищества и дружбы между детьми, один из способов формирования гуманистической атмосферы в группе.

    Однако не все игры, которые ребёнок зачастую выносит из семьи, являются полезными. Одна из них – игра в карты.

    С целью изучения процесса приобщения к карточной игре нами были опрошены студенты Якутского института водного транспорта в возрасте от 16 до 21 года, из них 61% – юноши и 39% – девушки.

    Анализ ответов показал, что 61% опрашиваемых научили играть в карты родственники (бабушки, мамы, папы, старшие сёстры), 39% научились игре у друзей или не помнят у кого.

    Радует, что респонденты играют в карты от случая к случаю, но партнёрами по картам у 22% являются члены семьи, а в семьях играют в карты 55%. Таким образом, мы можем сделать вывод, что в основном к данной игре приобщаются в семьях.

    Игру в карты считают безобидной 66%, среди них есть и крещёные, православные. На этом фоне резко выделятся всего 14,3%, которые не играли и не играют в карты, все они крещёные и православные. Некоторые студенты замечают: «Игра в карты – бесполезная. Чему она может научить человека? Разве что хитрости, но я не считаю это положительным качеством».

    Однако в обществе, как показали результаты опроса, жив стереотип, что карточная игра полезна и развивает мышление. На самом деле многие вообще не представляют, какая опасность подстерегает человека, играющего в карты.

    Во-первых, эта игра азартна, она разжигает страсти и способна довести до крайней степени падения, когда человек перестаёт осознавать себя личностью, теряет ощущение реальности происходящего и способен в таком состоянии совершить преступление. Как пишет Ю. М. Лотман, «карточные азартные игры, ещё в начале XVIII века, формально запрещённые и сурово преследовавшиеся, во второй половине века превратились во всеобщий обычай дворянского общества и фактически были канонизированы» [1, с. 155]. В литературе описывается, что азартные игры на деньги, к сожалению, входили в состав русской ментальности. Страстными картёжниками были и А. С. Пушкин, Ф. М. Достоевский, Н. А. Некрасов. По ответам студентов, 38% из них случалось играть на деньги.

    Во-вторых, азартная игра обычно сопровождается винопитием и табакокурением, что почти неизбежно, когда один порок тянет за собой другой. Вот как описывает поведение играющих народный писатель Якутии Николай Мординов в романе «Весенняя пора». Главному герою романа Никите Ляглярину, мальчику-подростку, пришлось жить у хозяев постоялого двора. Днём и ночью постояльцы играли в карты и пьянствовали. Мальчика же хозяин прочил «снимать карты», полагая, что у того счастливая рука. Когда же хозяину случилось три раза подряд проиграть, хозяин разозлился: «Убирайся, сатана! – прошипел Эрбэхтэй, когда мальчик снова протянул руку к колоде. Никита проплакал всю ночь. Хозяин стал теперь строг и придирчив» [2, с. 255].

    В-третьих, символы, изображённые на картах (над чем совершенно, как правило, не задумываются играющие), – отнюдь не безобидные картинки. Это те же слова, имеющие свой смысл, только представленные в форме графических образов и оказывающие вполне конкретное воздействие на человеческую душу. В самих картах есть элемент кощунства. Если внимательно присмотреться к мастям, то сразу станет понятно, что в них оскверняются священные христианские символы, которые были орудиями страданий и смерти Спасителя нашего Господа Иисуса Христа [3].

    Если знать о том, что игральные карты невозможно использовать в других целях кроме осквернения христианских святынь на радость бесам, то станет предельно понятна роль карт и в «гаданиях» – этих исканиях бесовских откровений. Православная Церковь не советует даже прикасаться к картам, к этим так называемым «глубинам сатанинским» (Откр. 2:24).

    Следовательно, нам необходимо объяснять нашим детям и ученикам, родителям, используя любую возможность, а такие возможности даёт содержание нашей литературы и культуры, кто скрывается за символом карточного короля. Важную роль играет и личный пример. К сожалению, нередкое явление, когда взрослые, умудрённые жизненным опытом люди, просиживают время за компьютером, раскладывая пасьянс. И желательно, чтобы понимание того, насколько вредны игры в карты, ребёнок вынес из семьи.

                                                      Библиографический список

    1. Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции дворянства (XVIII – начало XIX века). – СПб. : Искусство, 1999.

    2. Мординов Н. Е. Весенняя пора. – М. : Современник, 1983.

    3. Так ли безобидна игра в карты? // Семейный круг. – 2009. май-июнь. – С. 12-13.

    4. Щуркова Н. Е. Классное руководство: игровые методики. – М. : Педагогическое общество России, 2002.

    /Игра и игрушки в истории и культуре, развитии и образовании. Материалы II международной научно-практической конференции 1-2 апреля 2013 года. Прага [Пенза]. 2013. С. 27-30./

    Пашкевич Ольга Иосифовна, к. филол. н., доцент

    Якутский институт водного транспорта (филиал)

    Новосибирской государственной Академии водного транспорта

    раshkevich1960@bk.ru

                                ПОЧИТАНИЕ СТИХИИ ОГНЯ КАК ОСОБЕННОСТЬ

                       НАЦИОНАЛЬНОГО МИРОВОСПРИЯТИЯ НАРОДОВ СЕВЕРА

                                       (НА МАТЕРИАЛЕ ЯКУТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) ®

                                                          ®Пашкевич О. И., 2013

    Национальное мировосприятие отличается, прежде всего, тем, как оно трактует происхождение мира и всего находящего в нем. Основной формой общественного сознания до широкого распространения в массах научных знаний была мифология. Любая мифологическая тема не обходит вопроса о происхождении и устройстве Вселенной, что подтверждает и якутская мифология. В ней воплощен свой вариант сотворения земли, человека и животных добрыми и злыми силами - айыы и абааһы. В тюрко-монгольских мифологиях мир представляется трехсоставным. Три мира: Верхний, Средний и Нижний образуют единую систему мироздания.

    Структура вселенной, согласно представлениям народа Саха, предполагает наличие трех миров: Верхнего - небес, Среднего - Орто дойду, земли и Нижнего - преисподней.

    Средний мир - это просторная и изобильная страна. На ее поверхности реки и озера, в водных глубинах которых плавают рыбы, леса и горы, полные дичи, на зеленых лугах и полях пасется скот. На этой земле живут якуты, эвенки, эвены и другие народы.

    Живописно и красочно описывается в литературе народов Якутии священная для людей Среднего мира Природа. Каждое природное явление, по представлениям народов Севера, имеет свою душу. Так, в частно­сти, якуты верили, что в Среднем мире, кроме людей и животных, живет большое количество духов-хозяев (иччи) гор, рек, озер, лесов, дорог. Можно провести параллель почитания определенных стихий на Востоке и народом саха. Например, в Китае выделяют пятичленный ритм стихий: дерево рождает огонь, огонь - землю, земля рождает металл, металл - воду, вода - дерево.

    Наиболее почитаемым у якутов из рассматриваемых духов был дух-хозяин домашнего очага или домашнего огня. Исследователь традиционных религиозных верований якутов Н. А. Алексеев отмечает, что «необходимо отличать почитание огня вообще от почитания духа-хозяина домашнего очага» [2, с. 68].

    Богатый материал о магических свойствах огня представлен в этнографическом исследовании «Якуты» В. Л. Серошевским. Он пишет: «Огонь бывает различный: бывает «огонь священный» («айыы уота»): это тот, который высекают над павшим шаманом. Бывает огонь - создание Улу-тоёна (Улу-тоен уот тёрдё онгорулуулах); огонь полезный, огонь обыденного обихода; ему приносят в жертву «белого жеребца». Бывает, наконец, огонь ужасный, все истребляющий, «порождение подземного старика» (аллара огонньорь онгорулах уот иччитэ), которому приносят в жертву красного как кровь, с темной спиной и белой мордой жеребца (кысылкан турогас, ураниктах, сырайыэр). Никто не знает, какой у него горит на камине огонь...» [16, с. 641-642].

    Один из основоположников якутской литературы А. Е. Кулаковский дает духу-хозяину огня следующую характеристику: «Это самый великий из всех иччи, возводимый до степени божества и почитаемый больше богов. Для него создан целый особенный культ. При всяком выдающимся случае жизни, при всяком торжестве или радостном событии должны почтить «Уот иччитэ» жертвоприношением ему: бросают в огонь из лучших частей съедобного или выливают масло...» [12, с. 30].

    Такое отношение к огню на Севере объяснимо суровыми климатическими условиями. От тепла в этом краю в прямом смысле слова зависит жизнь. Недаром родилась якутская поговорка: «выходим - снег белеет, заходим - огонь краснеет, вот и все новости».

    В романе Болота Боотура «Пробуждение» русский Алексей, делясь познаниями местных обычаев, говорит: «Якут без огнива ни шагу не сделает. Мой хозяин обычно прячет сперва за голенище огниво и нож, а потом только идёт на проверку своих самопалов...» [3, с. 72].

    Разожжённый в опустевшем жилище огонь, возвращение к родному очагу вызывает у героев произведений огромную радость: «Гори, разгорайся, мой огонь, и больше никогда не гасни! - воскликнул громко Хабырыыс, сидя на лежанке и обнимая колени, как это делал он в детстве...» [7, с. 131].

    Одной из сильнейших обожествляемых юкагирами сил природы, почитаемых и сегодня, остается огонь.

    Одушевленный огонь предписывает обращение с ним как с таковым. В романе Семена Курилова «Ханидо и Халерха» мы наблюдаем следующие запреты: нельзя мешать человеку во время кормления огня, нельзя плевать в него, так как эти действия будут иметь негативные последствия для человека. Поэтому плевок шамана Каки в очаг охотник Пурама воспринимает как личное оскорбление:

    «- Ланга, - сказал он, угрожающе бросив на пол рукавицы, - я что-то не помню, чтобы в моем тордохе гость в очаг плевал... А ну, собачий помет, вынь плевок из огня. Рукой - вынь» [13, с. 370].

    При обращении с огнем предписывается осторожность, почтительность, наказуемы забывчивость и невнимательность. Лесной пожар рассматривается как наказание людей духом огня за какое-либо нарушение гармонии их взаимоотношений. Восстановление гармоничных отношений возможно через «кормление огня». Семен Курилов пишет, что люди поливали костры рыбьим жиром, бросали в него рыбьи пупки. Обращаясь к огню, юкагиры величали его «властелин-огонь Мэру», «великий огонь Мэру», «великий хайче, огонь Мэру» [13].

    Писатель замечает, что «с обыкновенным костром связана вся история здешних народов» [Там же, с. 555]. Он объясняет, что разжечь большой костер в тундре - непросто, так как мало топлива. Раньше костер разводили в печальные времена голодные охотники, чтобы согреться и побеседовать в тепле, потом это стало ритуалом.

    В романе описание большого костра дано в связи с крещением тундры. Охваченные «истеричной страстью к огню» люди начали бросать в костер даже нарты, за которые на ярмарке давали целого оленя. Вокруг огня исполняется старинный ритуальный танец. «Танец-хоровод долгие годы был общим для юкагиров, ламутов и чукчей», - поясняет С. Курилов [Там же, с. 558]. Одним из главных исполнителей в романе выступает Ниникай. Находясь во главе хоровода, он выражает заветное желание о том, чтобы люди тундры соединили свои костры и сердца, и тогда ледяной ветер не одолеет их.

    Слова Ниникая о том, что один ледяной ветер сечет наши лица и души, подчеркивает схожесть природных условий, которые, как было сказано выше, оказали влияние на формирование менталитета северных народов [13].

    Общим, встречающимся и в якутской, и в юкагирской литературе, является описание огня как источника получения информации. К поведению огня относятся очень внимательно. По его щелчкам гадают о предстоящих изменениях, их положительном или отрицательном характере. Так, размышляя о предстоящем промысле, охотник выбирает направление своего маршрута. «Огонь, - пишет Семен Курилов, - может возражать человеку или подтверждать его мысли; в костре что-то пищит, и пищит по-разному: писк бывает протяжный и жалобный, а бывает короткий, отрывистый - значит, согласный, вселяющий веру» [Там же, с. 556].

    Отголоски аналогичных верований мы наблюдаем в романе Софрона Данилова «Бьётся сердце». Когда Сергей Аласов предлагает Майе пойти в клуб на танцы, она отказывается, ссылаясь на то, что «в печи затрещало». В примечании к произведению поясняется: если в то время, когда решается дело, послышится в печи треск или свист, то якуты принимают противоположное решение, объясняя тем, что дедушка-огонь запрещает [9, с. 500].

    Огонь кормят, испрашивая нечто желаемое: здоровье, благополучное преодоление опасности в дороге, удачу в охоте и рыболовстве, т.е. перед ожидаемым событием и после свершения в знак благодарности: «Обычай такой есть - огонь угощать. От охотника, пренебрегающего им, удача отворачивается» [5, с. 20].

    Интересно отметить, что, анализируя символику огня в поэтической структуре фантастических сюжетов русских романтиков - Н. Гоголя, В. Одоевского, М. Загоскина, В. Олина и других, - Н. П. Иванова приходит к выводу о том что «огонь как двойственная по своей сущности стихия приобретает в романтическом сюжете семантику деструктивного начала, всеразрушающего бедствия, обманчивого света, адского пламени» [11, с. 89]. В произведениях якутских писателей, наоборот, огонь чаще всего выступает как созидающая сила, добрый помощник людям.

    Например, в первых главах поэмы «Письмена на бивнях мамонта» [6] народный писатель Якутии Иван Гоголев описывает процесс освоения древними людьми берегов могучей Лены и приспособление их к суровым условиям Севера. Как показывает поэт, предки якутов вышли «в сторону звезды Полярной» и нашли «край обетованный», который стал для них «отчим краем». Далее пишется о том, как суровый край испытывает пришельцев гололедицей, вьюгой, колючей поземкой. Но от всех бед и напастей оберегает людей священный огонь. Дух огня видится им в образе маленького старца, «чей рост с вершок, а сам одет в огонь», и которого называли Хатан Темерией. О нем эти строки в шестом письме произведения:

                                                  «Я верил в дружбу огненного духа,

                                                  когда косил траву, колол дрова,

                                                  вязал верши, сплетал тугие сети –

                                                  я на него с надеждою смотрел.

                                                  Казалось мне: меня он понимает

                                                  и, опершись плечом о камелек,

                                                  подмигивает дружески: «Мужайся!

                                                  Крепись, мой друг. Ведь мы с тобой вдвоем» [Там же, с. 22].

    У эвенов, также как и у якутов, был распространен культ огня-очага. Дух огня - тов муhонни - у эвенов выступает в виде антропоморфного существа мужского пола, похожего на человека. «Тов муhонни - добрый дух, дающий тепло. Он главный покровитель семьи, ее счастья и благополучия. Также он является главным связующим звеном между небесными божествами и различными земными духами» [1, с. 17]. Тов муhонни был у эвенов советчиком во всех делах кочевой жизни. Считалось, что дух огня, хранитель человека, передает не только свои предостережения, но и предупреждает о недовольстве или о нерасположении духов данной местности. А. А. Алексеев приводит факт, что у эвенов Северо-Западного Верхоянья существует обряд «переноса» очага, который совершается перед каждым кочеванием из одного стойбища в другое [Там же, с. 41].

    В художественных произведениях о жизни эвенов встречается упоминание об огне как средстве очищения. Например, «Ариша взяла на руки ребёнка, три раза перешагнула через огонь - очищалась» [3, с. 186].

    Идет речь о почитании стихии огня и в творчестве эвенкийской писательницы Галины Кэптукэ. В повести «Имеющая своё имя, Джелтула - река» [4] с костром сравнивается человеческая жизнь. «Первенец мой, затухший уголёк костра моего!» - говорит мать об умершей дочери [Там же, с. 61].

    Дедушку главной героини произведения, большого умельца петь эвенкийские нимнаканы, звали Пэскэнэ, что означает «искра». И когда начинают говорить об умершем дедушке, девочке кажется, что не человек умер, а потух костёр.

    Большое место занимает огонь в создании образов. Часто стихия огня употребляется для описания эмоционального состояния человека, которое видно по выражению глаз: «в глазах смешинки, такие озорные, как искорки от костра» [5, с. 226], или «вспыхнувший в глазах внука горячий огонь» [8, с. 25]. Огонь в глазах гордый [Там же, с. 81], безумный [10, с. 187], весёлый [15, с. 102], насмешливый [Там же, с. 203], недобрый [14, с. 254].

    С. Данилов через сходство с огнём передаёт мыслительный процесс: «Но мысль тут же погасла, как в зимнюю ночь гаснет лёгкая искорка над трубой юрты» [9, с. 378], или «Страшные мучительные мысли, ворвавшиеся бурей в душу или, напротив, вырвавшиеся пламенем из неё, тревожили...» [10, с. 511].

    В разных значениях употребляется и эпитет «огненный»: «огненная лиса» (о чернобурке) [3, с. 25], «огненная вода» (о водке) [7, с. 242].

    Слово «огонь» нередко имеет переносное значение. Например, выступает в значениях образование [15, с. 481], золото («огонь сатанинских глаз») [10, с. 90], подвижный, непримиримый человек [9, с. 459; 10, с. 498], лампа («огонь в стекле») [3, с. 209], борьба за справедливость [9, с. 567].

    Огонь и пожар в сравнениях служат для описания явлений. К примеру: «А блестел - прямо огнём горел» (о чайнике) [3, с. 26], о конфликте: «Не прекратится и будет долго тлеть и дымиться, как затяжной лесной пожар» [8, с. 333].

    Национальную ментальность, почитание северянами огня передаёт и следующее высказывание: «Запомни, сын мой Еречегей, наследник моего очага...» [Там же, с. 60].

    Интересно использует сравнение двух домашних очагов для передачи национального и исторически-конкретного своеобразия якутской действительности Суорун Омоллон. В рассказе «Рождественская ночь» он описывает юрту с двумя торчащими трубами. «Из одной искры вылетали редко, нехотя и печально, слов­но нечастные дети-сироты... А из другой трубы искры валились густо, дружно и дерзко» [17, с. 3]. Судя по искоркам, вылетающим из труб, читатель может легко судить о социальном положении обитателей данной юрты. В половине, где искорки сверкают весело, живут люди с достатком. Хозяйка этого жилища может даже себе позволить приготовить оладьи - любимое национальное кушанье якутов. А на другой половине юрты единственное окно светится «робким пламенем, а огонь в камельке будто был придавлен какой-то тяжелой утратой или бедой и потому был тих, безмолвен и тускл.» [Там же, с. 4].

    Таким образом, анализ художественных произведений литературы народов Якутии позволяет сделать вывод о том, что в творчестве писателей нашло отражение почитания северными народами стихии огня. Оно выразилось в изображении обрядов, связанных с культом огня, а также использование образа огня в изобразительных средствах.

                                                                Список литературы

    1. Алексеев А. А. Забытый мир предков. Якутск: КИФ «Ситим», 1993. 96 с.

    2. Алексеев Н. А. Традиционные религиозные верования якутов в XIX - начале ХХ в. Новосибирск: Наука, 1975. 200 с.

    3. Болот Боотур. Весенние заморозки. М.: Сов. Россия, 1982. 335 с.

    4. Варламова - Кэптукэ В. И. Имеющая свое имя, Джемтула - река. Якутск: Кн. изд-во, 1989. 120 с.

    5. Гоголев И. М. Месть шамана. Последнее камлание. М.: Сов. Писатель, 1992. 416 с.

    6. Гоголев И. М. Письмена на бивне мамонта. М.: Сов. Писатель, 1972. 80 с.

    7. Гоголев И. М. Черный стерх. М.: Сов. Россия, 1990. 272 с.

    8. Далан. Глухой Вилюй. Якутск: Бичик, 1993. 336 с.

    9. Данилов С. П. Красавица Амга. Бьется сердце. М.: Сов. Россия, 1986. 656 с.

    10. Данилов С. П. Сказание о Джэнкире. М.: Сов. Писатель, 1991. 544 с.

    11. Иванова Н. П. Поэтика огня в романтическом фантастическом сюжете // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2013. № 3: в 2-х ч. Ч. II. С. 89-91.

    12. Кулаковский А. Е. Научные труды. Якутск: Книжное издательство, 1979. 484 с.

    13. Курилов С. Н. Ханидо и Халерка. М.: Сов. Россия, 1988. 624 с.

    14. Мординов Н. Е. Беда. М.: Сов. Писатель, 1972. 319 с.

    15. Мординов Н. Е. Весенняя пора. М.: Сов. Россия, 1978. 544 с.

    16. Серошевский В. Л. Якуты. Опыт этнографического исследования. М.: Российская политическая энциклопедия, 1993. 736 с.

    17. Суорун Омоллон. Рождественская ночь // Полярная звезда. 1991. № 5. С. 3-8.

                                      VENERATION OF FIRE ELEMENTS AS FEATURE

                     OF NATIONAL WORLD PERCEPTION BY PEOPLES OF THE NORTH

                                         (BY THE MATERIAL OF YAKUT LITERATURE)

    Pashkevich Ol'ga Iosifovna, Ph. D. in Philology

    Yakutsk Institute ofWater Transport (Branch)

    of Novosibirsk State Academy of Water Transport

    Pashkevich1960@bk.ru

    The author reveals the features of world perception by the indigenous peoples of Yakutia, in particular, the idea of the Universe structure as consisting of three worlds: the Upper, Middle and Lower. The Nature of the Middle World, which is sacred to the people, is vividly described in Yakut peoples' literature. The peoples of the North are characterized by the veneration of spirits-hosts. The cult of the spirit-host of hearth occupies a special place. The author pays special attention to the representation of this ritual in the content of works of fiction and to the use of fire elements in figures of speech.

    /Филологические науки. Вопросы теории и практики. № 6 (24). В 2- ч. Ч. I. Тамбов. 2013. С. 162-165./

    Пашкевич Ольга Иосифовна, к. филол. н.,

    Якутский институт водного транспорта (филиал)

    Новосибирской государственной Академии водного транспорта

    раshkevich1960@bk.ru

                      ПРЕДСТАВЛЕН!ЕЕ О СЧАСТЬЕ В ЛИТЕРАТУРЕ НАРОДОВ ЯКУТИИ®

                                                                ®Пашкевич О. И., 2013

    Счастье является одной из глобальных, бесспорных для любого человека нравственных ценностей. Посредством понятая «счастье» фундаментальное содержание морали получает определённость личной жизненной пели. Существующее мнение о том, что счастье каждый понимает по-своему, не лишено оснований. В то же время рассуждение о морали исторически возникает и развивается как рассуждение в основном о том, в чём заключается счастье человека и каким образом возможно его найти «Обычно счастьем называют высшее состояние радости, чувство упоения от обретённости предмета сильного желания, восторженной (или, если сказать по-другому, глубокой) удовлетворенности от того, что цель достигнута» [7, с. 295-296]. Так как пели и желания у людей различны, то и счастье представляется по-разному.

    Для большинства счастье состоит в чём-то наглядном и очевидном - конечно, в удаче, в удовольствии, в богатстве.

    У некоторых героев якутской литературы представление о счастье ассоциируется с достатком. В сказке, рассказанной бабушкой Дарьей (Н. Мординов «Весенняя пора»), есть картина торжества во дворце: «Все едят конское сало, печень в масле, землянику со сливками, оладьи в сметане, строганину из мёрзлой стерляди...» [19. с. 24]. Жизнь впроголодь порождала у людей мечты о сытых временах, о скатертях-самобранках, о реках с кисельными берегами и т.д. Однако счастье связано и с самореализацией личности, раскрытием её внутренних потенций, духовного богатства. Одним из главных условий счастья является человеческое общение, что подчёркивается многими авторами «Прочнее всего и чаще всего в этих сказках -любовь. Четыре десятка дверей из лютого чугуна не могут разъединить любящие сердца» [Там же].

    Ещё древнегреческие мыслители полагали, что удовлетворение духовных и материальных потребностей имеет свою специфику: быстрое насыщение тела приводит к пресыщению, а душа ненасытна вечно голодна. Идея поиска решений проблем, обретения смысла жизни и счастья характерна и для русских сказок. «Понятие – счастье» в русской душе и менталитете, - отмечает П. В. Качан. - не связано с обладанием властью и деньгами» [16, с. 73]. Схожего мнения придерживается и исследователь российского менталитета И. А. Джидарьян: «С незапамятных времён уверовал русский человек - и без всякого чудачества имея на это веские основания - в греховную, нечистую силу денег, особенно больших денег» [15, с. 8]. На эту же тему ведут разговор герои романа Болота Боотура «Пробуждение» [2]. С точки зрения Киргеляя, счастье - это иметь свой дом, двор с клетями и амбарами, много одежды и всякой еды В представлении Евдокии, что, несомненно, свидетельствует о её глубокой духовности, главное, чтобы люди понимали друг друга [Там же, с. 313].

    Несмотря на то, что общение имеет огромную ценность как средство самореализации, как важный фактор нравственного и интеллектуального развития личности, оно должно иметь количественные ограничения, которые каждым определяются индивидуально с учётом своих возможностей и особенностей.

    Вспомним эпизод из романа С. Курилова ««Ханидо и Халерка». В ответ на слова Пайготкэ, что Халерка не видит своего счастья, девушка возражает: «Не обижайся: не одинаково мы понимаем счастье. А самое большое счастье, которое люди могли бы сделать, - это никому ничего не навязывать» [18, с. 544]. В данном высказывании отразилось отношение героини к обычаю (умер отец, а она должна улыбаться), к тому, что жители стойбища ждут её свадьбы с Ханидо, не вдаваясь в её душевное состояние, желание жить, как хочется индивидуальное представление о счастье.

    Чем выше человек в духовном и нравственном плане, тем выше «планка» условий осуществления счастья. Так. в рассказе С. П Данилова «Будьте счастливы, люди!» [11] описывается нелегкая судьба художника. который хотел на полотне запечатлеть свою любовь к суровому краю, в котором он родился, живёт и работает. И поэтому самым счастливым днём в жизни Байаная Аянитова стал тот день, когда родная земля открыла, доверила ему свою скрытую от суетных взглядов красоту.

    Размышление о счастье нашло отражение в творчестве Леонида Попова. В 1962 году он написал произведение «Якутский стих», в котором сказал о себе:

        Всю жизнь я жил стихом.

        И ничего

        Мне не было дороже с детства.

    В наследство детям поэт оставит стихи и они сами разберутся в богатстве отца. А он уверен:

        Я жил стихом - богатым или бедным

        Я был? Не знаю...

        Был счастливым я (пер. А Преловского) [20. с. 245].

    Исследователи современной якутской поэзии полагают, что никаких особых условий достижения и критериев счастья Леонид Попов не выдвигал: «Напротив, его привлекали простые человеческие радости и ценности - любовь («Ничего особенного». «Если слыша чей-то плач...»), дружба («Счастливый и несчастный»). дети («Счастливый дом») [3, с. 26].

    Счастье, как психологическое состояние, сложный комплекс переживаний человека связанный с положительной оценкой им своей жизни в целом, нашло отражение в представлениях и верованиях, легендах, которые встречаем в литературах народов Севера.

    О путях достижения счастья есть крайние точки зрения. Согласно одной: счастье надо дождаться оно само найдёт человека. Вторая говорит: «счастье в твоих руках», за него нужно бороться. Далан в романе «Тыгын Дархан» [9, с. 301] описывает свадебное соревнование, которое называлось «дьол былдьаhыы», то есть «борьба за счастье». Скакуны со стороны жениха и невесты соперничали в том, кто кого обгонит. Считалось, что победившие в этой скачке отнимали у соперников удачу.

    Стремление к счастью - естественное желание, определяемое самой природой человека. Но для восточного менталитета характерен ««средний путь», что нашло яркое подтверждение в романе С. Курилова «Ханидо и Халерка». Сама шея романа связана с поиском счастья, автор хотел показать стремление и обретение счастья многострадальным народом.

    В произведении рассказывается легенда о парне, который не хотел ждать своего счастья но «от судьбы не убежишь», и через пятнадцать лет он женился на той, которая была предначертана ему. Но он опять не был доволен судьбой и снова отказался от счастья. Желание получить всё немедленно привело героя легенды к печальному концу. Юкагиры мечтают о счастье и связывают теперь его с новым богатырём – Ханидо, терпеливо ожидая осуществления мечты и одновременно прилагая усилия к ее воплощению в реальность [18].

    У якутов существует своё поверье о счастье. Оно связано с танцем белого журавля. Об этом упоминает С. П. Данилов в романе «Сказание о Джэнкире». Считается что тот, «кто видел танец белых журавлей, что не селятся рядом с людьми, а живут неведомо где, на особь, - избранный. Он будет счастлив воистину» [14, с. 31]. Об этом и строки Ивана Гоголева:

       ...Тревожна вешняя пора,

       Над миром кружат войны,

       Но вы. семь вестников добра,

       Высоких чувств достойны.

       Когда мне говорят о зле

       На этом белом свете,

       Я вижу: стая журавлей

       Танцует на рассвете (пер. О. Цакунова) [6].

    У казахов есть подобная легенда про Кыдыра [22, с. 117]. Слово «кыдыр» переводится как «гуляй», «странствуй». Герой казахской легенды странствует. Его задача незаметно для человека побывать рядом с ним. Отметит человек опознает Кыдыра - будет возможность спросить у него совета который сделает его счастливым. Но в необъятных казахских степях столкнуться с Кыдыром также непросто, как увидеть танец стерхов.

    Особое место занимает в национальном восприятии северных народов розовая чайка - птица из Красной книги. Образ птицы, в чьём оперении белый снег сливается с солнечным лучом, служит символом северной природы - такой прекрасной, жизнестойкой и в то же время такой беззащитной.

    Легенду о происхождении розовой чайки передаёт казахский писатель Кашубек Турсункулов: «Жила-была девушка - якутка. Она была стройна и красива. Полюбила одного парня. Парень тоже полюбил её. По якутскому обычаю парень сделал своей любимой кольцо из дерева. Но этой любви не суждено было счастье. Родители девушки решили выдать её за другого. Узнав об этом, девушка с горя бросилась в озеро и... превратилась в розовую чайку, а тёмное кольцо украсило её шею...» [Там же. с. 120].

    В 1905 году русский учёный С. А Бутурлин обнаружил гнездовье розовой чайки в якутской тундре в дельте Калымы [Там же, с. 119]. Стало известно, что странная птица улетает зимовать не на юг, а на Север, но жизнь её скрыта во мраке полярной ночи. В Арктике человек считает себя счастливым, если хоть раз в жизни увидит розовую чайку.

    Камень счастья упоминается в якутской и эвенкийской литературах. Так И. Гоголев вводит в роман «Месть шамана» предание о волшебном камне сата. «Камень этот иногда образуется в желудке и печени крупных птиц, лесных зверей и домашних животных» [5, с. 103]. По словам В. Л. Серошевского, якуты верили что «самый сильный сата - волчий: он производит ветры, холод, заставляет падать среди лета снег и т.п. [21, с. 644-645]. О камне счастья расспрашивает Ньюрбачаан у бабушки (Далан «Глухой Вилюй») [8, с. 279].

    Широко использовал в своих произведениях сказочные образы якутской мифологии и народный поэт Якутии С. Р. Кулачиков - Элляй. Особое место в этом ракурсе в творчестве поэта занимает сказка «Чурумчуку» [17, с. 128-147]. Она была написана в 1937 году на основе народной сказки. Главный герой произведения - крестьянин бедняк Чурумчуку, который нашёл чудо-камень, обладающий магическим свойством приносить счастье. Сюжет сказки развивается вокруг овладения чудо-камнем, найденным Чурумкуку. Коварный и могучий царь Чупчуруйдан, узнав о находке бедняка, обманным путём стремится присвоить волшебную находку, обещая её обладателю все земные блага. Однако царь не выполняет данного слова, и Чурумчуку требует вернуть свой чудо-камень. Сказка, в которой, как и в любой сказке, много фантастического и нереального, завершается благополучно. Главный герой, благодаря своей смекалке и уму, побеждает Чупчуруйдана и возвращает камень.

    Употребление элементов фольклора для описания обретения счастья встречается и в других национальных литературах. Например, в романе-трилогии бурятского писателя Д. О. Батожабая «Похищенное счастье» [1] присутствует сказочный элемент - поиск счастья бытия Д. Батожабай использует мотив жизненной дороги героя, распространённый в устном народном творчестве. «Дорога в таком понимании, - пишет Е. Ю. Дамдинова, - это древний образ - символ, отражающий жизнь в её развитии. Символическим значением дороги может быть как жизнь отдельного человека, так и жизнь целой нации или даже всего человечества» [10, с. 54].

    В стихотворении якутского поэта Семёна Данилова «Моя жизнь» образ дороги приобретает смысл жизненного пути. Само стихотворение звучит как напутствие подрастающему поколению, в котором повествуется об условиях счастливой жизни. На вопросы сына: «Был ли счастлив ты в жизни и признан? Был ли смолоду предан труду?», - поэт отвечает:

        «Где б я ни был - с людьми был я вместе,

        Праздным гостем я не был негде,

        Приносил я сердечные песни,

        И душою делился в беде.

        И тебе завешаю навеки:

         (Мудрость эта ясна и проста)

        Человека люби в человеке,

        Человечность - души высота!..» (пер. В. Тушновой) [12, с. 60].

    Представление о камне счастья встречается и у эвенков. Например, грозовой камень Агды Охокон, камешек счастья и удачи, обретает герой повести Галины Кэптукэ «Рэкет по-тунгусски». Писательница упоминает и о крылатом вестнике сингкэне. Сингкэн с эвенкийского означает «добрый дух», «счастье». И если говорят о ком-то «сингкэчи» - значит, всю жизнь ему сопутствуют удача и счастье в жизни [4, с. 11].

    Такие черты национального менталитета как оптимизм, вера в будущее нашли воплощение в образах многих литературных героев. В трудные минуты люди делятся друг с другом своими бедами, стараются найти сообща выход из сложной ситуации. «Но с тех же самих времён седой старины никогда не переставал этот народ лелеять мечту о счастье», - сказал С. П. Данилов о якутах [13, с. 31].

    Таким образом, на примере якутской литературы можно сделать вывод о том, что условием счастья, которое значимо в большей степени, является возможность для личности раскрыть свой внутренний потенциал, духовное богатство, а не оптимальное удовлетворение материальных потребностей.

                                                                   Список литературы

    1. Батожабай Д. О. Похищенное счастье М.: Современник, 1932. 560 с.

    2. Болот Боотур. Пробуждение. М.: Современник, 1978. 352 с.

    3. Бурцев А. А., Бураева М. А. Там, где пасётся Пегас...: современная якутская поэзия Якутск: Бичик, 2009. 216 с.

    4. Варламова - Кэптукэ Г. Н. Имеющая своё имя. Джелтула – река. Якутск: Кн. изд-во, 1989. 120 с.

    5. Гоголев И. М. Месть шамана. Последнее камлание. М.: Сов. писатель, 1992. 416 с.

    6. Гоголев И. М. Пляска стерхов / Социалистическая Якутия. 1990. 18 января.

    7. Гусейнов А. А., Апресян Р. Г. Этика. М.: Гардарики, 2006. 472 с.

    8. Далан. Глухой Вилюй. Якутск: Бичик, 1993. 336 с.

    9. Далан. Тыгын Дархан. Якутск: Бичик, 1994. 432 с.

    10. Дамдинова Е. Ю. Особенности отражения национальной ментальности в бурятской литературе // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2012. № 4. С. 53-55.

    11. Данилов С. П. Будьте счастливы, люди. М.: Правда, 1979. 48 с.

    12. Данилов С. П. Восхождение. Якутск: Бичик, 2006. 176 с.

    13. Данилов С. П. Красавица Амга. Бьется сердце. М.: Сов. Россия, 1986. 656 с.

    14. Данилов С. П. Сказание о Джэнкире. М.: Сов. писатель, 1991. 544 с.

    15. Джидарьян И. А. Представление о счастье в российском менталитете. СПб.: Алетейя, 2001. 242 с.

    16. Качан П. В. Сказка как отражение особенностей национального менталитета // Альманах современной науки и образования. 2007. № 7. Ч. 1. С. 70-74.

    17. Кулачаков С. Р. - Элляй. Избранное. М.: Художественная литература, 1952. 152 с.

    18. Курилов С. Н. Ханидо и Халерка М.: Сов. Россия, 1988. 624 с.

    19. Мординов Н. Е. Весенняя пора. М.: Сов. Россия, 1978. 544 с.

    20. Попов Л. А. Зову май М.: Современник, 1986. 311 с.

    21. Серошевский В. Л. Якуты. Опыт этнографического исследования. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 1993. 736 с.

    22. Турсункулов К. Пароль: «Здравствуй. Якутия!». Якутск: Кн. изд-во, 1984. 288 с.

                          IDEA ABOUT HAPPINESS IN LITERATURE OF YAKUT PEOPLES

                                           Pashkevich Ol’ga Iosifovna. Ph D. in Philology

       Yakut Institute of Water Transport (Branch) of Novosibirsk State Academy of Water Transport

                                                            Pashkevichl960@bk.ru

    The author covers the features of the ide3 about happiness in the literature of Yakut peoples, tells that happiness is associated with wealth as well as with the possibility of personality’s self-realization, pays attention to the relationship of the notion “happiness” with national mentality, mentions that folk motifs are widely used for revealing this subject in works of fiction, and concludes that the realization of happiness as psychological state is represented in legends, beliefs put on paper m the works of writers of the North.

    Key words and phrases: happiness; morality; national mentality; Yakut literature, self-realization.

    /Филологические науки. Вопросы теории и практики. № 7. Ч. I. Тамбов. 2013. С. 156-159./

                                   III. ИСКУССТВО И МАТЕРИАЛЬНАЯ КУЛЬТУРА:

                                           ОТ ТРАДИЦИОННОГО К СОВРЕМЕННОМУ

    О. И. Пашкевич

    Якутский институт водного транспорта –

    филиал Новосибирской государственной академии водного транспорта,

    г. Якутск, Республика Саха (Якутия), Россия

                                         ОТРАЖЕНИЕ ПРОМЫСЛОВОГО КУЛЬТА

                                              В ЛИТЕРАТУРЕ НАРОДОВ ЯКУТИИ

    Summary. This article tells about the description in literature of the people of Yakutia of the trade cult connected with hunting. The broad reflection of rituals, customs which were observed by the people of Sakha, Evens, Evens, Yukaghirs found in the works of art.

    Key words: cult; custom; hunting; literature of the people of Yakutia.

    Охота и рыболовство играли большую роль в жизни народов Якутии. Например, для якутов-скотоводов эти отрасли хозяйства были значительным подспорьем, а для бедноты, которая не имела собственного скота, рыболовство было основной отраслью хозяйства. По этой причине промысловый культ – обряды и поверья, связанные с охотой, – получил широкое распространение и нашёл яркое отражение в художественной литературе народов Якутии. В нашей работе мы ограничимся рассмотрением обрядов, связанных с охотой.

    «Охотничьи обряды и поверья, по мнению исследователя культуры народа саха К. Д. Уткина, – условно можно разделить на две группы: 1) обряды и поверья, соблюдение которых необходимо для сохранения охотничьей удачи; 2) обряды, направленные на приобретение охотничьей удачи при длительном отсутствии добычи» [10, с. 59].

    Первая группа состоит из сочетания обрядов и поверий, относящихся к культу духа – хозяина леса Баай Барыллах Баай Байаная (всем богатого богача Байаная). К мифологическому хозяину леса Байанаю обращено первое стихотворение выдающегося поэта, учёного, собирателя якутского фольклора и языка Алексея Елисеевича Кулаковского «Заклинание Байаная», положившее начало якутской письменной литературе.

    Герой произведения охотник почитает силы природы, склоняет их к милости, бросает жребий на удачу. О самом Байанае поэт пишет:

                                                      Щедро богатый,

                                                      Всем владеешь один,

                                                      Дедушка, мой Господин…

                                                      Домом тайгу называющий,

                                                      Заблудшего возвращающий,

                                                      Тёмно-серый бегун… [4, с. 19].

    Вера в духа Байаная требует соблюдения определённых ритуалов. В романе Эрилик Эристина «Молодёжь Марыкчана» о своей первой охоте рассказывает Булука. Он вспоминает, что когда принёс свою добычу – черно-бурую лисицу – отец закричал: «Спасибо духу леса Баянаю!», а мать в знак благодарности покормила огонь [11]. Аналогично ведут себя в схожей ситуации герои «Весенней поры» Николая Мординова. Дед оборачивает голову лисицы, убитой Дмитрием Эрдэлиром, рваной шалью, чтобы чуткие уши лисы ничего не услышали, зоркие глаза ничего не увидели, – иначе не попадёт больше лиса в ловушку обитателей этой юрты [8].

    Интересно отметить, что не у всех народов выработалось определённое конкретное представление о божестве охоты. Например, у абхазов это божество «представлено то в образе глухого старца, главы большого семейства, то в образе чернобородого мужчины Ажвейпшаа, то в образе Айргь, так и не приобрётшего какого-нибудь определённого внешнего обличия, а выступающего вообще как воплощение грозных стихийных сил» [9, с. 22].

    Для менталитета северных народов характерна, как это показано в литературе, глубокая убеждённость в большой силе слова, заклинаний. Охотники обращались с просьбами к убитым зверям приходить ещё:

                                              «Родители твои, старшие братья и сёстры,

                                              младшие братья и младшие сёстры твои,

                                              да и вся твоя родня обширная

                                              пусть направляют следы на запах этого дыма» [7, с. 29].

    Считая, что животные или рыбы могут догадаться по речи о намерениях людей, было принято говорить о предстоящей охоте иносказательно. Одна из главных заповедей охотника Севера – довольствоваться малым. Ею руководствуются литературные герои: эвен Сергучан Никулин («Весенние заморозки» Болота Боотура [1]), якут Дархан («Сказание о Джэнкире» С. Данилова [3]) и другие.

    Традиционный промысел определил и соответствующее отношение к оружию. Иметь хорошее ружье – мечта любого охотника. Всю ночь не спит из-за раздумий о том, как заполучить новую двустволку охотник Пурама, герой романа юкагирского писателя Семёна Курилова «Ханидо и Халерка» [5]. Пурама просчитывает все варианты приобретения ружья (добыть двадцать чёрно-бурых лисиц, попросить Куриля отдать оленей и выменять на них ружьё), пока не приходит к выводу, что его испытывает Бог. «А чем сильнее соблазнишь охотника, как не ружьём?». Только представив себе, что после выстрела от этой «красивой и ловко сделанной двустволки» может остаться один ствол, а ещё хуже – убить его самого, Пурама успокаивается, но ружьё, которое было рядом, ещё долго не давало ему спать.

    Были известны и способы «очищения» оружия. Один из них – очищение огнём – описывает эвенский автор Андрей Кривошапкин в произведении «Берег судьбы» [6]. По поверьям эвенов, если женщина перешагнёт через ружьё, оно потеряет убойную силу. Когда такое «несчастье» произошло в чуме Тибы, его сосед посоветовал повертеть ружьё над костром, чтобы вместе с дымом улетучился женский дух.

    Об ином способе очищения рассказывает Иван Гоголев. Дочка Сата Байбала нечаянно бросила кусок шкуры сохатого и тем самым испортила бой его ружья. «В таких случаях, – наставляет Сата Байбал, – ружьё с испорченным боем кладут так, чтобы над ним, ничего не зная, прошла женщина, лучше всего невинная девушка… Это старый проверенный способ…» [2, с. 254].

    В произведениях приводятся примеры того, что одним из условий женитьбы было испытание юноши в качестве охотника. Так, герой романа С. Курилова [5] Косчэ – Ханидо должен был к свадьбе привезти шкуру задушенного арканом волка. Хищника надо было обязательно усыпить тихо и быстро, чтобы не разгневать духа природы. Косчэ – Ханидо пытается не просто соблюсти обычай, но и понять его смысл. В волке он видит олицетворение зла, а свою функцию как будущего богатыря, в том, чтобы побеждать зло не только в облике волка. Обычай, полагает юноша, призывает гоняться не за хищником, а бороться с настоящим злом в жизни.

    Северные якуты также совершали целый ряд обрядов по отношению к убитым оленям и лосям. При разделывании туши нельзя было ломать кости, проливать кровь на землю, отделять сердце от лёгких и головы до еды.

    Из приведённых примеров видно, что в прошлом якуты наделяли самих зверей или их души сверхъестественными свойствами.

    Таким образом, в литературе народов Якутии нашёл отражение промысловый культ, связанный с охотой. Героями многих литературных произведений являются охотники. Через описание их поведения во время охоты раскрываются многие человеческие качества. Особенно такие, как терпеливость, наблюдательность, умение ориентироваться в лесу, физическая выносливость, способность прийти на помощь ближнему.

                                                          Библиографический список

    1. Болот Боотур. Весенние заморозки. – М. : Сов. Россия, 1982.

    2. Гоголев И. Чёрный стерх. – М. : Сов. Россия, 1990.

    3. Данилов С. П. Сказание о Джэнкире. – М. : Сов. писатель, 1991.

    4. Кулаковский А. Е. Сновидение шамана : Стихотворения, поэмы. – М. : Художественная литература, 1990.

    5. Курилов С. Ханидо и Халерка. – М. : Сов. Россия, 1988.

    6. Кривошапкин А. Берег судьбы // Полярная звезда. – 1993. – № 3. – С.10–76; № 5–6. – С. 7–44.

    7. Кэптукэ Г. Рэкет по-тунгусски // Полярная звезда. – 1990. – № 3. – С.14–45.

    8. Мординов Н. Весенняя пора. – М. : Сов. Россия, 1978.

    9. Салакая Ш. Х. Обрядовый фольклор абхазов // Фольклор и этнография. – Л. : Издательство «Наука», 1974. – С. 19–26.

    10. Уткин К. Д. Культура народа Саха. Этнографический аспект. – Якутск : Издательство «Бичик», 1998.

    11. Эрилик Эристин. Молодёжь Марыкчана. – М. : Современник, 1974.

    /Традиционная и современная культура: история, актуальное положение, перспективы. Материалы III международной научно-практической конференции 20-21 сентября 2013 года. Прага [Пенза]. 2013. С. 83-86./

                                                            III. LITERARY SCIENCE

    О. И. Пашкевич

    Якутский институт водного транспорта,

    Новосибирская государственная академия водного транспорта,

    филиал в г. Якутск, Республика Саха (Якутия), Россия

                                                      НАЦИОНАЛЬНАЯ КАРТИНА МИРА

                                              В ТВОРЧЕСТВЕ СЕМЁНА ПОПОВА–ТУМАТА

    Summary. This article analyzes the reflection of national mentality in the work of Yakut poet, prose-writer, literator Semen Popov-Tumat. It gives con-sideration to the description of birds worship in works of art, peculiarities of ethnopedagogies of Sakha nation.

    Keywords: national mentality; Yakut literature; ritual; figures of speech; cult of birds.

    Отечественные специалисты, в частности культурологи, уделяют большое внимание исследованию менталитета. Особый интерес в данном направлении имеют работы А. Я. Гуревича. По его определению, менталитет – это представления людей, заложенные в их сознании культурой, языком, религией, воспитанием, социальным общением. А. Я. Гуревич называет центральное понятие истории ментальностей «картиной мира» или «образом мира» («видением мира», «моделью мира»). Изучение концептуального и чувственного «оснащения» людей данного общества и данной эпохи, по мнению учёного, является обязательным условием понимания их поступков: «Только в этом контексте, учитывающем конкретную историческую целостность, и могут быть раскрыты… смысл художественных творений эпохи, их образный и символический язык и взаимодействие их со средой, в которой эти творения возникли или которой они адресованы» [2, с. 161].

    Художественные произведения имеют для исследования данного вопроса большие возможности. Например, западногерманский учёный Фредерик Мейер полагает, что «литературные тексты, являясь источниками для истории менталитета, обладают неоценимыми преимуществами, ибо они не просто информируют об определённых ментальных структурах, но и показывают всю сложную взаимосвязь между ними. Так, погребальные церемонии сообщают об отношении к смерти, но сложная связь между отношением и его значением для других ментальных структур (проблемы собственности, семьи) может быть извлечена только из литературы» [3, с. 59-60].

    Продолжительное время над проблемой менталитета в литературе работает Г. Д. Гачев, который вместо термина «менталитет» вводит понятие «космо-психо-логос» или «национальный образ мира». В своих трудах он опирается на тесты художественных произведений, полагая, что художественное произведение – «это как бы национальное устройство мира в удвоении». Учёный понимает, что «постичь особенности каждого народа трудно». Для выявления национального образа мира он берёт национальную жизнь в её целостности: и природа, и стихии, и быт, и фольклор, язык, образность поэзии [1].

    Как любой социальный феномен, менталитет исторически изменяется, но происходит это очень медленно.

    Л. В. Санжеева определяет менталитет как «сложившуюся особенность психического мировосприятия, опосредованного культурными и социальными архетипами, создающего ориентиры жизнедеяльности человека» [5, с. 186-187].

    Менталитет разных народов отличает восприятие и осознание целого ряда явлений: «представление о мире и существующих в нём связях; понимание места человека во вселенной; трактовка пространства и времени; образы природы и взаимодействия в ней человека; представления о добре и зле; понимание свободы и долга; отношение к собственности, богатству, бедности, труду…» [4, с. 70-71].

    Якутский писатель Семён Андреевич Попов-Тумат в своих произведениях смог широко представить национальную картину мира народа саха. Родился Семён Андреевич в 1944 г. на крошечном острове Сагастыыр в море Лаптевых, который приписан к Туматскому наслегу Булунского района Республики Саха (Якутия). Именно на этом острове, у берегов Ледовитого океана происходят события повести «Остров в белом океане». Перевод произведения на русский язык осуществил коренный якутянин, поэт, прозаик Владимир Фёдоров. Работа журналиста дала возможность В. Фёдорову побывать во многих уголках РС(Я), познакомиться с обычаями и традициями якутского народа, что позволило ему донести до русскоязычного читателя не только содержание текста, но и национальную ментальность.

    Действие повести происходит в относительно короткий промежуток времени – в летние месяцы школьных каникул. Отец главного героя приезжает за ним и его товарищем Гришей, которому родители разрешили погостить у друга, в посёлок, где учатся дети, чтобы забрать их на далёкий остров.

    Тумат с большой любовью и знанием описывает северный край, ведя повествование от первого лица, показывая события, картины природы через восприятие их ребёнком, и это неслучайно. Отличительной чертой менталитета народов Севера было заботливое отношение к детям. Раньше у народов Севера существовала своя традиционная система воспитания детей, которая нашла отражение в повести. Система этнопедагогики решала такие основные задачи, как подготовка ребёнка к будущей самостоятельной трудовой деятельности и продолжение им традиций своего народа.

    В центре произведения, несомненно, образ отца автора Андрея Фомича Попова, которому и посвящена повесть. «Высокий статус мужской половины семьи привязывал отца и сына незримыми нитями кровных связей, повышал ответственность каждого в деле сохранения и умножения семейных традиций», – пишет исследователь культуры народа саха К. Д. Уткин [8, с. 220].

    Отец показан внимательным (беспокоится, чтобы дети не выпали при быстрой езде с нарт, чтобы не замёрзли), опытным охотником, хорошо ориентирующемся в тундре, умеющим заметить и похвалить способности не только сына, но и его друга. Он учит мальчиков обращаться с ружьём, ставить силки на куропаток, с ним они ремонтируют ветку – маленькую лодочку, выдолбленную из толстого тополя. Родители заботятся о физическом развитии детей, передают им накопленные знания об окружающей среде, её богатствах и способах существования в ней. Например, наиболее почитаемым у якутов был дух-хозяин домашнего очага или домашнего огня. Такое отношение к огню на Севере объяснимо суровыми климатическими условиями. От тепла в этом краю в прямом смысле слова зависит жизнь, поэтому принято соблюдать обряд «кормления огня», который выполняет мать главного героя: «Она подбрасывает сверху ещё несколько поленьев, зачерпывает из чёрного ведёрка моржовый жир и выплёскивает его в печь. Огонь, будто ожидавший такого подаяния, оживает и начинает весело трещать» [7, с. 56]. Рассказ отца о великом охотнике Легере завершается советом быть благодарными Богу охоты Байанаю, тогда он никогда не оставит без добычи: «В Среднем мире всё нам засчитывается. Помните об этом, детки…» [7, с. 79].

    Отец старается привить и определённую сумму нравственных и этических норм. Он говорит о такой ценности как человеческая дружба: «… дружба – она вечно в цене останется. Станьте хорошими людьми и верными друзьями, и мы спокойно доживём свои дни…» [7, с. 53–54].

    Повесть Тумата формирует взгляд на природу, прежде всего, как на великолепную и возвышенную организованность, как на общечеловеческую ценность, а не лишь как на материал для хозяйственной деятельности. По якутской натурфилософии одушевлённость природы трактуется более конкретно: наличествует обожествлённое понятие мира. То, что окружает человека, представляется живым, разумным, поэтому потребительское отношение к природе недопустимо. Это подтверждает глава «Отцовский урок». Главный герой по поручению отца впервые самостоятельно собирает гусиные яйца на южном берегу острова. Зная, что из гнезда нельзя брать больше одного, он, пожадничав, забирает всё. Отец, обнаружив, что сын нарушил принятое правило, стыдит его, перед каждым гнездом становится на колени и шепчет: «Простите моего глупого сына…». Вечером, когда все ели и нахваливали яйца, мальчик даже не протянул к ним руки, хотя никто ему не запрещал.

    Многие страницы произведения посвящены описанию снега. Одна из глав называется «Радость белого снега». Главный герой слышит, как снег поёт песню, в которой просит людей быть светлыми, чистыми, как он. Бескрайнюю тундру автор сравнивает с «песцовой шкурой, переливающейся на солнце белоснежным нежным мехом» [7, с. 51]. Тумат сопоставляет северную и цветущую южную природу, отмечая достоинства последней, но всё-таки отдаёт предпочтение снегу: «снег моего любимого моря, он приветствует белое солнце тундры и меня» [7, с. 59].

    В одном из своих стихотворений Тумат писал:

                                                       Снег – это норов тундры,

                                                       Снег – это песня тундры.

                                                       С этой песней навсегда,

                                                       На всю жизнь я неразлучен [7, с. 20].

    Необходимо отметить в тексте повести обилие белого цвета: белый Ледовитый океан, белые детёныши нерпы, белые медведи, песцы, белоснежная поверхность моря, белые стволы деревьев, белый свет. Диких оленей автор называет «белыми снегирями северного края». Белые лебеди на фоне тёмной тундры. Вообще эпитет «белый» в якутском фольклоре постоянен. Н. С. Сивцева полагает, что «он созвучен по содержанию русскому «красный», выражающему высшую степень красоты и чистоты…» [6, с. 137]. Эпитет «белый» передаёт национальное мировосприятие. Так, белые стерхи, белые лебеди являются для народа саха священными птицами, а белый шаман ассоциируется с добром.

    Время, описанное в повести, оказывается последним летом детства автора, потому что вскоре отец умер, и семья была вынуждена переехать в посёлок. «Я больше никогда не попаду на свой остров, остров детства, и море будет шуметь только в моих снах», – с сожалением говорит Тумат [7, с. 87].

    Поэтическое творчество С. А. Попова–Тумата и повесть «Остров в белом океане» передают национальное мировосприятие, которое нашло отражение в реалиях детства писателя, являющихся удивительными и неповторимыми. В то же время, не смотря на национальное своеобразие, автор поднимает вопросы и о вечных, общечеловеческих ценностях – таких как добро, труд, любовь, дружба, память о родном доме.

                                                       Библиографический список

    1. Гачев Г. Д. Национальные образы мира. – М. : Сов. писатель, 1988. – 448 с.

    2. Гуревич А. Я. Вопросы культуры в изучении исторической поэтики // Историческая поэтика. Итоги и перспективы изучения. – М. : Наука, 1986. – С. 153-167.

    3. Жожикашвили С. В., Мейер Ф. История литературы и история менталитета. // РЖ, серия «Литературоведение». – 1990. – №3. – С. 58–60.

    4. Качан П. В. Сказка как отражение особенностей национального менталитета. // Альманах современной науки и образования. – 2007. – №7. – Ч.1. – С. 70-74.

    5. Санжеева Л. В. Менталитет как конструкция модели мира. В 4-х ч. // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. – 2011. – №5.– Ч.1. – С. 185-188.

    6. Сивцева Н. С. Явление двуязычного художественного творчества в современной поэзии Якутии. // Взаимодействие литератур народов Сибири и Дальнего Востока. – Новосибирск : Наука, 1983. – С. 135-142.

    7. Тумат С. Здравствуй, Арктика! – Якутск : Якутский край, 2013. – 88 с.

    8. Уткин К. Д. Культура народа саха: этнографический аспект. – Якутск : Бичик, 1998. – 368 с.

    /Actual problems of the theory and practice of philological researches. Materials of the IV international scientific conference on March 25-26, 2014. Prague [Пенза]. 2014. S. 149-154./

    О. И. Пашкевич

    Кандидат филологических наук, доцент,

    Якутский институт водного транспорта (филиал),

    Новосибирская государственная академия водного транспорта,

    г. Якутск, Республика Саха (Якутия), Россия

                                     ДВЕ РОДИНЫ В ТВОРЧЕСТВЕ ИВАНА ЛАСКОВА

    O. I. Pashkevich

    Candidate of Philological Sciences, assistant professor,

    Yakut Institute of Water Transport (Branch),

    of Novosibirsk State Academy of Water Transport,

    Yakutsk, Sakha Republic (Yakutia), Russia

                             TWO HOMELANDS IN THE CREATIVITY OF IVAN LASKOV

    Судьба белорусского поэта, прозаика, литературного критика Ивана Антоновича Ласкова (19. 06. 1941 - 29. 06. 1994) была тесно связана с Беларусью и Якутией, что нашло широкое освещение в его творчестве.

    В 1964 году будущий писатель окончил химический факультет Белорусского государственного университета, а в 1966 году увидел свет его первый поэтический сборник «Стихия». В нем Иван Ласков говорит от имени своего современника - молодого учёного, жаждущего научных открытии:

                                                         Казалось,

                                                         час заветный пробил.

                                                         Казалось, даль уже светла,

                                                         Но безуспешный сотый опыт

                                                         Сжигает прежние дотла.

                                                         Уходит день.

                                                         Уходит год.

                                                         Но нас гипотеза ведет!

                                                          («Гипотеза») [7, с 22].

    В то же время герой ранних стихов И. А. Ласкова восхищается   красотой живой природы, превосходящей искусственную среду:

                                                         Настежь окна!

                                                         Блестят очки,

                                                         как будто две блесны:

                                                         Задумчиво стоит профессор около

                                                         Окна,

                                                         вдыхая запахи весны.

                                                        («Чтоб нас найти...») [7, с 17].

    Оздоравливающая сила леса подчёркнута и в следующих строках:

                                                         Иду туда,

                                                         куда душа велит,

                                                         Могу заснуть в любом пригодном месте -

                                                         Меня от всех напастей сохранит

                                                         Лесное благородное семейство...

                                                   («Я чувствую себя большим и сильным...») [7, с. 50].

    Надо заметить, что до конца своей жизни поэт любил бывать на природе. Вдова писателя Валентина Гаврильева пишет. «Как сейчас помню, идёт по Якутску маленький человек с рюкзаком и с большими «охотничьими сапогами, точнее, с рыбацкими. Это Иван Ласков. Большой знаток истории и литературы, и большой спорщик» [2, с. 50].

    Лирический сборник «Белое небо» (1969) продолжил основные темы первой книги, но появляются и новые, например, особое отношение поэта к зиме. Она то вызывает у него смятение:

                                                         И я не знал,

                                                         и я не знал,

                                                         Что делать этой ночью зимней...

                                                         («Поэма без названия») [4, с. 28].

    То наводит на мысль о «самом первом чувстве, с которым приходим на свет»:

                                                         А вьюга мне щеки лизала,

                                                         И вьюгой следы замело,

                                                         И жило во мне осязанье,

                                                         Меня осязаньс вело...

                                                             («Зима») [4. с 30].

    Автор переживает о том, что зима скоротечна:

                                                         Мне очень жаль - кончается зима.

                                                         Скольжение лыж, коньков священнодейство.

                                                         Мне очень жаль - кончается зима,

                                                         Невинная и белая, как детство...»

                                                   («Мне очень жаль - кончается зима...») [4. с. 9].

    В край долгой якутской зимы, суровых морозов Иван Ласков приехал в 1971 году. Здесь он работал в газете «Молодёжь Якутии», Якутском книжном издательстве, редакции журнала «Полярная звезда». Он осуществил художественный перевод с якутского на русский язык стихов С. Данилова, Л. Попова и П. Тобурокова, поэмы В. Новикова - К. Урастырова «Земля - наш дом», ряд повестей В. Гаврильевой, произведения Н. Якутского «Из тьмы», романа А. Сыромятниковой «Кыыс Хотун». Знакомство с культурой народа саха сразу проявилось в его поэзии. Так, в одном из стихотворений, написанном на белорусском языке, он вспоминает легендарного якутского борца за справедливость Василия Манчары, чья «памятка» осталась на дереве, которое почитают люди:

                                                         Да той каржакаватае сасны

                                                         Нясе народ, як сімвал паланення.

                                                         То медны грош, то пасік скураны,

                                                         То нейкае таемнае каменне [5, с. 45]

    Первой книгой И. А. Ласкова, вышедшей в Якутии и принесшей известность поэту среди читателей республики, была поэма «Хромец» [8]. В ней автор обратился к эпохе и личности Тамерлана. Писатель работал над произведением одиннадцать лет, тщательно изучая материал, связанный с эпохой Тимура, а также учитывая взгляды современной науки, осмысливающей фигуру деспота-поработителя.

    Повествование ведется от лица человека, убитого Тамерланом, но главный герой бессмертен, он возрождается в каждом поколении. Автор вступает в дискуссию с древнейшими и теми современными историками, которые стремятся возвеличить Тимура. И. А Ласков, родившийся и выросший в Беларуси, где в годы Великой Отечественной войны фашистами были уничтожены целые деревни с жителями, призывает людей сохранять мир на земле:

                                                         Потомки наши, презирайте нас.

                                                         Клеймите нас позором, - всё прощаю.

                                                         Но то, о чём кричу я вам сейчас –

                                                         Я запрещаю вам, я запрещаю...

                                                         Я запрещаю шорохом ракит,

                                                         Великой кровью нашею омытых.

                                                         Я человек,

                                                                          который был убит.

                                                         Я запрещаю памятью убитых [8, с. 158].

    Исследователь русской литературы Якутии З. К. Башарина охарактеризовала поэму «Хромец» как «многоплановое лиро-эпическое произведение, где сочетаются и завещания убитого человека, и плач историка, и проклятия па родных вождей, и призыв автора... Поэма не просто призывает ненавидеть жестокость, насилие и гнёт, она прославляет справедливость, доброту и бесстрашие» [1, с. 47].

    Действии прозаических книг И. А. Ласкова обычно разворачиваются в Якутии, но героями многих из них являются белорусы, которым присущи такие черты национального менталитета, как «уравновешенность, сдержанность, терпеливость... приветливость, гостеприимство» [3, с. 71]. Рассказ «Формалист» (1977) поднимает актуальные вопросы о чести, совести, ответственности. В центре повествования молодой рабочий Юрась Михнёнок, приехавший с Могилёвщины на строительство Байкало-Амурской магистрали. Отзывчивого, душевного парня называют формалистом за то, что он отказался сорвать рабочий день по причине концерта выездной бригады профессиональных артистов и писателей. Юрась старается помочь агитбригаде, которая на протяжении двух дней встречается со строителями БАМа, колеся в пятидесятиградусный мороз, как выяснил Юрась, на неисправном автобусе и с неопытным водителем. Однако вместо благодарности молодой человек слышит только замечания «Почему так получилось? Ведь он желал только добра и тому, и другому, и третьему. В чём не прав? Ведь он всё делал гак, как подсказала ему не форма какая-то, а совесть, - размышляет герой рассказа. - «Формалист»... Противное слово. И не оскорбительное – как «чурбан» там, «тупица», а всё равно обидное» [6, с. 60].

    Но Юрась, позабыв обиду, вызывается сопровождать участников агитбригады, чтобы показать им дорогу, и когда происходит столкновение автобуса с грузовой машиной, вину за аварию берет на себя. Он не предполагал, что ценой своей жизни спас многих, попавших в дорожно-транспортное происшествие.

    Сложные взаимоотношения между земляками из Могилева лежат в основе сюжета повести «Туман» (1982-1983). События, о которых идёт повествование, происходят в течение нескольких дней. Начальник прииска Головня узнаёт, что на него поступила жалоба, подкрепленная серьезными документами. Боясь избежать наказания и потерять должность, он начинает активно действовать, чтобы скрыть факты, и решает срочно, до приезда комиссии, прибыть на прииск. Однако этому препятствует нелётная погода, и волею судьбы Головня и автор жалобы, бывший капитан-дублёр Радостнов оказываются на одной «Ракете». Писатель рассматривает в повести многие вопросы: это и алкоголизм, и приписки ради выполнения плана, карьеризм, пренебрежение техникой безопасности, верность выбранной профессии. Произведение «Туман», также как и написанная ранее повесть «На подводных крыльях» (1979-1980), проникнута романтикой флота.

    Автор во всех деталях знает нелёгкий труд речников, особенности навигации на северных реках, которая длится недолго, потому мечтают капитаны зимой о рейсах: «И полетим в разные стороны: кто в Хандыгу, кто в Олёкму, тройка на Соттинцы, «Метеор» на Сангар. А кому-то выпадет и Вилюй. Лети и лети до ледостава» [6, с. 194]. Любовь к родной реке звучит в словах героини рассказа, коренной якутянки Галины Семёновны: «От Лены, и верно, не убежишь» [6, с. 20].

    В творчестве И. А. Ласкова большое место занимает и изображение инонационального героя. Писатель показывает представителей разных национальностей - людей различных профессий и разного возраста, но схожих творческим отношением к делу, чувством долга, отзывчивостью. В образе местного милиционера Ильи Лукича в повести «Лето циклонов» (1979) проявились такие черты якутов, как сопереживание, любовь к детям, ценность семьи, добросовестное отношение к труду. Автор передаёт через героя и особенности якутского языка: «Может, на «ты» перейдём? А? Ух-х, отлегло. Не могу «выкать», нет в нашем языке такого. Говоришь с таким, как ты, всё время боишься: как бы «ты» само собой не выскочило. Сёп» [6, с. 134]. Сохраняя своеобразие живой якутской речи, И. А. Ласков раскрывает мышление, психологию героя.

    «Во многих произведениях писатель подчёркивает интернациональное единство народов, которое в бывшем Советском Союзе было не на словах, а на деле», - отмечают авторы историко-литературных очерков «Литература Якутии XX века» [9, с. 589]. О верной дружбе зоотехника белоруса Валентина Мякиша и коневода якута Дмитрия Харитонова, которые сорок лет живут в якутском селе Даркылах, идёт речь в рассказе «Зимние письма», представляющим собой переписку персонажей. Из посланий мы узнаём о жизни героев, их чувствах, заботах. Дмитрий должен спокойно отдыхать на курорте, но все его мысли о работе, о лошадях, поэтому радостную весть о том, что нашёл зоотехника-коневода с дипломом Тимирязевской академии, он сообщает другу телеграммой. Вообще для менталитета народа саха характерно особое отношение к лошадям, что нашло отражение в якутской литературе [10].

    Показывая значимость коня в жизни якутов, И. А. Ласков словами героя подтверждает, что лошадь в условиях севера не только еда. Это ещё и одежда, и обувь, изделия из конского волоса, якутские праздники: скачки и ысэхи (летний праздник кумысопития с хороводами и спортивными состязаниями), «это предания, это легенды, сказки, присловья» [6, с. 31]. Он восхищается этими неприхотливыми животными: «Конь - красота сама... Кони, мохнатые якутские кони! Ходят - топают они и зимой, и летом, безо всякого ухода...» [6, с. 31].

    Анализ творчества Ивана Антоновича Ласкова позволяет сделать вывод о том, что он удачно сочетал в себе талант поэта, прозаика и переводчика. В его книгах уделено пристальное внимание внутреннему миру героев, их духовным потребностям и нравственным ценностям. И. А. Ласков стремился поведать читателям об уникальной природе Якутии, её замечательных людях и одновременно всегда хранил в сердце память о родной Беларуси.

                                                          Библиографический список

    1. Башарина З. К. Русская проза Якутии. Якутск : Издательство ЯГУ, 1995. - 56 с.

    2. Гаврильева В. Н. В скитаниях // Полярная звезда. - 2006. - № 1. - С. 50-51.

    3. Касюк Н., Скворцова Н. Беларусь и белорусы глазами иностранцев // Белорусская думка. - 2012. – N 18. – С. 66-75.

    4. Ласков И. А. Белое небо. - Минск : Издательство «Беларусь». 1969. - 72 с.

    5. Ласкоў І. А. Кружное лета. – Мінск : Выдавецтва «Мастацкая літаратура», 1973. - 104 с.

    6. Ласков И. А. Лето циклонов М. : Сов. писатель, 1987. - 432 с.

    7. Ласков И. А. Стихия - Минск : Издательство «Беларусь», 1966. – 80 с.

    8. Ласков И. А. Хромец. – Якутск : Якутское книжное издательство, 1975. - 160 с.

    9. Литература Якутии XX века: историко-литературные очерки – Якутск : ИГИ АН РС (Я), 2005. - 728 с.

    10. Пашкевич О. И. Отражение культа коня в якутской прозе // Дискуссия. - 2014. – № 6. – С. 137-141.

                                                     Bibliograficheskij spisok

    1. Basharina Z. K. Russkaja proza Jakutii. - Jakutsk : Izdatelstvo JaGU, 1995. - 56 s.

    2. Gavrileva V. N. V skitanjah // Poljarnaja zvezda. - 2006. - № 1. - S. 50-51.

    3. Kasjuk N., Skvorcova N. Belarus i belorusy glazami inostrancev // Belorusskaja dumka. - 2012. - № 8. - S. 66-75.

    4. Laskov I. A. Beloe nebo. - Minsk: Izdatelstvo «Belarus», 1969. - 72 s.

    5. Laskov I. A. Kruzhnoe leto. - Minsk: Izdatelstvo «Mastackaja litaratura», 1973. – 104 s.

    6. Laskov I. A. Leto ciklonov. - M.: Sov. pisatel, 1987. - 432 s.

    7. Laskov I. A. Stihija. - Minsk: Izdatelstvo «Belarus», 1966. - 80 s.

    8. Laskov I. A. Hromec. - Jakutsk: Jakutskoe knizhnoe izdatelstvo, 1975. - 160 s.

    9. literaturf Jakutii HH veka: istoriko-literaturnye ocherki. - Jakutsk: IGI AN RS(Ja), 2005. - 728 s.

    10. Pashkevich O. I. Otrazhenie kulta konja v jakutskoj proze // Diskussija. - 2014. - № 6. - S. 137-141.

        © Пашкевич O. И., 2014

    /Социосфера. Научно-методический и теоритический журнал. № 4. Пенза. 2014. С. 63-66./

                                                                     ФИЛОЛОГИЯ

    Пашкевич Ольга Иосифовна, кандидат филологических наук, доцент

    Якутский филиал Новосибирской государственной академии водного транспорта

                                                           ОСОБЕННОСТИ ОБРЯДОВ,

                                               СВЯЗАННЫХ С РОЖДЕНИЕМ РЕБЕНКА

                                                      (на материале якутской литературы)

    В данной статье рассматривается отражение в якутской литературе обрядов, связанных с рождением ребёнка. У народа саха выделяются обычаи, посвящённые отношению к беременной женщине, закапыванию плаценты, а также наблюдается культ богини Айыысыт. Особое отношение к детям у якутов проявилось в сюжетах произведений и в образотворчестве.

    Ключевые слова: обряд, культ, якутская литература, ритуал, менталитет, фольклор, образотворчество.

    С давних времён идея рождения связывалась с идеей плодородия вообще и животворящей земли в частности. Наиболее распространённым мотивом во всех мифологиях и фольклоре является чудесное рождение: «На наиболее примитивных ступенях развития человеческой культуры чудесное рождение приписывается всем без исключения…» [24, с. 385].

    Чудесное рождение становится привилегией богов, героев и царей, вплоть до чудесного рождения Иисуса Христа. В индийской, китайской и монгольской мифологии получили широкое распространение идеи реинкарнации и метапсихоза, регулируемых безличными силами (карма и т.п.).

    Покровительницы браков, беременности, родов обычно являются наиболее почитаемыми богинями пантеона, например, Гера, Юнона, Канон.

    Рождение нового человека в семье обычно воспринималось как продолжение рода, поэтому у каждого народа есть ритуалы, связанные с рождением ребёнка. Под ритуалом мы понимаем «совокупность установленных обычаем действий (включая речевое поведение), которые в символической упорядоченной форме воспроизводят связь индивидов, этнических групп, общества с наиболее значимыми для них явлениями, социальными ценностями, институтами, историческими событиями, природными объектами и т.д.». [33, с. 422]. Родовые традиции нашли отражение в монографии «Рождение ребёнка в обычаях и обрядах. Страны зарубежной Европы» [28], в трудах Д. Б. Батоевой [4], Е. А. Гаер [9], Ю. Ю. Сурхаско [32], Ф. А. Фиельструпа [34] и других.

    Отличительной чертой менталитета народов Севера было заботливое отношение к детям. Доктор философских наук Б. Н. Попов отмечал, что «вообще все народы региона без исключения искренне любили не только своих, но и вообще детей» [27, с. 79].

    Раньше у народов Севера существовала своя традиционная система воспитания детей, которая решила такие основные задачи, как подготовка ребёнка к будущей самостоятельной трудовой деятельности и продолжение им традиций своего народа. Большое значение имело духовное воспитание. Люди, не имеющие детей, считались несчастными, о чём свидетельствуют якутские пословицы: «Ребёнок — счастье и надежда человека», «Ребёнок — это будущее благополучие человека», «Жизнь без ребёнка  — не жизнь», «Семье с детьми радуется даже дух-хозяин огня» [30, с. 153]. Отсюда было особое внимание к здоровью ребёнка, соблюдению всех обычаев во время беременности, родов и после рождения ребёнка.

    У народа саха выделяются интересные обряды, посвящённые рождению детей, закапыванию плаценты, отношению к беременной женщине. Рассмотрим их подробнее.

    Основная цель всего комплекса родильной обрядности — способствовать удачному исходу родов, обеспечить здоровье и благополучие новорожденному. Заботой о потомстве были проникнуты не только обряды, сопровождавшие рождение ребёнка и первый период его жизни, но и некоторые элементы свадебного ритуала. Например, у калмыков невеста во время обряда приобщения к роду мужа молилась бурханам, трижды — жёлтому солнцу (источнику света, тепла, жизни), трижды — в сторону большеберцовой кости овцы, положенной внутри кибитки. «Эти поклоны символизировали моление о даровании ей сына» [10, с. 75]. У белорусов постель для новобрачных готовилась с использованием различных магических действий. В неё вкладывали нитки, зёрна, нож, что должно было дать супругам много детей, здоровье и достаток [1, с. 88]. У поляков на зачатие и рост младенца относится обычай сажать молодую во время церемонии «очепин» (надевание чепца — символа перехода из девичьего сообщества в группу замужних) на деревянную «дежу» для замешивания теста (чтобы ребёнок рос, как тесто) или на пчелиный улей, на кожух, вывернутый мехом наружу [28, с. 8–9]. Принимались меры для того, чтобы молодые супруги произвели на свет здоровое потомство и у карелов. В частности, существовал обычай приурочивать свадьбу и брачную ночь к новолунию, «который был обусловлен явным пережитком культа луны. Согласно поверью, растущая луна должна благоприятствовать развитию плода в чреве матери, тогда как убывающая луна, напротив, может оказать вредное воздействие, отчего ребёнок родится хилым и рано умрёт» [32, с. 15]. У нанайцев, как пишет Е. А. Гаер, — недозволенные браки или добрачные связи карались, «за это даже убивали, так как считалось, что от таких браков, связей рождаются самые страшные злые духи cэккэ или сатька, которые поедают в основном души детей и их близких родственников» [9, с. 76].

    Широкое описание свадебного обычая дано в историческом романе народного писателя Республики Саха (Якутия) Далана (Василия Семёновича Яковлева) «Тыгын Дархан». Это первое в якутской литературе произведение, обращённое ко времени и деяниям Тыгына — личности, с чьим именем связан один из поворотных пунктов в истории народа саха. Его образ воссоздан на фоне широкой панорамы жизни родов саха до прихода русских. События происходят в XVI-XVII вв. Далан, будучи историком, стремился реалистически отобразить в своём произведении конкретно-историческую обстановку описываемой эпохи.

    Первое упоминание, касающиеся свадебного обычая, находим в главе «Ысыах белого изобилия». Дочь Тыгына Дархана прекрасная Арылы Куо Айталы ставит условие, что жених должен её догнать. «Многие знали, — пишет Далан, — что в прошлые, полузабытые времена свадьбы Уранхаев — Саха не обходились без такого обряда: жених должен был догнать убежавшую невесту… А человек, который не сумел настигнуть женщину, покрывал себя несмываемым позором и уходил ни с чем» [18, с. 26]. Данный обычай, по-видимому, свидетельствовал о том, что мужчина, будущий глава семьи, отец, должен быть сильным, уверенным в себе, здоровым физически. Среди заздравных криков по случаю свадьбы были такие: «- Да станет она доброй матерью большого семейства! Пусть потомки Айталы Куо и Бет Хаара населят четыре Ууса, породят десять Уусов!» [18, с. 28].

    В главе «Свадебная коновязь» дано много этнографических картин и обрядовых обычаев. Старший сын Тыгана Дархана Марга бай выдаёт замуж свою дочь Эгей Тулук за Мамыка — сына хозяина долины Энсели Кедегера. Показывая национальное своеобразие свадебной церемонии у якутов, Далан подробно описывает наряды девушки, её приданое, но особое внимание уделяет её одежде: «Не забыто было ни одно из украшений, изготовленных с великим прилежанием и любовью кузнецом Доргоном и Босхо — ни начельник — бастынга, ни длинные серьги, ни наручные браслеты… Всё это звенящее и сверкающее серебряное великолепие завершал пояс невинности — кыабака симэгэ, дважды оборачивающийся вокруг стана и завязывающийся на четыре тесёмки» [18, с. 293].

    В напутственном слове невесте шаман Одуну предрекает ей счастливую долю:

                                              «Да народятся у тебя и сядут справа

                                              Десять гордых и смелых сыновей!

                                              Да появятся у тебя и сядут слева

                                              Восемь стройных и милых дочерей!» [18, с. 293].

    Далее писатель ярко и красочно изображает свадьбу Эгей Тулук и Мамыка на долине Энсели. В этой части повествования, по словам исследователя Д. Е. Васильевой, «мы чувствуем черты мифологического сознания в тесном взаимодействии с реалистическим стилем повествования» [7, с. 47].

    Для того чтобы семейная жизнь сложилась удачно и счастливо, девушка по дороге к дому жениха, соблюдает все обычаи: приветствует Духа-хозяйку местности, привязывая к суку священного дерева пучок конского волоса, а, едва переступив порог юрты жениха, разводит огонь в очаге и обращается к Духам, покровительствующим семейному дому:

                                       «… Умоляю вас, не зовите меня нежеланной

                                              И не глядите неприветливо.

                                              По обычаю, заведённому предками,

                                              Приехала я исполнить долг человеческий:

                                              Назваться женой,

                                              Нарожать детей…» [18, с. 296].

    После этого жених с невестой, глядя на восточное небо, где по поверью людей саха, обитала богиня Иехсит, осушили чорон кумыса.

    Кумысный чорон аккумулирует в себе многие представления народа. Орнамент на чороне тоже всегда имеет свой смысл. Р. С. Гаврильева предполагает, что в якутской орнаментике треугольные, трапециевидные и сосцеобразные формы связаны со знаками божества деторождения и плодородия Ахтар Нэлбэй Айыысыт и, по-видимому, чороны приземистой конструкции, с округлым туловом предназначались для обряда встречи и проводов Айыысыт или обряда испрошения детей бездетными супругами [8, с. 87]. Этот обряд сопровождался песнопениями и ритмикой размеренных движений и справлялся только женщинами в обрядовом костюме с шапкой — дьабака. Её увенчивает навершие — чопчуур с вышивкой из растительных и ромбовидных мотивов узора, а также с нашивками из ярко-красного сукна: знаков в виде трапеции на передней стороне навершия и стилизованных форм, напоминающих по очертаниям женские груди — на тыльной стороне. Если трапециевидное по форме навершие развернуть в одну плоскость, то предстаёт ромбовидный женский торс, сплошь заполненный растительным узором, а по представлениям древних якутов, цветы и травы земли олицетворялись душами детей, даруемых Айыысыт.

    Айыысыт — общее название богинь у народа саха, покровительствующих увеличению людей, конного и рогатого скота, собак и лисиц. Во многих олонхо и песнях наравне с Айыысыт упоминается другая богиня Иэйэхсит. Есть мнение, что Айыысыт — создательница жизни, а Иэйэхсит — хранительница людей, т.е. Айыысыт дарит людям жизнь, а Иэйэхсит заботится о людях, чтобы они жили благополучно [22, с. 22].

    Писатель, один из глубоких знатоков якутского фольклора П. А. Ойунский в статье «Якутская сказка (олонхо), её сюжет и содержание» отмечал, что при первых родах всегда обращаются за помощью к покровительнице рогатого скота «Айыыhыт хотун», а не к покровительнице материнства «Иэйэхсит хотун». Это обстоятельство автор статьи объяснял тем, что «Иэйэхсит» при матриархате была «мать-предок» рода, с наступлением патриархата стала божеством, покровителем рода, семьи и материнства. «Айыыhыт» являлась, очевидно, покровительницей материнства и рогатого скота при матриархате, с переходом к патриархату она стала божеством только рогатого скота, а мать-предок «Иэйэхсит» заняла места «Айыыhыт», — божество повивального искусства полностью не могла утратить своё значение. Поэтому к ней и обращаются за помощью и благословением при родах» [26, с. 40].

    В обычаях, соблюдаемых при родах, нашло отражение представление народа саха о происхождении и устройстве Вселенной. У тюрко-монгольских мифологий мир выглядит трёхсоставным. Три мира: верхний, средний и нижний образуют единую систему мироздания.

    Структура Вселенной, согласно национальному мировосприятию народа саха, предполагает наличие трёх миров: Верхнего — небес, Среднего — Орто дойду, земли и Нижнего — Аллара дойду, преисподней. Верхний мир населяют айыы — творцы, создатели, божества, которые олицетворяют собой начала творчества и добра. Айыы дают людям те или иные блага, если у них нет причин быть недовольными ими.

    Под Верхним миром находится Средний мир, просторная и изобильная страна, поверхность которой покрыта пышной растительностью, в водных глубинах её блестят чешуей серебристые рыбы, леса полны дичи, на полях и лугах большое количество конного и рогатого скота. На этой земле живут якуты, эвены и другие народы.

    Под Средним миром расположен Нижний мир. Он сумрачный, с особым щербатым солнцем и луной, освещённый тусклым светом, покрытый непросыхающим болотом. Эта страна населена особыми племенами — абааhы или адьарай, враждебными жителям Среднего мира. Именно с ними ведут борьбу богатыри человеческого племени. О борьбе богатырей повествует героический эпос олонхо, эпические герои которого являются идеалами морального совершенства.

    Рождение богатыря чувствуется всеми тремя мирами, а судьба новорожденного предсказывается.

    «Айыыhыт» появляется в виде кобылицы, наполняя своим ржанием окружающую природу бело-молочной благодатью. Необходимо уточнить, что и «Айыыhыт» и «Иэйэхсит» приходят с восточной стороны. Перед тем, как роженице нужно перейти с нар на место для родов, «она просит принести и положить по сторонам её драгоценные одежды и украшения и только после этого она или муж её обращается к госпоже «Айыыhыт и «Иэйэхсит» прийти к ней, помочь родам и благословить её ребёнком» [26, с. 41].

    Госпожа «Айыыhыт» предстаёт в образе женщины, в возрасте не более пятидесяти лет, произносит «алгыс» о рождении ребёнка и начинает помогать роженице как повивальная бабка.

    В описаниях олонхо женщина рожает в полусидящем положении, для чего земляной пол юрты устилают сеном, а в землю вбивают кол, разветвляющийся на верху на две части, за которые роженица держится обеими руками.

    Подобное поведение при родах упоминает Ф. А. Фиельструп у киргизов: «В землю воткнут длинный кол, женщина перед ним стоит на коленях и держится за него, а руками ребёнку в утробе придают нужное положение» [34, с. 65].

    После родов госпожа «Айыыhыт» объявляет, что одарила роженицу счастливым ребёнком и уходит. Дитя-богатырь, упав на землю из материнской утробы, с криком бежит на четвереньках из юрты. Если отец не сможет его удержать, или ребёнок настолько силён, что опрокидывает отца, то он исчезает или похищается.

    Когда люди осведомлены о том, что на свет должен появиться дитя-богатырь небывалой силы, они заранее делают особые приготовления. «Обычно роют широкую и глубокую яму, дно и стенки которой устилается каменными плитками. Женщина за три дня до родов спускается туда с запасом пищи на шесть дней; затем яму закрывают, засыпают камнями и землёй. Этим предотвращается бегство ребёнка-богатыря или его похищение» [26, с. 41].

    Предполагалось, что Айысыт давала ребёнку «кут» (на русский язык это понятие можно перевести как «душа»). Якуты считали, что у человека есть три «кут», объединённые жизненной силой — «сюр». Внешний облик человека определяла «Буор кут» (земляная душа), которая после смерти возвращалась назад в землю. Определяла наследственность и передавалась от предков к потомкам через детей и родственников и оставалась в среднем мире «Ийэ кут» (материнская душа). Определяла духовный мир человека, его мысли и обеспечивала связь с окружающей средой и после смерти уходила в пространство, в Верхний мир «Салгын кут» (воздушная душа). Пропадание жизненной силы «сюр» означает смерть человека как индивидуума и гибель «Буор кут». Однако считалось, что у человека, который умер насильственной смертью, «Салгын кут» остаётся в Срединном мире и мучается, и мёрзнет без «Буор кут». «При рождении ребёнка эти души и сюр соединяла богиня Айсыт. По тем же представлениям, ийэ кут обитает около сердца (имеет белый цвет). А салгын кут — бесцветный» [12, с. 65].

    Самые северные тюрки — скотоводы-якуты сохранили в своей традиционной мировоззренческой системе субстратный пласт разнородных представлений, которые сформировали в конечном итоге сложную религиозно-философскую традицию. В её основе, безусловно, лежали представления, характеризующие главную триаду жизненного цикла человека: рождение — брак — смерть и представление о судьбе, о смысле жизни. «Знание и передача этой традиции из поколения в поколение ориентировали якутов не только на выполнение определённых ритуальных действий, но и обязывали их постоянно и строго корректировать своё религиозно-этическое поведение» [29, с. 64–65].

    Якуты полагали, что ийэ кут передаётся от предков и остаётся после человека в его потомках в Срединном мире, а жизнь и судьба этого потомства, сохранность его рода напрямую зависят не только от действий самого человека в течение его жизни, но и поступков его предков. «Человек, у которого не было детей, считался у якутов самым несчастливым человеком, человеком, которого покарали боги, потому что на нём прерывался его ийэ кут. Ийэ кут, по поверьям саха, у родственников был единым, тесно связанным организмом, и за грехи отдельного человека отвечал весь род» [23, с. 152].

    В почитании богини — покровительницы детей имелись небольшие расхождения. Якуты представляли Айыысыт как богиню, дающую кут ребёнка и приходящую помочь роженице. Богиня покидала юрту, где родился ребёнок, через три дня. Телеутская богиня Май — энэ и качинская Ымай — энэ оберегали ребёнка в период, когда он лежал в зыбке. У кумандийцев Умай — энэ охраняла человека всю жизнь. Несмотря на эти различия, Н. А. Алексеев полагает, что «можно считать общим происхождение культа богини — покровительницы детей у данных этносов» [2, с. 266–267].

    Эту мысль разделяет и А. И. Гоголев в исследовании «Якуты (проблема этногенеза и формирования культуры)». В частности, учёный напоминает, что Умай у древних тюрков — женское божество плодородия, покровительница детей и воинов. При этом необходимо учесть, что в древнетюркском языке Умай и «детское место, чрево матери». «В якутской мифологии функцию Умай выполняет богиня Айыыhыт, название которой, по всей вероятности, происходит от древнеарийского слова аи «мать», но сам термин умай в форме ымай, также как у алтайцев и западных бурят, сохранился у якутов в значении «чрево» [13, с. 23].

   Роман «Весенняя пора» Николая Мординова, события которого переносят читателя к началу прошлого века, открывается с рождения ребёнка. В дымной юрте, одиноко стоящей у края тайги, маленький герой произведения, четырёхлетний Никитка, становится свидетелем материнских мук и рождения брата Алексея: «Мать лежит на сене, разостланном возле нар, прямо на полу, тяжко стонет…» [25, с. 5].

    Родильный обряд у якутов представлен и в творчестве Болота Боотура. На первых страницах романа автор даёт описание домашней обстановки бедного хамначчита Митрия Кырбыйданова. Постоялец этой семьи Никулай Иситчит, расположившись перед камельком, ритмично покачиваясь, талантливо поёт о тяжёлом единоборстве богатыря Срединного мира Нюргуна Боотура с кровожадным дьяволом Уот Усутаки. Через сюжеты и образы данного олонхо слушатели бедной избы представляли «чудесный мир, населённый красавицами и богатырями, злыми и добрыми волшебниками» [5, с. 6]. Олонхо отражало реальные противоречия жизни, с одной стороны, а, с другой, песнопение Никулая Иситчита отгоняло тяжёлые думы обитателей жилища.

    В то время, когда олонхосут пел сказания, у молодой снохи Кыйбыйдановых Евдокии начались схватки. Это обстоятельство дало возможность писателю показать обряд рождения ребёнка. Вызванная для помощи при родах удаганка Марья-повитуха обещает Евдокии, что «Ийэхсит смилостивится, Айыысыт сжалится», а после начинает причитать певучим голосом: «Человек родился, в Срединный мир явился, с луком в одной руке, с топором в другой руке. Врагов разить, беду отводить, дрова рубить, очаг разводить, скот размножать, род продолжать… Скорее плесните масла в огонь, пусть радуется дух-хозяин очага… И принесите уголёк … отметку сделаю на лбу ребёнка… Тогда только примет его под своё покровительство дух-хозяин очага, и убережёт его от сыпи и хвори, от боли и горя» [5, с. 9].

    Шаманы и удаганы, играя роль посредников между людьми и духами, оказывали влияние на психику не только отдельного человека, но могли создать и коллективный настрой. О подлинных шаманах автор этнографического исследования «Якуты» В. Л. Серошевский отзывался, как о людях необыкновенных. Он отмечал, что хороший шаман «не кичлив, много о себе не рассказывает, не жаден и не требователен, в обращении с обыкновенными людьми у него незаметно ни особенного высокомерия, ни гордости, а скорее проглядывает сознательное чувство внутренней силы, перед которой невольно преклоняются окружающие и которая рождает к нему доверие и повиновение» [31, с. 609].

    После родов роженица поднимается на третий день и переходит на свой орон. Нужно заметить, что в целях предохранения ребёнка от болезней и смерти, существовали особые правила обращения с последом.

    Например, поляки приписывали последу (placentа) лечебные свойства, поэтому бабка отирала им новорождённого, чтобы был здоровым. Послед обычно закапывали в пределах дома — под порогом входной двери, в сенях, чтобы ребёнок был привязан к дому [28, с. 11].

    Разнообразные верования с плацентой (последък — Западная Болгария; бабино дете, послед — Восточная) были связаны и у болгар. «Она определяла судьбу ребёнка (родившейся в «рубашке» будет счастлив), и являлась магическим средством для отнятия молока у одной матери (обычно родившей впервые) и передачи его другой» [28, с. 108]. По этим причинам плаценту берегли от похищения и закапывали в месте, где не ступает человеческая нога, обычно под зелёным растением.

    Определенное магическое значение приписывалось последу и карелами. Считалось, что последний в зависимости от того, как «правильно» его зарывали, мог повлиять на здоровье и чадородие матери. У калмыков обряд захоронения последа возле очага через три дня после родов совершали женщины, помогавшие роженице [3, с. 92]. У бурятов было выделено три типа захоронения последа, которые соответствовали трём хозяйственно-культурным типам. Это таёжный (вывешивание на дереве, что при переходе к осёдлому образу жизни заменилось вывешиванием под крышей амбара и т.п.), кочевой (высушивание последа и помещение в мешочек, который возили с собой, что было удобно при перекочёвках) и осёдлый (закапывание в доме или во дворе). По сведениям Д. Б. Батоевой, «в этнографической литературе наиболее часто встречаются описания обряда осёдлого типа» [4, с. 15].

    У якутов послед (тумуй дьахтар) было принято обмывать и помещать в приготовленную берестяную посуду (чабычах), а сверху класть крестообразно два пучка белых конских волос. Хоронили послед на третий день после родов. Перед этим роженица обводила им трижды вокруг себя. Бабка-повитуха закапывала его в левой половине юрты, в хотоне или около жилья [21, с.187].

    Через три дня после родов совершали обряд проводов Айыысыт. Наиболее подробно данный обряд описан В. И. Дьяченко [21, с. 189-190]. Согласно обычаю, около места, где происходили роды. Вырывали ямку глубиной около тридцати-пятидесяти сантиметров глубиной. Поверх ямки настилали сено и насыпали слой земли. Над ней из лучинок устраивали остов конического шалаша, который покрывали кусочками бересты. Затем из бересты вырезали изображение коня с перемётной сумой, фигурки лося и собаки. Около модели шалаша в землю вбивали маленькую деревянную коновязь, к которой привязывали фигурки лошадей. У шалаша стлали сено, на которое ставили деревянную миску — в ней каша с маслом и ковш. Женщины и девушки, удалив из юрты мужчин, садились в круг. На шалаш вешали берестяные изображения солнца и луны. Разводили костёр, и мать ребёнка или одна из девушек, взяв маленький лук, стреляла из него в изображения животных, которые затем сжигались или складывались в ямку. Повивальная бабка, сидя, надев высокую шапку и шубу, трижды зачерпывала кашу и выливала в огонь. При этом она произносила благопожелание Айыысыт. После этого женщины, сидящие вокруг, мазали ладони маслом и, как бы вычерпывая пламя огня, обмазывали себе лица и восклицали: «Радость, счастье!». Все присутствующие начинали смеяться, выражая радость по случаю рождения ребёнка.

    Обряд проводов Айыысыт описан через восприятие одной из героинь романа Ивана Гоголева «Чёрный стерх» девушки-подкидыша Хабороос. Автор упоминает о том, что во время проведения обряда «ни одного мужчины не было». Молодая хозяйка восседала на почётном месте. «Улыбайтесь счастливее, держитесь веселее. Помогите угодить госпоже Айыысыт, чтобы она наделила моего сыночка счастливой судьбой!- словно говорит её просящий взволнованный взгляд» [15, с. 88]. Обращаясь к новорожденному, гости заклинают, поднеся руки к камельку: «- Пусть будет счастливо твоё потомство…» [15, с. 89].

    Как уже говорилось выше, дети были богатством в якутской семье. В случае их отсутствия виноватой считалась женщина. Бесплодные женщины держали себя в семье особенно покорно и застенчиво.

    Нередко для устранения проблемы прибегали к помощи шаманов, что нашло отражение и в художественной литературе. Так, в романе Н. Мординова «Весенняя пора» рассказывается о могущественном роде Весёловых, который внезапно стал вымирать. Тогда знаменитый родич Весёловых шаман Кэрэкэн по их просьбе камлал трое суток без отдыха и сна и узнал, что их род пожирает чертова собака, направленная на Весёловых шаманом враждебного рода Сыгаевых. «Кэрэкэн будто бы поймал эту собаку, надел на неё намордник, а ноги опутал верёвками. С тех пор род Весёловых вновь начал крепнуть и богатеть» [25, с. 75].

    На вере в то, что спасти ребёнка от смерти можно, отдав его в чужую семью, основаны события, происходящие в романе И. Гоголева «Чёрный стерх» У главы улуса, которого называли тойоном-господином, шестеро сыновей умерли, не дожив до десяти лет, в то время как дочери росли благополучными и здоровыми. Последнего сына, как только он родился, сам улусный голова втайне от всех отдал на воспитание старушке Хараанай, выбравшись из дома через заднее окошко хотона. В народе говорили, что сыновей тойона уничтожает сильный и кровожадный шаман Орджонуман в отместку за оскорбление, которое нанёс ему тойон, когда был ещё молодым. Чтобы ввести в заблуждение нечистую силу, старушка Хараанай, у которой уже была приёмная дочка, назвала детей наоборот: «мальчика девичьим именем — Хабырыыс — Хобороос, а дочь — мальчишечьим именем — Хобороос — Хабырыыс. И одевать их стала необычно: мальчика наряжала как девочку, а девочку как мальчика» [15, с. 6].

    Таким образом, сын богатых родителей, по иронии судьбы ставший воспитанником горемычной старухи Хараанай, Хабырыс с малых лет познаёт нелегкую долю батрацкой жизни, горе и лишения. Особенно близки ему страдания приёмной матери, которую отличает доброе сердце, душевная щедрость и трудолюбие, любовь к своим приёмным детям.

    Вообще через отношение к детям выявляется духовный мир литературных героев. Эту особенность отмечает и Е. В. Гусева, рассматривая своеобразие мира детства в романе З. Прилепина «Санькя». Она полагает, что детство выполняет в данном произведении сразу несколько функций. Одна из них — это «живое воплощение гармонии и красоты отношений между людьми, а значит, одновременно и проверка на человечность, умение любить» [16, с. 52].

    Таким умением отличается, например, героиня романа «Весенняя пора» Н. Мординова бабка Дарья, щедро одаривавшая детей сказками, присловьями. От неё впервые слышит Никитка рассказ о защитнике якутской бедноты Василии Манчары.

    Привязанность мальчиков к женщине ярко показана в сцене расставания. Никитка крепко обнял бабку Дарью и упал головой на стол, стараясь не заплакать. А его младший брат Алексей, вдруг увернувшись от объятий Дарьи, «схватил обугленную на конце палку, служившую кочергой. Закусив нижнюю губу и зажмурив глаза. Он высоко занёс её над головой старухи. В ужасе подбежала Федосья и едва вырвала палку из цепких рук мальчика.

    — Что с тобой? Ты ведь так любил бабушку, а сейчас хочешь убить её! — ужаснулась мать.

    — Пу-усть умрёт! Все равно уходит от нас! — вскрикнул Алексей и… разразился отчаянными рыданьями.

    Только бабка Дарья поняла безобразный этот поступок, которому, казалось, нет объяснения.

    — Да разве можно сильнее любить! — прошептала взволнованная сказочница. — Ведь это сила любви в нём бушует! Ох, дорогое же я, оказывается, создание…»

    Г. Гачев, сравнивая «удельный вес» детей в самой жизни разных народов и различие в «литературности» этой темы, считает, что «большая русская литература не видит в детях, их просто существовании, — самоценности. Ребёнок занимает место в её поле как чистое нравственное сознание, как мысль особой чистоты и прозрачности: и это преимущественно подросток, т.е. подтягивающийся под взрослых» [11, с. 100]. Что же касается болгарской литературы, то, по наблюдениям учёного, «нас поразит радость просто наличия детей в мире, эстетика их тела. Человек в кругу своих, чужих детей — почти необходимая в болгарском романе ситуация, где выверяется характер персонажа» [11, с.101].

    Во многих произведениях литератур народов Якутии, как и в болгарской литературе, можно встретиться с описанием детских национальных игр. Картины природы, отношение к людям и к происходящим событиям даны через восприятие детей. Взрослые члены семьи эмоционально отмечают успехи и неудачи, считают своим долгом помочь молодым.

    Не является исключением в этом плане и роман «Божья отметина» лауреата Большой Литературной премии и АК «АЛРОСА» Ариадны Борисовой. «Божья отметина» — первое большое произведение писательницы, в котором она попыталась осмыслить женский жребий на примере нескольких судеб. Главная героиня по имени Изольда, дочь литовского еврея и русской Марии, появляется на свет во время «четвёртой сталинской пятилетки» в крохотном стационарном отделении посёлковой больницы в Якутии. Автор отмечает различие в поведении Марии и якутки Майис во время родов: «Больничную тишину не нарушали их родильные крики. У Марии просто не было сил, а Майис не проронила ни звука из-за присущей женщинам её народа терпеливости» [6, с. 6] Отец Изольды погиб в результате несчастного случая, даже не успев забрать жену с ребёнком домой. На помощь Марии и Изольде приходит Майис с супругом Степаном. Через общение с ними главной героини А. Борисова раскрывает черты национального менталитета якутов: гостеприимство, готовность прийти на выручку, трудолюбие и, конечно, особое отношение к детям. Майис становится молочной матерью Изольды, от неё девочка узнаёт якутское поверье о том, что у человека три души, три «кута» — земля — кут, мать — кут и воздух — кут: «От земли у нас сила жить, от неё мы питаемся, от неё растём, а потом уходим в неё. Вот что такое земля-душа. Воздух — душа — наша память о том, что давно, до нас ещё было и прошло… А мать — душа даёт человеку любовь, добрые слова и песни даёт» [6, с. 265].

    Но случается непоправимое: Изольда, на жизнь которой во многом оказало влияние её трудное детство, оставляет в родильном доме своего ребёнка, но вскоре, осознав ошибку, начинает искать малыша, уже усыновлённого неизвестной семьёй. Женщине нелегко забыть случившееся, по ночам во сне она слышит детский плач, а когда просыпается — плач отдаляется «тонко, остро, словно бритвенным лезвием вырезая мгновенно набухающую грудь» [6, с. 237]. И всё-таки героиня произведения находит в себе силы выстоять, видит смысл своей жизни в помощи людям. Интересна в романе деталь: якутские серьги, которые изготовил в подарок Марии Степан. Они имели необычную форму: кружок под зацепкой — голова, треугольник под ним — платье, а внутри — живот, в котором сидит ребёнок. И нижние висюльки — дети. Такие серьги в старину преподносили женщинам, когда желали им счастья. По этому украшению через много лет узнает Изольду сын Майис.

    Особое бережное отношение к детям нашло отражение и в поэтике художественных произведений. Так, герои говорят о себе: «Мы, потомки большого рода, дети почтенного семейства» [17, с. 223]. Младенец, ребёнок употребляется в образотворчестве Даланом, С. Даниловым, Н. Мординовым, И. Гоголевым. Пример гиперболы: «… в его водах водятся караси величиной с младенца, который уже начинает сидеть» [17, с. 86]. Лилота: «под тонким, с детский мизинец, слоем воды играли, перемигивались камешки» [20, с. 194]. «Лепестки подснежников тёплые, как детская ладошка» [14, с. 396]. Сравнения типа «беззаботный, как в детстве» [17, с. 138], «как провинившийся ребёнок» [18, с. 157], «опечаленная, будто дитя, пролившее молоко» [19, с. 71], «простодушен Айдар, как ребёнок» [20, с. 268] передают поведение и характер героев. С ребёнком схожа неоформившаяся мысль: «Тогда же мысль, толкавшаяся в сознании, как жаждущий родиться ребёнок, существовала вне слов» [20, с. 432].

   Таким образом, внашей работе мы сделали попытку проанализировать отражение обрядов, связанных срождением ребёнка у народа саха, в якутской литературе. Проведённое исследование позволяет сделать вывод, что в художественных произведениях описаны традиционные представления якутов о душе, богине материнства Айыысыт. Целью ритуалов, которые выполнялись уже во время свадебной церемонии, было обеспечение здорового потомства, сохранение жизни ребёнка. Авторы раскрывают любовь к детям, как черту национального менталитета. Это подтверждает и частое использование в образотворчестве ребёнка, детского поведения. Через отношение к детям раскрываются черты характеров литературных героев. В творчестве якутских писателей воссозданы такие традиции, как проводы Айыысыт, приписывание магического значения последу, участие в судьбе детей шаманов.

                                                                         Литература:

    1. Абдулатипов Р. Г. Мой белорусский народ. М.: Классик Стиль, 2007. — 184 с.

    2. Алексеев Н. А. Этнография и фольклор народов Сибири. Новосибирск: Наука, 2008. — 494 с.

    3. Бакаева Э. П. Магия в обрядах родинного ритуала калмыков / Э. П. Бакаева, Э-Б. М. Гучинова // Традиционная обрядность монгольских народов. Новосибирск: Наука. Сиб. отд-е, 1992. — С. 89–100.

    4. Батоева Д. Б. Семантика родильной обрядности у бурят: автореф. … дис. канд. ист. наук: 07.00.07. Улан-Удэ, 2000. — 24 с.

    5. Боотур Б. Пробуждение. М.: «Современник», 1978. — 352 с.

    6. Борисова А. В. Божья отметина. Якутск: «Медиа-холдинг Якутия», 2006. — 496 с.

    7. Васильева Д. Е. О далёком прошлом и настоящем. Якутск: Бичик, 2008. — 176 с.

    8. Гаврильева Р. С. Кумысный чорон, миф и обрядовая поэзия якутов // Язык — миф — культура народов Сибири. Якутск: Изд-во ЯГУ, 1991. — С. 79–92.

    9. Гаер Е. А. Древние бытовые обряды нанайцев. Хабаровск: кн. изд-во, 1991. — 144 с.

    10. Галданова Г. Р. Семантика архаичных элементов свадьбы у тюрко-монголов // Традиционная обрядность монгольских народов. Новосибирск: Наука, 1992. — С. 71–89.

    11. Гачев Г. Д. Национальные образы мира. М.: Сов. писатель, 1988. — 448 с.

    12. Гоголев А. И. История Якутии. Якутск: Изд-во ЯГУ, 1999. — 201 с.

    13. Гоголев А. И. Якуты (проблема этногенеза и формирование культуры). Якутск: изд-е журнала «Илин», 1993. — 200 с.

    14. Гоголев И. М. Месть шамана. Последнее камлание. М.: Сов. писатель, 1992. — 416 с.

    15. Гоголев И. М. Чёрный стерх. М.: Сов. Россия, 1990. — 272 с.

    16. Гусева Е. В. Своеобразие мира детства в романе З. Прилепина «Санькя» // Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2013. — № 7. — Ч.1. — С. 51–55.

    17. Далан. Глухой Вилюй. Якутск: Бичик, 1993. — 336 с.

    18. Далан. Тыгын Дархан. Якутск: Бичик, 1994. — 432 с.

    19. Данилов С. П. Красавица Амга. Бьётся сердце. М.: Сов. Россия, 1986. — 656 с.

    20. Данилов С. П. Сказание о Джэнкире. М.: Сов. писатель, 1991. — 544 с.

    21. Дьяченко В. И. Воспитание детей у якутов // Традиционное воспитание детей у народов Сибири. Л.: Наука, 1988. — С. 186–205.

    22. Емельянов Н. В. Мифологические божества в олонхо «Потомки Юринг Айыы Тойона» и «Баай Барыылаах — дух — хозяин чёрного леса» // Мифология народов Якутии. Якутск: ЯФ СО АН СССР, 1980. — С. 22–23.

    23. Кривошапкин А. Евразийский союз. Якутск: Бичик, 1998. — 240 с.

    24. Мифы народов мира. Энциклопедия (В 2 томах). М.: «Советская энциклопедия», 1988. Т.2. — 719 с.

    25. Мординов Н. Е. Весенняя пора. М.: Сов. Россия, 1978. — 544 с.

    26. Ойунский П. А. Якутская сказка (олонхо), её сюжет и содержание. Якутск: НИИ Олонхо, 2013. — 96 с.

    27. Попов Б. Н. Человек в детстве // Айсберг. 1991. — № 2. — С. 72–79.

    28. Рождение ребёнка в обычаях и обрядах. Страны зарубежной Европы. М.: Наука, 1997. — 518 с.

    29.  Романова Е., Слепцов П., Колодезников С. Жизненный круг якутов // Илин. 1992. — №1. — С. 64–73.

    30. Сборник якутских пословиц и поговорок. Якутск: Якутское кн. изд-во, 1965. — 348 с.

    31. Серошевский В. Л. Якуты. М.: Российская политическая энциклопедия, 1993. — 736 с.

    32. Сурхаско Ю. Ю. Семейные обряды и верования карел. Л.: Наука, 1985. — 174 с.

    33. Тавадов Г. Т. Этнология: словарь — справочник. М.: Соц.-политический журнал, 1998. — 688 с.

    34. Фиельструп Ф. А. Из обрядовой жизни киргизов начала ХХ века. М.: Наука, 2002. — 300 с.

    /Молодой ученый. Апрель. № 4 (63). Ч. Х. Казань. 2014. С. 1224-1230./

    Пашкевич О. И.

                             Культ дерева как проявление национальной ментальности

                                                     в творчестве писателей Якутии

    В статье рассматривается один из культов народа саха - культ священных деревьев. Автор упоминает также о влиянии окружающей природной среды на выбор почитаемых растений у других этносов. Представление о величественном древе жизни Мас Аал Кудук нашло широкое освещение в якутском богатырском эпосе олонхо. Согласно космологическим представлениям древних якутов, Священное дерево соединяет три мира, из которых состоит Вселенная: Верхний, Средний и Нижний. В художественных произведениях писателей Якутии инвариантность «мирового дерева» чаще всего воплощают лиственница, береза и реже - сосна. Национальный колорит образотворчеству придают сравнения с качествами деревьев: размером, физическими свойствами, местом расположения. В контексте национального мировидения с родовым деревом тесно связана сэргэ (коновязь), что нашло воплощение в сюжетах литературных произведений. Автор приходит к выводу, что отражение культа деревьев помогает мастерам слова раскрыть особенности менталитета народа саха, а также неповторимость северной природы.

    Pashkevich O.I.

                                 The cult of the tree as a manifestation of the national mentality

                                                         in the works of the Yakut writers

    The article deals with one of the cults of the Sakha people - the cult of sacred trees. The author also mentions the influence of natural environment on a choice of the revered plants in other ethnic groups. The notion of Mas Aal Kuduk, the majestic tree of life, has been widely covered in the Yakut heroic epos «Olonkho». According to the cosmological ideas of the ancient Yakut people, the sacred tree connects the three worlds that make up the universe: the Upper, Middle and Lower Worlds. In the literary works by the Yakut writers the invariance of the «world tree» is often embodied by larch, birch and, less frequently, pine. The national colouring of image creation is formed by the comparison with the qualities of trees: size, physical properties, location. The notion of serge (hitching post) embodied in the plots of literary works is closely related to the family tree in the context of the national worldview. The author concludes that the reflection of the cult of trees helps the artists in words to reveal the peculiarities of mentality of the Sakha people, as well as the uniqueness of the Northern nature.

    /Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. Научно-теоретический журнал. № 4. Декабрь. Пятигорск. 2014. С. 192-196./

                                                            ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ

    О. И. Пашкевич, канд. филол. наук, доцент,

    кафедра истории и теории общества,

    Якутский институт водного транспорта – филиал

    Новосибирской государственной академии водного транспорта,

    г. Якутск, Россия

    pashkevich1960@bk.ru

                                 ОТРАЖЕНИЕ КУЛЬТА КОНЯ  В ЯКУТСКОЙ ПРОЗЕ

    Конь выполнял важную роль в жизни кочевников: был средством передвижения, продуктом питания, служил помощником всадника во время сражений. Особое отношение к коням сложилось у народа саха. Древние якуты считали лошадей животными небесного происхождения, которым покровительствует божество Джесегей. Это представление нашло отражение в героическом якутском эпосе олонхо, в котором представлен идеализированный образ коня как верного друга богатыря. Эпический конь – крылатый конь, он возведен в ранг активно действующего персонажа. Олонхосуты описывают божественного посланца, употребляя самые высокие эпитеты. В якутской поэзии конь является одним из самых распространенных символов. В данной статье прослеживаются интерпретация традиционного образа в прозе якутских писателей, связанные с культом коня традиции и обычаи, например, установка сэргэ (коновязи), украшение конскими волосами свадебной посуды, характеристика литературных героев через отношение к лошадям, обряд кумысного кропления. Использование образа коня дает якутским авторам возможность более точно и красочно передать психологическое состояние героев, их внешний вид и поведение.

    Культ коня, его идеализация прослеживается во многих мифологических системах народов мира, он занимал видное место не только в материальной, но и духовной культуре древних тюрков. В таких фольклорных жанрах, как героические сказания, сказки, песни он выступает в качестве помощника героя, наделен даром речи, предупреждает своего хозяина об опасностях и тем самым выручает его в трудных ситуациях, что нашло отражение и в современной литературе. Например, образ коня в поэзии башкирского писателя Мустая Карима многофункционален, с него начинаются десятки разнообразных ассоциативных линий: «Можно проследить спад романтических и усиление реалистических тенденций поэта, когда с крылатого скакуна лирический герой пересаживается на колхозного коня. И в то же время нигде не нарушена святость этого образа, нигде не уменьшено уважение к коню, которого так возвеличил и облагородил башкирский народ» (1).

    Отличие верований народа саха состоит в том, что якуты считали лошадей животными небесного происхождения, имевшими свое божество Джесегея. Данная особенность отмечается и Н. Р. Байжановой: «Культ коня среди тюркоязычных народов Сибири наиболее ярко представлен у якутов. В нем сохранились черты древнего обрядового культа, частично или полностью исчезнувшие у народа Саяно-Алтая» (2).

    В якутском героическом эпосе лошадь считается мудрым животным, и в олонхо часто упоминаются богатыри, происходящие от лошадей, но в художественных произведениях отражение такого рода верований почти отсутствует. Намек на подобное мировосприятие есть у Болота Боотура: «Лошадь для эвенов страшнее белого медведя. Но якуты, потомки Байныыров, считают, что происходят от лошадей. Оттого они никогда не произносят этого слова, а говорят “хвостатые”» (3).

    Культ лошади, следы которого сохранились в обрядах и поверьях, указывает на огромную роль, которую она играла в прошлом якутов. Об этом свидетельствуют и пословицы: «Пешего пять бед дожидаются, а от конного и одна бежит», «Добрый конь имеет славу, дорога – известность».

    Конские волосы приносятся в жертву духам – иччи, ими украшают свадебные деревянные кувшины для кумыса, кожаный мешок и кожаное громадное ведро в праздник ысыах. Его картина наиболее широко представлена в романе Далана «Тыгын Дархан», первая часть которого названа в честь праздника «Ыcыах белого изобилия». Автор рассказывает историю появления праздника, первое проведение которого связано с именем легендарного прародителя народа саха Элляем Боотуром, подробно описывает украшения местности Сайсары – посуду (чороны с кистями из конского волоса, трехглазый священный ковш – терэх), священный столб – аар багах с привязанной к нему кобылой молочно-белой масти.

    Шаман Одуну обращается к белым богам – небожителям и совершает обряд кумысного кропления. Якуты называют кобылье молоко «пищей богатырей». Ысыах проводится в Якутии ежегодно в то недолгое время, когда всё вокруг цветет и земля радует глаз ярким одеянием.

    Культ коня проявляется и в почитании якутами коновязей (сэргэ). Столбы коновязей считаются священными, с ними связывают счастье дома. Раньше богатые якуты, меняя место жительства, выкапывали и увозили их с собой.

    В «Мести шамана» Ивана Гоголева возникает образ «золотой коновязи». Ее смастерил из толстого бревна хитрый Сата Байбал. В середине он выдолбил дупло, туда ссыпал всё золото, а потом левую и правую половины соединил так аккуратно, что самый внимательный взгляд не отыскал бы места стыка. С золотой коновязью сравнивает Иван Гоголев родную Якутию: «Если вдуматься, Якутия – вот как эта коновязь: вроде неприглядна, суровая, а копнешь – богатства несметные. И никто еще не знает, где и какие чудесные клады хранит эта загадочная земля…» (4).

    Герои Николая Лугинова воспринимают коновязь как живое существо. Сэргэ, как человек, способно думать, ждать, плакать и жаловаться на свою горькую судьбу, и так же, как люди они бывают «счастливыми и обойденными счастьем». Писатель полагает, что сэргэ является своеобразным тестом, потому что по ее виду можно судить о характере и привычках хозяина жилья: «Скособочилась она и вот-вот упадет – считай, что ты остановился у лентяя – лежебоки; стоит прямо и крепко – перед тобою добрый … хозяин. А если сэргэ еще и расписана всякими узорами – тебе повезло: здесь живет человек с душой художника» (5).

     В Якутии столбы сэргэ, украшенные богатой резьбой, пучками волос и лентами можно встретить на перевалах, на перекрестках дорог. В наши дни сэргэ ставят при въезде в населенные пункты и в память о знаменательных событиях.

    Писательница А. Сыромятникова упоминает о традиции украшать сэргэ «посаженными» на нее для охраны домашнего очага хищными зверями и птицами. Например, волком, медведем, вороном, орлом и другими. При этом к богатой коновязи привязывали коней «лишь самые именитые гости, для прочих – сэргэ с простенькими узорами или чоронами» (6).

    Якут никогда не оставит на земле череп или позвонки лошади, а подымет и повесит на кол или сук дерева. У Николая Мординова читаем об этом: «На дворе старика Болорутты стояла старая, засохшая береза с обломанными сучьями. На ней висели сползающие вниз цепочкой белые лошадиные черепа со страшными, пустыми глазницами» (7).

    В произведениях встречается описание тоски якутов по лошадям. Так, тойон, герой романа Ивана Гоголева «Месть шамана», похоронив любимого коня, устраивает по нему поминки, как по человеку, а над кроватью в спальне вешает «клок срезанных волос своего любимца».

    Конь считался защитником некоторых родов: «Нам, баягантайцам, покровительствовал сам Белый Жеребец, возлюбленный сын Грозного Джесегея…» (8).

    Некоторые литературные герои мечтают о богатырском коне. Например, Никитка Ляглярин (роман Н. Мординова «Весенняя пора»). Когда в красноармейском отряде у юноши появляется красавец Уланчик, Никитка очень привязывается к нему и готов драться за коня с любым силачом.

    Закономерно, что о прославившемся коне долго помнят и гордятся им, о чем повествует рассказ Семена Попова (Тумата) «Священная лошадь». В нем автор повествует о рекордах скакуна, любимца народа. Люди увековечили память о нем, сохранив его голову и повесив ее на огромной сосне. По народному преданию, голова скакуна извещает о появлении на свет необычной лошади громким ржанием.

    Конем называли шаманы свой бубен. «По понятиям якутского шаманизма бубен является конем, а колотушка – былаайах кнутом для шамана. Бубен для шамана – крылатый конь, на котором он ездит по трехмерному миру» (9).

    В якутском олонхо конь обладает «золотыми крыльями», он описывается фантастическими, сказочными красками. Наравне с богатырем он становится главным героем эпоса. Конь упоминается и в названии самого эпоса, имени богатыря: «С таким-то конем такой-то богатырь». В старые времена красоту девушки сравнивали с красотой лошади, но с изменением эстетических воззрений народа саха эти сравнения исчезли, но употребляются по отношению к молодому и сильному юноше. В.Т. Петров полагает: «То, что в пантеоне добрых духов у якутов сохранилось божество, дарующее, по их образно-мифологическим представлениям, людям коня, уже одно это подтверждает мысль об устойчивости архетипа образа коня» (10). Выявляя фольклорные традиции, он приходит к выводу, что эмоционально окрашенный символический образ коня дает писателям возможность найти необходимую тональность произведения, и это проявляется в младописьменной литературе, прежде всего в поэзии. Действительно, в поэтическом творчестве от Платона Ойунского до Саввы Тарасова «романтический образ крылатого коня символизирует стремление народа к лучшей доле, свободе, добру и справедливости» (11). В лирике Ивана Арбиты, Леонида Попова, Моисея Ефимова крылатый конь означает поэтическое вдохновение, порыв к высокому и вечному. Однако рассмотренные нами тексты подтверждают отмеченную выше особенность использования образа коня и для прозы.

    С ретивым (необъезженным) конем чаще сравнивается образ действия: шаман перебирает ногами, как ретивый конь (12); самолет, потерявший управление, похож на невыезженного коня (13).

    «Копытцами» называют каблучки Н. Мординов и С. Данилов. Очень верно передает национальную ментальность якутское выражение «мое копыто», означающее «достойный наследник», введенное С. Даниловым в роман «Красавица Амга»: «Одна надежда, что сынок весь в меня, мое копыто, обойдет насторожку», – думает Аргылов о Валерии (14). Примечателен тот факт, что и в романе «Бьется сердце» Софрон Данилов в авторской речи уподобляется нетерпеливому коню, который торопится рассказать о событиях, происходящих с главным героем Сергеем Аласовым. Словно успокаивая животное, он говорит: «Пусть сюжет еще постучит копытом и погрызет удила, а автор все-таки заглянет на минутку к Саргылане» (15).

    Таким образом, ориентация якутских писателей на эстетику образного мышления реализовалась в интерпретации традиционного образа коня. Он является одним из самых распространенных и приобретает значение символа. В якутской прозе данная тема отразилась в сюжетах произведений, в образотворчестве, в обращении к фольклору; конь как постоянный спутник человека включается в изображаемый авторами окружающий мир героя.

                                                                        Литература:

    1. Павлычко Д. Свет совести // Карим М. Собрание сочинений. В 3-х т. Т. 1. М.: Художественная литература, 1983. С. 9.

    2. Байжанова Н.Р. К вопросу о генезисе архаичных тюркских пословиц (на примере паремий, связанных с образом коня) // Гуманитарные науки в Сибири. 2004. № 3. С. 102.

    3. Болот Боотур. Весенние заморозки. М.: Советская Россия, 1982. С. 151.

    4. Гоголев И.М. Месть шамана. Последнее камлание. М.: Советский писатель, 1992. С. 202.

    5. Лугинов Н.А. Дом над речкой. М.: Современник, 1988. С. 75.

    6. Сыромятникова А. С. Кыыс - Хотун. М.: Современник, 1981. С. 153.

    7. Мординов Н. Е. Весенняя пора. М.: Советская Россия, 1978. С. 140.

    8. Далан. Тыгын Дархан. Якутск: Бичик, 1994. С. 286.

    9. Кондаков В.А. Тайные сферы шаманизма. Часть третья: шаманизм – древняя культура и религия. Якутск: «Полиграфист», 1999. С. 30.

    10. Петров В.Т. Опыт русской классики в советских младописьменных литературах // Развитие реализма в литературах Якутии. Якутск: Изд-во ЯНЦ СО АН СССР, 1989. С. 139.

    11. Бурцев А.А. Там, где пасется Пегас…: современная якутская поэзия / А.А. Бурцев, М.А. Бурцева. Якутск: Бичик, 2009. С. 11.

    12. Мординов Н.Е. Весенняя пора. М.: Советская Россия, 1978. С. 421.

    13. Мординов Н.Е. Беда. М.: Советский писатель, 1972. С. 58.

    14. Данилов С.П. Красавица Амга. Бьется сердце. М.: Советская Россия, 1986. С. 9.

    15. Данилов С.П. Красавица Амга. Бьется сердце. М.: Советская Россия, 1986. С. 389.

    /Дискуссия. Политематический журнал научных публикаций. № 6 (47). Июнь. Екатеринбург. 2014. С. 137-141./

                             Пашкевич Ольга Иосифовна

                          кандидат филологических наук,

                                               доцент

                       кафедра истории и теории общества

             Якутский институт водного транспорта (филиал)

    Новосибирской государственной академии водного транспорта

                                              Якутск

                             Pashkevich Ol’ga Iosifovna

                                Candidate of Philology,

                                     associate professor

                of the Department of history and society theory

                Yakutsk Institute of Water Transport (Branch)

               Novosibirsk State Academy of Water Transport

                                            Yakutsk

                                 pashkevich1960@bk.ru

                 Почитание стихии воды как особенность национального мировосприятия

                                                     (на материале якутской прозы)

                      Veneration of water elements s feature of national world perception

                                                       (by the material of Yakut prose)

    В статье прослеживается отражение в якутской прозе почитание стихии воды, характерное для традиционной культуры коренных народов Якутии. В художественных текстах имеют место легенды о происхождении рек, озёр, описание их красоты, упоминаются обряды, связанные с почитанием духов - хозяев воды. Автор уделяет внимание использованию стихии воды в изобразительных средствах.

    The article discussed the reflection in the Yakut prose honoring the element of water, characteristic of the traditional culture of the indigenous of Yakutia. In fiction there are legends about the origin of rivers, lakes, the description of their beauty, mentioned rituals associated with the worship of spiritual owners of the water. The author pays attention to the use of water in the fine tools.

    Ключевые слова: якутская литература, вода, обряд, образ, национальное мировосприятие.

    Key words: Yakut literature, water, ritual, image, national mentality.

    Для традиционной культуры многих народов характерно в той или иной мере почитание воды, как одной из фундаментальных стихий мироздания. Например, дух воды играл значительную роль в мировоззрении хантов, манси и ненцев. Чтобы его не прогневать «запрещалось перекапывать перешейки между озёрами, бросать мусор в реки, озёра, плевать в воду или выливать в неё нечистоты, пить воду из родника, прикасаясь губами» [16, с. 254].

    О. А. Андреева сообщает об обрядах, зафиксированных на территории Тамбовской области: «Использование воды («святой воды») является непременным атрибутом окказиональных обрядов, семантика которых показывает, что вода в условиях микрокосма (определённого топоса) с помощью веры в Бога и молитвы к Нему должна «дать путь» воде из макрокосма (космологический аспект в этнокультурной семантике)» [2, с. 25].

    Вода также играет значительную роль в традиционном мировоззрении коренных народов Якутии. Данная особенность нашла место в художественной прозе якутских авторов, которые включают в произведения легенды о происхождении рек, озёр, описывают их красоту, ритуалы, связанные с почитанием духов - хозяев водной стихии.

    Так, в романе «Весенняя пора» Николай Мординов. подчёркивая большую роль окружающей природы в формировании личности Никиты Ляглярина, один из важнейших факторов видит в реке Амге (по-русски - Талба). И сам псевдоним писателя - Амма Аччыгыйа - означает «сын Амги», одной из красивейших рек Якутии. На берегу Амги проходит детство Никиты. Взрослые вполне доверяют «матушке» Талбе детей, веря, что их добрая кормилица не погубит своих сыновей. Когда герои приближаются к родной реке, им кажется, что и воздух стал чище, и дорога ровнее.

    Софрон Данилов сравнивает Амгу с девушкой. Описание реки дано через восприятие Кэчи. Ей кажется в горе, что всё вокруг тоже должно измениться. Но природа и лес остались прежними. Писателем передано двойственное чувство героини: с одной стороны, она понимает, что река неживая и не может «вознегодовав на белых, среди зимы взломать свою ледяную броню и швырнуть в них шугой». Но с другой стороны, Амга «знает, что творится на её берегах. Только затаилась до времени». Такое состояние реки помогает Кэчи успокоиться [8].

    Во многих произведениях якутских писателей воспевается и Лена - матушка. Вот пример одного из описаний: «Великая, прекрасная Лена! Вся она сейчас переливается мириадами сверкающих искр. Песчаные берега дальних островов медленно таяли в серебряном просторе величавой реки» [14, с. 523].

    Якуты верили, что у каждого озера и каждой реки есть свой дух - иччи. Исследователь этнографии и фольклора народов Сибири Н. А. Алексеев отмечал, что якуты не отделяли духа - хозяина воды от самого озера или реки, поэтому обращение к озеру было одновременно и обращением к духу - хозяину озера. Его якуты величали «бабушка» и просили её обеспечить богатый улов рыбы. При этом «заклинание не имело твёрдого текста - он мог быть красочным и длинным или простым и коротким, но имел твёрдое содержание - духа-хозяина просили быть благосклонным» [1, c. 67].

    В центре романа Болота Боотура «Пробуждение» - конфликт бая Сабардама е простым народом. Разногласия начались из-за того, что Сабардам решил спустить воду из озера, которое почитают как священное. Сабардам знает об этом и представляет, какие последствия могут вызвать у местных жителей его действия. Бай думает: «Хуже всего, что озеро почитается священным. И зовут-то его в народе не Халангатта, а кто Бабушкой, кто Матушкой-кормилицей» [3, c. 100]. Но ради прибыли Сабардам готов рискнуть, хотя и шаман Хойхойор, и удаганка Марья категорически отказались принести жертву духам озера. А удаганка даже пообещала нагнать на князца такого страха, что он за версту будет обходить озеро.

    Если действие романа «Пробуждение» происходит в начале двадцатого века, то события произведения Софрона Данилова «Сказание о Джэнкире» разворачиваются в семидесятые годы. В романе писатель повествует о том, как с расширением производственной сферы промышленных ведомств меняется облик природы Якутии. Чистая, прозрачная речка Джэнкир, способная «рану ли, душу ли» вылечить и воскресить для новой жизни, становится зоной экологического бедствия.

    Сюжет книги развивается как проблема, связанная е решением судьбы одного из северных районов - Тенкели. Потребительское, бездушное отношение к природе проявляет секретарь райкома Кэремясов и директор золотодобывающего комбината Зорин. Им противостоят секретарь парткома совхоза «Артык» Черканов, журналистка Сахая Андросова и недавняя выпускница школы Чара. Кэремясов и Зорин заинтересованы только в выполнении плана любой ценой, судьба реки их не интересует. Народное мировосприятие представлено в личности Дархана. Опытный человек, он убеждён, что природа очищает не только тело, но и душу. Ему чуждо потребительское отношение к её красоте и богатству. Стараясь передать свои знания внучке Чаре, он предупреждает её во время рыбной ловли, что нельзя без конца уповать на то, что «в бесчисленных реках и озёрах златочешуйчатых косяков нам никогда не перечерпать» [9, с. 43]. Как личную трагедию воспринимает Дархан гибель родной реки, с болью в сердце размышляет о том, что останется на земле детям и внукам. Добро и природа, в понимании Дархана, неотделимы друг от друга. Отношение человека к природе является критерием его любви к Родине: «Что ещё найдётся в этом мире кроме матери - природы, которая испокон веков, со дня сотворения мира, во имя всего живого, начиная от муравья и кончая самим человеком, беспрерывно и неоплатно творит добро и благо?» [9, с. 49].

    Мнение Дархана разделяют молодые Чара и Сахая, они не просто считают себя ответственными за судьбу родной реки, но и активно борются за её сохранение.

    В романе с особой силой выражена философская мысль о единстве человечества, человека и космоса. Во сне видит Чара землю из космической, холодной дали: земля предстаёт перед ней беззащитной, хрупкой, и девушка хочет спасти и землю, и живущих на ней людей.

    Культ Воды - матери характерен и для эвенков.

    Эвенкийская писательница Галина Варламова - Кэптукэ в повести «Имеющая своё имя Джелтула - река» рассказывает о соблюдении при переходе реки вброд определённых ритуалов. Заранее приготовлены подарки Джелтуле: чайная ложечка, чашка с голубыми цветочками, разноцветные лоскутки. К реке с просьбой благополучно переправиться на другой берег обращаются и взрослые, и дети:

    «Матушка - река Джелтула!

    Ты кормишь своих детей - эвенков,

    Мы благодарны тебе!

    Будь же благосклонна к нам...» [4, c. 143].

    Автор, испытывая к реке самые светлые чувства, характеризует её как светлую и чистую: «Вот и вновь мы встретились е тобой. Только теперь я вижу, как несёшь ты шумные воды в самых верховьях своих» [4, c. 143].

    Духи - хозяева рек почитались и юкагирами. Они «кормили» водную стихию кусочками масла, хлеба, сахаром и чаем. В старину юкагиры «отдавали» воде черепа и кости убитых лосей и диких оленей. В произведении «Ханидо и Халерка» Семён Курилов передаёт прекрасную легенду о Колыме, в которой каждому её «ребёнку» даны характеристики и определены функции для людей: Балыгычан должна развести для них рыбу, Корко - Анюй вырастить тальник для огня, а неспокойная Омолон будить «старую мать» Колыму. С гордостью описано небольшое озерцо Сыппай, которое из-за большой массы чиров якуты называли «мешком с деньгами», так как чиры Улуро ценились очень дорого. «Места для рыболовства и охоты здесь благодатные, - пишет С. Курилов, - озёра большие: ширина каждого равна пятнадцати якутским беганиям, или полутора шаганиям, то есть пятнадцати километрам» [12, c. 6].

    Образы, связанные е водой, от моря до росы, широко используются якутскими авторами. Писателями найдены удачные сравнения c рекой, её течением, ледоходом. Плавное течение прекрасной Талбы напоминает звучание песни [14, c. 96], небо - лоно спокойной вечерней реки [5, c. 121]; движения танцующей девушки похожи на течение реки [9, с. 63], чистая и бурная любовь - на таёжную речку весной [5, c. 42], время - на течение реки, закованной в ледяной панцирь [9, c. 258]. Софрон Данилов видит сходство жизни и прекрасной Лены. Каждый момент жизни неповторим, как и места, по которым она течёт. На протяжении всех трёх тысяч вёрст невозможно «было бы узнать - вот это прежняя Лена, а это новая» [8, с. 79].

    С журчаньем ручья сопоставляется звучание голоса. Например, героиня романа С. Данилова «Сказание о Джэнкире» нашёптывает «воркующим ручейком», красивую якутскую речь другой героини романа, Сахаи, автор уподобляет ручью, бегущему по камушкам. Никита Ляглярин [14] восхищенно наблюдает за Анчик, «чистый, грудной голос» которой тоже журчит, как ручей.

    Реже попадаются в анализируемых текстах сравнения с озером, хотя описание самих озёр встречаются часто.

    Если Н. З. Копырин, исследуя своеобразие изобразительных средств в поэзии народов Севера, делает вывод, что образы, связанные с морем, волной, росой, встречаются редко [11, с. 37], то в рассматриваемых нами произведениях мы видим противоположную картину. Естественно было бы предположить участие МОРЯ в образотворчестве Ю. Рыгхэу, так как и события романа «Конец вечной мерзлоты» происходят на берегу Анадырского лимана. Действительно, одному из героев романа Каширину бедная юрта Тэмнэро напоминает своей пустотой «море перед приходом тяжелого ледового покрова» [15, с. 107]. Чукотский король Армагиргин, не дождавшись покровительства русского царя, делает вывод, что: « - Народы как острова в море - они никогда не сходятся...» [15, с. 180]. Однако и якутские писатели Николай Мординов и Иван Гоголев удачно используют образ моря: жизнь забурлила как море [5, с. 406], озеро как море чернеет [5, с. 261], Бог - великое море [5, с. 393].

    У Николая Мординова снег тихо шумит, как море [13, с. 139]. Можно привести следующие примеры метонимии: «Берег ... зарябил морем фуражек и платков» (о провожающих) [14, с. 402]. Тайга - белоснежное море [13, с. 203]. В повести «Беда» автор применяет отрицательное сравнение, находя общие черты между, казалось бы, совершенно непохожими объектами, как море и тайга: они грозны и неумолимы во время бури и «великодушны и нежны, когда утихнут и успокоятся!» [13, с. 198]. Слово «волна» часто употребляется в переносном смысле: волна ужаса [8, с. 46], волны безбрежной тайги [9, с. 151].

    Николай Мординов с пылающими волнами сравнивает утреннее зарево [13, с. 175] и с морской волной народную силу [14, с. 71], приступ боли накатывает, как речная волна [13, с. 45]. Н. З. Копырин объясняет частое появление таких слов - понятий, обозначающих явления природы, как «море» и «волна», редко встречающихся в фольклорных образах, влиянием русской литературы. «Ведь начиная от Пушкина, - поясняет исследователь, - эти образы создают поэтический лейтмотив свободолюбия в русской литературе» [10, с. 145].

    Для национальной образности характерны следующие сравнения, используемые для описания быстро происходящих событий: работа кипит, как вода в котле [6, с. 212], жизнь взбаламучена, «будто вода в ведре» [39, с. 341] или свет ходит ходуном, «как вода в турсуке» [8, с. 5]. Интересно сопоставить следующие выражения: о жадности Аргылова С. Данилов говорит, что он «не прольёт на песок ни капли влаги» [8, с. 74] - русский вариант «и зимой снега не выпросишь». Далан крепость дружбы характеризует словами «между ними теперь и вода не просочится» [7, с. 151]. Русский вариант «и водой не разольёшь».

    Таким образом, анализ прозы писателей Якутии позволяет сделать вывод о том, что в художественных текстах нашло широкое отражение почитания стихии воды коренными народами Якутии.

                                                            Библиографический список

    1. Алексеев Н. А. Этнография и фольклор народов Сибири [Текст] / Н. А. Алексеев. - Новосибирск: Наука, 2008. - 494 с.

    2. Андреева О. Н. Онтологические и семантические составляющие культурно - языковой картины мира восточных славян (на примере обрядовых комплексов с сакральносемантическим компонентом «вода») [Текст] / О. Н. Андреева // Филологические науки. Вопросы теории и практики. - 2013. №6 (24). Ч. 1. С. 23-26.

    3. Болот Боотур. Пробуждение [Текст] / Болот Боотур. - М.: Современник, 1978. - 352 с.

    4.     Варламова Г. И. - Кэптукэ. Мой папа - Санта Клаус [Текст] / Г. И. Варламова - Кэптукэ. - Якутск: Бичик, 2010. - 368 с.

    5. Гоголев И. М. Месть шамана. Последнее камлание [Текст] / И. М. Гоголев. - М.: Сов. Писатель, 1992. - 416 с.

    6. Далан. Глухой Вилюй [Текст] / Далан. - Якутск: Бичик, 1993. - 336 с.

    7. Далан. Тыгын Дархан [Текст] / Далан. - Якутск: Бичик, 1994. - 432 с.

    8. Данилов С. П. Красавица Амга. Бьётся сердце [Текст] / С. П. Данилов. - М.: Сов. Россия, 1986. - 656 с.

    9. Данилов С. П. Сказание о Джэнкире [Текст] / С. П. Данилов. - М.: Сов. писатель, 1991.-544 с.

    Ю. Копырин Н. З. О влиянии русской литературы на развитие якутской национальной образности [Текст] / Н. З. Копырин // Взаимодействие литератур народов Сибири и Дальнего Востока. - Новосибирск: Наука, 1983. - С. 143-147.

    11. Копырин Н. З. Своеобразие изобразительных средств в поэзии Севера Якутии [Текст] / Н. З Копырин // Литература народов Севера Якутии. - Якутск: Издательство ЯНЦ, 1990. - С. 33-51.

    12. Курилов С. Н. Ханидо и Халерка [Текст] / С. Н. Курилов. - М.: Советская Россия, 1988. - 624 с.

    13. Мординов Н. Е. Беда [Текст]/ Н. Е. Мординов. - М.: Сов. Писатель, 1972. - 319 с.

    14. Мординов Н. Е. Весенняя пора [Текст] / Н. Е. Мординов. - М.: Сов. Россия, 1978. - 544 с.

    15. Рытхэу Ю. Конец вечной мерзлоты [Текст] / Ю. Рытхэу. - М.: Современник, 1977. - 415с.

    16. Сподина В. И. Религиозные культа и обряды, связанные с почитанием объектов мироздания, как интегратор аксиосферы этнической культуры [Текст] / В. И. Сподина // Еuropean Science Journal («Европейский журнал социальных наук»). - 2012. № 10 (26). Т. 1. - С. 249-258.

                                                                          Bibliography

    1. Alekseev N. A. Ethnography and folklore of the peoples of Siberia [Text] / N. Alekseev. - Novosibirsk, Nauka Publ., 2008. - 494 p.

    2. Andreeva O. N. Ontological and semantic constituents of eastern Slavs’ cultural - language picture of the world (by the example of ritual complexes with sacred - semantic component “water”) [Text] / O. N. Andreeva // Philological Sciences. Issues of Theory and Practice. 2013. № 6 (24). Vol. 1. - № 6 (24). - P. 23-26.

    3. Bolot Bootur. The revival [Text] / Bolot Bootur. - Moscow, Sovremennik Publ., 1978. - 352 p.

    4. Varlamova G. I. - My dad is Santa Claus [Text] / G. I. Varlamova. - Yakutsk, Bichik Publ., 2010. - 368 p.

    5. Gogolev I. M. Mest’ shamana. Poslednee kamlanie [Revenge of the shaman. The last ritual] [Text] / I. M. Gogolev. - Moscow, Sovetskii pisatel' Publ., 1992. - 416 p.

    6. Dalan. Deaf Viluy [Text] / Dalan. - Yakutsk, Bichik Publ., 1993. - 336 p.

    7. Dalan. Tygyn Darkhan [Text] / Dalan. - Yakutsk, Bichik Publ., 1994. - 432 p.

    8. Danilov S. P. Krasavitsa Amga.B’etsia serdtse [Beauty Amga. Heart beats] [Text] / S. P. Danilov. - Moscow, Sovetskaia Rossiia Publ., 1986. - 656 p.

    9. Danilov S. P. The Legend of Gankiri [Text] / S. P. Danilov. - Moscow, Sovetskii pisatel' Publ., 1991. - 544 p.

    10. Copyrin N. Z. About the influence of Russian literature on the development of the Yakut national imagery [Text] / N. Z. Copyrin // Interaction literatures of the peoples of Siberia and the Far East. - Novosibirsk, Nauka Publ., 1983. - P. 143-147.

    11. Copyrin N. Z. The peculiarity of art funds in the poetry of the North of Yakutia [Text] / N. Z. Copyrin // Literature of the peoples of Yakutia. - Siberian branch of the Russian Academy of Sciences, Yakut scientific center. - Yakutsk, 1990. - P. 33-51.

    12. Kurilov S. N. Khanedo and Khalerha [Text] / S. N. Kurilov. - Moscow, Sovetskaia Rossiia Publ., 1988. - 624 p.

    13. Mordinov N. E. Beda [Trouble] [Text] / N. E. Mordinov. - Moscow, Sovetskii pisatel' Publ., 1972. - 319 p.

    14. Mordinov N. E. Vesenniaia pora [Sprint time] [Text] / N. E. Mordinov. - Moscow, Sovetskaia Rossiia Publ., 1978. - 544 p.

    15. Rytheu Y. The end of the permafrost [Text] / Y. Rytheu. - Moscow, Sovremennik Publ., 1977. - 415 p.

    16. Spodina V. I. Religious cults and rites, connected with the worship of the universe’s objects, as an integrator of the ethnic culture’s axiosphere [Text] / V. I. Spodina // European Social Science Jornal. 2012. № 10 (26). Vol. 1. - P. 249 - 258.

    /Вестник Челябинского государственного педагогического университета. № 8. Челябинск. 2014. С. 253-261./

    Пашкевич Ольга Иосифовна, к. филол. н., доцент

    Якутский институт водного транспорта (филиал)

    Новосибирской государственной Академии водного транспорта

    раshkevich1960@bk.ru

                                                                    ОБРАЗ СОЛНЦА

                                            В ТВОРЧЕСТВЕ ПИСАТЕЛЕЙ ЯКУТИИ®

                                                                ®Пашкевич О. И., 2014

    Образ солнца в фольклорных произведениях, как правило, является символом жизни, света и силы. В архаических солярных мифах рассказывается о возникновении солнца или об уничтожении лишних солнц. К примеру, в мифах народов Нижнего Амура и Сахалина культурный герой стреляет из лука и уничтожает лишние солнца. В начале мифологического времени о солнце, как и о других светилах, не упоминается. К числу древних солярных мифов относятся мифы об исчезновении и возвращении солнца. Так, «в хеттском солярном мифе великий океан, поссорившись с небом, землёй и родом людским, уводит к себе в глубину бога солнца, которого потом вызволяет бог плодородия Телепинус» [12, с. 461].

    В белорусских и украинских сказках солнце предстаёт человекообразным существом, которое похищает на земле девушек и берёт их в жёны. С культом солнца были тесно связаны народные обычаи и обряды славян. Ещё в XIX веке белорусы каждое утро молились на восход солнца, а отец новорожденного выносил ребёнка из избы и показывал всем космическим стихиям, прежде всего - солнцу. Как отмечает исследователь Т. И. Шамякина, «люди верили, что огонь их души - от солнца: он делает человека благородным, добрым, творчески-активным» [15, с. 179].

    У северных народов также существовал культ «хозяев» природы и стихий: тайги, огня, воды и т.д., а также особое почитание голубого неба и солнца. Солнце и солнечные лучи мыслились как источник жизни. «Радостно увидеть солнце после долгой зимы. Так и тянет в ту пору обойти родные места» [2, с. 19].

    Культ солнца у эвенов проявляется и в обряде встречи солнца и нового года, и в традиционном танце «пээдью» - «дьэпэрийэ». Круговые движения хороводного танца эвенов «пээдью» по ходу солнца означали, по предположению А. А. Алексеева, «воображаемое магическое солнце, которое брало своих детей в свой круг, и дети солнца - эвены, радуясь этому, посвящали ему танец һээдьэ матери-солнцу и отцу-небу» [1, с. 31].

    Болот Боотур описал этот танец так: «Все становились в круг. Человек шестьдесят, взявшись под мышки, подпрыгивали. И, казалось, висели, раскачиваясь в воздухе» [2, с. 70].

    Космологические взгляды эвенов отличает целостность. Человек и окружающий его мир составляют единство. Это очень точно передал народный писатель Якутии Андрей Кривошапкин. В момент, когда до ламутов дошли слухи о том, что свергнут «человек-солнце» или «солнце-царь», им казалось, что «весь мир опрокинется, как гружёная нарта при быстрой езде по склону!» [9, с. 8]. В этом сравнении отразилась и национальная ментальность, и психология северных людей, считавших, что любые изменения коснутся каждого.

    Одушевлёнными силами природы языческой религии юкагиров являются Небо, Солнце, Огонь, Земля, Вода, Горы, Гроза.

    В произведении Семёна Курилова наиболее подробно раскрывается отношение юкагиров к Солнцу и Огню. В системе языческих воззрений лесных юкагиров, называющих себя «одул», что в переводе на русский язык означает «сильный», главным божеством считается Солнце. В обрядовой практике одулов особо отмечались дни летнего солнцестояния, знаменующие собой начало годового цикла. В «Ханидо и Халерке» автор подтверждает, что дважды в году - в день пробуждения солнца, после круглых ночей, и весной, когда солнце и ночью уже не скрывалось за горизонт, зажигались большие ритуальные костры. В романе мы не встретим молитв, обращённых к Солнцу, но люди внимательно следят за ним. Например, жители стойбища говорили о будущем маленьких Ханидо и Халерки, «пока не заметили, что над тундрой низко стоит угрюмое, красное солнце и что вода в Малом Улуро блестит, как свежая кровь» [11, с. 19]. Автор, изображая солнце, придаёт ему человеческие черты: «...на край сумрачно-белой тундры выплывает ненадолго круглое, аккуратное, с узкими, чуть раскосыми глазами солнце - лицо» [Там же, с. 353].

    Юкагирский писатель сообщает о том, что в прежние времена появление солнца не всегда было радостным праздником. «Люди были настороже», потому что шёл самый коварный месяц - шестой. Именно к этому времени у многих заканчивался запас пищи, мог начаться падёж оленей, не ловилась рыба, песцы не попадались в пасти. Страшную картину голода показывает автор «Ханидо и Халерки», рассказывая о том, какой «дьявольской пищей» приходилось довольствоваться беднякам в те дни.

    Как было сказано выше, у некоторых народов Севера Солнце адекватно Богу. Так, всеми исследователями юкагиров оно признано высшим из божеств, почитаемых ими. Как перед божеством преклоняется перед ним и поэт Улуро Адо:

                                                    Пойдёмте со мной, дорогие друзья.

                                                    Навстречу весне, дорогие друзья!

                                                    О, бледное Солнце - память моя.

                                                    О, яркое Солнце - вера моя... [10, с. 51]

    Якуты тоже издревле почитают солнце, что нашло отражение в якутском героическом эпосе олонхо. Фундаментальная идея солнца как источника жизненной энергии, самой жизни воплотилась и в материальной культуре. «Известно, - пишет Л. Л. Габышева, - что многие предметы одежды украшались металлическими кружками, изображающими солнце. Характерно, что крепились они на головном уборе (лобная часть), на груди, на поясе...» [3, с. 378-379]. Металлическим, чаще всего выполненным из серебра изображениям солнца, приписывалась защитная магическая функция. В частности, якутский воин на панцире имел изображение солнца в виде металлического кружка. Ратник, лишившись этого «солнца», по поверьям, чувствовал себя обречённым на поражение.

    Солнце широко распространено в образотворчестве якутских писателей. Оно ассоциируется с общественными явлениями, с положительными переменами в судьбе жителей Севера. По словам Николая Мординова, земля озарится «светом солнечной правды» [13, с. 96], у него же доставит счастье «солнце свободы, равенства и братства» [Там же, с. 236]. Аналогичное сравнение находим и у Ивана Гоголева [4, с. 170].

    Прежняя царская власть воспринимается жителями Севера непоколебимой и прочной, потому что она дана государю от Бога, поэтому величают его «солнцем-государём» [Там же, с. 65].

    Образ солнца в значении удачи обнаруживаем у Далана [6, с. 310]. У Софрона Данилова «солнце удачи» всё чаще светит хамначитам и кумаланам (беднякам) [7, с. 35], а бывший богач Аргылов надеется, что солнце его ещё взойдёт [Там же, с. 178]. Сияющее и закатное солнце олицетворяет светлый мир страны Джабын [6, с. 390], с восходящим солнцем знаний сравнивает строительство школы в Уянди Болот Боотур [2, с. 201]. Далан уподобляет солнцу человеческую жизнь: «Арчикан судорожно глотнул воздух, застонал:

    - О, почернело моё солнце, силы угасли...» [5, с. 329].

    Сравнение с рассветом и закатом солнышка дало возможность С. Данилову передать впечатление, которое произвёл приезд журналистки Сахаи к жителям аласа Кытыя [8, с. 406]. «Солнышко», «солнышко моё», «светлое солнышко моё» называют своих любимых герои его книг [7, с. 171; 8, с. 185]. Употребление выражения «будь солнцем» в смысле не отказать в помощи, сжалиться, проявить сочувствие встречается в произведениях, в частности, у Болота Боотура: «Старик запыхался, кричать больше сил не хватало, только хрипел: — Будь солнцем...» [2, с. 79]. С солнцем сравниваются и другие явления. Например, чайник блестит как солнце [Там же, с. 26], помыслы светлые, как солнце [4, с. 47], улыбка, осветившая лицо, напоминает проглянувшее среди туч солнце [Там же, с. 143], у одного из героев Болота Боотура возникает вопрос, не является ли керосиновая лампа, оторванным от солнца куском [2, с. 225]?

    Н. М. Орлова, рассматривая концептополе «свет» говорит о его большом потенциале для передачи высоких понятий «тепла, блага, блаженства, счастливого состояния человека, его жизненных успехов и т.д.» [14, с. 267].

    Мнение учёного находит подтверждение в текстах произведений. Для передачи внутреннего мира героев авторы используют аналогию с солнечным лучом. Иван Гоголев сравнивает со светлым лучом души особо почитаемых среди якутов старух [4, с. 155]. У Далана солнечному зайчику «блеснувшему на серебряном кружке девичьей шапки», уподобляется короткое человеческое счастье [6, с. 143]. Якутию называют страной незаходящего солнца. Близость к природе, значение солнца в жизни человека подчёркнуто в стихотворении Иннокентия Эртюкова «Северная ночь». В нём запечатлен образ оленей, несущих солнце:

                                                    Не из пристрастья к грешной пище

                                                    Спешит олень - вперёд, вперёд, -

                                                    В родных снегах он солнце ищет

                                                    И поджигает небосвод.

                                                    Его отвагой и стараньем,

                                                    Его любовью и огнём,

                                                    Стоцветным северным сияньем

                                                    Горит, играет окоём.

                                                    Перемешались свет и тени,

                                                    И мхом и ветром снег пропах...

                                                    И гордо

                                                    Сходят с гор олени,

                                                    Качая солнце на рогах [16, с. 209, 211].

    Таким образом, мы видим, что образ солнца весьма широко реализуется в прозе и поэзии писателей Якутии. В образотворчестве он часто используется в том же значении, в каком употребляется в фольклоре, но и приобретает новые смысловые оттенки, в которых проявляется национальное мировосприятие.

                                                                  Список литературы

    1. Алексеев А. А. Забытый мир предков. Якутск: КИФ «Ситим», 1993. 96 с.

    2. Болот Боотур. Весенние заморозки. М.: Сов. Россия, 1982. 335 с.

    3. Габышева Л. Л. Полисемия имени кун в лингвокультурологическом аспекте // Якутский героический эпос олонхо -шедевр устного и нематериального наследия человечества в контексте эпосов народов мира: мат-лы Междунар. науч. конф. Якутск: Издательский дом СВФУ, 2014. С. 376-381.

    4. Гоголев И. М. Чёрный стерх. М.: Сов. Россия, 1990. 272 с.

    5. Далан. Глухой Вилюй. Якутск: Бичик, 1993. 336 с.

    6. Далан. Тыгын Дархан. Якутск: Бичик, 1994. 432 с.

    7. Данилов С. П. Красавица Амга. Бьётся сердце. М.: Сов. Россия, 1986. 656 с.

    8. Данилов С. П. Сказание о Джэнкире. М.: Сов. писатель, 1991. 544 с.

    9. Кривошапкин А. В. Берег судьбы // Полярная звезда. 1993. № 5-6. С. 7-44.

    10. Курилов Н. Г. - Улуро Адо. Весть из тундры. Якутск: Бичик, 2006. 80 с.

    11. Курилов С. Н. Ханидо и Халерка. М.: Сов. Россия, 1988. 624 с.

    12. Мифы народов мира. Энциклопедия: в 2-х т. / под ред. С. А. Токарева. М.: Сов. энциклопедия, 1988. Т. 2. 719 с.

    13. Мординов Н. Е. Весенняя пора. М.: Сов. Россия, 1978. 544 с.

    14. Орлова Н. М. «Солнце и щит»: источники света в концептополе «свет» // Современная филология: теория и практика: материалы XV междунар. науч.-практ. конф. / науч.-инф. изд. центр «Институт стратегических исследований». М.: Спецкнига, 2014. С. 266-271.

    15. Шамякина Т. И. Романтика советской науки // Нёман. 2014. № 1. С. 171-202.

    16. Эртюков И. И. Северная ночь // Из века в век. Якутская поэзия. М.: Пранат, 2009. С. 209-211.

                                                        IMAGE OF THE SUN

                                IN CREATIVE WORK OF WRITERS OF YAKUTIA

    Pashkevich Ol'ga Iosifovna, Ph. D. in Philology, Associate Professor

    Yakut Institute of Water Transport (Branch)

    of Novosibirsk State Academy of Water Transport

    pashkevich1960@bk.ru

    The image of the sun is very common in the literature of the peoples of Yakutia. This tradition originates from the folklore, but in modern texts gets a new interpretation that is traced in this article. The use of the sun image allows the Yakut authors conveying the psychological state of the characters, their attitude towards the events, and portraying more vividly the described phenomena.

    /Филологические науки. Вопросы теории и практики. № 10 (40). В 3- ч. Ч. II. Тамбов. 2014. С. 136-138./