ЎЎЎ Цэся Штэпсэль. Якуцкі манастыровец Янкель Ноткін. Койданава. "Кальвіна". 2019.

 

    Янкель (Якаў) Шэпселевіч (Савельевіч) Ноткін – нар. у 1865 г., паходзіў з мяшчанаў Віленскай губэрні Расейскай імпэрыі.

    Калі навучаўся на ІІ курсе Тэхналягічнага інстытута, то быў высланы ва Ўсходнюю Сыбір адміністрацыйна на 5 гадоў па абвінавачваньню ў “дзяржаўным злачынстве”.

    25 лютага 1899 году ён быў Якуцкую вобласьць, а так як яшчэ знаходзячыся ў Іркуцку, ён згадзіўся праводзіць мэтэаралягічныя назіраньні пры паштовай станцыі Кень-Юрах на паўночным схіле Верхаянскага хрыбту, то часова, да наступленьня спрыяльнага часу для адпраўкі ў гэты пункт, быў пакінуты ў Якуцку. Здымаў кватэру ў хаце якуцкага мешчаніна Манастырова, дзе зьбіраліся ссыльныя, якія павінны былі адпраўляцца далей на Поўнач. Там яны вырашылі заарганізаваць узброены супраціў уладам.

    22 сакавіка 1889 г. пад час г. зв. “Якуцкага пратэсту” ў хаце Манастырова быў забіты салдатамі ды пахаваны ў Якуцку.

    Літаратура:

*    Вилюец [Брагинский] // Русская Мысль. Ежемѣсячное литературно-политическое изданіе. Кн. III. Март. Москва. 1906. С. 60-66.

*    Вилюйцы. // Большая Энциклопедиія. Словарь общедоступныхъ свѣдѣній по всѣм отраслямъ знанія. Подъ редакціей С. Н. Южакова. Т. XXI (Дополнительный). Аанрудъ – Менгеръ. С.-Петербургъ. 1908. С. 108.

*    Ноткин Яков Шепселевич. // Кротов М. А.  Якутская ссылка 70-80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 203.

*    Бик В.  К материалам о Якутской трагедии. // Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 24. № 3. Москва. 1926. С. 199-200.

*    Израэльсон А.  Скорбные страницы якутской ссылки. (Памяти погибших в Якутской области. // В якутской неволе. Из истории политической ссылки в Якутскую область. Сборник материалов и воспоминаний. Москва. 1927. С. 205.

*    Брагинский М.  Яков Ноткин. // Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 52. № 3. Москва. 1929. С. 63-65.

*    Кротов М.  Монастыревская трагедия (К 75-летию со дня вооруженного сопротивления). // Календарь знаменательных и памятных дат ЯАССР на 1964 год. Якутск. 1964. С. 40.

*    Гройсман А.  Евреи в Якутии. Ч. I. Община. Якутск. 1995. С. 99.

*    Ноткин Я. Ш. // Казарян П. Л.  Якутия в системе политической ссылки России 1826-1917 гг. Якутск. 1998. С. 259, 465.

*    Гуревич В.  На ледяном краю Ойкумены. // Заметки по еврейской истории. № 9 (132). Сентябрь. Ганновер. 2010.

*    Кротова Т., Конкин П.  Монастыревская расправа. // Якутск вечерний. Якутск. 14 октября 2011. С. 16.

    Цэся Штэпсэль,

    Койданава

                                                      ЯКУТСКАЯ ТРАГЕДИЯ 1889 г.

                                                       (Из воспоминаний ссыльного)

    ...На утро рокового дня 22 марта мы, в числе 30 человек, вновь собрались на ту же квартиру в ожидании обещанного нам ответа. Спустя некоторое время сюда явился полицейский надзиратель Олесов и потребовал нас всех в полицию. Это требование мы отказались исполнить по той простой причине, что сам же полицеймейстер предложил нам всем собраться на квартиру Ноткина, куда и обещал доставить нам ответ губернатора; поэтому мы остаемся здесь и ждем прибытия полицеймейстера. С этим ответом полицейский надзиратель удалился.

    Вскоре после этого товарищ, стоявший на караульном посту, у нашего дома, известил нас о приближении вооруженных солдат. В ожидании близкой кровавой развязки, мы старались, хотя и безуспешно, убедить товарищей-женщин удалиться на задний план, сами же собрались большей частью в передней, самой большой комнате и начали ждать событий. У некоторых из нас были револьверы, отчасти ранее приобретенные, отчасти специально купленные в последние тревожные дни ожидания вооруженного нападения со стороны администрации. Исполненные решимости оказать противодействие всякому насилию, мы в то же время убеждали друг друга сохранять полное хладнокровие и не подавать повода к излишнему раздражению солдат.

    Солдаты, прибывшие под командою подпоручика Карамзина, частью была размещены во дворе, частью вокруг дома, в котором мы находились; небольшой же отряд, предвидимый офицером и полицеймейстером, вломился с заряженными ружьями на перевес прямо в комнату, расположившись у передней ее стены, выходившей во двор, между тем как мы столпились на противоположной стороне, занимая большую часть ее пространства.

    Офицер Карамзин обратился к нам с требованием немедленно отправиться в полицию. Под влиянием некоторых товарищей, с самого начала высказывавшихся против активного противодействия вооруженной силе, большинство в конце концов соглашалось выполнить это требование, но под условием удаления солдат. Это условие было решительным образом отвергнуто Карамзиным, заявившим, что он получил распоряжение о приводе нас в полицию под военным конвоем.

    В продолжение этих переговоров полицеймейстер Сухачев обнаруживал крайнее нетерпение, как бы стараясь во что бы то ни стало предупредить возможность мирного их исхода, и ежеминутно подбегая к офицеру, перебивал его словами: «Да что с ними разговаривать! Надо действовать! Берите их силою!» Ободряемый этими восклицаниями, офицер, наконец, скомандовал своим солдатам: «Ребята, бери их!» В рядах солдат произошло движение; сначала как-то неуверенно, но затем все энергичнее стали они наступать на нас, в то время как мы старались стульями и столами, торопливо сдвинутыми нами на средину комнаты, помешать свободе их движений. В эту минуту начавшейся суматохи стоявший на диване Зотов, устремив на офицера свои глаза, горевшие огнем ненависти к палачам и насильникам, вынул из кармана свой револьвер и, потрясая им в воздухе, хотел угрозой вооруженного ответа принудить его во время обуздать своих расходившихся солдат и остановить, пока не поздно, ставшее уже неизбежным кровавое столкновение. Но жест Зотова произвел эффект прямо противоположный. Вид сверкнувшей стали, по-видимому, окончательно развязал руки подпоручику Карамзину, и он отдал приказ действовать оружием. В первый момент солдаты пустили в ход ружейные приклады и штыки, нанося удары и колотые раны; произошла страшная свалка, послышались стопы раненых, крики женщин, а вслед затем с нашей стороны раздался револьверный выстрел, вызвавший в ответ ружейный залп со стороны солдат в самой комнате, из которой они в следующую минуту, вместе со своим офицером и полицеймейстером, поспешно бежали во двор.

    Когда густой пороховой дым, наполнивший после залпа всю комнату, рассеялся, мы, уцелевшие от солдатских пуль и штыков, бросились на помощь раненым. Но не одни только раненые были среди нас. В углу, у задней стены, прислонившись к ней спиною, сидел бездыханный Пик с простреленной головой, бессильно свесившейся на грудь; в соседней комнате в страшных предсмертных муках умирала его жена, София Гуревич, у которой штыками был распорот живот. Крики ужаса и проклятий по адресу палачей смешались со стонами раненых, страдания которых мы почти ничем не могли облегчить. Пулею ранен был Минор и Орлов, штыками особенно тяжело был ранен Матвей Фундаминский, получивший несколько глубоких колотых ран, Зороастрова, Капгер, Осип Эстрович и Ноткин. Во время этого же первого нападения на нас был тяжело ранен штыком в паховую область Коган-Бернштейн, которого товарищи поспешили перенести в более или менее безопасное место. Общее возбуждение было настолько велико, что Ноткин, имевший две штыковые раны в виде глубоких царапин на лбу и за ухом, из которых обильно сочилась кровь, как бы не замечая своего положения, переходил из комнаты в комнату, вместе с другими стараясь помочь раненым и успокаивая окружающих, особенно женщин, рыдавших над погибшими товарищами; и когда некоторые из нас, увидя его окровавленное лицо, говорили ему: «Да, ведь, вы ранены!» Он самым успокоительным тоном отвечал: «О, это пустяки! Не волнуйтесь только, не волнуйтесь!»

    Из солдат никто ранен нами не был, и только подпоручик Карамзин, прежде чем он успел покинуть нашу комнату, был настигнут и легко ранен в ногу Зотовым, который все время зорко следил за ним и пробрался к нему сквозь груду тел, сваленных ударами ружейных прикладов и штыков.

    Но это было лишь первым актом начавшейся трагедии, за которым последовал второй, еще более ужасный, еще более кровавый.

    Между тем весть об избиении ссыльных быстро разнеслась по городу, а треск ружейной пальбы жгучей болью отозвался в сердцах тех из товарищей-старожилов Якутска, которых мы решительно устранили от активного участия в нашей истории, и которые, быть может, не ожидали такой быстрой и кровавой развязки нашего конфликта с администрацией. Докатившийся до них гром выстрелов заставил их бежать из своих квартир на помощь молодым товарищам, с которыми они хотели разделить их страшную участь. Бежали к нам и остававшиеся дома со своими детьми вольноследующие жены Брамсон и Гаусман, мужья которых были вместе с нами. Но лишь очень немногим удалось пробраться к нам сквозь цепь солдат; свободный пропуск получили лишь жены осажденных.

    После произведенного в нас залпа мы не покидали осажденной квартиры и оставались около раненых и убитых товарищей. Чтобы не увеличивать числа жертв слишком неравной борьбы, мы уже готовы были сдаться, как до нас донеслась быстро облетевшая всех весть о прибытии главного виновника ужасной бойни, губернатора Осташкина. Вероятно, в душе не одного из нас вместе с негодованием и злобой вспыхнуло непобедимое чувство мести за дорогих и близких нам людей — чувство, властно овладевшее нами с неудержимою силою, искавшее себе выхода в определенном акте. Двое из товарищей, ранее других уловившие общее настроение, как бы стремясь предупредить друг друга, спешили принять на себя честь выполнения такого акта. Но прежде чем мы успели остановиться на каком-либо плане, от нас отделился Зотов и со спокойной уверенностью человека, принявшего бесповоротное решение, направился к выходу, у которого находился Осташкин. Все это было делом 2-3 минут, скорее результатом аффекта, нежели вполне обдуманного намерения, и потому не могло быть и речи о необходимых предосторожностях против новых кровавых репрессий, которыми солдаты и полиция могли немедленно ответить на попытку Зотова.

    К тому же часть товарищей, под общим впечатлением бесполезности дальнейшего сопротивления и ничего не зная об этой попытке, вышла во двор через боковые двери, чтобы сдаться, а другая часть, знавшая о замысле Зотова, как-то машинально следовала за ним.

    Это-то несчастное совпадение двух моментов — выхода осажденных во двор и выстрела Зотова в Осташкина и было причиною еще более многочисленных жертв, вырванных из наших рядов ружейными залпами, пущенными в нас вслед за неудачным покушением.

    Едва только Зотов переступил через порог и очутился лицом к лицу с Осташкиным, он поднял свой револьвер и выстрелил в него. Губернатор метнулся в сторону, бежал со двора и поспешно уехал домой; пуля, попав в металлическую пуговицу губернаторской шинели, самому ее обладателю не причинила никакого вреда. Наступило минутное замешательство. Но вслед затем раздался оглушительный залп ружейных выстрелов, когда почти все мы, готовые сдаться, находились уже во дворе. Мы невольно бросились назад в дом, который затем в течение 5-10 минут подвергался беспрерывному обстрелу с трех сторон. От пул, свистевших сквозь окна и пробивавших бревенчатые стены дома, мы искали спасения в боковых комнатах; раздались крики: «сдаемся!» заглушаемые страшной трескотней ружейной пальбы. Ошеломленные вначале ее неожиданностью, но не видя спасения, мы уже стали как бы свыкаться с мыслью о неизбежной гибели; иные из нас впали в то состояние тупой, безотчетной апатии, когда человек утрачивает способность реагировать на окружающее, как бы ужасно оно ни было, и становится зловеще равнодушным и к собственной участи, и к участи своих товарищей. Другие, наоборот, не желая мириться с положением, при котором каждый из нас ежеминутно мог стать жертвою солдатских пуль, пробивавших стены и окна наших комнат, то предлагали громче кричать «сдаемся!» в надежде этим криком остановить непрекращающуюся стрельбу, то настойчиво приглашали сосредоточиться в таком-то пункте нашего помещения, который, по их мнению, лучше защищен от выстрелов. Жертвою одной из таких пуль, со свистом врывавшихся в комнату, сделался Михаил Гоц; он упал навзничь; лицо его перекосилось от нестерпимой боли, глаза широко раскрыты, грудь судорожно вздымается и опускается, и, едва переводя дыхание, он прерывающимся голосом говорил рыдавшей и склонившейся над ним жене Вере, что ему тяжело дышать, что онъ чувствует приближение смерти. А ружейная пальба в безоружных и загнанных в ловушку людей, ни на секунду не останавливавшаяся, заглушала своей трескотней и стоны раненых, и крики товарищей, не потерявших еще способности ориентироваться в этом кромешном аду.

    Наконец, потому ли, что один из товарищей догадался выбросить несколько штук плохоньких револьверов, остававшихся еще в комнате, или потому, что у солдат начал истощаться запас патронов, стрельба прекратилась. Наступившая тишина заставила нас задуматься над вопросом: что же дальше? Была ли это только пауза, после которой расстрел должен был возобновиться, быть может, с еще большею силою? Нужно ли нам было оставаться в комнате, выжидая дальнейших событий? Или нам следует всем выйти во двор; но не рискуем ли мы в таком случае быть перестрелянными там разъяренными и опьяневшими от запаха крови солдатами? Мы решили покинуть квартиру, что бы ни ждало нас за ее изрешеченными нулями стенами, и вышли во двор.

    Когда мы, подавленные, разбитые физически и нравственно, очутились в руках окруживших нас палачей, немой ужас овладел нами при зрелище, раскрывшемся перед нашими глазами. Еще четыре трупа... Еще четыре товарища, только что переживавшие вместе с нами все ужасы этого кровавого дня, лежали бездыханные на земле... Здесь лежалъ Муханов, с широко раскрытыми глазами, неподвижно устремленными в бесконечную высь голубого неба, с которого в этот вечно памятный для нас день мартовское солнце обильно посылало свои яркие лучи. Мучимый мрачными предчувствиями, он лишь в утро рокового дня прибыл из улуса в город и явился к нам, чтобы разделить с нами печальную участь. Там лежал скошенный пулею Ноткин, который, еще за четверть часа, дважды раненый штыком при первом столкновении, торопливо переходил от одной группы товарищей к другой, стараясь помочь раненым, всюду внося, насколько это было возможно, бодрость и спокойствие. Дальше лежал убитый Шур, исполнявший в последнюю минуту обязанности нашего часового и первый сообщивший нам о приближении солдат. Для всех троих, лежавших уже неподвижно, смерть наступила, может быть, моментально; во всяком случае мы не были свидетелями их предсмертных мучений.

    Но жестокий рок и тут не пощадил нас; он заставил нас до дна испить горькую чашу. Да, мы слышали не только глухие стоны раненых; мы видели не только трупы товарищей, недвижимо распростертых па земле; мы должны были еще быть свидетелями агонии смерти, последнего предсмертного хрипения, последних судорожных конвульсий умирающего товарища...

    Это был Паппий Подбельский. Один из симпатичнейших и всеми уважаемых членов местной ссыльной колонии... Онъ давно уже жил в Якутске и лично ему никакая ссылка в Средне-Колымск не грозила. Но как глубоко-гуманный человек и чуткий товарищ, он не мог отнестись равнодушно к участи близких ему людей и потому, как только до него донесся гул первых выстрелов, он сейчас же бросился бежать на помощь к своим. Пробившись в момент усиленного обстреливания нашего дома сквозь цепь солдат во двор, он, очевидно, очутился под градом пуль в то время, как уже подходил к порогу нашей квартиры, куда мы, после выстрела Зотова, были загнаны обратно.

    Когда после прекращения пальбы мы вышли во двор и, окруженные солдатами, увидели неподалеку наших павших товарищей, то из них только Паппий Подбельский подавал еще признаки жизни. Он умирал на наших глазах, а начальство, не торопившееся увести нас в тюрьму, как будто умышленно подвергало нас мучительной нравственной пытке, заставляя нас быть беспомощными и молчаливыми свидетелями страшной предсмертной агонии дорогого товарища, положившего жизнь за нас, живых, забывшего ради нас и свои собственные интересы, и интересы своей осиротевшей семьи.

    Эти долгие, ужасные минуты казались целой вечностью. Умирающий лежал ничком на земле, одетый в доху; в стороне валялась шапка, слетевшая с его головы, с которой белокурые волосы длинными, беспорядочными прядями падали ему на лицо; от времени до времени тело его сотрясалось от судорожных конвульсий; под его лицом, прильнувшим к земле, образовалась лужа крови, струившейся из раскрытого рта и смешавшейся со снегом; его тяжелое дыхание, перешедшее скоро в зловещее хрипение, с ужасающею ясностью доносившееся до нашего слуха, наполняло душу холодом смерти и режущею болью проносилось по нашим издерганным нервам. И мы должны были стоять молчаливыми наблюдателями этой мучительной смерти, и не могли ни на один шаг приблизиться к умиравшему товарищу, чтобы как-нибудь облегчить его последние страдальческие минуты...

    В числе раненых при первом вооруженном нападении на нас находился, как я уже сказал, и особенно тяжело пострадавший Лев Коган-Бернштейн, получивший несколько глубоких колотых ран в паховую область. Товарищи поместили его в чулане, где он и лежал, испытывая страшные боли. Жена его, бывшая с нами во дворе под стражею солдат, узнав о тяжелом положении своего мужа, попросила, чтобы ее пропустили к нему; ее просьба была исполнена. Направляясь через двор в комнаты, она должна была пройти мимо лежавшего по дороге Муханова, одного из самых близких друзей ее и ее мужа. Поравнявшись с трупом, она тихо опустилась перед ним на колени, поцеловала его похолодевший лоб, закрыла ему глаза и затем, поднявшись, быстро скрылась за порогом комнаты.

    «Победители», наконец, привели в известность число своих пленников. Заскрипели растворявшиеся ворота. Бросив прощальный взгляд на трупы товарищей, мы, окруженные густою цепью солдат, отправились в тюрьму.

    Такъ кончился кровавый день 22 марта 1889 г. [* Вот точные итоги этого дня. Убиты: 1) София Гуревич, 2) Петр Муханов, 3) Яков Ноткин, 4) Аркадий Пик, 5) Паппий Подбельский и 6) Шур. Ранены: 1) Михаил Гоц, 2) Николай Зотов, 3) Лев Коган-Бернштейн, 4) Осип Минор, 5) Михаил Орлов, 6) Осип Эстрович, 7) Матвей Фундаминский. Арестованы: 1) Леонид Берман, 2) Саара (Наталья) Коган-Бернштейн (жена раненого), 3) Анисья Болотина, 4) Марк Брагинский, 5) Моисей Брамсон, 6) Альберт Гаусман, 7) Борис Гейман, 8) Вера Гоц-Гассох (жена раненого), 9) Евгения Гуревич (сестра убитой), 10) Сергей Капгер, 11) Анна Зороастрова, 12) Исаак Магат, 13) Полина Перли, 14) Самуил Ратин, 15) Константин Терешкович, 16) Михаил Уфланд, 17) Михаил Эстрович, 18) Роза Франк, 19) Анастасия Шехтер, 20) Александр Гуревич. Кроме того, вместе с нами были арестованы присоединившиеся к нам во время бойни политические ссыльные Попов и Надеев и жены Брамсона и Гаусмана.].

    Вилюец [Брагинский]

    /Русская Мысль. Ежемѣсячное литературно-политическое изданіе. Кн. III. Март. Москва. 1906. С. 60-66./

                       ПАМЯТИ УЧАСТНИКОВ ЯКУТСКОЙ ТРАГЕДИИ 1889 ГОДА

    М. Брагинский

                                                                   ЯКОВ НОТКИН

                                                           (К сорокалетию его смерти)

    Этот молодой, с большой копной волос на голове, с густою бородою, 23-летний студент-технолог, административно высланный на 5 лет в В. Сибирь, выступает в моей памяти человеком гораздо старше своего возраста, не по летам серьезным, точно никогда не знавшим ни весенних дней радости, ни своевольных порывов беззаботной, буйной юности.

    Сосредоточенный, как бы вечно занятый напряженной, скрытой от посторонних глаз, внутренней работой, тов. Ноткин, однако, не был натурой чисто созерцательной, оторвавшейся от тревог и интересов живой действительности. Напротив того, человек с болезненно чуткой совестью, с острой, нервной восприимчивостью, Ноткин живо откликается на все сколько-нибудь заметные явления жизни.

    Большой ригорист в личной жизни, Ноткин и в оценке личного и общественного поведения своих товарищей подходил со строгим критерием своих повышенных требований революционной этики. Но он при этом был совершенно чужд всякого педантизма, никогда не становился в позу назойливого ментора, навязывающегося со своими непрошенными нравоучениями. Сам, очевидно, никогда не знавший резкого разлада между словом и делом, Ноткин органически не мог мириться с грубыми отступлениями от основных начал революционной морали. Он не считал возможным замалчивать случаи таких отступлений и всегда болезненно реагировал на них, откровенно и прямо высказывая свое отношение к поступку провинившегося товарища. За его ригоризм, за его последовательную, непоколебимую принципиальность товарищи прозвали его, еще во время этапного путешествия в Якутск, «ходячей моралью». Но в этом прозвище не было ничего обидного для Ноткина. Ибо, — как пишет о нем в своих воспоминаниях [* О. С. Минор. Якутская драма 1889 г. «Былое» 1906 г., № 9.] один из участников якутской трагедии 1889 г., — хотя Ноткин «нередко, благодаря своей кристальной чистоте и наивности, становился в неловкие положения», «считая себя в праве вмешиваться в интимные семейные дела товарищей», тем не менее «отношение к нему товарищей было благоговейное».

    Хотя Ноткину, прибывшему в Якутск 25 февраля 1889 г., довелось пробыть на воле (до мартовского протеста) меньше месяца, тем не менее он принял живейшее участие в общественных делах якутской политической ссыльной колонии. Ноткин же взял на себя роль хозяина квартиры в доме Монастырева, где он был заведующим устроенной нами там библиотекой. Квартира Ноткина была и нашим общественным клубом: там мы устраивали наши собрания, на которых обсуждали вопрос об организации вооруженного сопротивления властям. Наконец, на квартире же Ноткина разыгралась и якутская трагедия, одной из первых жертв которой он стал.

    Я вспоминаю Ноткина в один из самых потрясающих моментов нашей трагедии. После первой стычки с нами солдаты, выпустившие в нас залп из ружей в комнате, где мы все собрались, и затем бросившиеся вон из нее, рассыпались вокруг нашего дома и начали его обстреливать. Мы оказались там, как в мышеловке, окруженные огневым кольцом беспрерывной ружейной пальбы. Среди неописуемого замешательства, вызванного непрекращающимся ружейным обстрелом со стороны невидимого и недосягаемого для нас врага; среди стонов раненых и умирающих те, которые еще не были затронуты солдатской пулею, но каждую минуту рисковали быть ею настигнутыми, как был настигнут шальною пулею, пробившейся сквозь две стены, Михаил Гоц, простреленный навылет, очутились в состоянии полной беспомощности и бессилия предпринять что бы то ни было.

    Ноткин в это время был уже ранен, получив две штыковые раны на лбу и у темени с левой стороны. По лицу его обильно струилась кровь. Но в этой адской обстановке, под беспрестанными ружейными выстрелами, раненый Ноткин оставался все время на ногах. Стараясь владеть собою, с лицом, залитым кровью, он переходил от одной группы товарищей к другой, пытаясь чем-нибудь помочь, внести какое-нибудь успокоение, поддержать бодрость. И когда я, заметив Ноткина и увидев его окровавленное лицо, остановил его и сказал: —

    — Да ведь вы ранены!

    Он самым спокойным тоном ответил мне:

    — О, это пустяки! Не волнуйтесь, только не волнуйтесь!

    И он спешил уже дальше, где были раненые, где слышались их стоны, чтобы как-нибудь облегчить их страдания, забывая о своих собственных.

    Это было за четверть часа до его смерти. Ноткин был убит, когда после первого обстрела монастыревского дома он вместе с другими выходил во двор, чтобы сдаться и когда Зотов выстрелил в прибывшего на место бойни вице-губернатора Осташкина. На этот выстрел солдаты ответили новым залпом и новым обстрелом нашего дома, когда вышедшие во двор поспешили снова вернуться... Ноткину уже не суждено было вернуться. Под градом солдатских пуль он пал мертвым вместе с Шуром и Подбельским.

    Так трагически рано оборвалась жизнь одного из прекраснейших товарищей, погибших в памятные мартовские дни 1889 года в Якутске [* Просим всех родных и друзей, близко знавших покойного Якова Ноткина, прислать по адресу редакции журнала «Каторга и Ссылка» все сведения, документы, письма, фотографические снимки и пр., касающиеся покойного Ноткина для опубликования в печати. Такая же просьба — к родным и друзьям всех товарищей, погибших в Якутске 22 марта (ст. ст.) 1889 г., а также казненных 7 августа (ст. ст.) того же года.].

    /Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 52. № 3. Москва. 1929. С. 63-65./

                                                               ПРИЛОЖЕНИЕ 1.

                                       Документы по Якутскому делу 22 марта 1889 года*

    [* Печатая официальные документы, относящиеся к Якутской трагедии, мы должны подчеркнуть, что события изложены в них крайне тенденциозно, а отдельные моменты совершенно извращены. В особенности мы считаем необходимым опровергнуть несоответствующую действительности характеристику, данную в этих документах поведению наших товарищей-женщин. Мы категорически утверждаем, что наши товарищи-женщины, как и мы все, сознательно пошли на вооруженный протест против произвола царских чиновников и рука об руку с мужчинами делили опасности, связанные с этим протестом. В частности, отмечаем факт, до сих пор не оглашенный в печати. Это — поведение Анисьи Давидовны Болотиной, прозванной в нашей среде «казаком», — она упорно стреляла из револьвера и кончила стрельбу лишь тогда, когда исчерпала весь запас имевшихся у нее патронов.]

                                                              (Копия выписки из дела).

    По постановлению бывш. иркутского генерал-губернатора, ныне тов. мин. вн. д. генерал-лейтенанта графа Игнатьева, состоявшемуся 14 апр. 1889 года, преданы военному суду по законам военного времени при Якутской местн. команде государственные административно-ссыльные преступники: Лев Коган-Бернштейн, Альберт Гаусман, Николай Зотов, Моисей Брамсон, Иосиф Минор, Самуил Ратин, Мендель Уфлянд, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Шендер Гуревич,, Матвей Фундаминский, Марк Брагинский, Михаил Орлов, Липман Берман, Кисиель (он же Константин) Терешкович, Борис Гейман, Сергей Капгер, Подбельский, Сара Коган-Бернштейн, Вера Гоц, Анисья Болотина, Паулина Перли, Роза Франк, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер и Анна Зороастрова, а также государственные ссыльные Исак Магат, Иосиф Резник и Николай Надеев за соглашение с целью противодействовать распоряжениям начальства и вооруженное затем сопротивление властям с убийством полицейского служителя, покушением на убийство и. д. Якутск. губерн. и нанесением ран офицеру и некоторым нижним чинам означенной местной команды. По военно-судному делу, поступившему 3 июля на конфирмацию, оказалось: по значительному скоплению госуд. ссыльных, преимущественно евреев, предназначенных к водворению в северных округах Верхоянском и Колымском, они, по тесноте помещения в местном тюремном замке, впредь до отправления по назначению, были временно размещены отчасти в самом городе, а некоторые по ближайшим к городу улусам. В виду скорого прибытия новых партий таких же ссыльных и медленности в отправке их в эти округа, которая, по местным условиям, производилась по 2-3 человека с таким же числом конвойных через 7-10 дней, и. д. Якутск, губернатора Осташкин в устранение происходивших от сего неудобств, частых самовольных отлучек вышеупомянутых ссыльных из улуса в город Якутск, где ими была самовольно устроена библиотека и читальня, а также уклонения их под разными предлогами от очередной отправки, 16 марта 1889 года сделал распоряжение по окружному и городскому полицейскому управлению об отправлении их в те округа усиленными партиями по четыре чел., через каждые семь дней, при чем обязал предназначенных к отправлению собирать накануне и, как пересыльных арестантов, заключать в тюремный замок, откуда и передать их конвоирам; в то же время предписал иметь строгое наблюдение за тем, чтобы отправляемые в северные округа госуд. ссыльные, во избежание излишнего требования от содержателей по тракту подвод, как это было замечено, на основании циркуляра главн. тюр. упр. от 10 окт. 1886 г. за № 1147, имели при себе каждый не более 5-ти пудов клади, излишнюю же тяжесть сверх 5-ти пудов ни в каком случае не дозволять им брать. К отправлению таким порядком госуд. ссыльных в гор. Верхоянск и Средне-Колымск в течение марта и апреля, как более удобного времени, предназначены были тогда же в Верхоянск: Гейман, Резник с семьей, Роза Франк, Болотина, Фрума Гуревич, Пик, Анастасия Шехтер, Евгения Гуревич, Михаил Орлов, Робсман и Винярский; в Средне-Колымск: Альберт Гаусман, с семейством, и Мовша Гоц, с женою Верою. Такое распоряжение и. д. як. губ. вызвало неудовольствие ссыльных, видевших в этой мере стеснения для себя и желавших отсрочить самую отправку их до весны, с вероятною целью, по дошедшим до губернатора сведениям, побега некоторых из них; поэтому сначала, 18 марта, явился к и. д. губ. Осташкину ссыльный Мовша Гоц, в качестве депутата от своих товарищей, с словесной просьбой об отмене этого распоряжения; когда губерн. объявил Гоцу, что распоряжение это будет оставлено в силе, несмотря ни на какое противодействие с их стороны, и велел передать об этом прочим ссыльным, то Гоц, уходя, возвышенным голосом сказал, что они, ссыльные, не исполнят этого распоряжения. Затем 21 марта, накануне отправки первой усиленной партии, во 2-м часу дня явились толпою в обл. правление 30 человек ссыльных с письменными заявлениями, требуя все в один голос принять от них заявления и немедленно представить их губернатору для отмены сделанных распоряжений об усиленной отправке в северные округа, которым подчиниться они не могут. На убеждения советника обл. правл., наведывающего делами экспедиции о ссыльных Добржинского о незаконности являться целою толпою в присутственное место с целью противодействовать распоряжениям начальства, с заявлениями, которых принять он не имеет права, ссыльные продолжали громко настаивать и, на предложение его удалиться из присутств. места, ответили, что не уйдут до тех пор, пока не будут доложены их заявления губернатору, при чем не дозволили даже затворить двери отделения, в котором он занимается. Вследствие чего советник Добржинский вынужден был послать за полицмейстером, который вскоре прибыл и, видя толпу ссыльных в возбужденном состоянии, отобрал от них, в видах успокоения, приготовленные ими заявления, обещаясь доложить их губернатору и объявить им резолюции по этим заявлениям. По выходе затем, по требованию полицмейстера из обл. правл., госуд. ссыльные стали доказывать ему правоту своих требований, говоря, что во всяком случае они не поедут по сделанным последним распоряжениям губернатора, что могут заставить их к тому только силою, при чем Иосиф Минор, потрясая рукою, сказал: «мы не шутим с начальством, вы знаете, г. полицмейстер, чем это пахнет?». По акту, составленному по сему случаю, явились толпою в Як. обл. пр.: Зотов, Коган Бернштейн, Резник, Пик, Муханов, Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Шур, Берман, Минор, Фундаминский, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Ноткин, Брагинский, Гуревич, Гаусман, Орлов, Мовша Гоц, Магат, Фрума Гуревич, Евгения Гуревич, Роза Франк, Анастасия Шехтер, Вера Гоц, Анисья Болотина и Паулина Перли, всего 30 чел., некоторые из них с этой целью пришли из улусов без разрешения. Отобранные от них заявления, по своему содержанию и оборотам речи, совершенно тождественны, некоторые писаны одним почерком; в заявлениях они просили об отмене сделанных за последнее время распоряжений и. д. губернатора с тем, чтобы отправлять их по-прежнему в северные округа по 2 челов. через каждые 10 дней, с правом брать с собою багажа не менее 10 пуд. на человека, при чем никого перед отправкой не арестовывать и на путевые издержки выдавать им деньги заблаговременно. По докладу означенных заявлений и. д. губ. Осташкин положил резолюцию: оставить заявления эти без последствий, а за подачу их по общему уговору, скопом, с нарушением порядка благочиния в обл. пр., а также за самовольную явку некоторых из них в город без всякого разрешения и вмешательство в распоряжения губернатора таких администрат.-ссыльных, до которых не дошла еще очередь отправки и которые вовсе не были назначены к высылке в весеннее время, что очевидно сделано было им с целью оказать противодействие распоряжениям губернатора, несмотря на сделанные по этому предмету предупреждения ссыльному Гоцу, являвшемуся перед тем к нему депутатом от своих товарищей, — виновных привлечь на основании 265-270 ст. Ул. о нак. к законной ответственности и, по объявлении им этой резолюции в гор. полиц. упр., заключить их в тюремный замок до окончания следствия по сему обстоятельству; назначенных к следованию в Верхоянск отправить ныне же по назначению из тюремного замка; для приведения в исполнение сего распоряжения и охранения порядка, в виду выраженной ими готовности к неповиновению, по недостаточности полицейской команды, вызвать в помощь полиции до 30 вооруженных нижних чинов из местной команды под начальством офицера, о чем тогда сообщено им начальнику этой команды капитану Важеву. Во исполнение сего як. полицм. полковник Сукачев, зная, что госуд.-ссыльные, подавшие заявления, собрались в квартире одного из них, Якова Ноткина, в доме мещанина Монастырева, командировал 22 марта, в 10 час. утра, полиц. надзирателя Олесова, с 50-десятником гор. казачьего полка Андреем Большевым пригласить их явиться к 11 часам в полиц. упр. для выслушания резолюции губернатора по заявлениям их. На подобный призыв госуд.-ссыльные категорически отказались идти, требуя объявления им означенной революции на квартире, где находятся они в сборе. По докладу об этом и. д. губ. Осташкин сделал распоряжение о доставке их в полиц. упр. с помощью отряда, вызванного из местной команды. Согласно этого распоряжения полицмейстер и начальник местной команды капитан Важев с помощником своим подпоручиком Карамзиным и 30 вооруженными нижними чинами отправились около 11 час. утра в квартиру Ноткина. Прибыв к дому Монастырева, как это видно из составленного акта, они нашли ворота запертыми, вследствие чего, для открытия доступа во двор, была выломана калитка, и в квартиру Ноткина послан был поручик Карамзин с предложением госуд.-ссыльным добровольно явиться в гор. полиц. упр. по распоряжению губернатора, на что они ответили отказом; по оцеплении затем квартиры нижними чинами полицмейстер и нач. команды капитан Важев вновь обратились к ссыльным с увещанием исполнить требование начальства. Ссыльные вначале выказали колебание, согласившись на убеждение идти в полиц. упр. только без конвоя, — многие, в особенности некоторые из женщин, и под конвоем; но в это время из среды их выступил вперед Лев Коган-Бернштейн и, взяв в руки стул, стал убеждать товарищей своих тоном, вызывающим и возбуждающим, не падать духом, говоря: «неужели вы боитесь, я сам служил в солдатах, силою с нами ничего не сделают и т. п.», после чего ссыльные решительно отказались исполнить предъявленные к ним требования. Видя такое упорство и бесполезность всех увещаний, начальник команды капитан Важев приказал подпоручику Карамзину и 10 чел. солдат войти с ним в комнату и выводить их во двор по несколько человек силою, если не пожелают идти добровольно. Когда подпоручик Карамзин вошел в комнаты с солдатами, и ссыльные на троекратное предложение его отказались также выходить, велел солдатам окружить стоявших в первых рядах и выводить их, тогда один из них (с большими волосами в серой поддевке), вскочив на диван, стал стрелять в тех солдат из револьвера; вслед затем последовали учащенные револьверные выстрелы в самого Карамзина и в окна по направлению к цепи остальных солдат; вследствие чего вошедшие с подпоруч. Карамзиным в комнаты солдаты, имея ружья незаряженными, выбежали оттуда, вслед за ними вышел подпор. Карамзин, раненый пулею в левую ногу, выше 4 вершков коленного сустава, в мягкие части на вылет, — между тем выстрелы со стороны госуд. ссыльных продолжались в окна и в отворенные двери по направлению стоявших на дворе солдат и полиц. служителей, тогда капитан Важев скомандовал солдатам, стоявшим в цепи, сделать выстрел в те окна, из которых производилась усиленная пальба ссыльных, после того выстрелы прекратились. Вскоре затем, по извещении полицмейстера о происходившем, прибыл на место и. д. губерн. Осташкин и, выйдя во двор дома Монастырева, обратился к некоторым бывшим тут же во дворе ссыльным с увещанием подчиниться требованиям полиции; один из них, как оказалось впоследствии, Ноткин, подойдя к нему близко, выстрелил в него 2 раза из револьвера почти в упор и ранил его в живот; полиц. служитель Хлебников схватил было стрелявшего, но тогда же последовало еще несколько выстрелов, направленных в уходившего и. д. губерн., а полиц. служ. Хлебникова смертельно ранили в живот, т.-е. пальба ссыльными возобновилась. Поэтому капит. Важев вновь скомандовал стрелять и тотчас прекратить эту стрельбу, когда ссыльные, выбрасывая свои револьверы в окна, стали кричать, что они сдаются. Взятые после того в доме Монастырева госуд. ссыльные: Константин Терешкович, Моисей Брамсон, Мендель Уфлянд, Самуил Ратин, Липман Берман, Альберт Гаусман, Шендер Гуревич, Марк Брагинский, Борис Гейман, Сергей Капгер, Михаил Эстрович, Роза Франк, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер, Анисья Болотина, Паулина Перли и Анна Зороастрова отправлены под стражу в местный тюремный замок. По отправлении их арестован Исаак Магат, подавший накануне заявление скопом, но не участвовавший в вооруженном сопротивлении, затем был задержан около дома Монастырева сс.-поселенец Николай Надеев, у которого в кармане найдено несколько револьверных патронов. В самом же доме, на месте, оказались: Муханов, Ноткин, Пик и Шур убитыми ружейными выстрелами, и тела их препровождены в анатомический покой; Фрума Гуревич, Лев Коган-Бернштейн, Подбельский, Зотов, Иосиф Минор, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Фундаминский и Орлов ранеными, и поэтому отправлены в гражданскую больницу, вместе с Верой Гоц, находившейся при муже, из них Фрума Гуревич и Подбельский, тяжело раненые, вскоре умерли в больнице. Раны, нанесенные ссыльными подпоруч. Карамзину и рядовому Горловскому, отнесены к разряду легких; рана, полученная полиц. служителем Хлебниковым, в диаметре не более пули револьвера малого калибра, проходила через всю брюшную полость, от которой он в тот же день вечером и умер. У и. д. губерн. Осташкина по медицинскому освидетельствованию оказалась в правой стороне живота, немного ниже пупка, легкая контузия, произведенная револьверною пулею, пробившею в том месте ватное пальто, которое было на нем. При осмотре дома мещанина Монастырева, из которого взяты означенные ссыльные, кроме 4 револьверов разных систем, выброшенных ими в окна, найдены еще 6-ствольный револьвер большого калибра, заряженный 5 пулями [* 4 револьвера, выброшенные в окно, оказались купленными накануне 21 марта в г. Якутске, в лавке Захарова с сотнею при них патронов; при чем 2 из них Шендером Гуревичем, а другие 2 неизвестно кем из госуд. ссыльных.], кроме того много выстрелянных гильз и несколько револьверных патронов, 4 кобура и несколько жестяных ящиков также от револьверных патронов, двуствольное ружье без замков, ствол одноствольного ружья и записная книжка с 3-мя 5-рублевыми кред. билетами, при этом собрано 25 небольших разорванных клочков бумаги, валявшихся на полу с фамилиями госуд.-ссыльных, которые указывают на то, что между ними происходили какие-то выборы, так как на одном из этих клочков бумаги написано: «не могу никого выбрать, мало еще знаком с публикой. М. Эстрович». Затем при обыске в квартире Гаусмана и Брамсона оказались еще 2 револьвера. По предъявлении госуд. ссыльных, взятых в доме Монастырева, в том числе раненых и убитых, подпор. Карамзин, унт.-офицер Ризов, казак Ципандин, Винокуров и др. признали Николая Зотова, Льва Когана-Бернштейна и Альберта Гаусмана за тех, которые при взятии их для вывода из означенного дома, вскочив на диван, первые начали стрелять в солдат, хотевших оцепить некоторых из них, при чем подпор. Карамзин удостоверил, что после того видел Зотова стрелявшим с крыльца в уходившего и. д. губернатора после сделанного в него выстрела Ноткиным. Подсудимые, подавшие однородные заявления на имя Якутск. губерн. об отмене сделанных им распоряжений в отношении усиленной отправки их в Верхоянский и Колымский округа, за исключением Иосифа Резника, который по случаю отправки его 31 марта в Верхоянск не вызывался в суд, показали, что на подачу означенных заявлений общего соглашения между ними не было, многие из них собрались по этому случаю в обл. пр. случайно, где никакого шума и беспорядка не производили. В отношении оказанного ими вооруженного сопротивления в доме мещанина Монастырева задержанные в этом доме, отрицая факт какого-либо соглашения на это преступление, отозвались, что вначале не соглашались идти под конвоем по неимению письменного распоряжения об их арестовании, выстрелы некоторых ссыльных были непреднамеренные, а вызванные действиями административных лиц, главным образом полицмейстера; у кого было оружие и кто из них стрелял отвечать многие из них отказались; некоторые только показали, что оружия у них не было и кто имел его — не знают. Перед заключением следствия Николай Зотов, сознаваясь в том, что при виде насилия солдат и раздирающих криков женщин он выхватил из кармана револьвер и, вскочив на диван, сделал выстрел в подпор. Карамзина и солдат, между прочим, показал, что одновременно с его выстрелом раздались и другие выстрелы и со стороны солдат, и со стороны госуд. ссыльных; после того, увидав с крыльца и. д. губерн. Осташкина и будучи крайне возмущен убийством дорогих ему товарищей, умерших на его глазах, выстрелил в него, как виновника всех этих жертв, один раз, а когда он бросился бежать, стараясь скрыться за солдатами, сделал в него выстрел в другой раз и ушел сам обратно в комнаты. Из арестованных Борис Гейман, Сергей Капгер и Анна Зороастрова в подаче заявлений губерн. не участвовали, прибыли из улусов в Якутск по своим надобностям: Капгер 21 марта вечером, а Гейман и Зороастрова на другой день утром около 11 час. и, не зная о преступных деяниях своих товарищей, что подтвердилось и на суде, зашли в квартиру Ноткина, чтобы видеться с некоторыми из своих знакомых, и узнав в то же время, что они ожидают объявления какой-то резолюции губернатора, остались там, где и были вскоре взяты.

    О предварительном соглашении между ними на сопротивление начальству при них никакого разговора не было.

    Подсудимые Роза Франк и Анастасия Шехтер, по показаниям полицейского надзирателя Олесова и рядовых Маркова, Иксонова и др., перед самым началом сопротивления изъявляли намерение подчиниться требованиям начальства и уговаривали товарищей своих идти в полицейское управление под конвоем, но не достигли своей цели вследствие сделанного Коган-Бернштейном воззвания к неповиновению. Исаак Магат, подавший в числе других заявление на имя губернатора, с целью противодействовать распоряжениям начальства, во время оказанного сопротивления в квартире Ноткина не был, и арестован уже после этого. По статейным спискам из подсудимых православного вероисповедания: Николай Зотов, 26 лет, из дворян Таврической губ., Михаил Орлов, 25 лет, сын коллежского асессора, Сергей Капгер, 28 лет, из дворян Воронежской губ., и Анна Зароастрова, 26 лет, дочь священника. Вероисповедания иудейского: Альберт Гаусман, 29 лет, из мещан, Лев Коган-Бернштейн, 28 лет, сын купца, бывший студент петербургского университета, Сара Коган-Бернштейн, 28 лет, жена его, Шендер Гуревич, 22 лет, купеческий сын, Мендель Уфлянд, 27 лет, из мещан, Иосиф Эстрович, 22 лет, сын купца, Исаак Магат, 22 лет, бывший студент петербургского технологического института, Матвей Фундаминский, 22 лет, сын купца, Мовша Гоц, 23 лет, купеческий сын, Марк Брагинский, 25 лет, из мещан, Иосиф Минор, 27 лет, из мещан, Моисей Брамсон, 27 лет, из мещан, Самуил Ратин, 28 лет, из мещан, Борис Гейман, 23 лет, из мещан, Паулина Перли, 26 лет, мещанка, Анастасия Шехтер, 29 лет, мещанка, Анисья Болотина, 24 лет, мещанка, Роза Франк, 28 лет, дочь купца, Липман Берман, 20 лет, из мещан, Михаил Эстрович, 20 лет, сын купца, и Евгения Гуревич, 18 лет, мещанка. Все они сосланы административно в Сибирь по особым высочайшим повелениям, из них Николай Зотов и Михаил Орлов вначале высланы были в Тобольскую губернию, но за беспорядки и неповиновение властям в пути следования, по постановлению министра внутренних дел, отправлены в отдаленнейшие места Якутской области; кроме того Зотова, Орлова, Шендера Гуревича, Веру Гуревич и Кисиеля Терешковича за беспорядки, произведенные ими в числе других в Томске, согласно распоряжения тов. мин. вн. дел, предписано в октябре 1888 года разместить их по улусам Якутской области отдельно одного от другого. Анна Зороастрова выслана была под надзор полиции в Степное генерал-губернаторство и водворена в Семипалатинск, но затем разрешено ей переехать в Якутскую область, в место нахождения ссыльного Сергея Капгера, с которым пожелала вступить в брак; прибыла в ноябре 1888 года.

                                                                         Приговор.

    Военный суд, признав подсудимых государственных ссыльных:

    1) Льва Когана-Бернштейна, 2) Альберта Гаусмана, 3) Николая Зотова, 4) Марка Брагинского, 5) Моисея Брамсона, 6) Мовшу Гоца, 7) Шендера Гуревича, 8) Иосифа Минора, 9) Михаила Орлова, 10) Самуила Ратина, 11) Менделя Уфлянда, 12) Матвея Фундаминского, 13) Иосифа Эстровича, 14) Сару Коган-Бернштейн, 15) Анисью Болотину, 16) Веру Гоц, 17) Паулину Перли, 18) Бориса Геймана, 19) Сергея Капгера, 20) Анну Зороастрову, 21) Розу Франк, 22) Анастасию Шехтер, 23) Липмана Бермана, 24) Кисиеля Терешковича, 25) Михаила Эстровича и 26) Евгению Гуревич виновными в вооруженном сопротивлении исполнению распоряжений начальства, по предварительному между собою соглашению, с убийством при этом полицейского служителя Хлебникова, с покушением на убийство и. д. Якутского губернатора Осташкина, с нанесением ран подпоручику Карамзину и рядовому Горловскому, на основании 107 и 279 ст. XXII книги свода военн. постановлений 1869 года издания 2-го, 118 и 119 ст. уложения о наказ, уголовн. и исправ. издания 1885 года, приговорил: первых трех — Когана-Бернштейна, Гаусмана и Зотова, как зачинщиков в означенном преступлении, подвергнуть смертной казни через повешение; следующих затем 14 человек, как сообщников, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу без срока; Бориса Геймана, Сергея Капгера, Анну Зороастрову, во внимание того, что они не участвовали в соглашении со своими товарищами на составление заявления с целью противодействовать распоряжениям начальства и явились в квартиру Ноткина, где оказано было затем сопротивление, в самый день происшествия, незадолго перед самым сопротивлением, а Розу Франк и Анастасию Шехтер, во внимание того, что перед началом вооруженного сопротивления изъявили намерение подчиниться требованиям начальства и уговаривали товарищей своих идти в полицейское управление под конвоем, — по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на пятнадцать лет; остальных: Липмана Бермана, Кисиеля Терешковича, Михаила Эстровича и Евгению Гуревич, во внимание их несовершеннолетия менее 21 года, согл. 139 ст. ул. о нак., по лишении всех прав состояния сослать в каторжную работу на десять лет. Подсудимых Исаака Магата и Иосифа Резника, из которых последний за отправлением в Верхоянск в суд для допроса не вызывался, за соглашение в числе 30 человек на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства по отправлению ссыльных в северные округа Якутской обл., без всякого участия в самом сопротивлении по сему обстоятельству, на основании 111 ст. означенной XXII кн., по лишению всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленнейшие места Якутской обл.; привлеченного к делу ссыльнопоселенца Николая Надеева, который не принимал никакого участия как в соглашении на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, так и в сопротивлении, оказанном после того тому же начальству, а имел только патроны от собственного револьвера, оставшегося во время задержания его на квартире, от ответственности освободить. Суждение о Подбельском, Фруме Гуревич и о других, за смертью их, прекратить. Употребленные по делу издержки, по приведении их в известность, взыскать из имущества подсудимых, признанных виновными.

                                                                           Мнение.

    Открытое заявление, в числе восьми и более человек, с намерением оказать противодействие распоряжениям начальства, по закону 263 ст. ул. о нак. и 110 ст. XXII кн. свода военн. пост. 1869 г. издание 2-е, есть явное восстание против властей, правительством установленных, а не вооруженное сопротивление, которое может быть оказано в числе 2-х или более лиц, но менее восьми человек. Деяния подсудимых, подавших в числе 30 человек, по общему соглашению, однородные заявления об отмене сделанных 16 марта 1889 г. и. д. губ. Осташкиным распоряжений относительно отправки ссыльных согласно назначения в северные округа Якутской обл. усиленными партиями, которым подчиниться они не могут, хотя распоряжения эти касались немногих из них, а затем отказ тех же ссыльных подчиниться требованиям начальства явиться в полицейское управление для выслушания резолюции губернатора на упомянутые заявления, выражают явное восстание, с намерением воспротивиться начальству, которое сопровождалось убийством полицейского служителя Хлебникова, покушением на убийство и. д. губ. Осташкина и нанесением ран выстрелами из револьверов подпоручику Карамзину и рядовому Горловскому. В преступлении этом по обстоятельствам дела положительно изобличаются государственные ссыльные: Альберт Гаусман, Николай Зотов и Лев Коган- Бернштейн, как зачинщики, Моисей Брамсон, Иосиф Минор, Самуил Ратин, Мендель Уфлянд, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Шендер Гуревич, Матвей Фундаминский, Марк Брагинский, Михаил Орлов, Липман Берман, Кисиель Терешкович, Сара Коган-Бернштейн, Вера Гоц, Анисья Болотина, Паулина Перли, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер и Роза Франк, как пособники, при чем последние двое — Шехтер и Франк — согласившись в числе других на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, по приходе военного отряда, изъявили желание идти под конвоем в полицейское управление для выслушания резолюции и. д. губ. по этим же заявлениям и уговаривали даже товарищей подчиниться сему требованию. Виновность Исаака Магата, подавшего в числе других заявление и не бывшего на квартире Ноткина, где оказано сопротивление начальству, заключается только в преступном соглашении с целью противодействовать распоряжениям начальства. За вышеуказанные преступления, на основании 75, 110 и 111 ст. XXII кн. свода воен. пост. 1869 г. изд. 2-е, полагал бы: Льва Когана-Бернштейна, Альберта Гаусмана и Николая Зотова, как зачинщиков, по лишении всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение; на сообщников по обстоятельствам дела и по мере содействия их в самом исполнении преступления: Мовшу Гоца, ходившего перед тем депутатом к губернатору, Иосифа Минора, выразившегося, что с начальством они не шутят, Шендера Гуревича, купившего накануне два револьвера, и Михаила Орлова, неоднократно замеченного в неповиновении, за что по постановлению мин. вн. д. из Тобольской губернии выслан и отдаленные места Якутской обл., как наиболее выдающихся и означенном преступлении по своим действиям, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу без срока; Марка Брагинского, Моисея Брамсона, Самуила Ратина, Менделя Уфлянда, Матвея Фундаминского и Иосифа Эстровича, как менее выдающихся по своим действиям, сравнительно с предыдущими, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на двадцать лет; Сару Коган-Бернштейн, Веру Гоц, Анисью Болотину и Паулину Перли, в виду выраженного ими вначале колебания и увлечения затем подсудимыми мужчинами, имеющими над ними по природе и по личным отношениям сильное влияние, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на двенадцать лет, Кисиеля Терешковиуа, Липмана Бермана, Михаила Эстровича и Евгению Гуревич, по их несовершеннолетию, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу: Терешковича, как замеченного прежде вместе с Орловым и другими в беспорядках и неповиновении, на десять лет, Бермана и Эстровича на шесть лет; Евгению Гуревич, в виду ее увлечения другими и выраженного колебания, на четыре года; Анастасию Шехтер и Розу Франк, которые изъявили готовность идти в полицию под конвоем и уговаривали товарищей своих подчиниться этому требованию, по лишении всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленные места Якутской области. Подсудимого Исаака Магата за соглашение в числе 30 человек на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, окончившееся явным восстанием, в котором не принимал он участия, по лишении всех прав состояния сослать на поселение в отдаленнейшие места той же области. Что касается до Сергея Капгера, Анны Зороастровой и Бориса Геймана, которые никаких заявлений об отмене распоряжений губернатора не подавали, в город Якутск прибыли из улусов уже после того, без всякого оружия, Капгер 21-го марта, а Зороастрова и Гейман около 11 час. утра на следующий день и, не зная ничего о преступных намерениях своих товарищей, а также об отказе их идти по требованию надзирателя Олесова в полицейское управление, зашли в квартиру Ноткина для свидания с некоторыми из них почти перед самым прибытием военного отряда, посланного для привода подавших накануне заявления с целью противодействовать распоряжениям начальства и отказавшихся потом идти по требованию в полицейское управление для выслушания резолюции и. д. губернатора на упомянутые заявления, — являются упомянутые ссыльные участниками восстания без предварительного на то соглашения, так как по прибытии военного отряда не вышли из квартиры Ноткина по первому требованию и неоднократному убеждению подчиниться сему требованию начальства, за что, на основании 75 ст. XXII кн., согласно 12, 39 и 263 ст. улож. о нак. угол, и испр. по лишении всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, Капгера и Зороастрову сослать на житье в отдаленные места Якутской обл., а Геймана, происходящего из мещан, вместо отдачи в исправительный арестантский отдел по третьей степени, на основании 77 ст. того же уложения, заключить в тюрьму гражданского ведомства на три года, с употреблением на самые тяжкие из установленных в сих местах заключения работы. Постановленный приговор о государственном ссыльном Иосифе Резнике, обвиняющемся в соглашении в числе других на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, который, за отправлением по назначению в Верхоянск, в суд не вызывался, за нарушением в сем случае 296, 300 и 407 ст. II кн. военного угол. ул. изд. 1864 г., отменить и дело об этом ссыльном передать в надлежащее судебное место гражданского ведомства, которому предоставить сделать заключение об отобранных от государственных ссыльных деньгах, оружии и др. вещах. Изложенное мнение по событию вооруженного сопротивления и признанной судом по внутреннему своему убеждению виновности в сем преступлении подсудимых государственных административно-ссыльных, на основании 420 и 422 ст. II кн. военн. угол. уст. изд. 1864 года и особого высочайшего разрешения, сообщенного бывшему командующему войсками генерал-лейтенанту графу Игнатьеву, представляю на усмотрение вашего превосходительства.

    Подписал обер-аудитор Подкопаев.

                                                                     Конфирмация.

    Временно и. д. командующего войсками генерал-майор Веревкин на докладе положил следующую конфирмацию: На основании высоч. повеления, сообщенного бывшему командующему Иркутского военного округа генерал-лейтенанту графу Игнатьеву, в телеграмме главного прокурора, от 20 минувшего июня, определяю: 1) В отношении Когана-Бернштейна, Альберта Гаусмана, Николая Зотова, Мовши Гоц, Шендера (Александра) Гуревича, Иосифа Минора, Михаила Орлова, Константина Терешковича, Исаака Магата, Николая Надеева и умерших: Фрумы Гуревич, Ноткина, Пика, Муханова и Шура, а равно и издержек по делу, приговор суда утвердить. 2) Определенные судом бессрочные каторжные работы: Марку Брагинскому, Моисею Брамсону, Самуилу Ратину, Менделю Уфлянду, Матвею Фундаминскому, Иосифу Эстровичу, Саре Коган-Бернштейн, Вере Гоц, Анисье Болотиной, Паулине Перли по соображениям, изложенным в настоящем докладе и на основании пункта 6 ст. 134 улож. о нак. угол, и испр. и примечания к ст. 420 кн. II военн.-угол. уст. изд. 1864 г. заменить таковыми же работами на срок: первым шести — на двадцать лет, а остальным четырем — на пятнадцать лет. 3) Определенный судом десятилетний срок каторжных работ Липману Берману, Михаилу Эстровичу и Евгении Гуревич сократить первым двум — до восьми лет, а последней до шести лет, на основании соображений, изложенных в настоящем докладе, меньшей виновности по сравнению с Терешковичем и приведенных в предыдущем пункте законоположений. 4) Определенный судом пятнадцатилетний срок каторжных работ Розе Франк и Анастасии Шехтер сократить до четырех лет, в виду 6 и 9 пунктов приведенной конфирмации 134 ст., приведенного там же примечания к 420 ст. и на основании соображений, изложенных в докладе обер-аудитора. 5) Определенные судом наказания Борису Гейману, Анне Зороастровой и Сергею Капгеру заменить наказаниями согласно мнения обер-аудитора на основании 75 ст. XXII кн. свода военн. пост. 1869 г. изд. 2-ое и в виду того, что лица эти в подаче заявлений губернатору не участвовали, а в явном восстании, имевшем место на квартире Ноткина, по делу до них не относившемуся, сделались участниками без предварительного соглашения, явившись на квартиру случайно по своим личным делам, и 6) в отношении Иосифа Резника и об отобранных у госуд. ссыльных деньгах, вещах и оружии поступить согласно мнения обер-аудитора. Конфирмацию эту привести в исполнение ныне же установленным в законе порядком. Временно и. д. командующего войсками Иркутского военного округа генерал-майор Веревкин. 20-го Июля 1889 года. Верно: Обер-аудитор Подкопаев. (Дело департ. полиции за № 7732 часть I, V делопроизводство).

                                Доклад Осташкина Департ. Пол. о деле 22 марта 1889 г.

                                                          № 106, от 2 августа 1889 г.

                                                                                                                           Секретно.

    До 1887 года госуд. преступники, назначенные на водворение в Якутскую область под надзором полиции, высылались сюда по нескольку человек. С 1887 года преступники эти, преимущественно евреи, предназначенные к водворению в северные округа области, начали прибывать партиями. Когда партии этих ссыльных были небольшие, около 7-10 человек, и прибывали в Якутск в зимнее время, удобное для дальнейшей отправки ссыльных в Верхоянск и Ср.-Колымск, то они, впредь до отправки дальше по назначению, помещались в Якутском тюремном замке, выстроенном на 40 человек заключенных. По исключительным местным условиям госуд. преступники-евреи могут быть отправляемы на водворение в северные округа области только с ноября по 10 апреля, а в течение 3-х летних месяцев только до Верхоянска верхами по 2-3 человека с одним конвоиром-казаком на каждого человека, через 7-10 дней одна партия после другой; также и до Верхоянска в течение зимы; а летом только до Верхоянска одни мужчины верхами по одному и по 2 человека, через каждые 7 суток. Отправка поднадзорных в северные округа производилась областным начальством по правилам, изданным главн. тюремн. Управл. о порядке препровождения лиц, подлежащих высылке по делам политического свойства, но в особых отдельных случаях, во внимание к семейному положению госуд. ссыльных и в виду невыгодных экономических условий северных округов, делались отступления от этих правил, покуда ссыльные не стали злоупотреблять таким снисхождением. Семейным ссыльным дозволялось брать тяжести более 5 пудов на человека, с целью дать им возможность сделать в Якутске достаточный запас продовольствия, и им выдавалось на руки за несколько дней до отправления в Верхоянск и Ср.-Колымск, вперед за 2 месяца, пособие, по 18 рублей каждому поднадзорному, на приобретение продовольственных припасов сверх кормовых денег, причитающихся им по табели по числу нахождения в пути дней. На одежду и обувь выдавалось каждому поднадзорному на год вперед, т.-е. в начале года единовременно по 22 руб. 58 коп. С апреля 1888 г. госуд. преступники, преимущественно евреи, предназначенные главным начальником края в северные округа области, начали прибывать из Иркутска в Якутск большими партиями, в 11, 17 и 22 челов.; последняя партия в 17 человек прибыла в Якутск 25 февраля 1889 года. Госуд. ссыльных в этих партиях прибыло 70 человек. Они привезли с собою весьма много багажа в сундуках, чемоданах, ящиках и корзинах, весом гораздо более 10 пудов на каждого ссыльного. По причинам крайней тесноты Якутск. тюремн. замка, прибывавшие в Якутск госуд. ссыльные, считающиеся в разряде пересыльных арестантов, впредь до водворения на постоянное местожительство, сначала помещались при городской полиции, а затем в зданиях якутской местной команды, принадлежащих городу, а оттуда отправлялись объясненным выше порядком в Верхоянск и Ср.-Колымск. Для вновь прибывших партий не оказалось места и в этих зданиях. Поэтому госуд. ссыльные в числе 30 человек, впредь до наступления очереди отправки, временно поселены были областным начальством в инородческих улусах Якутск. округа, отстоящих от города от 12-70 верст. Проживать в самом городе на частных квартирах не было им дозволено в виду циркуляра министра вн. д., воспрещающего проживание поднадзорных в городах, где находятся средне-учебные заведения. Из 70 челов. госуд. преступников, прибывших в Якутск с апреля 1888 года по 25 февр. 1889 года, 5 человек, переведенных сюда из Сургута, Тобольской губ., подлежало водворению в гор. Вилюйск, а 65 челов. в Верхоянск и Ср.-Колымск. К 16 марта 1889 года указанным выше порядком было отправлено в Вилюйск 5 человек, а 31 челов. в северные округа обл. (Верхоянск и Ср.-Колымск). Осталось неотправленных в эти округа ссыльных евреев 34 человека. Из этого числа было 16 человек таких ссыльных, отправка которых по назначению отложена была до весны 1889 года, хотя многие из них прибыли в Якутск в течение 1888 года. Это были женщины, которым трудно было перенести путь в северн. округа среди зимы при 35° - 40° мороза, семейные ссыльные, выздоравливавшие, ожидавшие разрешения главного начальника края на вступление в брак и оставленные до получения сведений по предмету отношения к воинской повинности. После отправки таких 16 чел. осталось бы 18 челов., подлежавших отправке в северные округа, прибывших в Якутск в декабре 1888 г. и в январе, феврале 1889 года. Половину их, мужчин, предполагалось отправить в Верхоянск вьючным путем в течение лета 1889 года, а остальных — женщин и семейных — в течение будущей зимы. К марту 1889 года я имел от иркутского ген.-губернатора предписание о направлении в Якутскую область еще 40 человек госуд. преступников, преимущественно евреев, подлежащих водворению в северные округа по указанию генер.-губ. Государств, преступники, прибывшие в Якутск до декабря 1888 года и отправленные в северные округа до марта 1889 года, не обнаружили явного ослушания распоряжениям начальства при отправлении их в северные округа. Совсем другого духа оказались ссыльные, прибывшие в партиях в дек. 1888 года и в январе, феврале 1889 года и временно распределенные по улусам Якутского округа. Они, преимущественно евреи, во всем стали обнаруживать какой-то особенный преступный задор. Администр. ссыльный Марк Брагинский вел дневник за все время следования партии, в которой он шел от Нижн.-Новгорода до Якутска. В этот дневник он заносил все случаи противодействия ссыльных по пути требованиям начальства; все случаи ослушания ссыльных распоряжениям начальника конвоя и жандармам, препятствовавшим им иметь свидания по пути с поднадзорными, водворенными в Иркутской губ.; в дневник внесены также все случаи дебоширства пересылавшихся с конвоирами. Начальник конвоя, доставивший партию госуд. преступников в февр. 1889 года, представил два акта, составленных по пути от Иркутска, об оказанном ему противодействии и сопротивлении следовать по назначению ссыльными: Ноткиным, Шуром, Терешковичем, Эстровичем, Шендер Гуревичем, Генею Гуревич, Зотовым и Орловым. Офицер Попов вынужден был везти этих ссыльных одну станцию связанными — Зотов и Орлов первоначально водворены были в Тобольск. губ., откуда за беспорядки и неповиновение властям мин. вн. д. перевел их в отдаленнейшие места Якутск. обл. с продолжением срока надзора за ним на два года (отношение деп.- пол. Якутскому губерн. от 12 авг. 1888 г. за № 3303). На этом основании Зотов, Соколов и Орлов были назначены к водворению в Ср.-Колымск в Колымском улусе. Иркутский генер.-губ. в октябре 1888 г. на основании телеграммы г. тов. мин. вн. д. наведывающего полицией от 30 сентября, предписал Якутскому губернатору в виду беспорядков, произведенных в Томске высылаемыми в Вост. Сибирь Шендер и Генею Гуревич, Ноткиным, Терешковичем, Зотовым и Орловым, разместить их отдельно одного от другого по улусам Якутск. округа. С такими-то личностями пришлось иметь дело областному начальству при ограниченных средствах городской и окружной полиции. В городе Якутске дозволено было проживать временно госуд. ссыльным семейным, по болезни, Резнику и Когану-Бернштейну, также по болезни, Розе Франк и Болотиной; по предмету отнесения воинской повинности Соломонову и Эстровичу и Ноткину, предложившему Ирк. метеоролог. обсерватории свои услуги по устройству метеоролог. наблюдений на Кеньюряхе — на вершине Верхоянского хребта. Для необходимых приготовлений для устройства на Кеньюряхе метеорологической станции — с разрешения генерал-губернатора, — Соломонов и Ноткин наняли себе в г. Якутске квартиру в отдельном флигеле, с отдельным двором и хозяйственными службами, у домовладельца мещанина Монастырева. Государственные ссыльные, преимущественно евреи, временно водворенные в улусах Якутск. окр., стали нарушать существенные требования положения о полицейском надзоре. В течение февр. и марта мес. они начали ежедневно самовольно появляться в городе по несколько человек и находились здесь по несколько дней, обитая здесь по квартирам Соломонова, Ноткина, Резника, Когана-Бернштейна, Эстровича, Болотиной и Розы Франк. Высылаемые из Якутска полицией, они, через несколько времени, опять появлялись здесь в большем числе. Затем до меня дошли слухи, что ссыльные евреи, подлежавшие водворению на жительство в Верхоянский и Колымский округа на 5 и 8 лет, намереваются летом бежать из области. 28 февраля Якутский полицмейстер донес мне, что 27 февраля городскою полицией, при бытности тов. областного прокурора, в квартире Соломонова и Ноткина обнаружена библиотека и читальня, принявшая характер общедоступной, и что в этой библиотеке собираются многие поднадзорные, самовольно прибывающие в город.

    В библиотеке вывешено было объявление к посещающим библиотеку с правилами пользования книгами, журналами и газетами, и было установлено дежурство. При появлении полиции, собравшиеся в библиотеке ссыльные не допустили закрытия библиотеки. Полиция отобрала только каталоги (рукописные) бывшим в библиотеке и читальне книгам и журналам. Из этих каталогов усмотрено, что для общего пользования на квартиру Ноткина и Соломонова собрано было принадлежащих разным ссыльным несколько сот книг, из коих много было книг и брошюр русского и заграничного издания, запрещенных к обращению. Продолжая самовольно появляться в городе, государств. ссыльные в большом числе собирались на квартире Ноткина и Соломонова в дни 1-го и 2-го марта, где обсуждали действия правительства и распоряжения областного начальства. Имея на глазах удавшийся побег государств, преступника Николая Паули, задержанного в Петербурге, Федоровой и Кашинцева, появившихся в Париже, покушение на побег Майнова, Михалевича и Терещенкова, и в ожидании прибытия в область еще до 40 государств. ссыльных, я счел своим священным долгом положить конец всем допускаемым поднадзорными нарушениям закона. В этих видах по соглашению с Якутск. окружным исправником, с 16 марта распорядился об усиленной отправке в Верхоянск и Ср.-Колымск, в течение времени с 22 марта по 15 апреля, по санному пути следующих поднадзорных, прибывших в Якутск еще в 1888 году, и отправка которых в северные округа была отложена до весны 1889 г. по разным причинам: 1) Эвеля Робсмана, 2) Эдуарда Винярского, 3) Бориса Геймана, 4) Иосифа Резника, с семейством, 5) Розы Франк, 6) Анисьи Болотиной, 7) Соломона Пика, 8) Фрумы Гуревич, 9) Мовши Гоц, 10) жены его Веры, бывшей Гасох, 11) Анастасии Шехтер, 12) Паулины Перли, 13) Моисея Брамсона с семейством, 14) Альберта Гаусмана с семейством и 15) Липмана Бермана. На оставлении всех этих ссыльных временно в Якутском округе до весны 1889 года областное начальство имело разрешение г. генерал-губернатора.

    Отправку этих ссыльных в северные округа я предписал Якутским городской и окружной полициям произвести с 22 марта по 10 или 15 апреля следующим порядком: через каждые 7 дней отправлять по 4 человека с одним конвоиром-казаком на каждого человека; по правилам о пересылаемых вместо водворения ссыльных отправлять их не из частных квартир в городе, а накануне отправки собирать поднадзорных в полиц. гор. упр. и отправлять в дорогу оттуда или из тюремного замка. Чиновники гор. полиции заявляли мне, что при отправке ссыльных из частных их квартир они задерживают подолгу почтовых лошадей, всячески оттягивая выезд из города, и позволяют себе с чинами полиции унизительное и оскорбительное обращение.

    Состоящих на очереди к отправке и сказывающихся больными помещать для излечения в тюремную больницу. В дорогу разрешить брать с собою отнюдь не более 5 пудов на каждого ссыльного; в случае неимения собственной теплой одежды и обуви выдавать таковую казенную арестантскую. По расчету дней пути выдавать каждому вперед кормовые деньги по положению и 22 р. 58 коп. каждому на одежду и обувь.

    Выдачу же, кроме кормовых, еще на 2 месяца вперед прекратить, по неимению на это у областного начальства надлежащего разрешения и по неассигнованию еще в марте кредита на пособие государственным. Ограничение веса багажа 5 пудами по указанию правил о порядке препровождения лиц, подлежащих высылке по делам политического свойства, и прекращение выдачи вперед за 2 месяца пособия я признал необходимым потому, что снисходительностью в этом отношении, в отдельных случаях, ранее ссыльные явно злоупотребляли. Багаж состоял у них, кроме запасов продовольствия и привезенных ими из России книг целыми ящиками, из железных вещей и разных других товаров. Один ссыльный повез в Средне-Колымск якорь в 2½ пуда весом. Выдаваемое вперед за 2 месяца пособие употреблялось на приобретение вещей и товаров для барышничества на месте водворения.

    Верхоянский окружной исправник доносил о том, что госуд. ссыльные обременяют содержателей станций большим количеством багажа, состоящим из книг, железных вещей и товаров, требуя для каждой партии из 2-3 ссыльных по 7-10 пар оленей с нартами. На это жаловались областн. правлению и содержатели станций по Верхоянскому и Колымскому тракту. В выдаче вперед в дорогу пособия за 2 месяца было отказано ссыльным еще и по той причине, что многие из них, вскоре по прибытии в Якутск, получили из России от родственников своих единовременно достаточные суммы, каждый по 25, 40, 50 и 100 р. Деньги от родственников и посылки с платьем и бельем получили: Гоц, Минор, Гаусман, Брамсон, Ноткин, Шур, Соломонов, Коган-Бернштейн, Брагинский, Фундаминский, Эстрович, Робсман и Гуревич.

    Впоследствии найдена рукопись Брагинского, в которой делается упрек «товарищам ссыльным-политикам» в том, что они занимаются барышничеством, в котором заподозрило их областное начальство.

    О такой усиленной отправке ссыльных в течение марта и апреля я донес г. генерал-губернатору от 18 марта 1889 года. Для своевременного заготовления по тракту лошадей и оленей и для устранения всяких препятствий к безостановочному и благополучному проследованию партии 18 марта послан был вперед нарочный. Отправку оставшихся остальных 18 ссыльных, прибывших в Якутск в дек. 88 г. и в январе и феврале 1889 года предполагалось произвести: мужчин верхами в Верхоянск в течение лета 1889 г., а женщин и семейных — будущей зимой. До сего времени они были поселены в Якутский округ. 19 марта явился утром ко мне на квартиру административно-ссыльный Мовша Гоц, в качестве уполномоченного от прочих госуд. ссыльных и требовал об отмене сделанного 16 марта распоряжения об усиленной отправке ссыльных в северные округа в течение марта и апреля.

    Гоцу я ответил, что сделанное распоряжение остается в своей силе и, обращаясь к благоразумию его и подлежащих отправке по назначению ссыльных, внушал ему убедить ссыльных подчиниться распоряжению начальства, основанному на предписаниях и указаниях высшего правительства.

    Гоц ушел, нагло заявив, что политические ссыльные не подчинятся распоряжению об усиленной отправке. Освобожденный с мая 1888 г. от гласного надзора полиции бывший административно-ссыльный дворянин Мельников подал мне 20 марта письменное заявление о том, что госуд. преступникам неудобно будет следовать в Верхоянск и Колымск усиленным способом потому, что на станциях содержится только по 3 пары лошадей и оленей, что для лошадей и оленей трудно добывать подножный корм, что люди могут заболеть в дороге, что им трудно найти по дороге продовольствие и что посылать партии необходимо через большие промежутки времени — одну партию после другой через 10 дней или даже 2 недели. Указав Мельникову на неуместность подобного его вмешательства, я оставил его заявление без последствий. Все это делалось и заявлялось ссыльными и их адвокатом Мельниковым в то время, когда в руках у ссыльных (Когана-Бернштейна, Гаусмана, Минора, Брагинского), как впоследствии оказалось, имелись письма от прибывших уже и поселившихся в Верхоянске и Ср.-Колымске государств. преступников, что февраль, март и апрель самое удобное время для следования в северные округа семейных людей, для женщин и слабых здоровьем. — 21 марта в 1½ часа дня в Якутск, областное правление явились государственные преступники целой толпой в 30 человек: Резник, Фрума Гуревич, Пик, Зотов, Муханов, Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Роза Франк, Геня Гуревич, Шур, Берман, Шендер Гуревич, Анисья Болотина, Анастасия Шехтер, Минор, Иосиф Эстрович, Магат, Фундаминский, Гаусман, Вера Гоц, Мовша Гоц, Ноткин, Брагинский, Паулина Перли, Михель Эстрович, Орлов, Лев Коган-Бернштейн и Сара Коган-Бернштейн. Они привели с собою собаку и столпились в коридоре у помещения, занимаемого экспедицией о ссыльных (2-ое отделение областн. правления). Они в один голос потребовали от вышедшего к ним советника областного правления, наведывающего экспедицией о ссыльных, чтобы он принял от них 30 письменных заявлений на имя Якутского губернатора об отмене усиленной отправки ссыльных в северные округа в течение марта и апреля месяцев, они требовали, чтобы эти их заявления сегодня же были у губернатора и чтобы им сегодня же было объявлено решение или резолюция губернатора. На замечание советника о том, что целой толпой нельзя являться в присутственное место и подавать прошение скопищем; на предложение сейчас же разойтись и подать заявление лично губернатору, так как сегодня у него для посетителей день приемный, они отказались это исполнить и воспрепятствовали вахмистру запереть дверь из коридора в помещение экспедиции. Тогда приглашен был в правление полицмейстер. Прибывший около 2-х часов дня полицмейстер потребовал от толпы государств. преступников, чтобы они немедленно разошлись, они отказались это исполнить, требуя, чтобы от них приняты были заявления и поданы сегодня губернатору, на каковые заявления они сегодня же будут ждать ответа от губернатора. Полицмейстер отобрал от каждого по заявлению, вывел толпу во двор области, правления и убедил их разойтись. Уходя со двора, обращаясь к полицмейстеру, Минор сказал: «Мы ведь не шутим; знаете, чем это пахнет?» Отобранные от ссыльных заявления полицмейстер представил мне, доложив о происшедшем. 21 марта вторник был приемный день для просителей, но никто из государств. ссыльных ко мне не явился и никаких просьб не подавал. О происшедшем 21 марта был составлен акт, переданный мною г. областному прокурору для производства через судебного следователя следствия о появлении толпы госуд. ссыльных в областном правлении, о самовольной отлучке многих ссыльных в город из улусов и об оказанном им упорстве подчиниться законным распоряжениям начальства. По рассмотрении мною представленных полицмейстером 30-ти заявлений они оказались все одного содержания и содержали в себе требование об отмене сделанных мною распоряжений об усиленной отправке госуд. ссыльных в назначенные для них северные округа порядком, изложенным выше. По рассмотрении заявлений этих ссыльных, я еще более убедился, что цель и намерение ссыльных есть чем только можно оттянуть до лета отправку их в Верхоянск и Колымск и чтобы летом бежать. В тот же день, 21 марта, через полицмейстера подававшие заявления госуд. ссыльные были извещены, что о резолюции моей по их заявлениям им будет объявлено полицией 22 марта. Передав через полицмейстера резолюцию мою на их заявления, при сем в копии прилагаемую, я поручил полицмейстеру собрать всех подавших заявление ссыльных в городск. полиц. управл. утром 22 марта, объявить им там резолюцию, задержать их, препроводить в Якутский тюремный замок, содержать их там под стражею, впредь до производства следствия о появлении ссыльных толпою в обл. правл., о самовольной отлучке в город из округа и о неподчинении распоряжениям начальства; а ссыльных, назначенных в очередь к следованию в Верхоянск, отправить 22 марта прямо из тюремного замка. — По всему было видно, что ни одному из этих распоряжений ссыльные, сопротивлявшиеся конвою в Енисейской губернии, при следовании по главному сибирскому тракту, и в Верхоленском округе Иркутской губернии, добровольно не подчинятся. — Поэтому по соглашению с области, прокурором, начальником местной команды и полицмейстером, я письменно просил 21 марта начальника Якутской местной команды отрядить на 22 марта 30 человек вооруженных нижних чинов под командой офицера для содействия городской полиции на случай сопротивления госуд. ссыльных подчиниться требованиям правительства и распоряжениям областного начальства об отправлении ссыльных в северные округа. Отряд воинских чинов с офицером прибыл в Якутск. гор. полиц. упр. в 10 час. утра. Городская полиция к этому времени узнала, что госуд. ссыльные, подавшие 30 заявлений, собрались на квартире одного из них, Якова Ноткина, где была открыта библиотека и читальня, где они и ожидают объявления резолюции губернатора на вчерашние их заявления. Полицмейстер двукратно посылал полицейского надзирателя и городовых с требованием, чтобы Ноткин и прочие, подавшие 30 заявлений ссыльные явились до 11 час. в гор. полиц. упр. для выслушания резолюции губернатора. Исполнить это ссыльные отказались, заявив, что они требуют, чтобы резолюция губернатора была им объявлена здесь, на квартире Ноткина, где они для этого и собрались. Тогда, около 11 час. утра, полицмейстер с начальником Якутской местной команды, с офицером и отрядом нижних чинов отправились и прибыли к квартире, где собрались госуд. преступники. — Полицмейстер с начальником местной команды стали увещевать ссыльных подчиниться требованиям начальства и отправиться в полицейское управление для выслушания распоряжения губернатора; сначала ссыльные согласились выйти из квартиры и отправиться в полицию, но после возбуждения со стороны ссыльного Лейбы Когана-Бернштейна, сказавшего, обращаясь к полицмейстеру и офицерам: «Что тут церемониться? видали мы их!», ссыльные сделали в представителей власти несколько выстрелов из револьверов.

    Полицмейстер явился ко мне на квартиру и доложил, что государственные не слушаются и начали стрелять. Прибыв с полицмейстером на место происшествий, я выстрелов не застал и не слышал их. Войдя во двор квартиры Ноткина и остановившись здесь, я увидел суетившуюся ссыльную еврейку и несколько ссыльных; ссыльной и ссыльным я начал говорить, чтобы все успокоились и подчинились требованиям начальства; в это время один ссыльный выстрелил в меня в упор из револьвера и затем последовали другие 2 выстрела, сделанные другими ссыльными. Продолжавшееся вооруженное сопротивление госуд. ссыльных, засевших в доме, нанятом под квартиру Ноткина, и новые выстрелы с их стороны вынудили военный отряд стрелять в ссыльных в отворенные двери и окна. Несколько ссыльных убито на месте, несколько ранено опасно и легко. Ссыльными ранен тяжело в ногу Якутск. местной команды подпоручик Карамзин, двое нижних чинов и полицейский служитель, к вечеру умерший. После 2-х залпов военного отряда сопротивление кончилось; все они, находившиеся в одном доме, задержаны, обысканы, оружие от них отобрано, ссыльные заключены в тюремный замок, раненые помещены в больницу; обо всем происшедшем составлен акт, который передан судебному следователю для производства формального следствия под наблюдением прокурора.

    Представив копию с акта, постановленного 22 марта, я об этом донес подробно эстафетой г. генерал-губернатору и телеграфировал г. министру вн. дел. Произведенными 22 марта беспорядками госуд. ссыльные достигли того, что назначенная в этот день к отправке в Верхоянск партия осталась невыбывшею по назначению. — 22 марта убиты на месте вооруженного сопротивления следующие госуд. ссыльные: Муханов, Пик, Ноткин и Шур; смертельно ранены и умерли в тюремной больнице Подбельский и Фрума Гуревич; ранены были, ныне выздоровевшие и содержащиеся в тюремном замке: Зотов, Минор, Лев Коган-Бернштейн, Мовша Гоц, Михель Эстрович, Орлов и Фундаминский; арестованы на месте происшествия и содержатся в тюремном замке ссыльные, участвовавшие в вооруженном сопротивлении властям: Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Роза Франк, Геня Гуревич, Берман, Шендер Гуревич, Анастасия Шехтер, Гаусман, Болотина, Паулина Перли, Зороастрова, Брагинский, Капгер, Гейман, Иосиф Эстрович, Айзик Магат, Сара Коган-Бернштейн и Вера Гоц (б. Гассох).

    Виновные в вооруженном сопротивлении властям иркутским ген.-губ. и команд. войск. Иркутск, воен. окр. преданы военно-полевому суду. Военно-судная комиссия, окончив на месте в июне свои действия, военно-судное дело и приговор свой представила на конфирмацию г. команд. войск. Иркутск, воен. окр. — После арестования госуд. преступников полиция закрыла устроенную ими библиотеку и читальню и произвела тщательный осмотр как квартиры Ноткина, так и временных квартир в городе прочих арестованных ссыльных. Результат от осмотра квартир ссыльных получился следующий. В квартире Ноткина многих книг уже не оказалось, они развезены были по квартирам других ссыльных. В квартире Пика найдены были вырезанные на аспидной дощечке фальшивые печати правительственных учреждений и фальшивые паспорта, которые приложены были к следственному делу. В квартире Фундаминского найдена представленная мною г. ген.-губ., печатанная в России в „социалистической типографии" изд. 1888 г., брошюра под заглавием: «Вопросы для уяснения и выработки социально-революционной программы в России».

    В квартире Уфлянда и Шура, найдены представленные г. ген.-губ-ру: 1) женевского издания, «Самоуправление» — орган социалистов-революционеров и брошюра «Карл Маркс. Введение к критике философии права Гегеля, с предисловием П. Л. Лаврова»; 2) весьма преступного содержания приветствие — «Из Якутска. От русских ссыльных социалистов-революционеров гражданам Французской Республики»; 3) программа деятельности социалистов-федералистов и 4) рукописи: Наставление, как должна вести себя «тюремная вольница», обращение к товарищам о необходимости подачи государю императору протеста от «Русской политической ссылки в Сибири» и проект самого протеста. Подлинные эти 3 рукописи переданы мною области, прокурору в виду закона 19 мая 1871 г. о производстве дознаний о государственных преступлениях, а списки с них представил департаменту полиции и г. генерал-губернатору.

    В бумагах Подбельского найден, за подписью водворенных в Вилюйске государственных преступников: Майнова, Михалевича, Терещенкова, Яковлева, Гуревича, Дибобеса, Молдавского и Вадзинского — «адрес из Вилюйска от ссыльных социалистов-революционеров гражданам Французской Республики». Адрес этот передан мною областному прокурору в виду закона от 19 мая 1871 г.

    Наконец в бумагах Зотова, Минора, Брагинского, Брамсона и Гаусмана найдены подробные списки госуд. ссыльных, водворенных в разных местностях Западной и Восточной Сибири. — По арестовании 22-го марта государств. преступников после прекращения вооруженного сопротивления, вся корреспонденция арестованных подчинена контролю на основании изданных главным тюремн. управлением правил о порядке содержания в тюрьмах политических арестантов. Результаты контроля корреспонденции арестованных получились следующие: оказалось, что они состоят в переписке с госуд. ссыльными, водворенными в Иркутской и Енисейской губ., а также в Тобольской губ. и местностях степного генерал-губернаторства. В переписке этой заключались советы продолжать преступную пропаганду в местах ссылки; сообщались разные истории и случаи удачного противодействия властям и высказывалась уверенность в скором успехе в борьбе против существующего в России государственного строя. Подлинные письма этих ссыльных представлены мною частью в департ. полиции, как имеющие отношение до государственных ссыльных в других частях Сибири, частью г. генерал-губернатору, как, имеющие отношение до ссыльных этого ген.-губернаторства. — С июня месяца, с разрешения мин. вн. дел, переданного областному начальству г. генерал-губернатором, подчинена контролю корреспонденция всех водворенных в области административно-ссыльных и прибывших с ними жен. Контроль над корреспонденцией их дал следующие результаты. Обнаружено, что до 16 поднадзорных, во избежание удержания части денег в казну на пополнение выдаваемого им пособия на содержание, получают из России деньги от родственников (в суммах от 10 до 150 р. за раз) не на свое имя, а на адрес свободных от гласного надзора жен государственных ссыльных — через Веру Свитыч и Ревекку Гаусман. — Двум ссыльным родственники обещали устроить кредит у Якутских купцов до 300-600 р. с уплатой денег впоследствии их доверенным в России. — Обо всем вышеизложенном имею честь уведомить департамент полиции, в ответ на телеграмму от 3 июля за № 1936. И. д. губернатора вице-губернатор Осташкин. (Дело д-та полиц. за № 7732, 1-ая часть V делопроизводства).

    /Якутская трагедия - 22 марта (3 апреля) 1889 г. - Сборник Воспоминаний и Материалов. Под ред. М. А. Брагинского и К. М. Терешковича. О-во политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1925. С. 188-203, 210-223./

    В. Бик

                                         К МАТЕРИАЛАМ О ЯКУТСКОЙ ТРАГЕДИИ

                                                                   22 марта 1889 г.

    В своем недавно вышедшем труде «Якутская ссылка 70 - 80-х г.г.» тов. М. Кротов с достаточной полнотой использовал архивные материалы о кровавой расправе царских опричников над политическими ссыльными 22 марта 1889 г., оставшейся неотомщенной в ту мрачную эпоху царствования Александра III и сильнейшего кризиса народничества.

    В историко-революционном отделе Архива Якутии имеется письмо полит.-ссыльного В. Ф. Костюрина к его товарищу по Карийской каторге, Юрию Тархову, посвященное истории «монастыревской бойни», до сих пор целиком не опубликованное. Правда, нового оно не вносит в написанную уже историю одного из гнуснейших преступлений царизма, и в своем труде т. Кротов отчасти использовал его (в главе «Монастыревская история»); но напечатанное в целом письмо В. Ф. Костюрина, как показание современника этой бойни, знавшего подробности ее от товарищей по ссылке, представляет несомненную историко-революционную ценность.

    Дальше Якутска письмо Костюрина не пошло и очутилось в руках непосредственного виновника кровавой трагедии, и. д. губернатора Осташкина. Чрезвычайно характерно, как этот последний скрыл от следственной власти уличающий его документ (Не забудем, что, по свидетельству одного из авторов изданного обществом политкаторжан в 1924 г. сборника воспоминаний о Якутской трагедии, т. Брамсона, производивший следствие по делу «монастыревцев» судебный следователь Меликов проявил достаточную объективность).

    Обратимся к документам.

    В отношении на имя якут. обл. прокурора [* Дело Якут. Обл. Упр. — О государ. преступнике Викторе Костюрине.], датированном 3 июня 1889 г., Осташкин пишет:

    «Якутский полицеймейстер, от 31 мая за № 107, представил ко мне переданное ему якутским исправником и адресованное в Забайкальскую область Юрию Тархову письмо, писанное находящимся в ссылке в Якутском округе Виктором Костюриным.

    Так как письмо это содержит в себе описание обстоятельств вооруженного сопротивления государственных ссыльных 22 марта с. г., то таковое имею честь препроводить вашему высокородию.

    И. д. губернатора (подписи нет).

    Начальник отделения Добржинский».

    Оставив без подписи вышеприведенное отношение, Осташкин перечеркивает его крест-накрест и тут же сбоку, на полях, кладет такую резолюцию:

    «За окончанием следствия [* Курсив мой. В. Б.], письмо приобщить к переписке. П. О. [* Письмо приобщено к упомянутому выше личному делу В. Ф. Костюрина.]».

    Итак, получив письмо Костюрина 31 мая, Осташкин продержал его под сукном до 3 июня включительно, чтобы, сославшись на окончание следствия, устранить этот неприятный для него документ от приобщения к следственному делу. Правда, как явствует из отношения обл. прокурора к Осташкину от 1 июня 1889 г. [* Дело Я.О.У. — О произведенном 22 марта 1889 г. в г. Якутске государственными ссыльными вооруженном сопротивлении. Лист дела 205. Отметим, кстати, что тов. Кротов допустил ошибку, указывая, что следственное дело о «монастыревцах» было передано военно-судной комиссии 21 мая. Отношением, датированным этим днем, Осташкин предлагал лишь обл. прокурору передать следств. дело «прибывшему сего (21 мая — В. Б.) числа председателю военно-судной комиссии», прося уведомить его (Осташкина) «об исполнении сего». И только в отношений от 1 июня за № 992 обл. прокурор, информируя в последний раз Осташкина о положении след. дела (дополнительные допросы подсудимых и свидетелей обвинения, очные ставки), уведомлял Осташкина о передаче след. дела в.-судной комиссии: «Сообщая о вышеизложенном вашему превосходительству, имею честь присовокупить, что следственное дело о беспорядках 21 и 22 марта вместе с сим (курсив мой — В. Б.) отсылается н военно-судную комиссию».], следственное дело о «монастыревцах» того же 1 июня было передано им военно-судной комиссии, но это обстоятельство не аннулирует нашего утверждения о преднамеренном сокрытии Осташкиным от следствия убийственных для него показаний письма Костюрина.. Это ясно уже по одному тому, что как раз в день получения письма Костюрина, 31 же мая, Осташкин направил обл. прокурору выписки из переписки и бумаг «монастыревцев», найденных в их квартирах полицией «после ареста преступников 22 марта». Указывая, что в этих выписках «заключаются сведения, характеризующие поведение и направление этих ссыльных в месте ссылки, образ их жизни и занятий» [* Ibid. Лист дела 200.], Осташкин писал прокурору:

    «Содержащиеся в переписке и бумагах сведения могут заменить повальный обыск государственных ссыльных, поэтому, в виду 310 ст., ч. 2, том XV закона о судопр. о преступл. и преступн., выписки из частной переписки и из бумаг государственных ссыльных имею честь препроводить к вашему высокоблагородию для приобщения к следственному делу [* Курсив мой. В. Б.]. Далее следует перечисление выписок: 1) «выписи из писем, полученных арестованными 22 марта ссыльными от ссыльных других округов Якутск. обл. и других частей Сибири», 2) «заметки из записной книжки Марка Брагинского о бывших с ними, ссыльными, происшествиях во время следования в ссылку от Н.-Новгорода до Якутска», 3) «список с рукописи Лейбы Коган-Бернштейна «Из Якутска от русских социалистов-революционеров приветствие гражданам Французской республики» и др.

    Так устранил царский сатрап от приобщения к следственному материалу документ, обличавший его подлую, провокационную роль в кровавой Якутской трагедии 22 марта 1889 года.

    В заключение нельзя не отметить характерных ноток письма Костюрина, диссонирующих с обычным представлением о революционере, как о борце против различных видов гнета царизма, в том числе, конечно, и национального. Откровенно скользящий в письме Костюрина антисемитизм (выражение: «жидки») кладет определенный штрих на внутреннее содержание этого бывшего карийца.

                                       Письмо В. Ф. Костюрина к Юрию Тархову (1)

                                     Чурапча, Батурусского улуса. 24 апреля 1889 года

    Юрий, я, брат, перед тобой виноват — письмо твое я давно получил и даже, как можешь видеть по конверту, написал было тебе и запечатал письмо, но потом случилось у нас в городе нечто такое, что пришлось письмо вскрыть, вынуть и уничтожить, а нового-то написать я не собрался. В уничтоженном письме я прохаживался насчет «жидков», которых послали сюда около 50 человек для отправки в Колыму, но после истории 22 марта мне стало неловко от всех тех шуточек, которые я отпускал на их счет, и я письмо уничтожил.

    Вряд ли ты знаешь подробно, что случилось у нас, а потому я изложу тебе по порядку. Был у нас губернатор Светлицкий, милейший человек — джентльмен в полном смысле слова; его здесь все любили — и обыватели, и наша братия, — такого порядочного человека здесь, вероятно, никогда не бывало (2). При нем колымчан отправляли по два, человека через две недели, чтоб они не нагоняли друг друга в дороге и не мешали бы друг другу добраться благополучно до места назначения, так как станции там одна от другой верстах в 200 и более, а посредине через верст 70 или 80 только поварни, т.-е. просто сруб без камелька, где можно с грехом пополам переночевать. Жителей — никаких, если не считать нескольких юрт возле станций. По дороге никакой провизии достать нельзя, кроме оленей, если попадутся, поэтому запасаться надо провизией на целый месяц пути; в виду этого Светлицкий разрешал брать по 10 пудов клади. Прислано было сюда для отправки в Колыму более 40 человек, часть уже уехала и человек 25 осталось еще. Переводят Светлицкого в Иркутск, губернаторское место занимает «Осташкин» — помнишь, тот, что приезжал на Кару производить следствие по делу иркутского побега Попко еtс? Хорошо. Он объявляет, что теперь будут отправлять иначе, а именно — по 4 человека сразу и два (3) раза в неделю и клади 5 пудов на человека. Колымчане пишут прошения об отмене этого распоряжения, указывая на распутицу, которая застигнет их в дороге, и на другие неудобства такой скоропалительной отправки. Несут они свои прошения в областное правление (они все временно проживали в городе на частных квартирах). Им говорят — «соберитесь завтра вместе, губернатор вам завтра даст ответ». Они собираются все на одной квартире, и на другой день туда, действительно, является к ним полицеймейстер (4) с военной командой и объявляет, чтоб они шли под конвоем в полицию, где им будет объявлен ответ губернатора, и что там первые подлежащие отправке будут задержаны и отправлены в тюрьму, откуда уж будут отвезены дальше. Наши стали возражать, что губернатор обещал им дать ответ на этой квартире, а не в полиции, и что, наконец, нет надобности в конвое, они могут пойти в полицию и без конвоя. Завязался спор, обе стороны настаивают на своем; тогда полицеймейстер объявляет начальнику военной команды: «Что с ними разговаривать, взять их силой!». Офицер, держа в обеих руках по револьверу, с несколькими солдатами входит в квартиру. Когда солдаты захотели пустить в ход приклады, Пик выстрелил из револьвера, кто-то еще выстрелил, солдаты дали залп в комнаты и выскочили на двор. После первого залпа оказались убитыми Пик, Гуревич Софья, (ее закололи штыками — три штыка всадили в нее, — собственно, она была тяжело ранена и только в больнице уже умерла), были ранены Гоц пулей в грудь навылет и еще кто-то. Был такой дым, такая сумятица, что даже сами участники не помнят, кто когда был ранен, так как было несколько залпов. В это время подъезжает Осташкин к дому; из дверей его выбегает жена Брамсона (принявшая в дыму кого-то из раненых за своего мужа) и с криком: «вы убили моего мужа, убейте и меня!» — падает в обморок. Подбельский, который на шум выстрелов прибежал из лавки (5), где он был конторщиком (кончился срок его ссылки, и он собирался уезжать в Россию и в лавку поступил, чтобы заработать денег на дорогу, подошел к Осташкину и начал что-то говорить, но, увидя падающую Брамсон, бросился к ней и стал ее поднимать; кто-то выбегает из дома и стреляет в Осташкина (6); солдаты дают залп в окна дома, и какой-то подлец почти в упор выстрелил в Подбельского, поднимавшего жену Брамсона, и разнес ему череп. Осташкин сейчас же уехал, отдав приказ стрелять, пока не сдадутся.

    Солдаты дали несколько залпов — выпустили 150 патронов, изрешетили весь дом, и в конце концов оказались убитыми, кроме Пика и Софьи Гуревич, Муханов, Подбельский, Шур и Ноткин, ранены — Гоц (пулей в грудь навылет), Минор (через ключицу пуля прошла в рот и вышибла один зуб и отшибла кусочек языка), Бернштейн (прострелена мошонка), Орлов, Зотов (эти пересылавшиеся в Вилюйск сургутяне — довольно легко), Фундаминский и Эстрович — штыками легко. Зароастрова была лишь оцарапана штыком, — юбка ее, впрочем, была прострелена в нескольких местах; царапина была настолько легкая, что она даже в больницу не попала; у Гасох платок прострелен был, у других барынь (7) и мужчин оказались пальто и шубы прострелены или проткнуты штыками. И теперь все они — я фамилий всех не помню, пишу на память, кажется, не вру — Гаусман, Брамсон, Капгер, Зароастрова, Франк Роза, Гейман, Болотина, Берман, Уфлянд, Магат, Терешкович, Эстрович (их две), Евгения Гуревич, Перли (женщина), Брагинский и Ратин сидят в тюрьме (8), а Минор с женой (Настасья Шехтер), Гоц с женой (Гасох), Бернштейн с женой, Зотов, Орлов и Фундаминский — в больнице тюремной. Жена Брамсона, Гаусмана, а также Надеев (наш кариец бывший) и Макар Попов, пришедшие на квартиру после свалки, выпущены перед пасхой.

    Теперь их всех обвиняют в подаче прошения скопом и в вооруженном сопротивлении властям; пока идет предварительное дознание, и каким судом их судить будут — неизвестно. Бернштейн вряд ли выживет, остальные раненые почти поправились.

    Я был в городе в конце марта с Ростей (9), Малеванным и еще двумя-тремя из наших, бывших в то время в городе, похоронили убитых Подбельского и Муханова, тела которых были выданы жене Подбельского, Катерине Сарандович, а тела евреев были выпрошены еврейским городским обществом — они (молодцы, право) послали раввина просить Осташкина о разрешении выдать им тела убитых, они хотели схоронить на свой счет, мы уж потом возвратили им издержки.

    Пока никаких подробностей обвинения неизвестно. Если что узнаю, сообщу.

    Мой поклон Леонтию. Не знаешь ли ты, кто из Кары к нам идет?

    Ну, пока до следующего письма. Крепко жму твою руку.

    Виктор.

    О себе ничего не пишу, потому что все по-старому.

    Дочка вот только растет, скоро ходить будет.

                                                                         Примечания.

    1. Георгий Александрович Тархов — уроженец Нижегородской губ., дворянин, окончил Константиновское артиллерийское училище. Арестован 15 июня 1879 г. Приговором Петербургского в.-окр. суда 18 ноября 1879 г. осужден на 10 лет крепости по известному процессу Леона Мирского. — Сведения эти взяты из найденного автором среди бумаг недавно умершего карийца И. Ф. Зубжицкого списка заключенных карийской каторжной тюрьмы. — Адресовано письмо В. Ф. Костюриным в деревню Усть-Клю, Читинского окр. Заб. обл., где Тархов отбывал поселение после выхода с Кары.

    2. Как губернатор, Светлицкий, действительно, представлял нечасто встречавшийся по тому времени тип приличного администратора, чуждого солдафонства. В издававшейся в то время в Томске газ. «Сибирский Вестник», в № 49 от 3 мая 1889 г. (приобщен к делу о «монастыревцах»), в корреспонденции из Иркутска (от 11 апреля 1889 г.), передающей о происшедшей в Якутске кровавой трагедии, дается такая характеристика Светлицкому:

    «В частных письмах, полученных из Якутска, высказывается одинаково, что будь на месте по-прежнему г. Светлицкий, ничего подобного не случилось бы, так как Константина Николаевича все любили и глубоко уважали, и хотя он был строг, но всегда справедлив и стоял твердо на законной почве».

    3. Здесь допущена Костюриным неточность: по распоряжению Осташкина, подлежавшие водворению в северных округах ссыльные должны были отправляться еженедельно по 4 человека.

    4. Сухачев. Это был ограниченный человек, типичный держиморда. Как передавали автору старожилы Якутска, умер он в начале 1893 года от сифилиса.

    5. Торговой фирмы Громовой.

    6. Пуля революционера настигла этого верного слугу царизма лишь спустя 15½ лет. Он был расстрелян в революцию 1905 г. в Туркестане, где занимал какой-то административный пост.

    7. По-видимому, среди политических ссыльных того времени это выражение было общепринято и не носило свойственного ему специфического привкуса. По крайней мере, в дневнике М. Брагинского (л. 89 дела о «монастыревцах») под датой 22 августа (1888 г.) имеются след, строки: «... от 4 до 10 августа — однообразное пребывание в Иркутской тюрьме. Пререкания 2-й группы с тюремной администрацией. Вопрос о свиданиях с барынями (курсив мой — В. Б.).

    8. Пропущен Ш. С. Гуревич.

    9. Ростислав Андреевич Стеблин-Каменский.

    /Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 24. № 3. Москва. 1926. С. 196, 198-201./

                                                                     ПЕРСОНАЛИИ

    Осташкин Павел Петрович — вице-губернатор (27.08.1888 — 1894), надворный советник; и.о. губернатора Якутской обл. (с февр. по май 1889); 1889 — член Временного комитета попечения о бедных; действуя от имени губернатора К. Н. Светлицкого, подавил вооружённое сопротивление политссыльных, отказавшихся следовать по этапу, т.н. «Монастырёвская трагедия» (22. 03. 1889). 07. 08. 1889 — трёх организаторов бунта приговорили к повешенью (Н. Л. Зотов, Л. М. Коган-Бернштейн, А. Л. Гаусман), 23-х — к каторге, 2-х — к ссылке; П. П. Осташкин был пожалован в статские советники; 1892 — не допустил распространения на Якутию «Правил о местностях, объявляемых на военном положении»; выезжал для осмотра залежей каменн. угля в Борогонский улус на предмет промышл. освоения; 31. 03. 1894 - 1917 — председатель Обл. правления Семиреченского ген.-губернаторства; курировал постройку кафедр, соборного храма в г. Верном (Алма-Ата, ныне Алматы) (Туркестанские епархиальные ведомости. 1907. № 18. 15 сент. С. 431-438; 100 лет Якутской ссылки. С. 168-173).

    /Попов Г. А.  Сочинения. Том III. История города Якутска. 1632-1917. Якутск. 2007. С. 237./

    Бик Виктор Ильич, 1888 г.р., уроженец г. Балаганска Иркутской области, еврей. Гр-н СССР, инструктор отдела комплектации Якутской национальной библиотеки, проживал в г. Якутске. Арестован 17. 10. 38 УГБ НКВД ЯАССР по ст.ст. 58-2, 58-11 УК РСФСР. Постановлением УГБ НКВД ЯАССР от 21. 03. 39 дело прекращено на основании ст. 204 УПК РСФСР. Заключением Прокуратуры РС(Я) от 24. 04. 2000 по Закону РФ от 18. 10. 91 реабилитирован. Дело № 1468-р.

    /Книга Памяти. Книга – мемориал о реабилитированных жертвах политических репрессий 1920 - 1950-х годов. Т. 1. Якутск. 2002. С 29-30./

    Феликс Кон

                                           НА ПОСЕЛЕНИИ В ЯКУТСКОЙ ОБЛАСТИ

                                                                  (Продолжение).

                                                    III. Якутский протест и ссыльные.

    В тюрьме, когда нас туда перевели, нас радостно встретил единственный находившийся там политический заключенный — Гейман, осужденный по делу 22 марта, один из тех, которых суд осудил более мягко и этим уготовал ему более тяжелую кару. Другие осужденные по этому делу на каторгу сидели вместе в Вилюйской тюрьме, сдружились, сблизились — он был от них отделен и только путем переписки поддерживал связь с ними. Болезненный, нуждающийся в привязанности к людям, он сильно тосковал и только с освобождением из тюрьмы Н. О. Коган-Бернштейн, регулярно его посещавшей, он немного ожил. От времени до времени к нему приходили и другие ссыльные, но в виду выявленных ими отношений к протесту он был в разговоре с ними настороже.

    Гейману было известно, что я один из участников карийского протеста, и это, как он сам сознался, было одним из моментов, побудивших его к откровенности в вопросе о якутском протесте. На такого впечатлительного юношу, как Гейман, якутская мартовская трагедия сама по себе не могла не произвести глубокого и потрясающего впечатления, но не меньшее, несомненно, впечатление произвело то, что, по его терминологии, «старая» ссылка отнеслась к протесту в высшей степени отрицательно. Для него все те «старики», с которыми ему пришлось встретиться в Якутке, были легендарными героями, о которых он слышал на воле, которых его воображение наделяло такими чертами, каких у них и быть фактически не могло. И вот эти полубоги осудили действие, которое он, Гейман, считал достойным революционера подвигом. Сознание этого причиняло ему страдание. Он не анализировал этого явления, он не осуждал «стариков», он просто страдал, как страдает верующий, которого святыню оскорбили.

    Его удрученное состояние сразу бросалось в глаза. Этим объясняется то, что он говорил о якутской истории только с теми, относительно которых у него не было сомнений, что они ее не осуждают. Сам он к протесту относился не вполне сознательно. Он упирал на то, что, действительно, условия отправки в Верхоянск, предложенные вице-губернатором Осташкиным, ставили отправляемых в опасное положение застрять в дороге и, пожалуй, даже погибнуть. Он рассматривал якутский протест вне связи с готовившимся ранее протестом в московской тюрьме, с протестом в Сургуте, не ставил его в связь и с общим нажимом на ссылку, яркой иллюстрацией которого были события на Каре. Этим он умалял значение протеста, и в этом отношении «старики» вернее оценивали протест, чем он, участник его. Несколько недель спустя, уже в Батурусском улусе, на Чурапче, когда я затронул этот вопрос в разговоре с Трощанским, он заявил:

    — Это был протест против отправки евреев в Верхоянск и Колымск, а мы никогда не протестуем против той или другой оценки правительством деятельности революционеров. Одних оно ссылает административно, других предает суду, а затем вешает и отправляет на каторгу. Нельзя революционеру протестами по поводу того или другого случая подтверждать правильность решений правительства в других случаях.

    Мои возражения, что в данном случае вопрос не в той или другой оценке деятельности того или другого революционера, а в репрессивных мерах специально по отношению к революционерам-евреям, независимо от характера их деятельности, не переубедили Трощанского. Он остался при своем прежнем мнении. Это меня удивляло, так как у меня не было никаких сомнений в том, что Трощанский не по шкурным соображениям отстаивает такое мнение, как это было с другими, которые подгоняли идейное обоснование под совершенно неидейные побуждения.

    Хотя хронологически этого следовало бы коснуться позже, так как встречи с ссыльными и беседы по поводу мартовской трагедии мною велись уже позже, но для того, чтобы отношение ссылки к этой трагедии было яснее, я попытаюсь уже сейчас осветить этот вопрос.

    Состав ссыльных в Якутской области был довольно разношерстный во всех отношениях. Народники — мирные пропагандисты, участники «процессов 50 и 193», бунтари, народовольцы, пролетариатцы и случайные люди, сосланные административно лишь по подозрению в неблагонадежности. Были «старики», проведшие целые годы в Петропавловке, в Белгородском централе, на Каре; были поселенцы, которых за «дурное поведение» в прежнем месте ссылки постепенно передвигали на восток, пока они не очутились в Якутской области, была и молодежь, ссылаемая административно, менее мыкавшаяся по тюрьмам и сохранившая молодой, революционный задор. Были люди, измученные многолетними репрессиями, не мечтавшие уже о деятельности в будущем и ограничивавшие свои стремления лишь тем, чтобы с местью дожить свой срок ссылки. Были женатые, семейными условиями вынужденные тяжело работать, чтобы прокормить семью. Были, наконец, и опустившиеся.

    Не в осуждение я пишу эти строки. Больше тридцати лет прошло с тех пор, как я уехал из Якутской области, и ко всем явлениям, вызывавшим в оное время протесты с моей стороны, в настоящее время я отношусь более объективно.

    Самое страшное в Якутской области было то, что люди, отличавшиеся от обыкновенных обывателей своей действенной отзывчивостью, были обречены на бездействие. Не было идейной деятельности, дающей исход и разрешение накопившейся энергии. Не из любви к лингвистике занимался Пекарский в течение десятков лет собиранием материала для якутского словаря, а десятки ссыльных усиленно начали заниматься изучением Якутского края, как бы мы все ни пытались объяснить это идейными побуждениями. Не оттого Войноральской, а вслед за ним и кое-кто из менее выдающихся ссыльных занялся торговлей, а Ковалик строил глиняные печки, что питали особенное расположение к этого рода занятиям... Пустота жизни, невозможность вести ту работу, к которой влекло, заставляли зацепляться за жизнь тем, что оказывалось возможным, а уже после под это подгонялось идеологическое основание. Этим люди спасались от ужасов безделия, от ужасов жизни без внутреннего содержания. И многие именно этим спасали «живую душу», а многие, не найдя такой зацепки, запили.

    Но и материальные условия не оставались без влияния. Тюрьма снимала с человека заботу о куске хлеба, о крыше над головой. В ссылке эти вопросы заедали людей.

    Этот вопрос мало разработан, и я на нем остановлюсь.

    Ссыльным выдавалось пособие — 12 руб. в месяц и 22 рубля в год т. н. одежных денег. Не касаясь даже вопроса о дороговизне таких продуктов, как мука, сахар, не говоря уже об одежде, нетрудно догадаться, что на такие средства прожить немыслимо.

    Ссыльнопоселенцы, как уголовные, так и политические, по закону имели право на получение 15 десятин пахотной и сенокосной земли от того наслега, к которому они были причислены. Сверх этого ни на какую поддержку со стороны якутов они не в праве были рассчитывать. Разница между положением уголовных и политических состояла в том, что уголовные пользовались правом разъездов по всей области и благодаря этому могли найти себе заработок, в то время как политические были этого права лишены. Этим и объяснялось то, что политическим выдавалось денежное пособие, которого не получали уголовные. При таких условиях политическим, для того, чтобы прожить, приходилось заниматься земледелием, хотя бы они, как это иной раз бывало, не умели отличить пшеницы от ржи. Но для того, чтобы заниматься земледелием, кроме земли, нужен был инвентарь, орудия. Уголовные, решившие заняться земледелием или использовывавшие мнимое желание этим заняться для того, чтобы сорвать с якутов «отступное», вышли из этого положения по-своему. Они до такой степени довели свои вымогательства, что якутский губернатор Черняев вынужден был еще 16 января 1879 г. дать следующее предписание якутскому полицейскому управлению:

    «В подтверждение неоднократных частных моих распоряжений о том, — предписывает якутскому окружному полицейскому управлению 16 января 1879 г. якутский губернатор Черняев, — чтобы ссыльные всех категорий, живущие в якутах, не требовали бы от них безвозмездно пропитания, юрт, рабочего скота и земледельческих орудий, предписываю полицейскому управлению снова объявить всем якутам, через их старост, что нет закона, который обязывал бы общественников давать причисленным к их обществу ссыльным всех категорий какое бы то ни было вспомоществование. Но ежели бы якуты из человеколюбия пожелали помогать ссыльным в отношении их содержания, то это они могут делать, но не иначе, как давать ссыльным предметы довольствия натурой и то не свыше солдатского довольствия. Всем же вообще ссыльным, живущим между якутами, строжайше воспретить, чтобы они не смели требовать от якутов пропитания или какого бы то ни было вспомоществования, которые они обязаны добывать себе собственными трудами».

    «Гладко писано в бумаге»... Но уже непосредственный исполнитель этого губернаторского предписания, отдавая себе ясный отчет в «бумажности» этого предписания, собрав якутов на «муньяк» (сход) и прочитав предписание, заявил:

    — Слышали. Ну, смотрите... Если только услышу, что отказываетесь кормить по-прежнему — в бараний рог согну...

    Исправник, как лицо, непосредственно сталкивающееся и с ссыльными и с якутами, стремящийся к тому, чтобы никакие эксцессы не нарушали его исправницкого покоя и чтобы все было «шито-крыто», лучше губернатора знал условия. А эти условия были таковы:

    Паузки приходят в Якутск в начале июня. В это время года воспользоваться землей уже нет возможности, найти заработок во время полевых работ — тоже, так как на эти работы рабочие законтрактованы, или, выражаясь точнее, «закабалены» давно... И вот тут-то что было делать поселенцу, одному среди якутов, без крова над головой, без куска хлеба?.. Он или угрозами заставлял якутов себя кормить, или брал «отступное» за причитающуюся ему землю с тем, чтобы, истратив его, вновь требовать надела и вновь вымогать. На это «отступное» якуты охотно шли. В цитированной уже мною моей статье, напечатанной в «Новом Слове», я в свое время писал: «Кто видел якутский скот в начале весны, буквально валящийся с ног, выводимый из «хотонов» (хлевов) при поддержке людей, тот поймет, чем является для якута каждый клок земли, с которого можно получить лишнюю охапку сена для скота... И эту-то землю, за которую улус с улусом, наслег с наслегом ведет нередко тяжбы по целым десятилетиям, якуты должны беспрекословно уступить в размере 15 десятин всякому из незванных пришельцев. Первое пускаемое в ход средство избегнуть этого, это — дать известную сумму «отступного» и навсегда избавиться от ненавистного «хайлака» (поселенца). К этому средству прибегнуть заставляет якутов еще и то обстоятельство, что раз отведенный поселенцу участок в большинстве случаев в наслег уже не возвращается. На «освободившийся» надел тотчас же назначается другой ссыльный, а обычная отговорка — недостаток земли — уже не может быть выдвинута.

    Перейдем к политическим ссыльным.

    Первый компромисс, на который они вынуждены были идти, это — брать эту землю у якутов. Без этого они не только не могли прожить, но и выстроить юрту и жить самостоятельно, а не углом у якутов. Этот шаг влек за собою другие. Взятые у якутов покосы сдавались якутам же, они их косили, отдавая ссыльному в виде арендной платы половину скошенного сена. Только на средства, добытые продажей этого сена, ссыльный мог постепенно приобрести необходимый живой и мертвый инвентарь и тогда только заняться самостоятельно сельским хозяйством. Еще на Каре нами было получено письмо Цукермана, описывающего эти условия со скорбным юмором, постоянно повторяющим: «я даю якуту, т.-е. он мне дает». На Цукермана, покончившего в Якутской области самоубийством, удручающе действовали эти условия. Так же они действовали на многих других. Но большинство свыклось с ними и перестало замечать их уродливый характер.

    Добившись с таким трудом возможности жить, это большинство с головой погрузилось в хозяйство, привязалось к собственному углу и, искренно продолжая себя считать революционерами, фактически погрязло в обывательскую болотную тину.

    Протест 22 марта, если бы он не был, так сказать, локализован, мог бы разрушить с таким трудом достигнутый покой и относительный уют. И он не встретил сочувствия.

    Это несочувствие, у некоторых ссыльных переходившее во враждебность, конечно, обосновывалось соображениями принципиального характера, у весьма многих даже весьма искренно, у части действительно только этими соображениями, но несомненно, что описанные выше условия не остались без влияния на эти принципиальные отношения. Нельзя все же умолчать и о том, что сами участники якутского протеста давали обильный материал для такого принципиального осуждения. Далеко не все шли на такой протест, как вооруженное сопротивление, по убеждению. «Пика я понимаю, — приходилось мне неоднократно слышать от «стариков». — Он шел на вооруженное сопротивление с открытыми глазами. Знал, на что идет, не скрывал, на что идет, и настоял на своем. Но многие другие»... — и мои собеседники пожимали недоуменно плечами...

    Были такие, которые шли, будучи убеждены, что власти не решатся на решительные меры. Мне запомнился рассказ о том, как один из отправившихся на протест поставил в русскую печку приготовленную пищу, рассчитывая пообедать по возвращении домой... Другие шли из чувства солидарности или из опасения, чтобы их не заподозрили в трусости.

    Но самое главное обвинение состояло в том, что до событий 22 марта идейно обосновывалась необходимость протеста и вооруженного сопротивления, а после того, как разразилась кровавая катастрофа, поглотившая шесть человеческих жизней, идейная сторона протеста была затушевана, и говорилось только о жертвах.

    «Старики» выдвигали, ставя эти обвинения, моральную сторону, совершенно упуская из виду политическую.

    Я прибыл в Якутскую область с лишним два года после мартовских событий, но и тогда еще ссылка была расщеплена на две части, и лишь весьма немногие, главным образом, прибывшая уже после этих событий молодежь, относились сочувственно к мартовцам.

    /Каторга и Ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 45-46. № 8-9. Москва. 1928. С. 129-134./

    159) Ноткин, Яков Шепселевич; адм.-сс. (1889-1889), мещ. Виленской губ., студ. II к. Технологич. и-та, евр., холост, 23 г. Выслан в В. Сибирь на 5 лет по обвинению его, М. И. Сосновского и др. лиц «в государственном преступлении». Прибыл в область 25/II 1889 г. Так как, еще находясь в Иркутске, он согласился производить метеорологические наблюдения при почтовой ст. «Кень-Юрях» на северном склоне Верхоянск. хребта, то временно, до наступления удобного времени для отправки в этот пункт, был оставлен Якутске и 22/III 1889 г. был убит солдатами у дома Монастырева [Д. 54].

    /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 203./

    А. Израэльсон

                                       СКОРБНЫЕ СТРАНИЦЫ ЯКУТСКОЙ ССЫЛКИ

                                                 (Памяти погибших в Якутской области)

                                                                   80-е и 90-е годы

    29. Ноткин, Яков Савельевич, адм.-сс. (1889 г.). Сослан в Сибирь за «государственное преступление», убит солдатами во время т. н. «Якутской трагедии») в доме Монастырева, 22 марта 1889 г.

    /В якутской неволе. Из истории политической ссылки в Якутскую область. Сборник материалов и воспоминаний. Москва. 1927. С. 205./

    Вилюйцы, под этим собирательным именем известна группа политических ссыльных, членов различных революционных кружков и организаций, преимущественно народовольческого направления, впоследствии осужденных по Якутскому делу 22 марта 1889 и заключенных для отбывания наказания в вилюйской тюрьме, в которой некогда содержался Н. Г. Чернышевский. Приговоренные по различным политическим делам к административной ссылке в  отдаленнейшие округа Якутской области (Средне-Колымский и Верхоянский) на различные сроки (от 3-х до 10 лет), все эти политические ссыльные постепенно съехались в 1889 в г. Якутск, оттуда предназначались к дальнейшей отправке в Средне-Колымск и Верхоянск. Вступивший в это время в отправление обязанностей якутского губернатора Осташкин решил немедленно отправить прибывших ссыльных по месту назначения, применив при этом такие условия, которые грозили отправляемым опасностью для их здоровья и жизни. Никакие доводы со стороны ссыльных, считавших эти условия неприемлемыми, на администрацию не действовали, и Осташкин, настаивая на своем решении, прибег к помощи вооруженной силы. Произошло известное избиение политических 22 марта 1889; 6 человек было убито, а оставшиеся в живых были затем преданы военному суду по обвинению в вооруженном сопротивлении властям Трое из судившихся были повешены, остальные приговорены к каторжным работам на различные сроки. Вот имена жертв этой кровавой расправы: А. Л. Гаусман, Н. Л. Зотов, Л. М. Коган-Бернштейн (см. эти имена), повешены; О. Минор, М. Гоц, М. Орлов, М. Брагинский, М. Фундаминский (см. эти имена), А. Гуревич (род. в 1868; образование получил в московской гимназии и в заграничном политехникуме; был сослан административно на 5 лет; после амнистии 1905 возвратился в Россию; вторично арестован и выслан в Архангельскую губ. в 1906), М. Брамсон (род. в 1861; окончил курс спб. университета со степенью кандидата естественных наук; был сослан на 5 л.), М. Уфланд (студент-медик харьковского университета, сосланный на 7 л.), С. Ратин (студент-медик харьковского университета, сосланный на 6 л.), О. Эстрович (фармацевт, сослан па 4 г.), Вера Гассох-Гоц (по окончании гимназии, поступила на фельдшерские курсы в Спб., сослана на 5 л.), Полина Перли-Брагинская (училась в гимназии, сослана па 5 л.), А. Болотина (училась в московском училище живописи, сослана на 5 л.), Наталия Коган-Бернштейн (жена казненного, акушерка-фельдшерица, сослана па 5 л.). Поименованные лица были приговорены к бессрочной каторге, замененной всем (за исключением 4-х) каторжными работами на 20 и 15 л. К меньшим срокам каторжных работ были приговорены: К. Терешкович (род. в 1869, образование получил в московской гимназии, сослана на 6 л.) Л. Берман (учился в гимназии, сослан на 3 г.), Евгения Гуревич-Фрейфельд (выслана на 3 г.) и М. Эстрович (учился в гимназии, сослан на 5 л.). Роза Франк- Якубович (слушательница женск. медицинских курсов, выслана на 3 г.) и Анастасия Шехтер-Минор (см. это слово). Остальным каторга была заменена: С. Кангеру (студент Петровской академии, сосланный на 5 л.), Анне Зороастровой-Кангер (слушательница высших женских курсов в Спб.), Могату (студент технологического института) — ссылкой на поселение; Борису Гейману (учился в гимназии; молодой начинавший поэт. Г. по выходе из тюрьмы, совершенно расстроившей его здоровье, уехал в Париж, где вскоре умер) — заключением втюрьме на 4 года. Убиты в день 22 марта: Ноткин (студент технологического института, сосланный на 5 л.; вначале был ранен штыком, затем поражен пулею), Пик (сосланный на 10 л.), Муханов (студент-петровец, сосланный на 5 л.), Софья Гуревич-Пик (сосланная на 3 г.), Шур (студент университета, сосланный на 5 л., обладал заметным поэтическим дарованием). — О деле 22 марта 1889 и его участниках см.: Вл. Бурцев, «За сто лѣтъ» (Лондон, 1897); Л. Мельшин «Двѣ трагедіи» («Современныя Записки», 1906); Вилюец, «Якутская трагедія 22 марта 1889 г.» («Русская Мысль», 1906, № 2); О. Минор, «Якутская драма 22 марта 1889 г.» («Былое», 1906, № 9).

    /Большая Энциклопедиія. Словарь общедоступныхъ свѣдѣній по всѣм отраслямъ знанія. Подъ редакціей С. Н. Южакова. Т. XXI (Дополнительный). Аанрудъ – Менгеръ. С.-Петербургъ. 1908. С. 108./

    Хотя до революции на еврейском кладбище было похоронено много евреев, из дореволюционных могил сохранились немногие. В 1892 году умер купец 2-й гильдии Берко Гершевич Фурман. О его смерти было сообщение в газете «Якутские Областные Ведомости», причем было добавлено, что умер Фурман от пьянства. На еврейском кладбище сохранился чугунный памятник Фурману с трогательной надписью: «Разбилось сердце мое ...» В 1889 году на еврейском кладбище были похоронены убитые во время «Монастыревской трагедии» Г. Шур, С. Пик, Я. Ноткин и С. Гуревич и казненные народовольцы А. Гаусман и Л. Коган-Бернштейн. Их могилы сохранились и являются историческим памятником. Вдова Гаусмана установила на могиле мужа каменную плиту, но полиция ее уничтожила. Якутский краеведческий музей в свое время изготовил простые цементные надгробия и деревянный навес над могилами казненных народовольцев, но то и другое разрушается. Много лет шли разговоры об установке памятника на могилах народовольцев, но прошло уже более ста лет со дня их гибели и ничего не было сделано.

    В общей ограде с народовольцами похоронен 4-летний Саша Рехес, сын врачей, умерший в 1908 году.

    /Александр Гройсман.  Евреи в Якутии. Ч. I. Община. Якутск. 1995. С. 99./

    Виктор Гуревич

                                                НА ЛЕДЯНОМ КРАЮ ОЙКУМЕНЫ

    По законам Российской империи все подданные, любой национальности, были равны перед законом, и ссылка в Верхоянск или Среднеколымск именно евреев была очевидной несправедливостью. Губернатором Якутской области был тогда генерал Светлицкий – либерал, интеллигентный и порядочный человек. Он отрицательно относился к массовому переселению административно-ссыльных в Колымский край и даже делал представление правительству о трудностях этой операции. Естественно, многие ссыльные, особенно семейные, под разными предлогами старались задержаться в Якутске.

    Но в конце февраля 1899 года Светлицкого сменил и. д. губернатора, вице-губернатор Осташкин – типичный бюрократ, тупой и усердный, сторонник «ежовых рукавиц» (этот термин по отношению к Осташкину употребил один из бывших ссыльных еще в 1925 году, задолго до воцарения Николая Ивановича Ежова! – Прим. автора). Образование он получил… в красноярском училище для канцелярских служителей. Это был настоящий Молчалин. Между прочим, его родная сестра находилась в то время в административной ссылке в Западной Сибири.

    16 марта от Осташкина последовало строгое распоряжение: марш в Среднеколымск! Причем по новым правилам: отъезд – из тюремного замка (для чего ссыльных нужно было предварительно арестовать), партиями по 4 человека плюс 4 казака, через каждые семь дней, вес багажа уменьшить до 5 пудов. Была назначена и первая отправляемая партия: Сергей Пик, беременная Софья Гуревич, Резник с женой.

    Добровольно согласиться с таким решением после 7 месяцев путешествия по этапу Москва-Якутск было бы равносильно самоубийству, особенно для женщин. Стали приходить в голову даже такие фантастические проекты, как массовый побег через Берингов пролив с помощью кочевых чукчей (расстояние до пролива – «всего лишь» 2 500 верст)… Общее настроение было – все равно погибать!

    На собрании ссыльных обсуждались два варианта:

    – устроить за городом засаду и вооруженное нападение на первую отправляющуюся пару, даже покушение на Осташкина, отбить своих товарищей у казаков, вернуть их в город, затем организовать массовое бегство из ссылки; «старики», конечно, были против подобной фантастики;

    – оказать вооруженное или пассивное сопротивление непосредственно при отправке.

    Молодые идеалисты надеялись, что их действия будут не только актом самозащиты, но и серьезным революционным актом, сигналом для ослабленных революционных организаций России, который вызовет громкое эхо во всей Европе. При этом, находясь на ледяном краю Ойкумены, они прекрасно понимали, что рискуют не только годами каторги, но и самой жизнью…

    Сергей Пик, самый решительный и бескомпромиссный, настаивал на вооруженном сопротивлении. Зотов предлагал устранить Осташкина и брал решение этой задачи на себя. Самым уравновешенным оказался Альберт Гаусман. Он убедил и других пойти по мирному пути и для начала подать губернатору мотивированное коллективное заявление с протестом против отправки на север. Ссыльные поляки, участвовавшие в обсуждении, поддержать протест отказались: по их мнению, прежде всего, нужно бороться против угнетения Польши, все остальное менее важно.

    19 марта к Осташкину был направлен делегатом Моисей Гоц. Однако разговаривать с ним не стали. Тогда «протестанты» решили: чтобы избежать обвинения в сговоре, каждый должен написать заявление только от своего имени. К 10 часам утра 21 марта 25 ссыльных стояли во дворе полицейского правления с листками бумаги в руках. Полицмейстер с большой неохотой заявления принял и обещал дать на них ответ 22 марта на квартире студента-технолога Якова Ноткина., которую тот снимал в доме мещанина Монастырева.

    Библиотека в квартире Ноткина на Большой улице была чем-то вроде клуба, в котором собирались ссыльные. В эти дни здесь обсуждали не только самый животрепещущий вопрос – ехать или не ехать. Нашли время и для того, чтобы принять проект адреса французскому народу по поводу столетия Великой Французской Революции. Позже этот проект попал в руки полиции, и ей пришлось разбирать дело «О вредных сношениях с иностранным государством»…

    Между тем солдатам гарнизона, по слухам, выдали боевые патроны. Солдат поили водкой, просвещали беседами о «внутреннем враге». Некоторые ссыльные тоже вооружились. Вот выдержка из следственного дела: «21 марта в лавке Захарова ссыльными были куплены 4 револьвера и 100 патронов». Револьверы были системы Лефоше, стрелявшие на 10-15 шагов, но один (у Пика) – Смит и Вессон.

    Ночь с 21 на 22 марта протестанты (31 человек) провели на квартире Ноткина. 22 марта в библиотеку явился полицмейстер Сукачев и вместо обещанного ответа на протесты велел назначенной партии отправляться в далекий путь. Ссыльные отказались. 23 марта в библиотеку явился полицейский надзиратель Олесов и пригласил всех в полицию. – Ах, вы не идете, – воскликнул он и вылетел пулей, а через 10-15 минут в дом явилась конвойная команда во главе с поручиком Карамзиным.

    Переговоры с Карамзиным ведет Коган-Бернштейн, просит снять конвой, чтобы отправиться в полицию, ведь мы не арестованы, – говорит он. Женщины просят: – Дайте одеться! Олесов – свое: – Не идете? Отдает солдатам команду стрелять. Те бросаются на людей с прикладами и штыками. Грянули выстрелы. По другой версии, первым выстрелил Сергей Пик, сидящий на диванчике в углу комнаты. Тут же он рухнул с размозженным черепом: солдатская пуля попала ему в глаз. Зотов, вскочив на диван, стреляет в Карамзина. Одна пуля прострелила пальто и оцарапала ногу, другая ударилась в пуговицу и контузила поручика. Карамзин стреляет в Зотова, но промахнулся. Солдаты выскочили во двор и стреляют оттуда.

    Солдаты уносят Карамзина на руках, невеста Сергея Пика Софья Гуревич (на четвертом месяце беременности), обезумевшая от горя, бежит за ними с револьвером, неумело нажимая собачку. Унтер-офицер Ризов (еврей, сын здешнего уголовного ссыльного) делает полный оборот назад и насквозь протыкает Софью штыком [* Майнов И. И. (Саратовец). На закате народовольчества (памяти В. Я. Яковлева-Богучарского) / Былое. – 1922. – № 18, стр. 78-123. Майнов говорит с чужих слов, так как сам он на месте событий не присутствовал (отбывал в это время ссылку в Вилюйске). О. С. Минор, напротив, утверждает (не называя фамилий), что некий фельдфебель сочувствовал ссыльным, заливался слезами и даже отпаивал раненых водой.]. Она свалилась с громким воплем, сводящим других с ума, но умерла не сразу; скончалась через полчаса в больнице, требуя яд, чтобы избавиться от мучений.

                                         Софья (Фрума) Гуревич и Сергей (Соломон) Пик

    Карамзин, опущенный солдатами на снег, поднялся сам, принял командование на себя, расставил солдат, начавших обстрел дома с двух сторон. Стала сбегаться публика из города, в том числе Папий Подбельский. Солдаты пропустили его через свою цепь. Приехал Осташкин. Гаусман – к нему, требует врача. Зотов с крыльца из пистолета Пика дважды стреляет в Осташкина, тот бежит вдоль шеренги солдат. Пуля попала в пуговицу его шинели, и он невредим. Солдаты снова открывают залповый огонь.

    Ссыльные решили сдаться. На кухонное крыльцо выбегает с белым платком Муханов, кричит: – Сдаемся! – но тут же убит наповал. За ним выбегает Ноткин, затем Шур, их постигает та же участь. Залпы продолжаются.

    Итог. Убиты Софья Гуревич и Сергей Пик. Тяжело ранены Лев Коган-Бернштейн, Осип Минор. Легко ранены Матвей Фундаминский (в живот), Осип Эстрович, Михаил Орлов. При второй перестрелке убиты Петр Муханов, Герш Шур, Яков Ноткин, Папий Подбельский; тяжело ранены Моисей Гоц (в грудь навылет) и Николай Зотов. Легко ранен поручик Карамзин, контужен вице-губернатор Осташкин, оцарапаны пулями из револьверишек, купленных по дешевке, несколько солдат. Нечаянно убит «своими» во время залпа полицейский надзиратель Хлебников.

    Раненые пробыли в больнице, где им залечивали раны, шесть недель. Врач Гусев относился к ним хорошо, Наталья Осиповна Коган-Бернштейн делала перевязки. Ее муж лежал без движения: пулей были перебиты управляющие нервы ног.

    А в Якутске начинались белые ночи…

    /Заметки по еврейской истории. № 9 (132). Сентябрь. Ганновер. 2010./

                                                                             *

                                                          СЛАВА ТЕРРОРИСТАМ

    321 Могилы политических ссыльных С. Гуревича, Я.Ноткина, Г. Шура и С. Пик, ставших жертвами «Монастырской трагедии» 22 марта 1889 года. Памятник истории. Еврейское кладбище. Постановление Правительства РС(Я) № 270 от 12.05.2005.

    322 Дом мещанина К. Монастырева, где 22 марта 1889 г. произошла кровавая расправа над политическими ссыльными (восстановлен по обмерным чертежам) памятник истории пр. Ленина, 5/2. [До 1953 г. стоял на месте своей первоначальной постройки, на проспекте им. В. И. Ленина недалеко от Русского театра им. А. С. Пушкина, теперь стоит на территории Якутского республиканского объединенного музея истории и культуры народов Севера им. Ем. Ярославского.] Постановление Правительства РС(Я) № 270 от 12.05.2005.

   Зёма Чарвяк,

   Койданава

                                                     МОНАСТЫРЕВСКАЯ ТРАГЕДИЯ

                                        (К 75-летию со дня вооруженного сопротивления)

    После раскрытия полицией подготовлявшегося в 1887 г. покушения на императора Александра III в России резко усилились правительственная реакция, репрессии и преследования революционеров. Ухудшился и режим в ссылке. Политические ссыльные Якутской области сочувствовали это особенно после того, как в феврале 1889 г. в управление областью вступил вице-губернатор Осташкин, известный своей ненавистью к революционерам.

    К тому времени в Якутске скопилось более 30 ссыльных, в большинстве народовольцев, преимущественно молодежи в возрасте 20-30 лет, предназначенных к ссылке в северные округа — Верхоянский и Колымский. Тогда обычным местом сборищ ссыльных служил дом Монастырева [* Ныне на его месте стоит русский драмтеатр, а дом Монастырева как историко-революционный памятник перенесен во двор краеведческого музея им. Ем, Ярославского.]. В нем жили двое ссыльных, а одну комнату занимала библиотека, в которой хранилась и запретная литература.

    Осташкин, задавшись целью подтянуть ссыльных и зная, что в любых действиях он встретит полную поддержку министерства внутренних дел, свой поход против них начал с обыска в библиотеке ссыльных, произведенного 27 февраля (11 марта н. ст.), во время которого полиция изъяла несколько нелегально отпечатанных книг и брошюр. 16 (28) марта Осташкин установил для ссыльных, отправляемых на север, новые, крайне стеснительные правила, которые резко отягчали их положение во время тяжелого пути, длившегося до Колымы в среднем два месяца, а нередко и дольше.

    Эти жесткие правила возмутили и взволновали ссыльных, тем более, что среди них были и женщины с маленькими детьми. Согласиться с новым диким полицейским произволом никто не хотел. Чтобы договориться о совместных согласованных действиях, 18 (30) марта в доме Монастырева собралось более 30 человек, которым предстояла ссылка на север. После длительных споров решили попытаться добиться отмены установленных Осташкиным новых правил. Утром следующего дня для переговоров с ним отправился М. Гоц, но его миссия кончилась неудачей. Вице-губернатор не только не пошел на какие-либо уступки, но едва Гоц вернулся к своим товарищам, нетерпеливо ожидавшим его в доме Монаетырева, как вскоре же туда явился полицмейстер Сухачев с большим отрядом полицейских. Он должен был воспретить сборища ссыльных, библиотеку закрыть и все книги изъять, но встретил решительный отпор и уехал ни с чем.

    21 марта (2 апреля) уже все ссыльные ходили в областное правление с заявлениями, настаивая на отмене осташкинских правил, но вице-губернатор уклонился от встречи с ними. Сухачев, приняв заявления, попросил собраться назавтра в доме Монастырева, где обещал объявить резолюцию Осташкина. А последний распорядился всех протестантов заключить в тюрьму и немедленно начать следствие о произведенных ими «беспорядках». 22 марта (3 апреля) 1889 г. в дом Монастырева, где собрались 32 человека, сперва приехал полицейский надзиратель Олесов, предложивший ссыльным отправиться в полицейское управление, но все они с возмущением отказались покинуть здание. Олесов удалился, а уже через полчаса прибыл Сухачев, начальник воинской команды Важев и подпоручик Карамзин с 30 солдатами. Все они ворвались в дом. Сухачев и Карамзин в грубой ферме повторили распоряжение о явке в полицию, но их никто не стал и слушать. Тогда полицмейстер приказал солдатам хватать ссыльных по одному-два человека и выводить из дома.

    Солдаты, взяв ружья наперевес, теснят ссыльных к стенам, пытаются вытаскивать их, и, встретив неожиданно сопротивление, пускают в ход приклады, затем штыки. Появляются раненые, слышатся крики и стоны. Вдруг со стороны ссыльных раздались два револьверных выстрела, нанесших легкие раны Карамзину и одному из солдат. Нападающие, получив отпор, покидают здание, солдаты делают по нему несколько залпов, а Сухачев спешит с докладом к вице-губернатору и вскоре возвращается вместе с ним.

    При виде организатора и вдохновителя кровавой расправы у некоторых «монастыревцев» возникает мысль о мести. Один за другим стреляют Я. Ноткин. затем Н. Зотов, но Осташкин почти не пострадал, отделавшись легкой контузией и испугом. Вслед за тем десятки залпов изрешетили дом Монастырева. Сраженные пулями пали замертво Г. Пик. Я. Ноткин, П. Муханов, Г. Шур и во дворе был убит П. Подбельский. Ввиду бесцельности дальнейшего сопротивления «монастыревцы» сдались. Пять человек оказались мертвыми, девять получили пулевые и штыковые раны (из них одна женщина, ставшая шестой жертвой, С. Гуревич, вскоре умерла), их увезли в больницу, остальных отправили в тюрьму.

    Осташкин, исказив подлинный ход событий и их подоплеку, доносил высшим властям, что «вооруженное сопротивление ссыльных 22 марта полиции и войскам было только началом задуманного ими упорного сопротивления правительству» и что «заговор (?!) госуд. ссыльных должно считать общим их заговором». Правительство решило жестоко расправиться с «монастыревцами». На докладе о событии 22 марта появилась резолюция самого Александра III: «Необходимо примерно наказать и надеюсь, что подобные безобразия более не повторятся».

    6-13 (18-25) июня 1889 г. в Якутске состоялся процесс «монастыревцев». Судила их военно-следственная комиссия, присланная из Иркутска. И следствие и суд она провела с явным пристрастием, считаясь лишь со свидетельскими, в большинстве явно ложными показаниями полицейских и запуганных своим начальством солдат и почти не выслушивая обвиняемых. Комиссия признала подсудимых виновными «в вооруженном сопротивлении исполнению распоряжений начальства по предварительному между собою соглашению», покушении на убийство Осташкина, убийстве солдата Хлебникова, нанесении ран подпоручику Карамзину и солдату Горловскому. Суд приговорил троих обвиняемых, признанных им главными зачинщиками вооруженного сопротивления ссыльных — Н. Зотова, А. Гаусмана и Л. Коган-Бернштейна, к смертной казни через повешание, 14 человек — к бессрочной каторге, 5 человек—к каторжным работам на 15 лет, 4 человека — на 10 лет и двух — к ссылке в отдаленные места области.

    При конфирмации приговора Иркутский генерал-губернатор смертную казнь для троих утвердил, а остальным несколько снизил сроки каторжных работ. Трех «монастыревцев» казнили в 4 часа утра 7 (19) августа 1889 г. во дворе Якутской тюрьмы

    Весть о зверской расправе царизма с большой группой якутских ссыльных революционеров, в результате которой безвременно погибли девять человек, двадцать человек приговорены к каторжным работам на разные сроки и четверо к тюремному заключению или ссылке, быстро разнеслась по всей стране, вызвав волну негодования и резкие протесты политических ссыльных Сибири и севера России. На это событие отозвались подпольные организации, а также передовая общественность России и многих западноевропейских государств. В Петербурге, Москве, Одессе, Костроме, Лондоне, Женеве, Нью-Йорке появились брошюры, листовки и номера газет с откликами на «монастыревскую трагедию».

    Демократическая часть общества, социалисты многих государств возмущались кровавой политикой русского царизма и выражали сочувствие его жертвам.

    Естественно, трагическое событие 22 марта вызвало много разговоров и среди населения Якутской области. Изданная нелегально в Петербурге брошюра «Кровавая история в Якутске» сообщала: «В Якутской же области возмущены даже якуты, не говоря о всех слоях русского общества». Это и понятно, так как трудящиеся якуты всегда жили в большой дружбе с политссыльными, которые бескорыстно учили грамоте их детей, лечили больных, своим примером приучали к земледелию, защищали бедноту от притеснений тойонов, разоблачали в печати тяжелую жизнь населения, их бесчеловечную эксплуатацию богачами и произвол чиновников.

    М. Кротов

    /Календарь знаменательных и памятных дат ЯАССР на 1964 год. Якутск. 1964. С. 38-41./

    Кротов Модест Алексеевич, 1899 г. р., урож. г. Якутска, русский; Гр. СССР, ответственный секретарь экспертного совещания при СНК ЯАССР. Проживал: в г. Якутске. Арестован 16.09.38 НКВД ЯАССР по ст.ст. 58-2, 58-7, 58-11 УК РСФСР. Приговором Верховного суда ЯАССР от 07.06.39  осужден к 20 г. л/с. Определением Верховного суда РСФСР от 08.04.40 приговор отменен, дело возвращено на доследование. Постановлением НКВД ЯАССР от 24.09.40 дело прекращено по реабилитирующим основаниям. Дело №2527-р.

    /Книга Памяти. Книга – мемориал о реабилитированных жертвах политических репрессий 1920 - 1950-х годов. Т. 2. Якутск. 2005. С. 169./

                                                                     Кровь за кровь

    После недолгих переговоров начался штурм усадьбы. Солдаты выбили калитку. В ответ из дома раздались два выстрела, затем стрельба стала беспорядочной как с той, так и с другой стороны. Были ранены офицер Карамзин и рядовой Горловской. Солдаты перестали церемониться, стали колоть ссыльных штыками, бить прикладами. На какое-то время выстрелы прекратились.

    Полицмейстер успел съездить к Осташкину, отрапортовать и привести его к месту разыгравшейся драмы. Едва приехал губернатор, из дома выбежал Николай Зотов и дважды в упор пальнул в него из револьвера. Осташкин был контужен: одна пуля пробила плащ и сюртук, запутавшись в подкладе, вторая угодила в пуговицу.

    После на дом посыпался град выстрелов. Были убиты политссыльные Гирш Шур, Яков Ноткин, Петр Муханов. Шальной пулей был убит Палий Подбельский, который оказался на месте происшествия случайно — прибежал на звуки выстрелов. Ранили Гоца и Зотова.

    После криков «Сдаемся!» стрельба продолжалась еще некоторое время. После солдаты вошли в дом. Оставшихся в живых увели в тюремный замок, раненых отправили в больницу, мертвых — в анатомический покой.

    Были пострадавшие со стороны представителей власти: легко ранен рядовой Плакин и тяжело — городовой Хлебников (по показаниям некоторых, его случайно подстрелили сами солдаты, когда он стоял в дверях дома)....

    Татьяна Кротова,

    Петр Конкин

    В статье использованы материалы Модеста Кротова

    /Якутск вечерний. Якутск. 14 октября 2011. С. 16./

    «МОНАСТЫРЕВСКАЯ ТРАГЕДИЯ» — кровавая трагедия, разыгравшаяся в Якутске, в доме якута Монастырева 22 марта 1889 г.

    Вице-губернатор Осташкин, исполнявший обязанности губернатора, установил драконовские правила препровождения ссыльных народовольцев в Верхоянский и Колымский округа. Первыми эти правила должны были испытать ссыльные, которым начало этапа из Якутска было назначено на 22 марта, а их было свыше 30 чел., в т. ч. более 10 женщин и детей. При этом вес багажа, который каждому из них разрешалось брать на два месяца пути, ограничился пятью пудами.

    Отменялась выдача казенного пособия на два месяца вперед. Ссыльные сочли, что подчинение этому нелепому приказу «равносильно добровольному самоубийству» и 19 марта послали к вице-губернатору уполномоченного с требованием отменить жестокие правила, но тот был непреклонен. Тогда 21 марта ссыльные заявили об отказе выехать на север. Осташкин это оценил как «антиправительственное выступление», приказал ссыльных до отправки заключить в тюрьму. Утром 22 марта к дому Монастырева, в котором помещалась библиотека политических ссыльных и происходили их сборы вице-губернатор отправил полицейского надзирателя с требованием всем протестующим явиться в полицейское управление. Ссыльные ответили отказом. Тогда Осташкин на их усмирение снарядил полицмейстера и 30 солдат воинской команды с двумя офицерами. Началась схватка. Пошли в ход приклады и штыки. Прогремели выстрелы. Появились раненые с обеих сторон. Прибывший Осташкин был встречен пулей. По дому солдаты выпустили до 750 пуль. Погибло 6 и было ранено 10 ссыльных. Оставшихся в живых «монастыревцев» предали военному суду.

    Суд, 21 мая прибывший из Иркутска, произвел спешное следствие. Затем 6-13 июня провел свои заседания, не допустив даже защитников и вынес жестокий приговор: трое (Н. Л. Зотов, А. Л. Гаусман, Л. М. Коган-Бернштейн) были приговорены к смертной казни через повешение, 14 чел. к ссылке на каторжные работы без срока, 5 чел. — на 15 лет, 4 чел. — на 10 лет и 2 чел. к ссылке в отдаленнейшие места Якутской области. Командующий войсками Иркутского военного округа генерал-майор Веревкин утвердил смертные приговоры, несколько изменив только наказания остальным.

    7 августа во дворе тюрьмы состоялась казнь. С Н. Зотовым прощалась невеста, с Л. Коганом-Бернштейном — жена и маленький сын, с А. Гаусманом — жена и пятилетняя дочка. Л. Когана-Бернштейна, тяжелораненого, к виселице поднесли на кровати и повесили с постели — случай, не известный в истории казней.

    Весть о дикой расправе над ссыльными и ужасной бойне облетела Россию, сообщения о ней появились в европейских и американских газетах. Прогрессивная общественность мира выступила с резким протестом против произвола и дикости царских властей, заклеймила их позором.

    Лит.: Кротов М. Два вооруженных протеста якутских политических ссыльных. Якутск, 1974.

    /Энциклопедия Якутии. Т. 1. Главный редактор Ф. Г. Сафронов, доктор исторических наук, профессор, Заслуженный деятель науки РСФСР и Якутской АССР. Москва. 2000. С. 181./

                                                                           1889

    22 марта в Якутске разыгралась кровавая, так называемая в литературе «монастыревская трагедия» (название произошло от фамилии владельца дома Монастырева, где собрались тогда ссыльные). Поводом этого события послужил отказ ссыльных выполнить распоряжение вице-губернатора Осташкина об отправке их в Верхоянский и Колымский округа. Тогда произошло вооруженное столкновение. В результате 6 ссыльных были убиты, имелись и раненые. Военно-полевой суд приговорил троих — Л. М. Коган-Бернштейна, Н. Л. Зотова и А. Л. Гаусмана к смертной казни через повешение, 23 других подсудимых были приговорены к каторжным работам на разные сроки и 2 к ссылке в отдаленнейшие места Якутской области.

    /Якутия. Хроника. Факты. События. 1632-1917 гг. Сост. А. А. Калашников. Якутск. 2000. С. 241./.