ЎЎЎ 7-2. Галерыта Рака-Ашмяна. Якуцкі летуценьнік Вольга Пашкевіч. Т. 7. Ч. 2. Литература народов Якутии и проблема национального менталитета. Койданава. "Кальвіна". 2019.

                                                                          Глава 3.

                             МЕНТАЛЬНЫЕ ФАКТОРЫ В ПОЭТИКЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

                                               НАРОДНЫХ ПИСАТЕЛЕЙ ЯКУТИИ

    Многие литературоведы, рассматривая вопрос о содержании, предмете поэтики, считают одним из основных ее направлений - изучение поэтики национальных литератур. Одна из задач нашего исследования состоит в том, чтобы выяснить, как в поэтике художественных произведений проявилось национальное видение мира. Еще В. Г. Белинский был убежден, что писатель может как бы и не заботиться о соблюдении своей национальности: она всегда при нем. «Печатью национальности отмечено в конце концов всякое произведение, начиная с языка, и уж если не в языке, то во множестве других признаков сказывается национальная принадлежность писателя», - справедливо полагает Д. М. Урнов /162,171/.

    Национальное видение мира накладывает отпечаток, в первую очередь, на наш взгляд, на стиль повествования. Современная этническая и кросс-культурная психология делает следующие выводы о стилях общения. В процессе вербальной социализации, по мнению ученых, усваиваются основные модели этнических «картин мира», ценности и представления, на основе которых формируются культурная и полоролевая идентичности ребенка. Среди вариантов вербальных коммуникативных стилей различают, например, инструментальный стиль, который ориентирован на говорящего и цель коммуникации, и аффективный, ориентированный на служащего и на процесс коммуникации.

    Сравнивая вербальные коммуникативные стили, принятые в США и Японии, Р. Окабе охарактеризовал инструментальный стиль общения в США как «избирательный взгляд на мир, а аффективно-интуитивный стиль японского общения он определил как «приспосабливающийся». Это разделение своими корнями уходит в философию взаимодействия человека с миром, присутствующую в ценностях каждой культуры.

    «Избирательный» взгляд на мир означает, что люди могут изменять свою окружающую среду и управлять ею в своих целях, и говорящий, таким образом, строит свое сообщение с целью убедить собеседника или изменить сами отношения.

    «Приспосабливающийся» взгляд на мир означает, что люди, скорее, должны приспособить себя к среде, чем изменять и эксплуатировать ее, поэтому говорящий стремится приспособить себя к чувствам своих слушателей, а те, в свою очередь, - более точно понять чувства говорящего, чтобы как можно меньше искажать данную им реальность, внося в нес свои поправки и тем самым изменяя ее.

    Американцы, например, настойчиво пытаются убедить своих слушателей, не интересуясь, «принимает» ли собеседник его самого как личность. Но японцы и корейцы очень чувствительны к этому и склонны свернусь разговор, если чувствуют, что собеседник не может «принять» отношение говорящего, его способ мышления или чувствования в целом. Это же характерно для многих народов Крайнего Севера и Сибири.

    Стиль вербального взаимодействия отражает глубокие морально-философские основы культуры, ее специфическую «картину мира» и служит ее усвоению детьми в процессе первичной социализации.

    Этнопсихолог Н. М. Лебедева советует помнить, что «стиль - это гораздо больше, чем знание языка, ибо он переносится и в другие языки, которыми овладевает человек. Стиль во многом отражает этническую картину мира и этнический стереотип поведения и именно он усваивается ребенком в ранние годы его жизни и составляет неотъемлемую черту присущего ему способа взаимодействия с окружающим миром и другими людьми» /77,159/.

    Следовательно, мы можем полагать, что стиль вербального взаимодействия проявляется и в национально-стилевых традициях фольклора и в художественных произведениях, независимо даже от того, написаны они на родном или неродном языке. Так, исследователь литератур малочисленных народов Севера и Дальнего Востока В. В. Огрызко заметил о эвенском писателе Платоне Ламутском, который после себя оставил рукопись на якутском языке: «Безусловно, очень важно понять, почему Ламутский на склоне лет обратился к якутскому языку. Но куда важней осознать - на каком бы языке Ламутский ни творил, он по своему мироощущению всегда оставался эвеном» /111, 386/.

    Такую особенность повествовательной традиции, как неторопливость изложения, привлечение богатого этнографического материала в северной прозе отмечают многие исследователи. Так, Г. Ломидзе пишет о романе Софрона Данилова «Бьется сердце», что автор не взвинчивает темп повествования, не рассекает душу человека на се составные части, чтобы затем столкнуть их. Софрон Данилов спокоен, уравновешен» /81, 31/. Эту же особенность, но другого романа якутского писателя «Красавица Амга», заметил В. Дементьев: «... мне кажется, автор задумывал в неспешной форме (по Г. Ломидзе, в «уравновешенной») развернуть панораму народной жизни...» /45, 109/.

    Г. Ломидзе и В. Дементьев рассматривают творчество С. Данилова, хотя и разные его произведения, но можно предположить, что такова авторская особенность изложения, но данную особенность находит и Колпаков А. у Болота Боотура. Его роман «Весенние заморозки» он называет неторопливым рассказом о семье Сергечана /58, 126/, а писатель Анатолий Алексин считает манеру другого якутского писателя Эрилика Эристина «сдержанной, суровой» /2, 170/.

    Неторопливость повествования мы обнаруживаем и в романе А. Кривошапкина «Берег судьбы». Он подробно описывает многие обычаи ламутов: обряд медвежьей охоты, камлания шамана, обработку оленьих шкур, поверья, обряд при рождении ребенка и другие. Но также несуетливо ведет себя и главный герой романа Нэге. Это подтверждает, например, эпизод, когда Корпикай приказывает ему послать маленького сына пастухом к Нээдэми. Нэге решительно отвечает: «Пока я жив, собственным сыном буду распоряжаться сам». И медленно выходит из илуму и направляется к нартам. Разозленный непослушанием работника, которого считал до сих пор своей собственностью, Корпикай хотел схватить его, но за Нэге заступился вооруженный винчестером его друг Тумээ. После инцидента Нэге также с достоинством, не спеша, стряхивает снег с одежды и уезжает к себе.

    Возможно, стиль общения проявляется и в так называемой устной манере повествования, влияние которой на поэтику младописьменных литератур, по мнению В. Т. Петрова /122/, не получило научного освещения.

    Об устной манере повествования в творчестве Болота Боотура говорит А. Колпаков /58/, в произведениях Н. Лугинова эту черту отмечает В. Бондаренко /11/, в романе С. Курилова «Ханидо и Халерха» - В. Окорокова. В романе юкагирского писателя В. Окорокова находит, что «в первой книге автор близок к повествователю-сказителю...» /117, 113/.

    Некоторые авторы статей о творчестве писателей, представителей литератур народов Севера, в начале семидесятых - восьмидесятых годов устную манеру повествования считали не особенностью, а скорее недостатком, как и то, что художественная структура произведений еще не оторвалась от фольклорных истоков. И данный подход был обусловлен определенными обстоятельствами, так как в то время о такой философской категории, как национальный менталитет, не было даже упоминания ни в энциклопедии, ни в словарях. В наши дни стали известны иные точки зрения. Например, исследователь «национальных образов мира» Георгий Гачев после знакомства с книгой эвенкийской писательницы Галины Кэптукэ «Имеющая свое имя, Джелтула-река», увидел в простых предложениях, которыми написана повесть, и «простодушие души, незамутненность ума сложно-хитрыми отношениями... первичный демократизм и равенство прямо в стиле: одноуровне встречаются и сополагаются предложения, как люди-охотники и их семьи и роды, где каждый за себя постоять может и нет сложнонадстроечного социума» /29, 57-58/.

    Как было сказано выше, национальное видение мира широко проявляется в языке. По логике вещей легче всего говорить о менталитете, владея языком народа. Но, как отмечает исследователь творчества А. Кривошапкина Н. Н. Тобуроков, если сложить все национальные образы того или иного народа в определенную систему, мы сможем получить представление о национальном мировосприятии. «А это достаточно, во всяком случае, для постижения основных черт творчества, и иноязычному читателю по переводам» /158, 35/. Поэтому мы решились на данное исследование. Изучение изобразительных средств прозы писателей Севера дает возможность для познания этнопсихологии, мироощущения самих северных народностей. Некоторые исследователи, говоря о национальном менталитете, берут иногда какой-нибудь один из образов и начинают его интерпретировать. Например, у якутов есть культ коня. Но закономерно появляется проблема: «А как же быть с киргизами, казахами? А цыгане?» Вспомним, к примеру, Лойко Зобара, героя рассказа Максима Горького «Макар Чудра». Следовательно, изучение должно вестись в комплексе, в нахождении системы признаков того или другого народа.

    В этой главе сделана попытка обозреть в творчестве народных писателей Якутии некоторые образно-изобразительные средства, проследить то, какие объекты природы, быта, окружающей среды, насколько часто и в каком контексте используются для создания художественных образов, сопоставить выявленные нами черты национального менталитета, описанные в первой и второй главах работы, и проявление их в поэтике.

    Начнем с небесных тел.

    СОЛНЦЕ. Как уже было сказано в первой главе нашей работы, у некоторых народов Севера оно адекватно Богу. Так, всеми исследователями юкагиров оно признано высшим из божеств, почитаемых ими. Как перед божеством преклоняется перед ним и поэт Улуро Адо:

        Мать-Земля -

        божество,

        камни гор -

        божество...

        ... и еще богатство,

        что превыше всего -

        светлоокое,

        в небе плывущее

        Солнце!

        О великое Солнце,

        богов божество! /115, 18/.

    Солнце в произведениях писателей-северян ассоциируется с Октябрьской революцией, общественными явлениями, с положительными переменами в судьбе жителей Севера. По словам Н. Мординова, земля озарится «светом солнечной правды» /98, 96/, у него же доставит счастье «солнце свободы, равенства и братства» /98, 236/. Аналогичное сравнение находим и у чукотского писателя Юрия Рытхэу /135, 343/, у Ивана Гоголева /35, 170/. Жизнь и деятельность В. И. Ленина у Н. Мординова равносильны свету и теплу, а смерть В. И. Ленина - навсегда померкнувшему солнцу /98, 467/.

    Прежняя царская власть воспринимается жителями Севера непоколебимой и прочной, потому что она дана государю от бога, поэтому величают его «солнцем-государем» /35, 65/ или «Солнечным Владыкой» /135, 11/.

    Образ солнца в значении удачи обнаруживаем у Далана /39, 739, 310/. У Софрона Данилова «солнце удачи» все чаще светит хамначитам кумаланам /41, 35/, а бывший богач Аргылов надеется, что солнце его еще взойдет /41, 178/. Сияющее и закатное солнце олицетворяют светлый мир страны Джабын /39, 390/, с восходящим солнцем знаний сравнивает строительство школы в Уянди Болот Боотур /8, 201/. Далан уподобляет солнцу человеческую жизнь: «Арчикан судорожно глотнул воздух, застонал:

    - О, почернело мое солнце, силы угасли...» /37, 329/.

    Сравнение с рассветом и закатом солнышка дало возможность С. Данилову передать впечатление, которое произвел приезд журналистки Сахаи к жителям аласа Кытыя /42, 406/. «Солнышко», «солнышко мое», «светлое солнышко мое» называют своих любимых герои его книг /42, 185; 41, 171, 297/. Употребление выражения «будь солнцем» в смысле не отказать в помощи, сжалиться, проявить сочувствие встречается произведениях, в частности, у Болота Боотура: «Старик запыхался, кричать больше сил не хватало, только хрипел: «Будь солнцем...» /8, 79/. С солнцем сравниваются и другие явления. Например, чайник блестит как солнце /8, 26/, как солнце светят песни /33, 383/, помыслы светлые, как солнце /35, 47/, улыбка, осветившая лицо, напоминает проглянувшее среди туч солнце /35,143/, у одного из героев Болота Боотура возникает вопрос, не является ли керосиновая лампа, оторванным от солнца куском? /8, 225/.

    Также для передачи внутреннего состояния героев авторы используют аналогию с солнечным лучом. Улыбка у Тэмнэро напоминает блеснувший сквозь разорванную тучу солнечный луч /135, 107/. Иван Гоголев сравнивает со светлым лучом души особо почитаемых среди якутов старух /35, 155/. У Далана солнечному зайчику «блеснувшему на серебряном кружке девичьей шапки», уподобляется короткое человеческое счастье /39, 143/. Якутию называют страной незаходящего солнца. Близость к природе, значение солнца в жизни человека нашло отражение в следующих строчках Ивана Гоголева:

        Все люди - дети солнца...

        И я свечусь, как солнце.

        Не потому ль мечтания

        так солнечны, так ярки

        и солнечны желания

        и песнопения эти! /148, 78/.

    Несмотря на часто встречающееся в произведениях описание ВЕСНЫ, ЛЕТА, ОСЕНИ, для сравнения они используются редко. У Николая Мординова весна, одолевающая зиму, схожа с революцией, побеждающей одряхлевшую жизнь, поэтому Бобров называет главного героя романа «Весенняя пора» Никитку Ляглярина «человеком весны», то есть человеком, которому предстоит жить при новой власти /98, 149/. Лето и осень ассоциируются у писателя с периодами человеческой жизни и противопоставляются как молодость и старость: «Нет, не понимает он, бедняга, что ушло его знойное лето и наступила слякотная осень» /98, 116/.

    Далан пишет о племенах Уранхаев-Саха, как о «жухлой листве, развеянной осенним ветром» /39, 150/.

    Наступлением весны, как предвестницы перемен в Арылахской школе, заканчивается роман С. Данилова «Бьется сердце». Образ якутской весны использует писатель для передачи душевного состояния влюбленной Надежды Пестряковой: «С утра метет, а в обед травка зеленеет...» /41, 487/.

    Напротив, такие объекты образности, как ЗИМА, ХОЛОД, СНЕГ, ЛЕД, ТУМАН используются очень широко и в разных значениях. Например, зима как прожитые годы: «придавили снега прожитых зим» /98,161/; «недаром, знать, на его плечи падал снег шестидесяти пяти зим...» /97, 65/; «...много снегов назад расстались мы с Бакамдой...» /37, 51/. Иван Гоголев сравнивает с первым снегом и снежной белизной волосы /33, 13, 222/, муку крупчатку /33, 219/, оленей /35, 259/. На снежные комья похожи куропатки /97, 204, 210/, дни катятся как снежные комья /135, 9/, «... снегом осыпаются опилки» /98, 315/. В текстах есть сравнения со снежной лавиной /39, 410/, со снежной горой /35, 7/, снежной глыбой /35, 224/, снежным комом /41, 436/.

    В «Весенних заморозках» Болота Боотура читаем: «Как отец их разбился насмерть, остались Ивачаан со старухой Эяндей на голом снегу» /8, 150/. Выражение «остаться на голом снегу», на наш взгляд, точно передает национальную ментальность, потому что оно не только сообщает, что люди ничего не имеют, но и находятся в суровых климатических условиях, в которых невозможно выжить без жилища, без очага. В русском языке есть схожие по смыслу пословицы «остался гол, как сокол» или «у него ни кола, ни двора», но ими характеризуют бедного человека. Выражение «на голом снегу» свидетельствует не только о материальном неблагополучии героев, но и передает ощущение холода и безысходности. Интересно, что американский исследователь Боас обнаружил, что в эскимосском языке нет слова «снег». «Снег, лежащий на земле, называется «апут», а снег, составляющий сугроб, - «кимуксук»; падающий снег - «кана», а снег, уносимый ветром - «пиксирпок» /129, 47/.

    Образ тумана несколько раз использует Далан для описания Туматов. Племена Туматов надвигаются как туманы /37, 68/, многочисленные как утренние туманы и могучие «как клубящиеся над землей туманы» /37, 18, 117/. Как о блуждающем в густом тумане говорится о политссыльном, чьи убеждения не глубоки /35, 223/. О себе, как о пребывающем в тумане, говорит Лось, герой романа «Сказание о Джэнкире» С. Данилова. Платон Лось пытается понять, что превращает людей в цивилизованных дикарей, губящих природу и в конечном итоге себя. «...Сам в тумане» - сообщает он Мэндэ о своем душевном беспокойстве /42, 473/. Туманной завесой заволакивает глаза плачущему Томмоту /41, 33/. Здесь уместно заметить, что образ тумана удачно используется и русскоязычными авторами Якутии. Например, в повести «Туман» Ивана Ласкова он выступает в нескольких значениях: как явление природы, под туманом подразумевается обман, состояние после принятия алкоголя и как годы застоя.

    Холод и мороз, пробежавшие по телу, у многих авторов передают состояние испуга и страха /35, 39; 39, 79; 42, 490, 529/. С куском льда сравнивается сердце жестоких, равнодушных людей /35, 139, 246; 41, 287/. «Ледяносердным» называет Сахая Мэндэ Кэремясова /42, 477/. Прилагательное «ледяной» характеризует взгляд /98, 141/, спокойствие /98, 185/, глаза /8, 40/, невозмутимость /33, 303/. Ледяные сосульки ассоциируются у Юрия Рытхэу с «острыми, колючими взглядами» /135, 71/. Болот Боотур сравнивает с ними клыки кабарги /8, 19/. У Николая Мординова словно сосульки звенят ключи на поясе у завхоза /98, 328/. Сравнение со льдинкой по цвету наблюдаем у Ивана Гоголева: «Платье голубое-голубое, как льдинка!» /33, 411/.

    Исследователь литератур народов Якутии Н. З. Копырин подметил, что современным северянам, пользующимся достижениями науки и техники, стало легче переносить суровые климатические условия края и потому в произведениях писателей Севера встречается не только отрицательное отношение к зиме и морозу, но и положительное. В частности, анализируя творчество П. Ламутского, он говорит: «Вот поэтому П. Ламутский пишет, что холод не плох сам по себе, в холоде думы крепчают, холод никого не задерживает...» /63, 35/. Схожего мнения о зиме придерживался и народный писатель Якутии Николай Мординов. Рассказывая о истории создания повести «Беда», он отмечал, что в его понимании «...зима вовсе не сопряжена с жестокими муками для человека и со смертью природы. Зима - это пора подготовки к ликующей весне и благодатному лету...» /97, 318-319/.

    В анализируемых нами произведениях также используются для создания образов СВЕТ и ТЬМА, ДЕНЬ и НОЧЬ, РАССВЕТ и БЕЛЫЙ ЦВЕТ. Слово «свет» употребляется как в прямом значении, например: «Горе жить непонятому, неоцененному. Это едва ли не то же, что целую жизнь в подвале просидеть без света» /41, 76/, так и в переносном: свет как просвещение, как новая жизнь /98, 95, 330, 342, 489; 35, 119, 271/. В этом же смысле использует это слово и Юрий Рытхэу /135, 112, 285/. Также со светом олицетворяется герой, несущий радость, надежду людям. У Николая Мординова в «Весенней поре» «светлым лучом» названа Майыс /98, 80/, у Болота Боотура Нюркучан говорит о Николае: «...Коля мой большой друг, свет он для меня...» /8, 247/, для Соунды «светлое окошечко» - Кыча /41, 76/. У некоторых героев в глазах «внутренний свет» /135, 229/, «таинственный свет» /35, 115/. У людей, испытывающих радость, «просветленные лица» /98, 188/, глаза светлеют /37, 24/, сам светлеет /8, 178/. Софрон Данилов использует глагол «светлеть» и явление «рассвета» для передачи мыслительного процесса: «И тут, словно бледный рассвет, мысль, зародившаяся у Томмота, стала все больше светлеть» /41, 91/. Заря употребляется Ю. Рытхэу в значении новой жизни /135, 347, 373/.

    Тьма, темнота ассоциируются с безграмотностью /98, 323; 8,267-268/, с сомнениями /33, 337/, с непониманием происходящего /135, 56/, а также в значении лжи, обмана /35, 116; 39, 384/. Далан использует ДЕНЬ и НОЧЬ для описания Среднего мира, который «днем светлый, ночью - черный!» /37, 289/.

    Хотелось бы немного подробнее остановиться на создании образа БЕЛОГО ЦВЕТА. Н. С. Сивцева, анализируя сборник А. Михайлова «Снег» /1971/, отмечает особую роль эпитета «белый» в якутском фольклоре: «...эпитет «белый» («үрүҥ») - постоянен, он созвучен по содержанию русскому «красный», выражающему высшую степень красоты и чистоты...» /146, 137/. Действительно в строке «... для тебя сегодня город бел» не просто констатируется факт того, что действие происходит в заснеженном городе, но и передается ощущение праздника, волнения, город радуется за влюбленных и дарит возможность лирическому герою способность почувствовать себя «сильнее и всемогущее», потому что он любит. Эпитет «белый» передает национальное мировосприятие. Мы уже отмечали, что белые олени почитались эвенами, как священные, священными являются для народа саха белые стерхи и белые лебеди. Белый шаман в восприятии якутского народа несет добро. Якутские красавицы в белых нарядах. О дочери Тыгына Далан пишет: «Всегда в белых одеждах» /37, 215/. В Среднем мире идет борьба между Белым духом и Черным злом. «Белый дух - это свет» /39, 159/. Отсюда делать белое черным - значит вводить в заблуждение /8, 149/. Не случайно, бабушка Чары, героини романа С. Данилова «Сказание о Джэнкире», так быстро проникается симпатией к знакомому внучки Максиму Белову. Старая Намылга уверена, что у юноши светлая и чистая душа, потому что «зовут-то его так приятно: Максим Белов. Белый цвет - цвет добра и счастья» /42, 311/.

    То, что белый цвет символ непорочности и в национальном восприятии башкиров подтверждает эпизод из произведения «Деревенские адвокаты» Мустая Карима. Незаслуженно обвиняемая в измене, солдатка Сагида, обращаясь к мужу, говорит:

    «Побойся греха. Я перед тобой чистого чище, белого белей» /56, 189/.

    Из природных космических объектов кроме упомянутого выше солнца, используются в образотворчестве НЕБО, ЛУНА, ЗВЕЗДЫ, ОБЛАКА, БУРЯ, ВЕТЕР (ПУРГА), РАДУГА, СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ. Характер, как облачное небо /98, 118/, тойон «помрачнел, как небо в непогоду» /35, 27/, судьба высокая, как звездное небо /42, 510/, голос чистый как голубое небо /135, 246/.

    Говоря о космологических представлениях северных народов, отмечали веру в то, что душа после смерти отлетает в небо, и отсюда существовавший ранее наземный способ захоронения. Отражения данных верований находим в следующих отрывках. Далан пишет о врагах, что они исчезли - «то ли сквозь землю провалились, то ли испарили в небо» /37, 140/. У Болота Боотура в «Весенних заморозках» словами «будто в небо унесся - и следа нет», характеризуются белые, забиравшие у мирного населения оленей.

    С луной сравнивается «луноликая любимая дочь Тыгына» /39, 28/, к луне иногда прибегают в просьбе о помощи: «...Будь мне солнцем и луной!» /35, 224/.

    Мужчина для любящей женщины подобен месяцу /8, 92/, безжалостный человек схож с морозным месяцем /41, 265/, светящийся месяц воспринимается как нечто постоянное на земле /35, 383/.

    «Выпавший снег сверкает бесчисленными звездочками» /98, 321/, солнце, пробивающееся сквозь облака, «точно серебряная звезда во лбу оленя» /8, 5/, взгляд горит, как звезда Чолбон /35, 213/, красноватые караси по цвету схожи с утренней звездой, а по форме с полной луной /35, 14/.

    Распространение революционного террора, гражданская война сравниваются с бурей, с бураном /41, 313/, с ураганом /135, 282/.

    Человеческие мысли передаются через образ ветра: они «вертятся в голове, как поземка» /8, 87/ и подобны вихрю /39, 75/, «куролесят, как мартовский ветер» /34, 462/ и врываются в душу бурей /42, 511/.

    Иван Гоголев, повествуя в романе «Последнее камлание» о шаманах, объясняет их способности, возможности и характер влиянием ветров, которые их оберегают /33, 263/.

    Если Иван Гоголев сравнивает с пургой быстрых оленей /35, 259/, то Юрий Рытхэу использует это явление для передачи психологического состояния героев, в частности, тревожности. Коммерсант Тренев лихорадочно соображает, как ему себя вести в создавшейся ситуации, потому что «все смешалось, словно в пургу» /135, 122/. На душе у Безрукова во время выступления тревожно, «словно перед пургой» /135, 281/.

    Широко представлен в сравнениях ветер в разные времена года. Русская песня звучит, «будто весенний ветер» /98, 97/, слабый голос схож с легким дуновением ветра /135, 307/. Далан использует для создания картины невеселого настроения последствия действий осеннего ветра: «Как осенний ветер срывает листья и цветы, так и приезд вольных боотуров прогнал прочь веселье и радость...» /37, 231/.

    Пальцы любимых рук скользят ветерком /42, 345/, и словно ветерок шелестят воробьиные крылышки /97, 66/.

    С белым облаком сравнивается Бык зимы /37, 284/, с темным - медведь /35, 255/, с черным - черное зло, поднимающееся из преисподней /39, 159/.

    Юрий Рытхэу описывает красоту северного сияния, уподобляя его радужному столбу, а с раздробленной радугой схоже свечение на стенах подземелья вечной мерзлоты /135, 190, 302/. С призрачной радугой сравнивает сын Тыгына, Марга, славу «завоеванную отцом с помощью острого клинка» /39, 414/.

    Для менталитета северных народов характерно почитание стихии воды. Образы, связанные с водой, от моря до росы, используются широко.

    Писателями найдены удачные сравнения с рекой, ее течением, ледоходом. Плавное течение прекрасной Талбы схоже со звучанием песни /98, 96/, небо - с лоном спокойной вечерней реки /33, 121/; движения танцующей девушки похожи на течение реки /42, 63/, чистая и бурная любовь - на таежную речку весной /33, 42/, а приход - на паводок, прорывающий плотину /41, 77/, время - на течение реки, закованной в ледяной панцирь /42, 258/. Разнообразно применяется и явление ледохода. С ним сравниваются по мощи многочисленные племена Туматов /37, 18/, облака /97, 17/. Грохот ледохода напоминает рукоплескание людей /39, 23/, рыдания женщины /135, 237/. Софрон Данилов видит сходство жизни и прекрасной Лены. Каждый момент жизни неповторим, как и места, по которым она течет. На протяжении всех трех тысяч верст «нет ни единого места, где можно было бы узнать - вот это прежняя Лена - а это новая» /41, 79/.

    С журчаньем ручья сопоставляется звучание голоса. Например героиня романа С. Данилова «Сказание о Джэнкире» нашептывает «воркующим ручейком», красивую якутскую речь другой героини романа, Сахаи, автор уподобляет ручью, бегущему по камушкам. Никита Ляглярин /98/ восхищенно наблюдает за Анчик, «чистый, грудной голос» которой тоже журчит, как ручей. Полноводный ручей напоминает Тэмнэро дружелюбный русский говор /135, 189/.

    Крайне редко попадаются в анализируемых текстах сравнения озером, хотя описание самих озер встречается часто.

    Если Конырин Н. З., исследуя своеобразие изобразительных средств в поэзии народов Севера, делает вывод, что образы, связанные с морем, волной, росой, встречаются редко /63, 37/, то в рассматриваемых нами произведениях мы видим противоположную картину. Естественно было бы предположить участие МОРЯ в образотворчестве Ю. Рытхэу, так как и события романа «Конец вечной мерзлоты» происходят на берегу Анадырского лимана. Действительно, одному из героев романа Каширину бедная юрта Тэмнэро напоминает своей пустотой «море перед приходом тяжелого ледового покрова» /135, 107/. Чукотский король Армагиргин, не дождавшись покровительства русского царя, приходит к выводу: « - Народы как острова в море - они никогда не сходятся...» /135, 180/. Однако и якутские писатели Николай Мординов и Иван Гоголев тоже используют образ моря. Лунное сияние разливается морем /35, 179/, море - это народ /35, 271/, жизнь забурлила как море /33, 406/ озеро как море чернеет /33, 261/, Бог - великое море /33, 393/.

    У Николая Мординова снег тихо шумит, как море /97, 139/. Можно привести следующие примеры метонимии: «Берег... зарябил морем фуражек и платков» (о провожающих) /98, 402/, волны зеленого моря (о луче Киэлимэ) /98, 60/. Тайга - белоснежное море /97, 203/. В повести «Беда» автор применяет отрицательное сравнение, находя общие черты между, казалось бы, совершенно непохожими объектами, как море и тайга: они грозны и неумолимы во время бури и «великодушны и нежны, когда утихнут и успокоятся!» /97, 198/. Слово волна часто употребляется в переносном смысле: волны жизни /8, 118/, сугробы-волны /37, 13, 313; 8, 288/, волны травы /98, 131; 37, 98; 39, 57/, волна ужаса /41, 46/, волны безбрежной тайги /42,151/, волны волос /42, 172; 35, 60/.

    Николай Мординов с пылающими волнами сравнивает утреннее зарево /97, 175/ и с морской волной народную силу /98, 71/, приступ боли накатывает, как речная волна /97, 45/. Волной ходит пушистая шерсть, когда торговец дует на шкурку вдоль ости, чтобы проверить ее качество /135, 146/. Копырин Н. З. объясняет частое появление таких слов-понятий, обозначающих явления природы, как «море» и «волна», редко встречающихся в фольклорных образах, влиянием русской литературы. «Ведь начиная от Пушкина, - пишет он, - эти образы создают поэтический лейтмотив свободолюбия в русской литературе» /62, 145/.

    Для национальной образности характерны следующие сравнения, используемые для описания быстро происходящих событий: работа кипит, как вода в котле /37, 212/, жизнь взбаламучена, «будто вода в ведре» /39, 341/ или свет ходит ходуном, «как вода в турсуке» /41, 5/. Интересно сопоставить следующие выражения: о жадности Аргылова С. Данилов говорит, что он «не прольет на песок и капли влаги» /41, 74/ - русский вариант «и зимой снега не выпросишь» (или о крепости дружбы Далан пишет, что «между ними теперь и вода не просочится» /39, 151/ - русский вариант «и водой не разольешь»).

    Гора, скала, камень - символы прочности, огромного размера. Приведем примеры прямого сравнения: сопоставление по прочности «тверже талбинских гор» /98, 468/, после удара Бочоох «недвижим, точно скала» /33, 333/, Суонда, несмотря на толчок Кычи, «стоит как глыба» /41, 112/. По размеру: зверь напоминает «взметнувшуюся каменную глыбу» /37, 27/, царь кажется одному из героев «земным богом - ростом с тот утес» /35, 258/, мужчина исполинского роста возвышается над всеми «будто холм» /39, 284/, богач Урэкин «толстый, большой горой возвышается среди щуплых дох» /8, 141/. Если в приведенных выше примерах, в основном, со свойствами камня сравниваются люди, то С. Данилов применяет качества камня для описания разных явлений: земля крепка, как камень /41, 280/, мысли ворочаются в мозгу, как валун в бункере /42, 444/, слова у героев «каменные глыбы» /42, 359/ и «гладкие, как обкатанная галька» /42, 370/.

    Известно, что в Якутии большие запасы каменного угля. В романе «Сказание о Джэнкире» роль эпитетов выполняют прилагательные угольный и антрацитовый. Например, угольно-черные глаза, антрацитово блестящие миндалины «врага», «антрацитовая грива» (о прическе Мэндэ) /42, 373, 463, 493/. Николай Мординов описывает окраску лисы: «Самая ценная - черная как уголь» /97, 180/, у героини Ю. Рытхэу в глазах поблескивают угольки /135, 18/, а куски угля, которые Тэмнэро насыпает в забое, блестят и кажутся ему грудой драгоценных камней /135, 189/.

    Кстати, сравнения с драгоценными камнями встречаются в следующих случаях: брызги, капли воды напоминают хрустальные /98, 57/ и драгоценные камни /37, 242/. Трава у Далана как «изумрудное полотно» /37, 38/, у С. Данилова «изумрудный ковер» /42, 412/, у Николая Мординова снег отсвечивает «изумрудным цветом». Агатовые глаза у теленка /42, 204/ и чубуку /33, 201/.

    Иван Гоголев использует образ горы и камешка в отрицательном сравнении: «Бог - величавая каменная гора, а человек - ничтожный камушек» /33, 394/, и в другом случае скорбь передается посредством параллелизма: «Я - черный камень, что сорвался с горы-крутояра. Горемыка, что оборотился в получеловека-полуабаасы» /33, 264/.

    Быт, занятие, уклад жизни северного человека - активные компоненты образотворчества.

    Главным занятием народа саха в прежние времена было скотоводство и коневодство. Заготовка кормов, в частности, сена имела большое значение, что отразилось и на используемых авторами изобразительных средствах. Часты сравнения с копной сена и со стогом. В «Весенней поре» Николай Мординов с громадным стогом сена сравнивает дом богачей Веселых, жилье бедняков Лягляриных схоже с копной. В одном из эпизодов читаем: «Великую радость, посетившую в этот вечер избушку-копну, скрыли от избы-стога» /98, 33/. В данном примере эпитеты «стог» и «копна» выражены существительными и характеризуют жилье Веселых и Лягляриных не только по размеру, но и по достатку. Сравнение с копной дает возможность полнее представить совершившееся действие: «Федор, как сноп, повалился к его ногам» /98, 293/, «Схватившись за сердце, она, как сноп, рухнула на пол» /35, 35/, «схватив его в охапку, вышвырнул, как сноп» /41, 350-351/.

    Национальная специфика проявилась и в большом количестве эпитетов, характеризующих явления по цвету, напоминающие цвет молока: голубовато-молочный цвет луны /41, 336/, молочно-белая ночь /42, 128/ и русский «весь молочно-белый» /41, 321/, молочно-белые: круговерть и пелена /135, 124, 365/, наряды девушек /39, 15/. Мы отмечали, что молочные продукты были основными в рационе народа саха, отсюда вполне естественное появление таких сравнений, как мягкого человека с творогом /37, 35/, мысли бродят в голове, как кумыс в чороне /41, 618/. Николай Мординов передает состояние героев через следующие сравнения: «словно только что пил прохладные сливки» /98, 469/, воздух в грудь вливается, «словно кумыс» /98, 321/, небо подрумянилось, как «пенка на молоке» /98, 321/. Схожи сравнения с мерзлым молоком у Николая Мординова и Ивана Гоголева. У Н. Мординова на старца, держащего за пазухой кружок мерзлого молока, похож краешек озера /98, 170/, а у И. Гоголева родная елань по форме, как деревянная тарелка с замороженным молоком /35, 44/.

    Из предметов быта часто встречаются куль или мешок: человек напоминает куль муки (куль сырого песка) /97, 23, 142/, падает как куль, опрокинутый куль, затиснут как куль /41, 93, 319, 417/, куль с картошкой /42, 276/. В романе «Бьется сердце» С. Данилова завуч Пестряков говорит: «...Прошла пора, когда нас всех чохом покрывали одним мешком...» /41, 477/. У русских есть аналогичное высказывание «чесать нсех под одну 1ребенку», имеющее значение «судить обо всех одинаково». Разнообразны сравнения с мешком и у Далана: «медведь, как большой черный мешок», ночь «набрасывает на землю «меховой мешок» /37, 154, 207/, Тыгын обозвал Маргу «мешком» /39, 102/.

    В суровых климатических условиях большое значение имеет теплое жилье, что находит отражение в следующих примерах: обширные аласы к концу страды похожи на прибранный дом /39, 320/, зимний лес - уютное жилище /97, 194/, «мир стал для него родной юртой» /98, 306/.

    При помощи образных сравнений произведения северной прозы передают не только особенности быта, но и характерные черты психологии жителей Севера. Например, особенности национального менталитета даны, когда описывается восприятие героями чего-то незнакомого раньше. Для того, чтобы понять смысл или значение увиденного, они отталкиваются от уже знакомого. Интересно в этом отношении сопоставить знакомство героев с русским алфавитом в романе Болота Боотура «Весенние заморозки» и в произведении «Конец вечной мерзлоты» Юрия Рытхэу. Сергечану буквы напоминают жилье - тордох. А герою романа Ю. Рытхэу Теневилю - «то ярангу, то русский дом, лесенку, положенную набок» /135, 133/. Сам процесс обучения кажется Никитке Ляглярину труднее, чем «вести за повод упрямого быка вдоль борозды» /98/.

    Традиционные занятия народа саха - охота, рыболовство, скотоводство, иногда оленеводство - находят отражение в следующих сравнениях. В творчестве Н. Мординова: штаны из телячьей кожи оттопырились, будто верша /98, 124/, Якутск расположен подковой /98, 398/, грудь вздымается и опускается, точно кузнечные мехи /98, 499/, сухарик с крупную дробину /97, 175/. У Болота Боотура седло-гора /8, 288/, у С. Данилова: держать как в капкане /41, 271/, о большевиках Аргылов говорит, что придет черед и «согнем их, как полозья нарт» /41, 40/.

    Также в образотворчестве используются одежда и национальная обувь: караси крупные - с рукавицу /37, 285/, «обсыпанные снегом ветви, точно руки в рваных рукавицах» /98, 321/, впадина похожа на узорчатый нагрудник /8, 46/. Если в русском языке есть выражение «не видеть дальше своего носа», то у Далана борогонские богатеи не видят «ничего далее носка своего торбаса» /37, 262/.

    Из орудий труда в сравнениях встречаются коса, нож, топор, мутовка, хлыст, пила, наперсток. Некоторые прямые сравнения схожи у разных авторов. Например, у Далана в романе «Тыгын Дархан»: «Отныне наши с ним дороги разойдутся, как зубья вил» /39, 375/ и у Ивана Гоголева в «Месте шамана» Сата Байбал говорит Рысьему Глазу: «Отныне наши пути-дороги расходятся и не сойдутся никогда, как не сходятся зубья вил» /33, 44/.

    Из названий благородных металлов чаще других употребляются в эпитетах золото и серебро. Золотые речи /8, 162/ «И было оно не красным, а золотым - предвещало погожие дни» (о солнце) /8, 319/, золоточешуйчатая рыба /35, 14/ и златочешуйчатые косяки /42, 43/, золотая удача /37, 98/, золотая душа /42, 77/, золотой человек /42, 138/, золотая уха /135, 231/. Образование - золотой клад /35, 121/. Золото употребляется как обращение: «Золотко, ну, пожалуйста, возьми...» /8, 116/, «Ну, что ты так трусишь, золотко мое?» /39, 64/. Серебро использует Николай Мординов при описании реки, называя ее серебряной лентой, серебряной ширью, серебряным простором /98, 7, 421, 523/, у Далана река «заиграла, как расплавленное серебро...» /37, 7-8/. Рыбы отливают серебром /98, 57, 285; 135, 160/. Серебряный голос у шаманки Дыгый /98, 414/, горлышко, подобное серебряному колокольчику (о птичке зорянке) /97, 280/, серебряной трелью жаворонка звучит хомус /35, 206/. Прилагательное «серебряное» часто употребляется в переносном смысле: серебряные волосы /37, 224/, серебристая лунная дорога /33, 203/, серебряная коса /98, 134/. Николай Мординов и в романе «Весенняя пора», и в повести «Беда» взлетевших птиц сравнивает с серебряными опилками /98, 103; 97, 57/.

    Из других металлов упоминается медь /98, 62; 37, 262; 42, 374/, из минералов - слюда /35, 260; 42,186/.

    Рыбы тоже используются для создания образов, но не часто (в этом отношении наши наблюдения совпадают с выводами Н. З. Копырина о поэзии народов Якутии) /63/. Сравнение с задыхающейся рыбой (с вытащенной на берег рыбой) передает состояние боли /35, 208/, изумления /37, 196/, усталости /42, 150/, вины /42, 483/. Национальную окраску имеют следующие примеры: «Разнежись налимьей печенкой» /35, 115/, «тойон - мягкий, как налимья печенка» /33, 280/, «Пожалей сирот своего отца, смягчись, как печень налимья!» /39, 173/. Известно, что блюдо из налимьей печени макса является особым лакомством у северных народов. Якутские озера славятся большими и жирными карасями, поэтому не случайно использование данной породы рыбы для характеристики литературных героев: «Народ отборный, как крупные караси в неводьбе» /41, 12/, «А ну-ка, Айдарчик, покажи-ка этому карасю, как надо пить!» /42, 155/. Охотник, ставший зависимым от богача, похож на карася, попавшего в сети /41, 163/. У Далана доспехи напоминают карасиную чешую /37, 269/. Из других пород рыб упоминаются гольян /39, 292/, стерлядь /33, 96/, ленок /41, 478/, щука /98, 413; 37, 53/. Словосочетания «рыбья кровь» /41, 287/, «рыбья душа» /135, 61/ относятся к трусливым, нерешительным людям.

    Разнообразно и широко в образотворчестве представлены паук, мухи, клещ, саранча, пчелы, осы, шмели, мошкара, светлячки, кузнечик. Чаще остальных встречаются комары, что отражает влияние окружающей природы. Еще В. Л. Серошевский писал о комарах, по-якутски - «бырдах», что «их здесь такие массы, особенно в малонаселенных болотистых местах, что с ними приходится считаться и людям, и животным» /145, 107/. С комариным писком (гудением) схож человеческий голос /39, 103; 41, 607; 42, 343/. «Нынче убить человека, что комара прихлопнуть» - говорит один из героев Софрона Данилова /41, 74/. Юрий Рытхэу сравнивает с комарьем летом налетевших торгашей, а шум аплодисментов, незнакомый коренным жителям Севера, напоминает им звук, когда бьют невесть откуда взявшихся комаров» /135, 148, 303/.

    В исследуемых нами текстах интересны сравнения с бабочкой. У Николая Мординова с нею схожи речка и отблески огня /97, 219/. Далан передает через полет бабочки движение убегающей девушки /39, 26/, Иван Гоголев с помощью данного образа описывает игру на хомусе: «Хобороос поднесла хомус к губам, мягко коснулась длинным гибким пальцем тоненького язычка - он встрепенулся, подобно бабочке...» /35, 206/. Сравнение с бабочкой помогает Софрону Данилову передать состояние героини романа «Сказание о Джэнкире» Чаары. Радостная, она вспархивает «белой бабочкой», в случае затруднения превращается из беспечной бабочки в печальную девушку, а после тревожного сна мечется, как «бабочка в сачке» /42, 53, 339, 417/. Необходимо упомянуть о встречающихся в текстах сравнениях с червями, змеями, лягушкой и ящерицей.

    В общей массе используемых для создания образов объектов природы, быта, окружающей среды большая доля приходится на растительный и животный мир: деревья, травы, птицы, животные - дикие и домашние. Исследователь национальных образов мира Г. Гачев пришел к выводу, что животный или растительный символизм является важным аспектом в различении национальных миросозерцании. Согласно его наблюдениям, священными животными для кочевых народов являются конь и верблюд. В России, Польше, Германии превалирует растительная символика. «В Англии и Франции равномерны животная и растительная символика: собака, волк, лиса, птицы, сады» /28, 19/.

    Картину, аналогичную Англии и Франции, мы видим и в национальном мировосприятии северных народов. Наряду со священными животными, почитаются и священные деревья. К примеру, в якутском героическом эпосе олонхо особое внимание уделено дереву Аал Кудук (Луук или Лууп) Мас. В. Санги в «Ложном гоне» передает историю происхождения рода Койвошунов от лиственницы. Но наряду с деревьями, животными, почитаемы и птицы. Например, у народа саха таковыми являются стерхи.

    Если анализировать по частоте употребления, то чаще используются для образотворчества деревья, реже травы, цветы, ягоды, еще менее грибы. Сравнения с овощами, фруктами, т.е. с тем, что на Север было завезено из теплых краев, находим только у Н. Мординова: чистый снег пахнет как только что разрезанная спелая дыня /97, 139/. К сравнению с ягодами писатели прибегают, когда необходимо передать цвет изображаемого: «красней брусники» /41, 401/, щеки «брусничным соком налились» /8, 73/, «вся порозовев, как земляника» /39, 34/, полосы на небе розовеют, «наливаясь густым голубичным соком», «черные, как мокрая смородина, глаза» /33, 15, 99/, «мушка и прицел из красной меди напоминают спелую землянику» /98, 45/.

    Из деревьев для создания образа лиственницу используют Николай Мординов и Далан. В частности, Н. Мординов обращается к лиственнице, описывая старых, но физически сильных и крепких людей /98, 58, 116, 298/. Далан в некоторых случаях, чтобы подчеркнуть высоту человека /39, 32/, силу рук борцов, сравнивает их с корнями вековых лиственниц /39, 21/ и, с другой стороны, старый человек схож с лиственничным пнем /37, 127/, пень напоминает Ньырбачаан приспособление для обработки кожи - кожемялку - талкы /39, 237/. Интересны отрицательные сравнения, в которых сопоставляются разные породы деревьев и люди, уподобляемые им: «Словно молодая стройная лиственница среди чахлого кустарника, стояла Анчик между батрачек» /98, 277/, «...под руку с русским белогвардейцем шла якутская красавица - прежняя Анчик - березонька, а теперь Анна Ивановна Судова, непреклонная, холодная, будто царственная ель» /98, 411/ или эпитеты: «Я - обгорелое дерево с обломанной макушкой, а она - едва распустившаяся березка...» /35, 225/.

    С шишками схожи берестяные урасы /39, 43-44/, бегающая детвора /42, 32/, маленькие птицы /98, 516/. Кожа на лице старого человека напоминает кору /97, 60/, бересту /37, 192/, медведь пестрый как береста /37, 27/. Мощный человек, как комель дерева /39, 22/, настырный подобен ели, которую волокут за комель /33, 257; 41, 164/. Кривые, высохшие пальцы - сучки /98, 157; 35, 39, 50/, растопыренные пальцы - корявые корни /98, 157/, скрюченный и сухой человек получил прозвище Мутук, что значит «сучок» /35, 72/. Черты характера людей напоминают срез на дереве или трещину. Например, в произведении Далана Тонг Биисы прямодушные, «как срез дерева», в романе И. Гоголева люди тойона «простодушны и прямые, как трещина в сухом, несуковатом дереве» /35, 212/. Национальную ментальность передают следующие выражения в романах С. Данилова: «народу набилось - шишке упасть некуда» /42, 233/ или «людей с ружьями - как деревьев в лесу» (для сравнения в русском языке «Камню упасть негде», «ступить негде», «повернуться нельзя»). Или у Ивана Гоголева в «Черном стерхе» такое высказывание: «... Ты на три сучка выше всех сидящих здесь» /35, 126/ (в русском языке «на голову выше всех»). Грустная, печальная девушка схожа с зеленой веточкой, вынесенной на мороз /41, 536/ или цветком, погибающим в весенние или осенние заморозки /37, 205, 290/.

    Волосы напоминают заиндевелые клочья травы /35, 25/, болотную осоку /41, 348/, ягель /98, 318/.

    Возможно потому, что растительность тундры по сравнению с тайгой не настолько разнообразна и многочисленна, но в произведении Ю. Рытхэу «Конец вечной мерзлоты» растения для образотворчества применяются редко. Например, рассказывая о том, как Теневиль переносил на бумагу неизвестные ему буквы русского алфавита, писатель передает процесс следующим сравнением: Теневиль изображает буквы «не только точно, но и красиво, чтобы они стояли как деревца на границе тундры и лесов» /135, 133/.

    В романе юкагирского писателя С. Курилова «Ханидо и Халсрха» особое место занимает образ цветка. Через отношение к цветам писатель показывает ментальные черты представителей разных народов: якутов, чукчей, русских и юкагиров, ламутов. Героиня произведения Пайиэткэ, на чью долю выпало немало страданий, считает, что «как человек к цветку относится, такой он и сам». Имея в виду свою собственную судьбу, она сравнивает жизнь женщины с цветком. «Якут увидит первый цветок - хвать его сразу и давай нюхать, кряхтеть от счастья. А потом изомнет пальцами, выкинет». Точно также обошелся с девушкой - сиротой Потонча, бросив ее, исковеркав судьбу. «Чукча раздавит цветок. В красоте чукчи ничего не понимают»,- говорит Пайпэткэ, подразумевая Мельгайвача. Ламуты, по ее мнению, красоту понимают, а русские жадные к красоте и потому делают глупости, нарвав цветы охапками, они суют их в воду. А юкагиры «жуют цветы. Как олени».

    Вообще, если обратиться к цветам, то цветок может рассказать об обычаях народа, его культуре. Так, в Японии многие события в личной жизни людей и общенациональные праздники связаны с цветами. С раннего детства японским детям внушают: сорвать, выбросить, поломать или растоптать цветок может только дурной, жестокий человек. Традиционный новогодний букет в этой стране непременно состоит из ветвей сосны, символизирующей долголетие, побегов бамбука - символа быстрого роста, стойкости перед всеми превратностями жизни и веточек цветущей сливы - пожелания радости и счастья. 3 марта в стране отмечают красивый праздник девочек, который связан с цветением персика, олицетворяющего изящество и нежность. А 5 мая - в праздник мальчиков - повсюду можно увидеть ветки дуба - символа сильной воли, стойкости и мужества будущих мужчин. Для свадебных торжеств в семьях создают яркие, пестрые, красочные композиции. Траурные цветы обычно белые. Японцы знают и ценят множество различных букетов, но самые любимые - хризантемы. Искусство составлять букеты здесь называют икебана. Оно уникально, потому что совершенно не похоже по своему внутреннему значению на цветочные аранжировки и букеты, распространенные в других странах. Термин «икебана» означает буквально «живущие цветы». Вопреки общепринятой на Западе логике срезание цветов не воспринимается в Японии как разрушение живого. Философия икебана предполагает, что это - продолжение жизни, только в иной форме. Зародилось оно в ХII-ХIII вв. (в так называемую эпоху Камаку-ра), выражало первоначально стремление преподнести прекрасное богам и было привилегией избранных. С течением времени демократизировалось, утратило религиозный ореол и вошло в народный быт и стало красивой национальной традицией.

    Если у писателей Севера в образотворчестве чаще встречаются сравнения с цветком, замерзающим в мороз, то для писателей Юга часто символом выступают цветы, распустившиеся на камне:

        Когда бы сердце впрямь окаменело

        Среди боев без края и числа,

        Моя любовь, которой нет предела,

        Цветами бы на камне расцвела /57, 58/.

    Таким образом, исходя из вышеизложенного, мы можем сделать вывод, что для якутских писателей характерно широкое и разнообразное использование растительного мира в образотворчестве. Объектами для сравнений служат не только разные породы деревьев: лиственница, сосна, ель, тальник, береза, но и части дерева: шишки, сучья, корни, ветки, листья, стволы, кора и береста. Если рассказ С. Данилова «Лиственница» повествует о священном дереве для якутов, то эвенкийский поэт Н. Калитин, пишущий рассказы о проблемах современности, поднимает вопрос об отношении молодого поколения к природе. Герой рассказа «Осургинат» старый охотник Ефим Камыргин был доволен, что его внук Гриша тоже стал хорошим охотником. Старик Ефим понимает, что произошли изменения, и внук вряд ли будет просить священное дерево об удаче, угощать огонь и т.д. Но совершенно неожиданным оказалось для него то, что Григорий поднял руку на священное дерево - Осургинат. Национальное видение проявляется в мыслях старого охотника о том, что в природе все взаимосвязано: погубишь дерево изобилия - уйдут из леса белки. Таковы неписанные законы тайги. «Писателя беспокоит, что молодые бездумно относятся к народной мудрости, к народным обычаям, к природе» /116, 29/. Все эти факты еще раз подтверждают важную роль деревьев в космологических представлениях северных народов.

    Большое значение в образотворчестве писателей Якутии занимают птицы. В текстах встречаются сравнения с конкретными видами птиц, предания и сказки, объясняющие их внешний вид и повадки. Уже в самих названиях произведений «Не улетайте, лебеди!» С. Данилова и «Черный стерх» И. Гоголева, «Песнь белых журавлей» и «Баллада о Черном Вороне» Н. Лугинова проявляется национальное мировосприятие народа саха по отношению к птицам. Исследователь фольклорных традиций в младописьменных литературах Петров В. Т., рассматривая трактовку некоторых общих мифологических образов и понятий, среди распространенных символов называет образ орла. В Сибири эту птицу считали родоначальником шаманов. «В бурятских мифах и шаманских текстах он представляется царем птиц, первым шаманом на земле, наделен титулами «хан», «нойон», «владыка». Он великий и грозный хозяин острова Ольхон на Байкале, имя его Хотой» /92, 6/. По мнению В. Т. Петрова, именно данное мифологическое представление, связанное с образом орла, легло в основу осмысления судьбы народа, вставшего на путь социально-экономического развития. В поэме А. Е. Кулаковского «Сон шамана» шаман, обернувшись в орла, «видит» пророческий сон.

    В романе «Последнее камлание» Иван Гоголев описывает колдовское дерево Ытык Мас, в дуплах которого обитают духи будущих шаманов. Духи-кут будущих великих шаманов представлены в образе ненасытных орлят. С орлом сравнивает писатель людей, как сильных физически: «Старость никого не красит, усох, бедняга, сгорбился и все-таки напоминает старого орла!» /33,140/, так и морально: «...Но ничего, ты одно пойми: только сильные живут в одиночку, вон как орлы» /33, 167/.

    В «Очерках по якутскому фольклору» Г. У. Эргис пишет: «Из птиц наибольшим почитанием у якутов, как и у других сибирских народов, пользуется орел-хотой, которого называют тойоном, т.е. господином» /177, 145/. В песнях прославляются его красота и сила. В якутской сказке о перелете птиц вожаком над всем птичьим народом избран орел, ему все покорно подчиняются.

    Функции орла, согласно мифологическим представлениям якутов, весьма разнообразны. Считалось, что с прилетом орла отступает зима, от его клекота у быка зимы отламываются рога. Орел приносил людям огонь. В романе «Последнее камлание» И. Гоголева один из героев рассказывает, что когда родился Тыгын, его мать увидела громадного орла с окровавленным зайцем в когтях, и она обратилась к «гордой птице» с просьбой благословить ее сына. И когда орел в ответ заклекотал, она обрадовалась: «О, сынок, ты будешь предводителем всех якутских племен, нарекаю тебя Тыгын!» /33, 313/.

    Не случайно «орел во всей Сибири признается, как тотем и как предок, а в Монголии его также ассоциируют с шаманской традицией» /145, 106/. У якутов каждый род имеет в качестве тотема своего зверя или птицу. Тотемное животное рода характерно и для башкиров, что находит отражение в художественной литературе. В повести Мустая Карима «Помилование» упоминается, что у одного из героев башкира Янтимера Байназарова на ложке был выцарапан «заячий след» - родовая тамга Байназаровых.

    О том, что орел Хомпорун Хотой был священным тотемом Хангаласского рода, рассказывает Далан в романе «Тыгын Дархан». Крику орла подражали хангалассцы перед битвой. С дремлющим орлом сравнивает автор тойона Лекея /39, 37/, по-орлиному «грозно и холодно» смотрит сын Тыгына Чаллаи.

    К тотемным животным и птицам северные народы относятся с благоговением. Их не ругают, не убивают, а мяса не употребляют в пищу. Их «сажали» на сэргэ для охраны домашнего благополучия. В романе якутской писательницы Анастасии Сыромятниковой и в произведении эвенского писателя Платона Ламутского «Запретный зверь» есть эпизоды, связанные с убийством священной птицы орла, в которых ярко передается национальное мировосприятие. В произведении Л. Сыромятниковой орел является защитником рода Таскиных. И когда муж Хобороос убивает орла, ей становится до того плохо, что она надает в обморок, предчувствуя беду. Василий же, виновник случившегося, не принимает всерьез переживания жены, кривя губы, он произносит: «Боже, сколько в тебе предрассудков!» С целью загладить вину перед высшими силами Хобороос «кормит» дух огня, испрашивая прощения у него, у духа воды и земли. Птица издревле была почитаема и эвенами. По свидетельству Алексеева А. А. «у тюгясирских и ламухинских эвенов тотемами родов Колесовых является лебедь, Кривошапкиных - зимняя птичка чипипи, у Захаровых - орел и т.д.» /1, 38/. Во время камлания шаман подражал голосам птиц или же в виде птиц (гагары, чайки, утки, орла, сокола, ворона, кукушки, лебедя, стерха) проникал в Верхний и Нижний миры, облетал свои владения. Хороводный танец всегда сохранял в себе элементы подражания птицам. Алексеев А. А. предполагает, что эвенские ритуальные деревца и дэлбургэ - это птица-предок и дерево с гнездом, где появляются потомки этой птицы в виде оленных людей эвенов и в честь этого эвены посвящают свой ритуальный танец сээдьэ, древнейшему предку-птице. В романе П. Ламутского орел тоже показан как священная птица, и Тинькани, убивший ее, пытается искупить вину, принося в дар дэлбургэ.

    Особое отношение к птицам передают и повести эвенскийской писательницы Галины Кэптукэ. Если в романе «Последнее камлание» И. Гоголева на дереве Ытык-Мас в виде птиц обитают духи шаманов, то у Галины Кэптукэ на дереве у богини Айихит-эни живут души неродившихся детей в виде птичек-оми. Вообще во всех регионах Сибири и Монголии исконные жители этих мест верят, что люди обладают по меньшей мере тремя душами. По монгольским верованиям, душа тела, способная к перевоплощению, называется ами, что созвучно оми. Иван Гоголев представляет духи-кут слабых шаманов в виде прожорливых кукушат. Действительно, якуты считают эту птицу волшебной. «Кукушка шаманова птица. Она имеет немалую колдовскую силу, зла не терпит» - читаем у Платона Ламутского в «Запретном звере». «...Кукушку ведь нельзя убивать! Это шаманская птица...» - говорится и в повести Галины Кэптукэ «Имеющая свое имя, Джелтула-река». Необходимо заметить, что сама автор повести, кандидат филологических наук, родилась в семье потомственного оленевода-охотника в маленьком эвенкийском селе Кукушка /166/. Может отсюда в ее творчестве, как ни у кого другого из писателей, такое пристальное внимание к этой птице. Особое место занимает разговор о доле кукушки в повести «Рэкет по-тунгусски». Оторвавшийся от родных корней Анатолий сравнивает кукушку с женщиной легкого поведения, смотрит на нее, по выражению Лергентии, «русскими глазами». У русских тоже бытует поверье, что кукушка может предсказать, сколько человеку осталось жить. «В Швеции девушки спрашивают кукушку, сколько лет им ждать пока они замуж выйдут. Вообще кукушкам, как в древности, и другим птицам, приписывают предвидение и знание, недоступное смертным» /96, 401/.

    В образных русских выражениях кукушка характеризуется отрицательно. Вспомним, известные строки из басни И. А. Крылова «Кукушка и Петух»:

        За что же, не боясь греха,

        Кукушка хвалит Петуха?

        За то, что хвалит он Кукушку.

   В другой басне И. А. Крылова «Кукушка и Орел» тоже пение кукушки явно проигрывает с соловьиным:

        Кукушку соловьем честить я мог заставить,

        Но сделать соловьем кукушку я не мог.

    Или пословица: «За кукушку бьют в макушку». Под кукушкой подразумевается болтовня, пустословие, глупое, неуместное слово. В другой пословице «Променять кукушку на ястреба», т.е. негодное на худшее, образ кукушки тоже отрицателен. Эвенкийская писательница предлагает читателю взглянуть на эту птицу глазами своего народа. Кукушка, по представлению эвенков, птица со своим жребием. «Шаманская она птица, небесная». Кроме заботы о том, чтобы вывести кукушечье племя, она должна славить расцвет жизни, чтобы «ни на минутку никто не забывал, что лето короткое, что нужно успеть сделать свои главные дела. Что жизнь каждого - короткий миг». Маленький Оксета говорит, что кукушка работает артисткой, она заботится о человеческой душе, напоминает людям о великой сути жизни. Разговор о предназначении кукушки заставляет главного героя повести задуматься о своей жизни, о судьбах не только своих земляков, но и всего человечества, нарушающего естественные законы природы, что ведет к экологическим катастрофам.

    Красоту, чистоту и счастье символизируют у народа саха белые стерхи. С ними сравнивают писатели якутских красавиц: «Распахнув узорчатую дверь левой могол-урасы, первыми вышли восемь юных красавиц, нежных, словно стерхи, в белоснежных нарядах» /39, 11/. О дочери Тыгына Дархана Тесани Далан пишет, что «она будто белый стерх, вот-вот готовый взлететь в небо» /39, 231/.

    Вероятно, у каждого народа существуют свои поверья и легенды о счастье. Одни связывают поиски с волшебным камнем, другие с аленьким цветком. У казахов, например, есть легенда про Кыдыра. Слово «кыдыр» переводится как «гуляй», «странствуй». Герой казахского предания Кыдыр странствует. Его задача побывать рядом с человеком незаметно, тайно. Отметит человек, опознает Кыдыра - будет иметь возможность спросить у него совета, который сделает человека счастливым. Но в необъятных казахских степях столкнуться с Кыдыром также непросто, как увидеть танец стерхов. А, как известно, якуты верят, что человек, увидевший белого танцующего журавля, будет всегда счастлив. Об этом и строки Ивана Гоголева:

        ...Тревожна вешняя пора,

        Над миром кружат войны,

        Но вы, семь вестников добра,

        Высоких чувств достойны.

        Когда мне говорят о зле

        На этом белом свете,

        Я вижу: стая журавлей

        Танцует на рассвете /34/.

    Для творчества И. Гоголева характерна тяга к народным мотивам. Например, только в трилогии писатель воспроизводит легенду о красавице Кыталык Куо, предание о камне Сата, рассказ о белой удаганке Джырылаане и белом шамане Эргисе, а также повествует об истории многих обычаев. Как заметил И. Спиридонов, «в самых различных художественных произведениях - в стихах, поэмах, пьесах, в прозе, публицистике - мы наблюдаем эту неразрывную связь талантливого писателя с творчеством народа. Уже сама образная система его произведений насыщена фольклорными образами, сравнениями» /150/. При этом фольклорный материал служит не просто украшением и не столько дан с познавательной целью, сколько для раскрытия характеров героев, передачи их внутреннего состояния. Слова Л. Якименко о творчестве Ч. Айтматова: «Миф в его произведениях не возвращает к истокам, он проясняет настоящее мудростью, нравственным опытом поколений» /179, 245/ мы полагаем можно совершенно справедливо отнести и к романам И. Гоголева. Сюжет последнего романа «Третий глаз», оставленный нам в наследство, тоже основан на предании о судьбе шаманки Кыраһа. «Благодаря «третьему глазу» Кыраһа обретает возможность проникнуть в потаенную жизнь природы, умение слышать и понимать голоса птиц и растений, видеть связь времен как единый поток жизни в космическом пространстве» /100/.

    Журавль черный и белый используется писателем и для образотворчества. Например, на журавля из-за голенастых ног, тонкой шеи и длинного носа похож Кысылга.

    С. Данилов сравнивает короткое северное лето со взмахом журавлиных, гусиных крыльев /42, 32, 418/. У героев Николая Мординова журавлиные ноги /98, 127/ и журавлиные шаги /97, 254/. А Далан, следуя традициям фольклора, сравнивает с журавлями юношей: «Растворив расшитую дверь правой могол-урасы, вышли затем девять удалых парней стройных, как журавли...» /39, 11/.

    И. Гоголев в своей трилогии для образотворчества использует гуся. Эта птица, хотя и не считается у народа саха «благословенной», но часто упоминается в песнях и сказках. Сходство с гусем обнаруживается у людей во внешности: «грудь колесом, как у гуся» /33, 330/, в манерах: «голова вскинута гордо, как у гусака» /33, 5, 12/. Дважды в романе встречается уподобление гусю больших домов. В первом случае дом губернатора на фоне других строений «точно гусь-гуменник, что по ошибке оказался в стае мелких птах» /33, 291/, во втором - дом богача Сургулина среди «невзрачных юртенок напоминал жирного гуся в стае неказистых чирков» /33, 325/.

    В отличие от гусей лебедя народ саха почитает, как воплощение богини плодородия, покровительницы якутов - Аисыт. Писатели применяют образ лебедя при описании рассвета. У Болота Боотура «солнце, подобно лебедю, выплыло из-за горы» /8, 334/, у Николая Мординова «словно вереница белых лебедей, появились на восточном крае неба легкие и широкие взмахи рассвета» /97, 132/. Белоснежной лебедью облегает дальние края якутской земли шаманка Дыгый /98, 414/. Георгии Гачев рассматривает Лебедь и Орла с точки зрения национальной образности русской поэзии в стихотворении Ф. Тютчева «Лебедь». Он пишет: «Орел - птица божьего гнева: перунов, грома и молнии. Лебедь - милости. И звучность имени «Лебедь» - насквозь родная...» /27, 235/. Необходимо заметить, что, как указывал Ю. Н. Тынянов, «сопоставление (символического) орла с лебедем было излюбленным в европейской поэзии, причем в этом символическом состязании побеждал орел. У Тютчева победа за лебедем» /Юрий Тынянов. Архаисты и новаторы. «Прибой», 192дь, с.363-364/.

    Главным предметом якутского птичьего промысла являются утки, отсюда, например, выражение: «перестрелять, как уток» /37, 310; 98, 385/. Используются разные виды уток. К примеру, «у старухи глаза круглые и желтые, как у утки-нырка» /35, 38/ или «Ты что, как утка-сокун...» /41, 615/. Образ утки обычно применяется для описания отрицательных качеств человека. Так, обращение «утиное сердце» адресовано трусливому человеку /33, 160; 37, 21, 101/.

    Хотя чайка народом саха тоже почиталась как шаманская птица, но в образотворчестве якутских писателей она встречается редко. А вот в произведении С. Курилова «Ханидо и Халерха» видим противоположную картину. По наблюдениям исследователя юкагирского романа В. Б. Окороковой, из птиц «чайка» наиболее часто применяется в сравнениях и в речи героев. В разговоре: «Чайке с орлом хорошо бы, конечно, вместе летать». В сравнениях: «Разговорчивая «невеста» вдруг встрепенулась, как чайка на воде», «Догор, не будем больше бросаться словами, как криками голодные чайки...», «Мысли его метались, как стая чаек, попавших в тордох...» (у Николая Мординова: «Живем мы тут словно чайки в хотоне...») /98, 29/. И у Семена Курилова, и у Николая Мординова в последних сравнениях присутствует жилье (тордох и хотон), а птице нужна воля, отсюда передается состояние тяжести, несвободы.

    Особое место занимает в национальном восприятии северных народов розовая чайка - птица из Красной книги. Образ птицы, в чьем оперении белый снег сливается с солнечным лучом, служит символом северной природы - такой прекрасной, жизнестойкой и в то же время такой беззащитной.

    Впервые розовую чайку открыл исследователь англичанин Росс в 1823 году. Сразу же несколько экспедиций отправились на поиски необычной птицы.

    В 1905 году русский ученый Бутурлин обнаружил гнездовье розовой чайки в якутской тундре в дельте реки Колымы. Стало известно, что странная птица улетает зимовать не на юг, а на Север, но жизнь ее в зимние месяцы скрыта во мраке полярной ночи. В Арктике человек считает себя счастливым, если хоть раз в жизни увидит розовую чайку.

    Легенду о происхождении розовой чайки передает казахский писатель Каллубек Турсункулов: «Жила-была девушка - якутка. Она была стройна и красива. Полюбила одного парня. Парень тоже полюбил ее. По якутскому обычаю парень сделал своей любимой кольцо из дерева. Но этой любви не суждено было счастье. Родители девушки решили выдать ее за другого. Узнав об этом, девушка с горя бросилась в озеро и... превратилась в розовую чайку, а темное кольцо украсило ее шею...» /159, 120/.

    Вообще для писателей-северян характерно обращение к фольклору. На рубеже 50-60-х годов путь некоторых авторов в литературу начался со сбора легенд и песен, а позднее фольклорные сюжеты стали основой целого ряда произведений. Свое позднее обращение к фольклору Юрий Рытхэу в одном из интервью объяснил так: «Когда я начинал писать, то считал, что современная литература должна пользоваться только современными средствами. Поэтому я был против использования фольклорных форм в изображении сегодняшней жизни. В ранних своих произведениях я не очень-то охотно обращался к фольклору. Когда я и мои сверстники - северяне входили в литературу, нас поразило все многоцветье русской и мировой литературы. И был такой момент, когда мы растерялись. Собственные слова, краски, образы нам показались очень уж привычными на фоне имевшегося в литературе богатства. Однако с годами осознали ценность и уникальность языков малых народов Севера - как поняли и то, что пренебрежение к родному языку и фольклору - результат определенной нашей ограниченности» /112, 115/. Органичное вплетение фольклора в содержание книг Галины Кэптукэ и его многофункциональность подчеркивает и Ю. Хазанкович: «С помощью фольклора Галина Кэптукэ не только тонко преподносит особенности восприятия мира персонажами, но и раскрывает психологию героев»/170, 89/.

    У всех народов есть представление о том, что человек, уйдя из жизни, возвращается к матери-природе. «По преданию хантов и манси, он может превратиться в дерево, камень, стать травой или цветком, по представлению других народов - чайкой или журавлем...» /119, 232/.Отголоски данных представлений мы находим в современной литературе. Например, в знаменитых «Журавлях» Р. Гамзатова и в легенде о черном стерхе, переданной Иваном Гоголевым.

    Если, как говорилось выше, в хороводном танце эвенки подражают стерхам, то у эскимосов известен древний танец чайки. Главным героем повести чукотского писателя Юрия Рытхэу «Полярный круг» стал артист ансамбля народного танца Нутетеин. Автор описывает не только исполнение танца чайки, но и впечатление, которое он производит на зрителей, объясняет причины, по которым движения и язык жестов танцора были понятны всем, сидящим в зале, а среди зрителей находились не только пастухи-оленеводы, но и горняки, геологи, строители атомной станции. Танец оказался близок людям, потому что несмотря на всю условность, был рожден самой жизнью. Нутетеин через образ чайки передал то, что приходилось испытывать жителям на берегу моря: противостояние жестоким ветрам, ураганам, преодоление опасностей и достижение желанного берега, на котором ждут родные.

    В спектакль «Ханидо и Халерха», поставленный по роману С. Курилова режиссером А. Борисовым, тоже введен танец, который позволил раскрыть нелегкие будни юкагирского стойбища. Вот как отозвался о постановке Г. Бирюков: «И еще одна грань жизни: скорбное шествие к погосту, неожиданно завершившееся танцем женщин, чьи руки напоминают крылья птиц, горестные, тоскливые, переполненные чувством, которое не выразить словами» /7/.

    В произведениях якутских писателей большое внимание уделяется ворону. Образ этой птицы получил неоднозначную оценку. В национальном мировосприятии саха закрепилось представление о вороне (суор), как о младшем сыне Улуу Тойона, он наушничает ему о якутах. Способность ворона издавать различные звуки якуты приняли как способность понимать человеческую речь. Ворон крадет добычу охотников с самострелов, поэтому его убивают и вешают за ножку на дереве, чтобы остальные вороны видели и знали, что за воровство будут наказаны. Вот как, например, относится к ворону главный герой повести Николая Мординова «Беда» Николай Тогойкин: «Ох, этот проклятый вор! Кровный враг Николая с самого детства! Старые охотники, опутанные суевериями, боялись этих птиц... А Николай, бывало, сбивал их влет, только перья разлетались». В романе «Глухой Вилюй» Далан передает устами старухи Хаттыаны следующую версию о происхождении ворона: в старину ворон был сыном духа Хара Сылгылаха, который находится на небесах, но за жадность Племена Верхнего Мира превратили его в черную птицу и сбросили на землю. «Якуты тоже ненавидели ворона, однако, побаивались его отца Хара Сылгылаха, не трогали» /37, 265/.

    Представление народа саха о вороне, как о шаманской птице, дано и И. Гоголевым в романе «Черный стерх». Кысылга, стремящийся стать великим шаманом, приручил вороненка, дав ему кличку Тураах, что и означало «ворона». Люди считали, что это «абаасы» Кысылги и не обижали птицу.

    Охотник Пларгун (В. Санги «Ложный гон») тоже воспринимает ворону, как птицу, способную накликать беду или неудачу. И пока она не успела ничего «накаркать», он убивает ее.

    В произведении Н. Лугинова «Баллада о Черном Вороне» ворон дан иным. Это мудрая птица, которую тревожит будущее, судьба родной тайги и земли.

    В образотворчестве с крылом ворона сравниваются черные волосы /35, 70; 42, 373/, на ворона похожи обликом шаманы /35, 62; 39, 53/, речь испугавшегося человека: «Тэллярис заклекотал, как ворона с лягушкой в клюве...» /33, 216/.

    В творчестве якутских писателей Далана, С. Данилова, Н. Мординова для создания образов используется сокол. У Далана в романе «Глухой Вилюй» сокол, ворон выступают как тотемы двух племен. Сокол - племени Тонг Биисов, ворон - племени Туматов. В сравнительной характеристике положительным выступает сокол: «Ворон - нехорошая птица. Он питается падалью, а если найдет слабую беззащитную тварь, то сначала выклевывает ей, живой, глаза, а потом и всю глотает... А вот сокол - не таков. Он честный охотник, верит в свою силу и быстрые крылья...» /37, 57/.

    Образ сокола применяется при описании героев, которых отличают смелость и положительные качества: «Мои храбрые ястребы и сильные соколы!» /39, 340/, «...Экий сокол в родное гнездо вернулся!» (о Сергее Аласове) /41, 387/, «...Соколом он был среди людей!» (о первом председателе колхоза) /39, 490/, «красный сокол» (о Никитке Ляглярине) /98, 368/. Влюбленная женщина, разочаровавшись в трусливом избраннике, говорит ему: «...Одно обидно: думала, что сокол ты. А ты, Авксен мой, всего только белкой летягой оказался...» /41, 525/. Аналогичное сравнение находим в романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы». Грушенька кричит польскому пану: «...Разве он был такой?... Тот был сокол, а это селезень...» /47, 121/. В произведении В. Я. Шишкова «Угрюм - река» Анфиса Козырева, мечтая о Прохоре Громове, тоже сравнивает его с соколом: «Сокол! Сокол! ... Кровью своей опою тебя...» /174, 148/. Идею подвига, возвышенного и облагораживающего, вложил и Максим Горький в свою знаменитую «Песнь о Соколе». В ней Сокол - олицетворение борца. В образе Сокола Горький воспевает «безумство храбрых».

    В романе «Весенняя пора» Н. Мординов описывает игру детей в «сокола» и «уток». Условия игры, большой интерес, проявленный к ней детьми («в игре смешались и богатые, и бедные») передают национальное мировосприятие природы, особое отношение к этим птицам. Миф о «разорителе гнезда» включен в роман С. Курилова «Ханидо и Халерха». Знакомя читателя с внешностью «кривоглазого» шамана Сайрэ в начале романа, автор объясняет причину, по которой он стал таким. Позже Сайрэ сам рассказывает Мельгайвачу о том, как он получил вдохновение. С этой целью Сайрэ полез по крутой едоме с намерением разорить гнездо сокола. Но птица жестоко избила его и в результате «в голове, внутри наступило какое-то прояснение». По мнению В. Б. Окороковой этот миф использован С. Куриловым «как шаманская легенда, говорящая о том, что Сайрэ шаман по предназначению и по указу сверху» /117, 46/.

    В творчестве Галины Кэптукэ образ птицы занимает особое место. Мы уже упоминали повесть «Рэкет по-тунгусски», описывая отношение народов Севера к кукушке. Но в своих произведениях эвенкийская писательница передает отношение эвенков и к другим птицам. Сцена приветствия летящих гусей играет важную роль в идейном смысле повести. Маленький Оксета бросает соль вослед гусям и произносит слова благословения, передаваемые из поколения в поколение. Приветственные слова никто не заучивал специально, они доходят от родителей к детям, от старших к младшим естественно, без усилий. Но чтобы их не позабыть, необходимо жить на родной земле.

    С помощью аллегорического сна, который увидел Анатолий, писательница иносказательно показывает годы, когда оленных эвенков насильно сгоняли в колхоз. Без учета природных условий, без учета национальных традиций писались директивы, обязательные для исполнения. На суде, который снится герою, разбирают дело кряквы. Она нарушила приказ, который предписывал ей вести оседлый образ жизни и потому стала «врагом всему птичьему народу». Голова человека, обвиняющего птицу «была совершенно без мозга». Суд выносит самое простейшее решение. Для того, чтобы перелетные птицы не улетали, надо переломать им крылья или всех подстричь. Над тем, к какому печальному итогу привела подобная «стрижка», герои Г. Кэптукэ не просто задумываются, а стараются активно противостоять разрушительному процессу, чтобы остановить его.

    Сравнение нередко строится, как было сказано выше, при помощи параллелизма, когда одно явление или предмет сопоставляется с другим: «Старший мальчик с продолговатой, как воронье яйцо, головой» /35, 59/, о фарфоровых чашках: «Такие тонкие, будто скорлупа от утиного яйца» /8, 118/, «родимое пятно размером с яичко дрозда» /35, 38/.

    Образы птиц находим в эпитетах: «Легка охотничья дошка из темного пыжика, развеваются полы, отороченные белым мехом. Не полы - крылья» /8, 19/, «Бедная пуночка, запутавшаяся в силках - сердце Чаары» /42, 408/, «ястребиные глаза» /98, 326/. Они встречаются и в иронии: «Джэргэ теперь не тот... Пооблиняли перышки, обвисли крылья» /8, 333/, «Тощая, прямая, громогласная, она чем-то напоминала старого петуха» /98, 170/, «Храбрая сова!.. Эх проверить бы вашу храбрость на деле!..» /98, 304/. С их помощью построена гипербола: «Это был замечательный юноша - сильный, как конь и быстрый, как летящий стриж» /39, 69/. Образы птиц применяются и в лилоте. К примеру: «На безмолвном белом просторе трепетал и метался маленький огонек, величиной с тетерку...» /135, 86/.

    Названия птиц часто встречаются в обращениях: «Птенчик, птенчики мои» /41, 170; 42, 53/, в мыслях и разговоре с любимыми и дорогими людьми: «синичка моя» /33, 271/, «жаворонок звонкоголосый» /33, 271/, «ласточка моя» /41, 404/.

    В произведении Ю. Рытхэу «птичьим разговором» называют местные жители телеграф, а значки на телеграфной ленте напоминают им «птичий след».

    Таким образом, своеобразная «птичья» образность играет важную роль в поэтике произведений писателей Севера. Наряду с сравнениями, в текстах широко используются для передачи идейного замысла сказки, легенды, предания о птицах.

    Наиболее весомую роль в образотворчестве, несомненно, выполняют животные. Из домашних это конь, бык, корова, олень.

    Образ коня. В первой главе мы подробно останавливались на том, какое место занимало коневодство в жизни якутов. Культ коня, его идеализация прослеживаются в фольклоре и в верованиях народов Северного Кавказа и Сибири. В фольклоре конь - помощник героя, наделен даром речи, он предупреждает своего хозяина об опасностях и тем самым выручает его в трудных ситуациях. Например, образ коня в поэзии башкирского писателя Мустая Карима многофункционален. С него начинаются десятки разнообразных ассоциативных линий. «Можно проследить спад романтических и усиление реалистических тенденций поэта, когда с крылатого скакуна лирический герой пересаживается на колхозного коня. И в то же время нигде не нарушена святость этого образа, нигде не уменьшено уважение к коню, которого так возвеличил и облагородил башкирский народ» /119, 9/. Отличие верований народа саха состоит в том, что якуты считали лошадей животными небесного происхождения, имевшими свое божество Джесегей. В якутском олонхо конь обладает «золотыми крыльями», он описывается фантастическими, сказочными красками. В. Т. Петров полагает: «То, что в пантеоне добрых духов у якутов сохранилось божество, дарующее, по их образно-мифологическим представлениям, людям коня, уже одно это подтверждает мысль об устойчивости архетипа образа коня» /121, 139/. Исследователь фольклорных традиций приходит к выводу, что эмоционально окрашенный символический образ коня дает возможность писателям найти необходимую тональность произведения, и в младописьменных литературах это проявляется прежде всего в поэзии. Рассмотренные нами тексты подтверждают отмеченную Петровым В.Т. особенность использования образа коня и для прозы.

    С ретивым (необъезженным) конем чаще сравнивается образ действия: шаман перебирает ногами, как ретивый конь /98, 421/, самолет, потерявший управление, похож на невыезженного коня /97, 58/, бубен вздрагивает, как необъезженный конь /35, 99/, «замыслы рвутся вперед, что застоявшиеся иноходцы» /39, 18/.

    В сравнениях с жеребенком обычно при существительном «жеребенок» присутствует прилагательное. Например, три громадных мыса вокруг озера напоминают «молодых жеребцов с опущенными головами» /35, 13/, солнце поднимается веселым жеребенком /33, 15/, человек, которого мучает бессонница, «всю ночь проворочался новорожденным жеребенком на жесткой кровати» /41, 61/, «как заарканенного жеребенка хозяин с хозяйкой» тащат Кычу /41, 72/, «темперамент как у табунного жеребца» /42, 15/, человек должен быть свободен, «как дикий, необъезженный жеребец» /39, 75/.

    Некоторые высказывания звучат как афоризмы: «Объезжают даже самых норовистых лошадей, смиряется даже самый строптивый человек» /35, 130/.

    Состояние озноба передается через сравнение с лошадью (конем), напившейся из проруби (ледяной воды) /39, 253; 41, 192; 42, 329/.

     Орудия в сумраке напоминают пасущихся лошадей /98, 451/, плот подпрыгивает, «словно необъезженная лошадь» /97, 240/, женщина тяжело дышит, как загнанная лошадь /35, 50/, светила вокруг Полярной звезды носятся, как «лошади, привязанные арканами» /39, 148/.

    Н. Мординов в повести «Беда» и И. Гоголев в романе «Черный стерх» используют в сравнениях конскую гриву. Герой Н. Мординова уподобляет «гриве молодого рысистого коня» молоденькие лиственницы, выросшие вдоль распадка /97, 73-74, 178/. Сравнение леса с гривой лошади характерно для олонхо /177, 204/. Языки пламени трепещут «точно грива годовалого стригуна» /97, 152/, «как ухо встревоженного жеребенка» /90, 159/. И. Гоголев вводит образы «золотой гривы» /35, 13/, «огненной гривы» для описания не только огня, но и сравнивает с ней волосы: «А волосы заметались по плечам, как конская грива на ветру» /35, 62/.

    Храп человека схож с фырканьем лошади /97, 88/ и с храпом жеребца /41, 10/, удача по размеру «с голову коня-шестилетки» /37, 38/, а вольные боотуры подобны хвосту резвого коня /37, 128/.

    «Копытцами» называют каблучки Н. Мординов и С. Данилов. Очень ярко передает национальную ментальность якутское выражение «мое копыто», означающее «достойный наследник», введенное С. Даниловым в романе «Красавица Амга»: «Одна надежда, что сынок весь в меня, мое копыто, обойдет насторожку», - думает Аргылов о Валерии /41, 9/. Примечателен тот факт, что и сюжет романа «Бьется сердце» С. Данилов в авторской речи уподобляет нетерпеливому коню, который торопится рассказать о событиях, происходящих с главным героем Сергеем Аласовым. Но писатель, как бы успокаивая животное, говорит: «Пусть сюжет еще постучит копытом и погрызет удила, а автор все-таки заглянет на минутку к Саргылане» /41, 389/.

    Удачное использование образа коня проявляется и в уподоблении себя коню героями произведений: «...а я парень-молодец, разудалый жеребец!» /98, 208/ или «Я, старый конь...» /41, 513/ еще раз подтверждает особую роль животного в космологических представлениях народа саха. В иерархии домашних животных конь твердо занимает первое место.

    У якутов-скотоводов сохраняется теплое отношение и к коровам, как к кормилицам и поилицам. В произведениях якутских писателей есть описание и обрядов, посвященных богине - покровительнице рогатого скота.

    Кроме этого, известны обряды освящения молодой коровы-первотелки, благословения быка-производителя. Убой старой скотины - пороза, кобылы и коровы сопровождался некоторыми обрядами.

    Самое тяжелое время для трудового народа - зиму народ саха олицетворяет в виде белого с голубыми глазами быка, у которого громадные рога и ледяное дыхание. Постепенно под звонкий клекот прилетевшего с юга орла у быка ломаются рога, а к весне отваливается голова. Существует версия, что мороз и зима ассоциируются у народа саха с быком под впечатлением от ископаемого мамонта, которого считали «водяным быком».

    Согласно мифу-сказке зима стала длиннее лета по воле быка, который «пожелал, чтобы зима была длиннее, так как у него летом мокнет нос». В романе «Весенняя пора» Н. Мординова эту сказку повествует бабушка Дарья. Когда перед сном она просит своего сына загнать быка в хотон, тот отвечает злобно: «Пусть постоит, небось свежее у него в носу станет! Это ведь из-за него, дурака, зима стала длиннее».

    В старину якуты почитали рогатый скот меньше, чем лошадей, потому что полагали, что лошади спущены божествами с неба, а покровительница рогатого скота живет на земле на востоке, а первые коровы вылезли из воды, были пойманы и приручены ими.

    Часто авторы характеризуют героев через отношение к животным, в частности, к коровам и быкам. Достаточно вспомнить обращение семьи Лягляриных с единственной коровой Чернушкой и к бычкам, как к своему, так и чужому /98/, жалость и желание десятиклассников помочь голодающим животным передает сцена на ферме в Чаране. Как поэтически описывает С. Данилов возникшее в душе Лиры Пестряковой чувство ответственности: «Погодите, буренки, не ревите. Я всего на минуту себе передышку позволила, прости меня, телочка-звездочка, умаялась твоя Лира» /41, 513/. Ради спасения животных не пожалел жизни председатель совета Лэгэнтэй Кымов /41/, спасая из огня бычка, получает ожоги Чаара /42/. Совсем по-другому ведет себя глупый и ленивый Лука Губастый. Впервые он появляется в романс с горящими глазами, хлеща кнутом рыжую телку. «Телка медленно опускается на колени и валится на бок. Она пытается подняться, но только вытягивает шею и медленно мычит» /98, 12/. Также жестоко Лука будет поступать и с людьми. Желание иметь на своем подворье кормилицу, заботиться о ней особенно свойственно женщинам. Тяжело переживает Хобороос потерю телушки Хатынгай, которая ни за что не пожелала следовать за хозяйкой. Зато какой радостью наполняется ее сердце при виде коровы, подаренной ей доброй старушкой Огдоччуей. «И глаза ее вспыхнули ярким неземным светом, словно случилось такое радостное, такое светлое, что никогда еще не происходило на грешной и страдающей земле.» /33, 413/. Страшной картиной гибели коней в запертой юрте (роман И. Гоголева «Последнее камлание») автор показывает, что несмотря на благородное желание Ильи отомстить писарю Сидорке, такой поступок не может быть оправдан, бесчеловечно наказывать животных за проступки людей.

    Образ коровы используется авторами для описания поведения людей: «разбушевались, как двухтравные телки» /37, 91/; «люди разбегаются, точно коровы, покусанные оводами» /39, 403/; «То-то вы с Судовым, услыхав про красных, хвосты подняли да в лес подались, как коровы в жару!» /98, 290/; «Роман Егоров, ты все ерзаешь на месте, как корова перед отелом!» /98, 417/.

    Говоря об образе быка в фольклоре народов Сибири, В. Т. Петров делает заключение, что интерпретация его далеко не однозначна. В ранних мифологических воззрениях гуннов и ряда тюркских племен бык выступает как помощник и покровитель своего племени, иногда он ассоциировался с источником жизни - водой и символизировал плодородие. В якутском фольклоре, как было уже отмечено нами, бык олицетворяет зиму и мороз. Г. У. Эргис полагает, что бык зимы - существо вредное, поэтому он связывается с представлениями о злых существах. «В олонхо чудовища абааһы живут в нижнем мире, откуда они выезжают на быках и появляются обычно с севера...» /177, 123/.

    Образы мифических быков используются в современной поэзии для выполнения различных смысловых задач. Например, алтайского поэта Б. Укачина привлекла мифическая функция быка как защитника человека:

        Мой народ!

        Я хочу быть конем

        Иль молчим быком,

                               может быть,

        Чтоб тебе безотказным трудом

        До конца своей жизни служить /160, 279/.

    В поэзии зачинателя якутской литературы А. Е. Кулаковского, например, в поэмах «Наступление лета» и в «Дарах реки» отразились черты древнего анимизма. В частности, в обеих поэмах фигурирует мифический бык /«дьыл оҕуһа»/, олицетворяющий в представлении якутов морозную зиму» /14, 42/.

    Интересно, что схожее сравнение мы находим в творчестве Н. Мординова: «И тут же как-то смешно вдруг проблеял в ответ по-телячьи: «Мэ-э-э!» - подходивший к пристани пароходик-крошка «Красный» /98, 524/. Используя прием лилоты, автор описывает гудки двух пароходов, но в данном случае, на наш взгляд, допущена неточность в переводе. Глагол «блеять» относится к овцам и козам, а здесь уместнее было бы перевести как «промычал».

    Образ быка, как национальная художественная традиция, присутствует и в творчестве якутских поэтов, пишущих на русском языке. С черным быком ассоциируется судьба в стихотворении А. Михайлова «Баллада о мужчине»:

        Надвигается на человека

                                   черным быком Судьба.

        Тяжела она,

                       неизбежна она, беспросветна /89, 8/.

    Если у А. Михайлова бык, по выражению Г. У. Эргиса, «существо вредное», то в стихотворении С. Осипова «Бык» он получает иную интерпретацию:

        Якут, окутанный туманом,

        Где дым расгаял с балаганом,

        Ведет быка морозным ханом,

        И дровни нехотя скрипят...

        Его душа не стекловата,

        Не слой слюды, не вес карата, -

        В нем зрит тайга меньшего брата,

        И благодарен брату брат /118, 7/.

    У Софрона Осипова бык показан как помощник человека. «Но в лирических ретроспекциях все-таки не размываются социальные и духовные критерии национального мировосприятия» /85, 77/.

    Образ быка используется прозаиками для описания внешности: «широкая спина его, как бы не выдержав тяжелой лобастой головы, была согбенна, что делало его похожим на старого бычка» /39, 39/, «Он так усердствовал, что у него даже уши шевелились, и очень походил в это время на пьющего из проруби молодого бычка...» /98, 518/. Или волосы кудрявятся, «как челка бычка» /8, 221/, глаза выпуклые «как у быка на водопое» /37, 127/. О характере: грубый, «как немятая бычья кожа» /41, 7/, «упряма, как теленок» /98, 204/. Образ быка широко используется для передачи образа действия: «выбрался неуклюже, как бык» /98, 122/, «постоял, как бык перед боем» /98, 187/, «парни, словно четырехтравные быки, начали наступать друг на друга» /39, 46/, «вздыхает, как бык после ожесточенной схватки» /97, 118/, «уперся, как бык» /42, 35/.

    Данный образ применяется и при описании природы. Например, И. Гоголев сравнивает озеро с «грустным глазом осиротевшего теленка» /35, 3; 33, 67/. Гора Харабай подпирает облака «мощным загривком быка-пороза» /33, 56/. Высохшая трава слежалась, «как шерсть на лбу быка» /98, 134/.

    В романе Далана «Тревожный век Тыгына» встречается такой троп: «грозное имя прогремело по всем путям-дорогам, подобно зычному реву быка-пороза» /39, 20/.

    Таким образом, можно сказать, что традиционные образы, в частности, быка устойчивы и сохраняются в художественной литературе, но под влиянием новой действительности некоторые особенности этого образа переосмысливаются и получают иную интерпретацию, приближенную к современности.

    Если из животных в образотворчестве якутских поэтов широко используется конь, то в юкагирской, эвенской, эвенкийской, чукотской литературах исключительно активно употребляется олень. Рассматривая национальное видение мира эвенов, Н. Н. Тобуроков приводит строки из стихотворении Андрея Кривошапкина:

        Пускай же мой певучий древний говор

        Сливается с другими языками,

        Пускай живут эвены, не скудея,

        И звон рогов оленьих умножают.

    «Последняя строка, - отмечает исследователь творчества А. Кривошапкина, - говорит о многом. Эвен, давно живущий вдалеке от родных мест, даже в Москве, в своем национальном видении мира будущее родного народа все равно связывает с оленеводством» /158, 41/.

    Олень в образотворчестве якутских писателей встречается в произведениях Болота Боотура, Далана, С. Данилова. В романе Болота Боотура «Весенние заморозки», повествующем об эвенах, автор сравнивает высокую изгородь с оленьим коралом /8, 55/, Анича в критической ситуации напоминает себе оленя-манщика, которого привязали среди поляны /8, 67/, красотка Аленчик схожа с важенкой перед стадом молодых самцов-рогачей /8, 157/, черный валун кажется оленем, пригревшимся на солнышке /8, 256/.

    Далан в романе «Глухой Вилюй» применяет образ оленя для описания природы, внешности и поведения героев: речка извивается причудливо, как оленьи кишки /37, 5/, в гиперболе, повествующей о количестве племен в низовье Оленька: «...и счесть их было так же трудно, как шерстинки на шкуре белого оленя» /37, 6/, тучи с рваными краями напоминают клочья шерсти на брюхе линяющего оленя /37, 55/, у брата Ньырбачаан «грустные, как у оленя» глаза /37, 67/, туматы, переплывающие речки, держат над головой луки, что делает их похожими издали на стадо рогатых оленей /37, 122/.

    С. Данилов в «Сказании о Джэнкире» передает быстроту бега Чаары и Максима, уподобляя их олененку-тугуту (тугут - олененок до года) или полярному оленю /42, 30, 187, 206/.

    В произведениях А. Кривошапкина встречаются не только сравнения, но и переданы мифы, например, о золотом олене или поверье о северном сиянии. Если юкагиры считают, что северное сияние - это великое множество костров, зажженных юкагирами, то эвены видят в нем отсвет белоснежного оленя Гелтаня. Богач Бэлгур, как описывается в сказке, решил отобрать его у бедных, применив силу, но когда он попробовал заарканить оленя, тот взлетел в небо, оставив след в виде полярного сияния, а сам жадный Бэлгур превратился в камень. «Здесь не только мифологическое объяснение явлений природы, но и образно переданный моральный кодекс эвенов - не будь жадным, не обижай других» /158, 43/. В романе «Берег судьбы» А. Кривошапкина, также как и в произведении С. Курилова, олень считается основным мерилом достатка. Вот как объясняется почему Байдычан не мог претендовать на роль главного вожака родов: «поскольку были люди оленней его». Примечательна в данном контексте сравнительная форма прилагательного, образованная от относительного прилагательного «олений», но очень точно передающая положение в иерархии власти в зависимости от количества поголовья оленей. Писатель, говоря об отношении эвенов к Байдычану, передает и особенности этнопсихологии. Это уважение к человеку не только из-за богатства, но и за физическую силу, умение действовать в сложной обстановке. Поэтому сородичи сгруппировались вокруг Байдычана, видя в нем заступника и опору в случае беды.

    Национальное видение эвенского мира проявляется и в мыслях Нэге о своих детях, которых он уподобляет оленям: «Омчэни тоже, как явкан, становится» (явкан - двухлетний олень-самец). Или о младших: «Гиго и Око, мои сонгачаны - оленята».

    В романс С. Курилова, согласно работе В. Б. Окороковой, олень занимает в образотворчестве ведущее место. Красивый якутский шаман Токио похож на «дикого строптивого оленя», Тиненеут напоминает «двухлетнюю важенку». «Сайрэ заснул, как застреленный старый олень», во время камлания шаман «как прирезанный олень» дрыгает ногой в воздухе. Встречаются сравнения с органами оленя: «старуха со сморщенным, как почерневшие оленьи мозги, лицом», или: «Ноги-то вон у той, кривые, как оленьи рога!» Оленю противопоставлен конь, который северянам неизвестен, а потому страшен. У некрасивой шаманки Тачаны «длинная лошадиная голова». Во время соревнования среди женщин за иголку толпа гогочет, «как табун лошадей». Человек, кивающий во время приветствия головой, северянином воспринимается как ненормальный: «недоставало еще, чтобы человек кивал головой, как лошадь».

    Восприятие лошадей эвенами показывает Болот Боотур в романе «Весенние заморозки». Оленя и коня противопоставляет в повести «Имеющая свое имя, Джелтула-река» Галина Кэптукэ. В «Рэкете по-тунгусски» сопоставление идет более широко, можно сказать, сравнивается цивилизация и традиционный образ жизни эвенков: олень и свинья, песни индийские и эвенкийские: «...вместо своих песен поем индийские, вместо оленей свиней приходится держать»; национальная одежда и «рукавицы из какого-то кожзаменителя, тут же застывающего на морозе»; сушеное мясо кукуру и эвенкийские лепешки, с одной стороны, и конфеты с сахаром, с другой. Но сопоставляет писательница вовсе не с целью выяснения, что лучше, а для того, чтобы найти из создавшегося положения выход, такую возможность, чтобы технический прогресс не мешал, а помогал жить эвенкам.

    В произведениях якутских писателей часто присутствует собака. Как указывалось в первой главе, якуты полагали, что у кошки и собаки нет души, которая присутствует у человека и у домашнего скота. Поэтому было распространено оскорбление собакой. Отражение подобного представления находим и в поэтике. С собакой (псом) сравниваются герои, характеризующиеся отрицательно. Например, в романе Н. Мординова: «Тойоны - Иван Сыгаев, Федор Вевелов, Павел Семенов и Егоровы. Все они собаки...» /98, 42/ или Судов напоминает большую злую собаку /98, 331/. У Болота Боотура Джэргэ облизывается, как голодная собака на сало /8, 79/. У С. Данилова Валерий Аргылов продрог, как собака, грызшая замерзший тар /41, 24/, в другом месте о нем же: «вошел вялой, шаркающей походкой побитого пса» /41, 103/. В романе «Бьется сердце» вынюхивающую собаку напоминает Кылбанов /41, 593/.

    С щенками, наоборот, сравниваются спящие ребятишки /98, 90; 39, 393/, вступающий в схватку Никита Ляглярин «бросается на великана, как щенок на вола» /98, 395/, скитающаяся Ньырбачаан трясется от холода, «как щенок, напившийся ледяного кислого молока» /37, 145/.

    Реже, чем для описания людей, образ собаки используется для изображения явлений природы. Приведем примеры: «тьма расползлась по углам, побитой собачонкой забилась под нары» /35, 12/, «Лес, да такой густой и непроходимый, что и собаке носа не просунуть...» /37, 81/, «словно охотничий пес, подступили сумерки» /41, 5/. С. Данилов через сравнение показывает размер вещи: «большой, с собачью голову замок» /41, 280/ или «револьвер, величиной с добрый собачий окорок» /41, 466/. Положительная характеристика животного тоже присутствует: Василий Боллорутта говорит о своей собаке: «Вот была собака, лучше человека!» /98, 428/ или Суонда задвигался, «как умный пес, учуявший настроение хозяина» /41, 71/. Различие в отношении к собакам якутов и эвенков быстро улавливает главная героиня романа А. Сыромятниковой «Кыыс-хотун». Попав к тунгусам, Нюргуна видит, что для них собака - настоящее богатство, в то время как на ее родине в Кыталыхтахе о самых бедных говорили: «У него и собаки-то нет». Бережно обращаются с собаками и чукчи. Как изображает в своих романах Ю. Рытхэу, даже в самые трудные, голодные дни люди не убивают животных. Новость о том, что «сука ощенилась, прибавилось в упряжке собак» /135, 32/ считается радостной. В своих мечтах о будущем герой романа «Конец вечной мерзлоты» Тымнэро хочет каждому из детей снарядить хорошую собачью упряжку. Но в образотворчестве в данном романе, в частности, в сравнениях, используются как нейтральные черты животного: «баркас, как пес, поднятый пинком каюра, вдруг судорожно рванул» /135, 159/, так и отрицательные: «Тангитаны любили лаяться не хуже вздорных, никчемных собак», «Взбесились они,- сказал Тымнэро. - Хуже бешеных собак, - согласилась жена» /135, 24, 293/.

    Употребление для образотворчества кошки встречается в творчестве Н. Мординова /98, 411/, И.Гоголева /35, 142, 203; 33, 6/. В романах С. Данилова образ кошки используется при описании героинь произведений /41, 86, 92, 174, 398/.

    Из зверей наиболее часто для образной анималистки применяется медведь. В произведениях писателей Севера, а также у нивхского автора Владимира Санги встречаются описания сцен охоты на медведя, связанные с этим обычаи и обряды. Народы Севера полагали, что медведь понимает человеческую речь, поэтому о нем всегда говорили иносказательно. Якутские мифы и легенды передают версию о том, что в древности медведь был человеком. Аналогичного взгляда придерживались эвены и эвенки.

    Образ медведя писатели используют для описания внешности героев: «глянул медвежьими глазками» /41, 474/, при подчеркивании физической силы: «Нучалба был по-медвежьи силен...» /33, 61/ или «Они обнялись, как родные - комдив и пулеметчик, два дюжих медведя» /41, 412/. Для передачи образа действия: например, «от его поцелуев до сих нор тошнит, будто медвежью желчь проглотила» /8, 123/, «Рысий Глаз... по-медвежьи рыкнул» /35, 154/, «Подожди-ка чуток, Мэндэ, - по-медвежьи, как из берлоги, выбрался из темного угла Савва...» /42, 241/, «...Василий Тохорон может раздавить его, как медведь телку» /98, 313/.

    Часты сравнения со шкурой медведя при описании явлений природы и пейзажа. В произведении Болота Боотура на клочья шкуры белого медведя похожи облака /8, 5/. У Далана «тяжелой и мягкой медвежьей шкурой» наваливается тишина /37, 34/, тайга напоминает «вставшую дыбом шерсть на загривке матерого медведя» /37, 30/, о долине Туймааде он пишет: «... с южной оконечности подпирает ее громадная каменная закраина - ни дать ни взять стережет ее покой матерый медведь-шатун...» /39, 6/. У С. Данилова «медвежьи шкуры туч» /41, 409/. А Н. Мординов сравнивает с ней «буроватые сверху и темные снизу» большие охапки травы во время косьбы /98, 135/.

    С волком обычно сравнивается поведение и характер далеко не положительных героев. Но иногда герои говорят о себе как о волке, желая подчеркнуть свою силу или смелость. Например: «Посмотрите-ка на этих мерзавцев! Нашли над кем глумиться - над смелыми, как волки, бетюнцами!..» /39, 307/.

    Интересны и такие сравнения: о горах «Вершины то прокалывают небо, совсем как острые клыки волка, то плотно стиснуты, точно мощные коренные зубы» /8, 47/ или «аркан летел за ним по воздуху, взвившись трубой, словно волчий хвост» /37, 143/.

    Использует волка для образотворчества и Ю. Рытхэу. Например, пение отца Дионисия он сравнивает с воем изголодавшегося за зиму тундрового волка.

    В романе Н. Мординова «Весенняя нора» и в произведении «Конец вечной мерзлоты» Ю. Рытхэу встречается противопоставление волка и оленя в схожих ситуациях. В «Весенней норе» во время обсуждения вопроса о земле Афанас Матвеев говорит о бедных и богатых, что головы у них по-разному думают. «Где это видано, чтобы волки и олени паслись вместе?» - спрашивает он, подразумевая под «оленями» бедных, а под «волками» богатых. В романе чукотского писателя Каширин, когда идет разговор о возможности объединения богатых и бедных на основе общей идеи, отрезал: «Объединишь волка с оленем».

    Не последнее место в образотворчестве занимает и заяц. Если образы медведя и волка используются больше для описания героев, то заячья шкурка, заячий мех встречаются при создании картин природы. В. Л. Серошевский отмечал: «Заячий мех заслуженно считается у якутов самым теплым; он дешев и больше других в употреблении. Заячье одеяло имеется у самого бедного якута...» /145, 130/. С заячьим одеялом (шкуркой) Далан сравнивает туман /37, 5, 7-8, 99; 39, 177/. И. Гоголев, С. Данилов, Н. Мординов видят схожесть клочьев заячьего меха (шерсти), заячьего одеяла с таящим и недавно выпавшим снегом /35, 247; 41, 78; 97, 281; 98, 321/, у И. Гоголева бесформенная масса льдин, плывущих по реке, напоминает «клочья заячьей шерсти на месте ночного пиршества ненасытного ушастого филина» /33, 8/. С. Данилов использует образ зайца при создании портрета: «Кое-где сдержанно засмеялись, засмеялся, выставив два, как заячьи резцы, зуба, и сам Никус» /41, 238/. У одного из героев седые брови, «белеющие, как клочья заячьего меха» /41, 507/, другая «на зайчонка похожа» /41, 456/, а также для передачи психологического состояния: «Сердце трепыхалось заячьим хвостом» /42, 303/. Писатель, давая характеристику героям, противопоставляет зайца и волка. К примеру, Томмот размышляет о Кэчи и Валерии: «Белый зайчик по ошибке родился в волчьем логове» /41, 90-91/ или о бедняках и богатых: «...Зайца и волка не поселишь в одной норе» /41, 290/. Н. Мординов и И. Гоголев уподобляют поведению животного поведение людей: «Мы попадем, как зайцы в ловушку» или «А мы, трусы, удрали, точно зайцы!» /98, 308, 385/, «...Я вздрогнула, точно заяц...» /35, 226/ или «...но я - не глупый заяц...» /35, 225/.

    Бабушка Дарья в романе «Весенняя пора» передает поверье якутов о том, что заяц и конь очень похожи, потому что они родные братья. Для того, чтобы заяц лучше попадался охотнику, по ее словам, надо зайчатину варить вместе с кониной.

    Интерес представляют и сравнения с лисой, которые используются чаще всего, чтобы подчеркнуть такую черту, как хитрость. Так, героя романа «Конец вечной мерзлоты» Ю. Рытхэу в Ново-Мариинске называют «Лис Тренев», о Джэргэ Болот Боотур пишет «хитрая лиса этот торговец» /8, 161/. Далан характеризует народ саха, как умелый, обходительный и хитрый, как лисы /37, 62/. Болот Боотур использует образ лисы при описании дома: «А бревна с боков ну совсем как ребра у ободранной лисицы» /8, 47/. У него же солнце «яркое, как хвост лисицы-огневки» /8, 334/, а у И. Гоголева схожее сравнение, но для показа солнца: «Смотрите-ка, хитрая лиса-огневка осторожно показала кончик своего хвоста» /33, 293/.

    В повести В. Санги «Изгин» показаны непростые отношения, которые сложились между старым охотником Изгином и старым лисовиком. Охотник мучается от поселковых насмешников, которые считают, что он уже ни на что не годен. Когда наступает зима, Изгин отправляется на добычу нерп, но она не приносит ему удовлетворения, ему нужны охотничьи просторы. И здесь у него происходит знаменательная встреча: вместе с ним пришел охотиться на нерпу старый лисовин. Изучив его след, Изгин приходит к выводу, что лисовин тоже уже стар и эта зима, вероятно, станет последней для его старого друга. Он вдет по следу лисовина после февральского бурана неожиданно и для себя, и для односельчан. И совсем еще недавно страдающий недугами Изгин не только не чувствует себя хуже, а наоборот, как будто молодеет. Он знает, что добыча лисовина принесет ему былую славу, но в спящего зверя не стреляет. А когда увидел, что возле лисовина закружилась красная молодая лисица, то не только передумал его убивать, но и разрядил чужие капканы, хотя «нельзя мешать другому охотнику. Это нерушимый закон тайги». Через отношения человека и зверя, живущих рядом, писатель показал и жизнь одного из типичных представителей своего древнего рода и свое видение многих проблем, которые до последних дней волнуют его, Изгина.

    Среди ярких сказок, созданных для объяснения причин различных явлений природы, есть и про веселого бурундука, у которого будто пять полосок на спине образовалось оттого, что его погладил когда-то своей лапой медведь. Н. Мординов использует сходство с бурундуком при описании портрета: «то там, то здесь высовывалась похожая на бурундучью голова» /98, 395/. И. Гоголев пишет о неумело остриженном мальчике: «Голова его напоминала полосатую шкурку бурундука» /35, 9/ или об окраске животного: «рыжий вол, полосатый, как бурундук» /35, 212/.

    В образотворчестве также употребляются такие обитатели тайги, как кабарга, сурок, еврашка, барсук, рысь, горностай, лось, песец, соболь и другие.

    Обычны сравнения со зверем, как для передачи характера человека, к примеру, «...А Филиппов такой зверь...» /98, 246/ или «Человек без бога все равно что двуногий зверь...» /33, 7/, так и для описания явлений природы. Н. Мординов через поведение маленьких зверьков показывает процесс разгорания костра /98, 480/, у И. Гоголева угольки в очаге горят звериными глазами /35, 22/, огоньки вечной мерзлоты тоже напоминают глаза «тысячи неведомых подземных зверюшек» /135, 188/, а в другом случае пурга схожа со зверем, «который заглатывает все вокруг» /135, 203/. Остров Алюмка лежит «сторожевым зверем» /135, 223/. Герой С. Данилова называем терем бульдозер /42, 154/.

    Большое место в образотворчестве занимает огонь. В нашем исследовании уже говорилось, какую роль играет стихия огня в жизни северян, о поклонении духу огня. Часто образ огня употребляется для описания эмоционального состояния человека, которое видно по выражению глаз: «в глазах смешинки, такие озорные, как искорки от костра» /33, 226/ или «вспыхнувший в глазах внука горячий огонь» /37, 25/. Огонь в глазах гордый /37, 81/, безумный /42, 187/, веселый /98, 102/, насмешливый /98, 203/, недобрый /97, 254/. У героев Ю. Рытхэу «глаза, светящиеся, как потухающий жирник» /135, 289/.

    С. Данилов через сходство с огнем передает мыслительный процесс: «Но мысль тут же погасла, как в зимнюю ночь гаснет легкая искорка над трубой юрты» /41, 378/ или «Страшные мучительные мысли, ворвавшиеся бурей в душу или, напротив, вырвавшиеся пламенем из нее, тревожили...» /42, 511/.

    В разных значениях употребляется и эпитет «огненный»: «огненное слово» (о речи Серго Орджоникидзе) /98, 233/, «огненные люди» (о большевиках) /98, 286/, «огненная лиса» (о чернобурой лисе) /8, 25/, «огненная вода» (о водке) /35, 242/. Эпитет, выраженный существительным: «лисицы-огневки» /135, 42/.

    Слово «огонь» нередко имеет переносное значение. Например, образование /98, 481/, «огонь сатанинских глаз» (о золоте) /42, 90/, подвижный, непримиримый человек /42, 408; 41, 459/, «огонь в стекле» (о лампе) /8, 209/, борьба за справедливость /41, 567/.

    Огонь и пожар в сравнениях служат для описания явлений. К примеру: «А блестел - прямо огнем горел « (о чайнике) /8, 26/, о солнце: «редеющие отсветы, раздвигая темень небес, превратились вскоре в багряное пламя» /135, 57/, о конфликте: «Не прекратится и будет долго тлеть и дымиться, как затяжной лесной пожар» /37, 333/.

    Национальную ментальность, почитание северянами огня передает и следующее высказывание: «Запомни, сын мой Ерегечей, наследник моего очага...» /37, 60/.

    Если Н. З. Копырин отмечает у современных поэтов Севера охотное употребление в образах отвлеченных понятий, таких, как мечта, песня, мысли /63/, то в произведениях якутских писателей данное явление наблюдается редко. «Даже снег не казался Кыче столь белым, как прежде, а тот же лес стоял тяжел и мрачен, как безысходная душа» /41, 126/ или «Работа - она как хорошая песня: коль начнешь, так и останавливаться не хочется» /98, 135/.

    Лес, тайгу употребляет в образотворчестве С. Данилов. Отряд полковника Рейнгарда, передвигающийся на оленях, похож на «сплошной лес колышущихся рогов» /41, 112/, Нина Габышева после тяжелого разговора с инспектором думает: «Разве среди людей - не тайга...» /41, 617/. Тундра для С. Данилова - мерило душевной закалки человека /41, 568/, а герою Ю. Рьггхэу Армагиргину вольную тундру напоминает просторный зал /135, 4/ или в другом случае образ тундры использован для описания жилья: «А здесь пусто, как в тундре перед первым снегом...» /135,107/.

    Такие изобретения науки и техники, как бомба и ток применяет С. Данилов: «дрожь электричества прошуршала где-то внутри...» /42, 391/ или «Керемясов... начал расти над столом, как атомный гриб...» /42, 40/. Ю. Рытхэу сравнивает с цветным прожектором северное сияние /135, 302/. Однако подобные сравнения являются скорее исключением, чем правилом. Писателям ближе образы окружающей их родной природы, что характерно для творчества и якутских поэтов. Так, например, схожая картина наблюдается в поэзии Анатолия Старостина. В его художественной системе «представлены и такие распространенные в якутской поэзии образы, как солнце, горы, звезды, огонь, цветы» /13, 58/.

    Анималистические представления народа саха, верования в «иччи» предполагает отношение к каждому явлению природы как к одухотворенному и одушевленному существу. Следствие этого - широкое применение в поэтике особого вида метафоры - олицетворения, т.е. переноса признаков живого существа на явления природы, предметы и понятия. Приведем примеры олицетворения природы: «земля, скованная холодными льдами, вздохнула теперь полной грудью» /98, 103/, «И горы искрятся - улыбаются» /8, 224/, «Деревья, заслонясь корявыми ветвями, пугливо отступали от дороги» /19, 259/.

    Олицетворение результатов человеческой деятельности: «На дворе перед избой стоит амбар. Передняя часть его покосилась, присела, будто все строение собирается вспрыгнуть на избу» /98, 147/, «Темные яранги на высоком берегу застыли в напряженном ожидании...» /135, 181/. Наиболее часто прием олицетворения из рассмотренных нами произведений можно отметить в повести Н. Мординова «Беда». Здесь писатель одушевляет деревья и лес, дым костра и языки пламени, «снег мерно и свободно вздыхает», а горы «насупились, как хмурые люди». Подобные образы позволили автору передать в повести ощущение, что главный герой, отправившийся на поиски людей, не одинок в большой тайге, с ним рядом действительно живая природа, способная посоветовать, почувствовать, прийти на помощь. Отсюда и вполне оправданная уверенность Тогойкина в своих силах, в том, что принятое им решение - пойти за помощью, было абсолютно правильным. Большое разнообразие в повести прием олицетворения получил в отношении деревьев. Одни схожи с молодежью, выбежавшей в просторные коридоры во время перерыва длительного собрания, другие словно шепчутся, третьи напоминают девушек, спешащих на сенокос. Или следующие примеры: старое искривленное дерево, как бабушка протянуло руки, чтобы обнять внуков, а другие, наоборот, как одинокие старики, никогда не воспитывавшие детей. В последних сравнениях ярко проявилась национальная ментальность. Если в якутской литературе чаще встречаются сравнения с деревьями, то в бурятской, согласно исследованиям Данчиковой М. Д., в произведениях Г. Раднаевой, Б. Дугарова, В. Митыпова, И. Калашникова поэтически воспет образ травы, в частности, полыни. С ней ассоциируются чувства печали, глубокой горечи. «Полынный запах, дым восстанавливает в сознании личности давно истекшие мгновения, минуты, привносит внутреннее успокоение или пробуждает индивида к действию» /44, 9/.

    Во второй главе исследования отмечалось, что отличительной чертой менталитета народа саха является особое, бережное отношение к детям. Якуты полагают, что человек, у которого нег детей, наказан богами, что на нем обрывается его ийэ кут. Но, по поверьям саха, что схоже и с представлениями эвенков, ийэ кут была единой у всех родственников и потому за грехи отдельного человека несет ответственность весь род, что находит отражение и в поэтике. Так, герои говорят о себе: «Мы, потомки большого рода, дети почтенного семейства...» /37, 223/. Младенец, ребенок употребляется в образотворчестве Даланом, С. Даниловым, Н. Мординовым, И. Гоголевым. Пример гиперболы: «...в его водах водятся караси величиной с младенца, который уже начинает сидеть» /37, 86/. Пилота: «под тонким, с детский мизинец, слоем воды играли, перемигивались камешки» /42, 194/. Лепестки подснежников теплые, как детская ладошка /33, 396/. Сравнения типа: «беззаботный, как в детстве» /37, 138/, «как провинившийся ребенок» /39, 157/, «опечаленная, будто дитя, пролившее молоко» /41, 71/, «Простодушен Айдар, как ребенок» /42, 268/ передают поведение и характер героев. С ребенком схожа неоформившаяся мысль: «Тогда же мысль, толкавшаяся в сознании, как жаждущий родиться ребенок, существовала вне слов» /42, 432/.

    В исторических романах Далана «Глухой Вилюй» и «Тыгын Дархан» в сравнениях используется боевое оружие, что дает возможность писателю более точно воссоздать обстановку того времени. Вот некоторые из них: «Коротко время, отпущенное человеку, чтобы видеть солнце - не длиннее брошенного копья» /37, 33/, «Взгляды двух удальцов-хосуунов, сверкнув, скрестились, как острые сабли-котоконы» /37, 170/, «Прямо на востоке мерцала и сияла на солнце блестящая, словно выложенная тысячью богатырских клинков, спокойная гладь Великой Реки» /39, 104/.

    Оригинальными сравнениями, связанными с верованием в шаманов, можно считать следующие: «Теперь он похож на бубен с отсыревшей кожей», «выглянула луна, желтая, выпуклая, похожая на медную бляху-нашивку шаманского кафтана», «Поверхность воды походила на туго натянутую, хорошо просушенную кожу шаманского бубна...» /33, 35, 272/.

    Кумысное празднество (ысыах), справляемое в начале лета, а также якутский хороводный танец осуохай нашли отражение в поэтике романов И. Гоголева и С. Данилова. К примеру, «А вокруг теснятся якутские юрты. Убогие, унылые. Как бедняки, возвращающиеся с большого ысыаха, затеянного богачом» /33, 291/ или «Возле Платонова хоть плачь, хоть танцуй осуохай, а будет так, как он сказал» /41, 630/.

    Надо заметить, что если описание празднования ысыаха, осуохая в произведениях приводится довольно часто, то игра на музыкальном инструменте - хомусе - встречается редко. Так, из анализируемых нами произведений можно отметить эпизод из романа И. Гоголева «Черный стерх», когда хомус берет в руки Хобороос, а также героиня романа Далана Ньырбачаан. В трудные минуты жизни Ньырбачаан облегчает душу, играя на хомусе. По словам А. Н. Мыреевой, «в характере Ньырбачаан соединились лучшие качества двух народов - якутского и эвенского» /103, 167/. Единичны и случаи использования хомуса в образотворчестве. Например, для описания пейзажа: «При лунном свете русло речки блестело, как серебряный язычок хомуса» /32, 203/ или для показа тембра голоса: «А меня зовут Кюель Огуса Озерный Бык, - гулко, словно заиграл музыкальный якутский инструмент джелеккей кюпеююр... протянул второй...» /37, 127/.

    Национальный колорит придают произведениям многие пересказываемые предания. Так, рассказ бабушки Дарьи о Василии Манчаары /98/ оказывает влияние на духовное становление маленького Никитки. Именно этот национальный герой становится идеалом для мальчика. В народных преданиях поступки Манчаары расцениваются как месть богачам за принесенные ему обиды, как выражение ненависти к угнетателям. Рассказы о стихийном бунтаре, совершавшем налеты на усадьбы тойонов, распространились еще при жизни Манчаары. «Нет, этот негодник, коли позволить, вы растет в разбойника, подстать самому Манчаары», - говорится о герое романа И. Гоголева «Последнее камлание» Илье. Как справедливо отмечали критики, если якутскому читателю нет необходимости подробно передавать историю легендарного героя, то читателю русских текстов желательно знать более подробно обстоятельства судьбы этого персонажа.

    Национально-образное мышление писателей выражается в постоянном обращении к якутскому героическому эпосу олонхо, к его сюжетам и героям. Здесь и космологические представления об устройстве Вселенной: «...Тебя ждет само девятиярусное светозарное небо» /33, 260/ или «...потому мы и будем всегда жить в этом среднем мире...» /41, 494/. Известно, что жить в среднем мире, то есть жить на земле - присловье, часто употребляемое в живой речи якутами. Герои вспоминают олонхо, чтобы отвлечься /97, 205/ и воображают себя в сказочной стране олонхо. Тоюк мечтает, что «наденет сверкающий, как у Нюргуна Боотура, железный панцирь» /39, 71/, Мэндэ Керемясов в борьбе с бюрократами представляет их в образе дьяволов, а себя ощущает легендарным Боотуром /42, 17/. Образы олонхо использованы и в сравнениях. Например, при описании священной лиственницы: «Густая, косматая крона ее напоминает разлохмаченную голову шамана, а толстая сухая развилина, направленная прямо на север, - единственную руку сына абаасы из древних сказаний» /33, 85/. С. Данилов упоминает злое чудовище адьарай, чтобы передать грохот, стоящий на промывочном участке: «И на третий день утробный рев и зубовный скрежет, напоминающий смертельную битву Нюргуна Боотура с адьараем... не утихал» /42, 406/. Не обделены вниманием авторов и сами исполнители олонхо - олонхосуты, талантливые и яркие личности, в большинстве своем выходцы из бедняков. Олонхосуты рассказывают олонхо, обычно положив ногу на ногу и держась одной рукой за ухо или за щеку. Г. У. Эргис повествует о народном сказителе И. Г. Тимофееве-Теплоухове, который в совершенстве владел поэтическим языком, с блеском сказывал повествовательную часть, обладал сильным приятным голосом. В жизни И. Г. Тимофеева-Теплоухова были периоды, когда он прекращал на многие годы сказы-ванис олонхо из-за предрассудка, согласно которому с хорошими олонхосутами и певцами будто бы состязаются злые духи-абаасы и из зависти вредят им (вспомним русские поговорки «Рано пташечка запела, кабы кошечка не съела» или «Пропоешь свое счастье»). Иннокентий Гурьевич потерял всех своих детей и полагал, что такое горе постигло его за незаурядный сказательский талант: злые духи, позавидовав ему, лишили его счастья. Судьба олонхосута Сымасыя /33/ схожа с судьбой И. Г. Тимофеева-Теплоухова. Писатель сопоставляет двух героев - шамана Кысылгу и олонхосута, пытаясь найти общее в них. Он полагает, что и тот, и другой верны своему предназначению, и «это люди не от мира сего - одержимые». Судьба олонхосута нелегка, потому что «певец и сказитель не находит себе места от желания излить душу в песне» /37, 288/. Последние слова можно, наверное, отнести с полным правом и к талантливым писателям и поэтам, художникам и музыкантам.

    Состязания олонхосутов в мастерстве, которые, как правило, длились не один день, мастерски использует в следующем сравнении И. Гоголев: «Утренний ветерок доносил с другого берега, едва видневшегося в дымном мареве, голоса вошедших в раж кукушек. Вот так соревнуются на ысыахе два знаменитых певца-олонхосута» /33, 14/. К таланту олонхосута обращается в авторском отступлении и С. Данилов в романе «Бьется сердце» с просьбой спеть об отважных русских людях. Интерес представляет в данном отношении и стихотворение М. Ефимова «Встреча с песней», в котором песня является поэту во сне в образе древнего старца с мозолистыми руками. По замечанию А. А. Бурцева: «Поэтизация мудрой старости, преклонение перед ней - это, скорее, традиция Востока. Да и в якутском сознании образ певца - олонхосута всегда окружен ореолом подчеркнутого пиетета» /12, 52/. Образ олонхосута, подаваемый, по словам М. Г. Михайловой, «как символ вселенской мудрости» создан и в «Восьмистишиях» С. Осипова:

            Пусть славу, в трех мирах бывая,

            олонхосуту пережить

            и наново повествованья

            ткань вековую перешить.

        Пусть старца речь сладима чаем

        за выразительным столом,

        пусть до утра он угощает,

        а вечность с детским спит лицом... /94, 78/.

    Таким образом, мы должны отметить, что в поэтике произведений народных писателей Якутии нашла отражение национальная ментальность. Она проявилась в неторопливом стиле повествования. Космологические представления, о которых было сказано в первой главе работы, нашли подтверждение в частом использовании в образотворчестве почитаемых стихий природы: огня, воды, небесных тел. Особое место занимают в изобразительных средствах деревья, птицы, рыбы, обитатели якутской тайги, а также национальные предметы быта, одежды. Национальный психологос выразился в сравнениях, показывающих особое отношение к детям. Религиозные верования народа саха, якутская мифология, богатырский эпос олонхо широко используются якутскими писателями. Следствием анималистического представления народа саха является и частое применение олицетворения. В творчестве якутских поэтов, пишущих на русском языке, обнаруживается присутствие национальных, художественных традиций, что подтверждает инертность менталитета.

                                                                            * * *

                                                                    ЗАКЛЮЧЕНИЕ

    Исследование проблемы национального менталитета в литературе народов Якутии позволило нам выявить определенные закономерности в их развитии. Писатели в своих произведениях в той или иной форме передают национальное мировосприятие. Во всех литературах, в первую очередь, прослеживается представление народов о происхождении мира и строении Вселенной. Сюжеты произведений, авторские отступления, описание обычаев, поведения героев способствуют раскрытию ментальных факторов.

    Мы видим, что действительно определяющее влияние на «лицо народа» оказывает природа. Для всех северных народов, в основном, характерно представление о Вселенной как структуре, состоящей из трех миров, участие в жизни человека добрых и злых сил. Упоминание о структуре Вселенной чаще дано в схожих ситуациях, в основном, при показе камлания шаманов, а в якутской литературе о ней нередко повествует олонхосут. Вера в божества, населяющие Верхний мир, например, у народа саха таких как Танара и Айысыт, у эвенов Айыы, у эвенков Аин-Маин, также нашла отражение в соблюдении определенных ритуалов и обычаев. Достаточно полно раскрыты космологические взгляды коренных народов Севера по отношению к стихиям огня, воды, земли. Общим в национальном мировосприятии являются сближающиеся понятия «Бог» и «природа», т.е. вся природа считается одушевленной и живой, что характерно для учений анимизма и панпсихизма. Сама природа, представленная в разные времена года, показана красочно, с использованием различных изобразительных средств. Чаще в текстах встречаются зимние и летние пейзажи.

    Особенности менталитета находят отражение и в описании традиционных промыслов северных народов - охоты и рыболовства. Здесь представлены связанные с охотой и духи-хозяева леса, например, Баай Байанай, обычай кормления (поения) убитых животных, отношение к оружию, а также охотничьи приметы и правила. Рассказывая об образе жизни своих народов, писатели поднимают и актуальные для нашего времени проблемы. Среди них и приобщение к охотничьим навыкам детей, оторванных на долгие годы от тайги в связи с обучением в интернате, нежелание молодых людей заниматься традиционными для народов Севера видами «рулоном деятельности, остро ставятся и экологические вопросы.

    Главными принципами, которыми руководствуется большинство северян по отношении к природе, можно назвать следующие: как уже говорилось выше, но одушевление природы, представление о том, что человек не хозяин ес, а часть, отсюда слияние с природой, почитание священных мест, озер, деревьев, птиц, животных. Многие охотники и рыболовы следуют правилу «довольствоваться малым», потому что необходимо думать и о будущих поколениях. Писатели через участие литературных героев в разных событиях показывают их любовь к родной, хотя и суровой, оторванной от центра, земле. Эта любовь передается из поколения в поколение. Немало страниц отведено показу исцеляющей силы, энергии, которую получает человек при общении с природой.

    Раскрытию национального мировосприятия способствуют и такие авторские приемы, как показ окружающего мира глазами птиц («Баллада о Черном Вороне» Н. Лугинова) и животных («Тынграй» В. Санги и «Кустук» Ю. Рытхэу).

    Национальную окраску имеют пространство и время. В художественных произведениях рассказывается о своеобразных мерах длины, к примеру, кес у якутов. Большие расстояния, суровые климатические условия и отдаленность проживания людей друг от друга оказывают влияние на развитие таких национальных черт, как гостеприимство и взаимовыручка, неприятие замкнутого пространства. Ограничение свободы, выразившееся в насильственном объединении оленеводов в колхозы, проживание в больших поселках отрицательно влияют на психику северян. Как следствие этого у них начинают проявляться такие несвойственные им ранее черты, как агрессивность, пессимизм, неприспособленность к быстрому ритму, потеря смысла жизни. И в результате алкоголизм, нередки случаи суицида, преступлений на бытовой почве.

    Время тоже носит национальный отпечаток. В романе «Весенняя пора» Н. Мординова подробно описывается устройство якутского календаря. Сопоставляется долгая зима и короткое лето. В произведения мастерски вводятся сказки, мифы, рассказывающие о происхождении различных явлений природы. На первый взгляд, может показаться, что одинаковые условия проживания должны породить и схожее мировосприятие. Однако, при многих общих чертах, описанных авторами, мы находим и отличия. Например, о таком природном явлении, как северное сияние, у юкагиров, чукчей, эвенков есть свои версии, трактующие по-разному его происхождение, а следовательно и отношение к нему.

    Верность космологическим представлениям и соблюдение в связи с этим определенных обрядов, к примеру, кормление огня, приношение даров духам местности, священным деревьям сохранились и в наше время, хотя иногда, как показывают авторы, приходится приспосабливаться к современным условиям, изменились и сами приношения. Многие ритуалы исполняются и приезжими людьми.

    Из психологических качеств, характерных для северян, необходимо отметить такое, как толерантность. Данная черта национального менталитета коренных народов Севера проявилась, как свидетельствуют тексты художественных произведений, в терпимости к другой вере, в частности, христианской.

    Широкое освещение получило представление о смерти. Анализ литературы позволяет сделать вывод о том, что северные народы схожи в этом вопросе в отрицательном отношении к суициду, строгом исполнении завещания покойного. Но поведение при совершении обряда захоронения, структура души имеют порой и существенные отличия. В произведениях также прослеживается влияние на погребальные обряды христианства и современных условий. Схожее у народов Севера и представление о том, что душа человека (или одна из душ) отлетает после смерти в Верхний мир.

    Для северян также свойственно стремление к мирному сосуществованию, разрешению конфликтов путем переговоров. Неприемлемость разрешения споров с помощью убийства, отрицательный взгляд на насилие, грабеж, войны присущи многим литературным героям.

    Характерной чертой менталитета являются гостеприимство и взаимовыручка. Причем эти свойства распространяются не только на своих земляков и родственников, но и на любого человека. Бескорыстную помощь оказывают в трудной ситуации красноармейцам (Н. Мординов «Весенняя пора»), «белому пришельцу» Джону Макленнану (Ю. Рытхэу «Сон в начале тумана»), беглецу из лагеря (С. Данилов «Сказание о Джэнкире»). Подобных примеров встречается немало.

     Взаимовыручка нашла выражение в разных формах совместного труда, описанных в произведениях. Это такие, как ловля рыбы (праздник неводьбы «мунха»), общая охота на зверя, сенокос. Поддержка проявляется и в моральной, и в материальной помощи, отсюда в прежние времена внутри рода было немыслимо воровство, оно считалось страшным позором.

    Писатели уделяют большое внимание описанию таких черт, характерных для психологии народов Севера, как открытость, доверчивость, наивность, идущие от душевной чистоты, безусловной веры в высокие начала, заложенные в природу человека. Осуждаются хитрость, лукавство, скупость. Конечно, с изменением социальных и политических условий изменяется и характер Необходимость приспосабливаться к новой обстановке заставляет вносить поправки в национальный космопсихологос, а следовательно и в психологию личности.

    Если рассматривать психологию северных народов с точки зрения западного и восточного менталитетов, то в отношении к таким понятиям, как активность и пассивность личности наблюдается своеобразный «средний путь». В поведении, быту, даже в проявлении чувств, согласно художественным произведениям, люди стали более активными. Но что касается взаимоотношений с природой, то здесь четко прослеживается стремление к гармонии с ней, а не к ее покорению.

    Сравнивая отношение к труду, можно сказать, что труд ради богатства, свойственный более западному менталитету, чаще всего не только не находит поддержки, а даже осуждается. Материальные стимулы не играют большой роли, хотя стремление к обеспеченной жизни и присутствует, но богатство, но мнению многих героев, должно быть достигнуто только честным путем. В работе ценятся аккуратность, несуетливость. Многие традиционные виды промыслов такие как рыбалка, охота требуют и физического здоровья, быстроты реакции в экстремальных ситуациях, терпеливости. Однако, хотя писатели и подчеркивают наличие подобных качеств у своих героев, но в то же время дают понять читателю, что обладают они ими не от рождения, а в результате накопления определенного опыта. Человек, разлученный на долгие годы с тайгой, особенно в детстве, может не только позабыть, но и не приобрести позже необходимых навыков. Отсюда такое внимание к детям. Воспитание детей, теплая забота о них - неотъемлемая особенность национального менталитета народов Севера, наличие у человека детей - непременное условие счастья. В мировосприятии народа саха делается значительный акцент в сторону творческой и созидающей деятельности самого человека. Но главным творчеством человека считается его ребенок. В продолжении своего рода видят смысл и содержание жизни многие литературные герои. Кстати, пути достижения счастья, представление о нем выражено в размышлениях героев, народных преданиях и легендах, введенных в содержание художественных произведений. Для достижения счастья также избран «средний путь». В этом отношении мировосприятие народа саха более схоже с восточным менталитетом. На Востоке односторонняя ориентированность на божественный культ не является неизменной догмой. Наоборот, человек сам ищет и сам находит пути своего спасения. «Средний путь» превалирует и во взгляде на молодость и старость. Нельзя сказать, что опыт старых людей игнорируется, но и культ молодости в обществе тоже отсутствует, т.е. мы обнаруживаем стремление к гармонии молодого тела и мудрости старого ума.

    Национальный склад мышления, Логос по Г. Гачеву, тоже имеет свои особенности. Для народов Севера больше свойственно образное мышление, которое играет огромную роль в процессе познавательной деятельности. К индивидуальным свойствам мышления можно отнести самостоятельность и быстроту мысли. Для народов Севера наиболее характерны в стиле мышления диалог, а также интуиция. В экстремальной обстановке мы обнаруживаем у героев быстроту мысли, но когда есть время на обдумывание вопроса, то характерно спокойное взвешивание ситуации, принятие решения в результате совета с другими.

    Во многих произведениях для раскрытия ментальных факторов авторы используют образы представителей другой народности или нации. Через общение или наблюдение они отмечают отличия в мировосприятии своего и другого народа или народов.

    Национальное видение мира накладывает отпечаток на поэтику произведений, в первую очередь, на стиль повествования. Его отличает неторопливость изложения, привлечение богатого этнографического материала. Возможно, поэтому в литературах народов Якутии пока не получили широкое распространение такие жанры, как детектив, приключенческие книги, фантастика, которые требуют большой смены событий и меньше описаний.

    Анализ образно-изобразительных средств в творчестве народных писателей Якутии и в романе Ю. Рытхэу «Конец вечной мерзлоты» показывает, что в поэтике произведений нашло отражение национальное мировосприятие. Долгая северная зима, связанные с ней природные явления наиболее часто используются для создания образов. Холод, лед, снег, туман, взятые для сравнений, передают в зависимости от контекста не только внешний вид предмета или человека, но и его психологическое состояние. Вообще необходимо заметить, что несмотря на изменившиеся условия жизни, вхождение в повседневный обиход достижений науки и техники, появившихся на севере экзотических фруктов и овощей, неведомых здесь ранее, для образотворчества они практически не применяются. В то же время, если сравнения в ранних прозаических произведениях якутских писателей использовались чаще для описания природы, то со временем они нашли широкое распространение для выражения душевного состояния людей.

    Космологические представления народа саха отразились и в том, что наиболее употребляемыми в изобразительных средствах являются животные, обитающие на Севере, и домашние животные. В якутской литературе это конь, бык, корова. В эвенской и эвенкийской - олень, в чукотской - олень, но уже добавляются к нему нерпа, морж, кит, т.е. обитатели моря. Птицы, рыбы, деревья, травы также играют в образотворчестве весомую роль, как и стихии огня и воды, которые почитаемы северными народами. Нередки сравнения, связанные с верованием в шаманов. Национально-образное мышление писателей выражается и в постоянном обращении к якутскому героическому эпосу олонхо, его сюжетам и героям и к олунхосутам. Предметы быта, национальная одежда, обувь, музыкальные инструменты находят отражение в ярких метафорах, эпитетах. Следствием анималистического представления народа саха стало широкое употребление в поэтике особою вида метафоры-олицетворения, когда признаки живого существа переносятся на явления природы, предметы и понятия

    Отличительная черта менталитета северных народов - особое отношение к детям - также нашли отражение в поэтике.

    Возможно, более присущее северянам образное мышление сказалось на том, что и образотворчестве редки сравнения с отвлеченными понятиями.

    Таким образом, мы можем сделать следующие выводы: космологические и психологические составные национальною менталитета нашли отражение и в поэтике литератур народов Якутии. Космос и Психологос взаимосвязаны, но ведущая роль принадлежит Космосу. Для изучения проблемы менталитета потребовалось привлечение материала из разных областей знаний, в частности, этнопсихологии, философии, истории и даже биологии. Особенности ментальных факторов представлены в творчестве всех писателей. Но в произведениях одного автора мы находим более подробное описание космологических представлений, у другого психологических факторов, у третьего особенности национального Логоса. Следовательно, использование для исследования проблемы менталитета большого количества произведений оправдало себя.

    Литературы народов Якутии отразили не только традиционный национальный менталитет, но и изменения, происходящие в нем под влиянием новых условий.

                                                                                 * * *

                                            СПИСОК  ИСПОЛЬЗОВАННОЙ  ЛИТЕРАТУРЫ

    1. Алексеев А. А. Забытый мир предков //Очерки традиционного мировоззрения эвенов Северо-Западного Верхоянья. - Якутск: КИФ «Ситим», 1993. - 96 с.

    2. Алексин А. Как всходило солнце // Слово русской критики о якутской литературе. - Якутск: Кн. изд-во, 1986. - С. 169-170.

    3. Абель И. Тревожный северный ветер // Полярная звезда. - 1991. – N 4. - С. 174-175.

    4. Ануфриев Е. А., Лесная Л. В. Российский менталитет как социально-политический и духовный феномен // Социально-политический журнал. - 1997. – N 3. - С. 16-27.

    5. Ауэзов М. Путь Абая. В 2 т. Т. 1. - Алма-Ата: Жазуши, 1982. - 608 с.

    6. Башарина З. К., Башарина А. К. Проблема «человек и природа» в современной якутской литературе // Человек и Север: исторический опыт, современное состояние, перспективы развития. Часть I. - Якутск: ЯНЦСО РАН, 1992. - С. 140-144.

    7. Бирюков Г. Северное сияние. Московские гастроли Якутского драматического театра имени П. А. Ойунского //Литературная Россия. - 1985. - 23 августа.

    8. Болот Боотур. Весенние заморозки. - М.: Сов. Россия, 1982. - 335 с.

    9. Болот Боотур. Пробуждение. - М.: Современник, 1978. - 352 с.

    10. Болот Боотур. Пробуждение. Часть 2. М: Современник, 1984.- 319 с.

    11. Бондаренко В. Нить жизни // Слово русской критики о якутской литературе. - Якутск: Кн. изд-во, 1986. - С. 140-142.

    12. Бурцев А. А. «В поэтическом аласе» Моисея Ефимова // Полярная звезда. - 1997. - N 5. - С. 51-58.

    13. Бурцев А. А. Ментальная глубина поэзии А. Старостина - Сиэн Кынат // Полярная звезда. - 1998. - N 1. - С. 53-55.

    14. Бурцев А. А. Философские истоки творчества А. Кулаковского // Литературные традиции и преломление их в Якутии. - Якутск: Изд-во ЯГУ, 1995. - С. 33-49.

    15. Васильева Д. Е. Народные писатели Якутии. - Якутск: Бичик, 1995. - 160 с.

    16. Васильева Д. Е. Образы современников в якутской прозе (Романы Софрона Данилова «Бьется сердце» и В. Яковлева «На водоразделе») // О современной якутской литературе. - Якутск: Кн. изд-во, 1977. - С. 44-73.

    17. Васильева Д. Е. Связь времен. - Якутск: Кн. изд-во, 1991. - 120 с.

    18. Васильева Д. Е. Человек и Север в произведениях Софрона Данилова // Человек и Север: исторический опыт, современное состояние, перспективы развития. Часть I. - Якутск: ЯНЦ СО РАН, 1992. - С. 137-140.

    19. Винокурова У. А. Философия духа и развитие народов Якутии // Человек, общество, культура. Материалы Первых нерюнгринских философских чтений. - Якутск: Изд-во ЯГУ, 1998. - С. 53-57.

    20. Власенко А.Н. Юрий Рытхэу: Литературный портрет. - М.: Сов. Россия, 1988. - 160 с

    21. Волчок Т. И. Гражданское воспитание на уроках общественных дисциплин в связи с новым металитетом // Народное образование Якутии. - 1997. – N 3. - С. 109-112.

    22. Воскобойников М. Колыбель новописьменных литератур // Полярная звезда. - 1976. – N 4. - С. 100-105.

    23. Вуколов Л. Владимир Санги. - М.: Сов. Россия, 1990. - 152 с.

    24. Гаврильева В. Маленькие повести. - М.: Современник, 1987. - 160 с.

    25. Гаврильева В. Страна Уот - Джулустана. - М.: Современник, 1977. - 238 с.

    26. Гачев Г. Д. Национальный Космо-Психо-Логос // Вопросы философии. - 1994. – N 12. - С. 59-78.

    21. Гачев Г. Д. Национальные образы мира. - М.: Сов. писатель, 1988. - 448 с.

    28. Гачев Г. Д. Национальные образы мира: Курс лекций. - М.: Изд. центр «Академия», 1998. - 429 с.

    29. Гачев Г. Д. Повесть эвенкини // Розовая чайка. - 1991. – N 1. - С. 57-66.

    30. Герасимова А. Е. Изучение текста художественного произведения на неродном языке // Народное образование Якутии. - 1996. – N 3. - С. 122-125.

    31. Гоголев А. И. История Якутии (Обзор исторических событий до начала XX в.) - Якутск: Изд-во ЯГУ, 1999. - 201 с.

    32. Гоголев А. И. Якуты (проблемы этногенеза и формирования культуры). - Якутск: Изд-е журнала «Илин», 1993. - 200 с.

    33. Гоголев И. Месть шамана. Последнее камлание. - М.: Сов. писатель, 1992. - 416 с.

    34. Гоголев И. Пляска стерхов // Социалистическая Якутия. - 1990. - 18 января.

    35. Гоголев И. Черный стерх. - М.: Сов. Россия, 1990. - 272 с.

    36. Гуревич А. Я. Вопросы культуры в изучении исторической поэтики // Историческая поэтика. Итоги и перспективы изучения. М.: Наука, 1986. - С. 153-167.

    37. Далан. Глухой Вилюй. - Якутск: Бичик, 1993. - 336 с.

    38. Далан. «Отчество исправим...» // Полярная звезда. - 1991. – N 4. - С. 69-112.

    39. Далан. Тыгын Дархан. - Якутск: Бичик, 1994. - 432 с.

    40. Данилов С. П. Лиственница. - М.: Сов. писатель, 1978. - 320 с.

    41. Данилов С. П. Красавица Амга. Бьется сердце. - М: Сов. Россия, 1986. - 656 с.

    42. Данилов С. П. Сказание о Джэнкире. - М.: Сов. писатель, 1991. - 544 с.

    43. Данилова В. Герои не умирают (размышления по поводу повести Н. Мординова «Беда») // Хальархад. - 2001. – N 1. - С. 36-40.

    44. Данчикова М. Д. Художественная картина мира в литературе Бурятии 1960-1990 гг. (пространственно-временная архитектоника): Ав-тореф. дис... канд. филол. наук / Институт монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН. - Улан-Удэ, 2000. - 17 с.

    45. Дементьев В. Летописец жизни народов // Слово русской критики о якутской литературе. - Якутск: Кн. изд-во, 1986. - С. 106-115.

    46. Дементьев В. О тех, кого ждали // Молодая гвардия. - 1988. –N 11. - С. 258-267.

    47. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. Роман в четырех частях с эпилогом. Части III, IV. Эпилог. - М.: Современник, 1981. - 542 с.

    48. Ефимова Т. Круговорот жизни (Восточные реминистенции в творчестве Н. Неустроева) // Полярная звезда. - 1999. – N 3. - С.88-91.

    49. Жожикашвили С. В., Мейер Ф. История литературы и история менталитета // РЖ, серия «Литературоведение» - 1990. – N 3. - С. 58-60.

    50. Жукова Л. Н. Религия юкагиров. Якутский пантеон. - Якутск: Изд-во ЯГУ, 1996. - 92 с.

    51. Жулева А. С. Архетипы в ненецкой поэзии // Хальархад. - 2001. – N 1. – С. 198-206.

    52. Зеленкова И. Л, Беляева Е. В. Этика. - Минск: НТООО «Тетра-Системс», 1998. - 368 с.

    53. Иннокснтьев А. «Сновидение шамана» и менталитет народа саха // Илин. - 1997. – N 3-4. - С. 10-11.

    54. История и культура эвенов. - СПб: Наука, 1997. - 180 с.

    55. Карим М. Долгое-долгое детство. Коня диктатору! Пеший Махмут. - М.: Известия, 1984. - 368 с.

    56. Карим М. Помилование. Повести. - М.: Известия, 1989. - 304 с.

    57. Карим М. Собрание сочинений. В 3-х т. Т. 1. М.: Худож. лит-ра, 1983. - 558.

    58. Колпаков А. Где течет Индигирка // Слово русской критики о якутской литературе. - Якутск: Кн. изд-во, 1986. - С. 125-128.

    59. Кондаков В. А. Тайны сферы шаманизма. Часть третья: шаманизм - древняя культура и религия. - Якутск: ГУП «Полиграфист», 1999. - 214 с.

    60. Конецкий В. За Доброй Надеждой. - М.: Сов. Россия, 1987. - 740 с.

    61. Коптяева А. Северное сияние // Новые горизонты якутской литературы. - Якутск: Кн. изд-во, 1976. - С. 51-57.

    62. Копырин И. З. О влиянии русской литературы на развитие якутской национальной образности // Взаимодействие литератур народов Сибири и Дальнего Востока. - Новосибирск: Наука, 1983. - С. 143-147.

    63. Копырин И. З. Своеобразие изобразительных средств в поэзии Севера Якутии // Литература народов Севера Якутии. - Якутск, изд-во ЯНЦ, 1990. - С. ЗЗ-51.

    64. Кривошапкин А. Белая дорога. - М.: Современник, 1986. - 223 с.

    65. Кривошапкин А. Берег судьбы // Полярная звезда. - 1993. – N 3. - С. 10-76; N 5-6. - С. 7-44.

    66. Кривошапкин А. Евразийский союз. - Якутск: Бичик, 1998. - 240 с.

    67. Кривошапкин А. В. Истоки и современность эвенской литературы. - Якутск: Сахаполиграфиздат, 1993. - 20 с.

    68. Кулаковский А. Е. Материалы для изучения верований якутов. - Якутск: Кн. изд-во, 1923. - 108 с.

    69. Кулаковский А. Е. Якутские пословицы и поговорки. - Якутск: Кн. изд-во, 1945. - 100 с.

    70. Курилов С. Ханидо и Халерха. - М.: Сов. Россия, 1988. - 624 с.

    71. Кэптукэ Г. Душа-судьба МАИН в мировоззрении шаманов // Полярная звезда. - 1996. – N 2. - С. 75-83.

    72. Кэптукэ Г. Имеющая свое имя, Джелтула-река. - Якутск: Кн. изд-во, 1989. - 120 с.

    73. Кэптукэ Г. Рэкег по тунгусски // Полярная звезда. - 1990. – N 3. - С. 14-45.

    74. Кэптукэ Г. Серебряный паучок // Розовая чайка. - 1991. – N 1. - С. 22-50.

    75. Ламутский П. Запретный зверь // Полярная звезда. - 1994. – N 3. - С. 5-52; N 4. - С. 54-95; N 5. - С. 65-102.

    76. Лебедева Ж. К. Мифологический генезис эвенского эпоса // Мифология народов Якутии. - Якутск, Як. филиал СО АН СССР, 1980. - С. 33-40.

    77. Лебедева Н. М. Введение в этническую и кросс-культурную психологию. - М.: «Ключ - С», 1999. - 224 с.

    78. Ленская А. Завещание // Полярная звезда. - 1988. – N 1.- С. 52-53.

    79. Леханов Б. И. Алкоголизм: его причины и пути устранения // Человек, общество, культура. Материалы Первых нерюнгринских философских чтений. - Якутск: Изд-во ЯГУ, 1998. - С. 96-99.

    80. Лихачев Д. С. Русская культура в современном мире // Новый мир. - 1991. – N 1. - С. 3-9.

    81. Ломидзе Г. Творческая окрыленность и братское единение // Слово русской критики о якутской литературе. - Якутск: Кн. изд-во, 1986. - С. 29-31.

    82. Ломунова М. Н. Мустай Карим: Очерк творчества. - М.: Худож. лит-ра, 1988. - 208 с.

    83. Ломунова М. Н. Софрон Данилов. - М.: Сов. Россия, 1985. - 160 с.

    84. Лугинов Н. Дом над речкой. - М.: Современник, 1988. - 286 с.

    85. Макашова П. В. Национальные художественные традиции в творчестве якутских поэтов, пишущих на русском языке // Литературные традиции эпохи и преломление их в Якутии. - Якутск: Изд-во ЯГУ, 1995. - С. 68-77.

    86. Марков Б. В. Разум и сердце: История и теория менталитета. - СПб: Изд-во С- Петербургского ун-та, 1993. - 229 с.

    87. Менеджмент / Автор-составитель Г. Б. Казначсвская. - Ростов н/ Д: «Феникс», 2000. - 352 с.

    88. Михайлов А. Новый этап в развитии литератур (о творчестве Галины Кэптукэ) // Полярная звезда. - 1993. – N 2. - С. 159-164.

    89. Михайлов А. От утренней звезды и до звезды вечерней. -Якутск: Сахаполиграфиздат, 1993. - 64 с.

    90. Михайлов А. Проблема национального менталитета в литературе (на материале литератур народов Севера) // Литературные традиции эпохи и преломление их в Якутии. - Якутск: Изд-во ЯГУ, 1995. - С. 104-113.

    91. Михайлов А. Художественная летопись народа // Полярная звезда. - 1980. – N 1. - С. 104-112.

    92. Михайлов Т. М. О некоторых параллелях в мифологии бурят и тюркских народов Сибири // Мифология народов Якутии. - Якутск, Як. филиал СО АН СССР, 1980. - С. 5-11.

    93. Михайлова М. Г. Высоких судеб ясный свет... - Якутск: Кн. изд-во, 1986. -72 с.

    94. Михайлова М. Г. «Как будто жизнь - пролог в повествованье свыше...» // Полярная звезда. - 2000. – N 5. - С. 75-80.

    95. Михайлова М. Г. Очерки русской литературы Якутии. - Новосибирск: Сибирский хронограф, 1995. - 184 с.

    96. Михельсон М. И. Ходячие и меткие слова. - М.: ТЕРРА, 1997. - 624 с.

    97. Мординов Н. Беда. - М.: Сов. писатель, 1972. - 319 с.

    98. Мординов Н. Весенняя пора. - М.: Сов.Россия, 1978. - 544 с.

    99. Мординов Н. Друзья-товарищи. - Якутск: Кн.изд-во, 1976. - 488 с.

    100. Мыреева А. Н. Зрячее сердце Мастера // Якутия. -1999. - 22 декабря.

    101. Мыреева А. Н. Многонациональный роман 1960-1980-х годов. Типологические аспекты. - Новосибирск. Наука, 1997. - 159 с.

    102. Мыреева А. Н. «На великой родительнице - Земле...» // Полярная звезда. - 1998. – N 2. - С. 38-43.

    103. Мыреева А. Н. Роман В. С. Яковлева - Далана «Тыгын Дархан» // Полярная звезда. – 1994. - N 3. – С. 164 -

    104. Мыреева А. Н. Современная ситуация культурного взаимодействия: роман в литературах народов Якутии // Культурное взаимодействие народов Республики Саха (Якутия): история и современность. - Якутск: ИГИ АН РС(Я), 1995. - С 71-81.

    105. Мыреева А. Н. Человек и природа и женском романе 80-х годов // Полярная звезда. - 1994. - N 4. - С. 148-150.

    106. Николаев К. Б. Голоса новой Чукотки: Литература народностей Крайнего Северо-Востока - Магадан: Кн. изд-во, 1980. - 222с.

    107. Новиков А. Г. О менталитете саха. - Якутск: Изд-во Аналитического центра, 1995. - 147 с.

    108. Нюргун Боотур Стремительный. Якутский героический эпос олонхо. - Якутск: Кн. изд-во, 1975. - 432 с.

    109. Обновление. Национальное своеобразие: традиции и современность / На вопросы корреспондента М. Капустина отвечает М. М.Хайруллаев, директор Института философии АН УзССР, член-корреспондент АН Узбекистана, доктор философии // Литературное обозрение. - 1977. - N 1. - С. 80-87.

    110. Огрызко В. В. О Севере - без экзотики // Наш современник. – 1993. - М. – С. 181-191.

    111. Огрызко В. В. Писатели и литераторы малочисленных народов Севера и Дальнего Востока: Библиографический справочник. Часть I. М.: Концерн «Литературная Россия», 1998. - 536 с.

    112. Огрызко В. В. Под полярными созвездиями // Север. - 1989. - N 8. - С. 114-120.

    113. Одулок Тэки. Жизнь Имтеургина старшего. На Крайнем Севере. Николай Тарабукин. Моя жизнь. Джанси Кимонко. Там, где бежит Сукпай. - Якутск: Кн. изд-во, 1987. - 432 с.

    114. Оконешникова А. П. Постановка проблемы мультикультурного образования в условиях возрождения традиций народов Республики Саха (Якутия) // Мультикультурное образование. Материалы международной конференции «Методология и практика мультикультурного образования в условиях возрождения традиций народов Республики Саха (Я). - Якутск: Изд-во ИПКРО, 1996. - С. 3-16.

    115. Окорокова В. Б. Поэмы - как вершина творчества поэта // Хальархад. - 2001. – N 1. - С. 16-23.

    116. Окорокова В. Б. Развитие прозы в литературах народов Севера Якутии // Литература народов Севера Якутии. - Якутск: Изд-во ЯНЦ, 1990. - С. 7-32.

    117. Окорокова В. Б. Юкагирский роман. - Якутск: ЧИФ «Ситим», 1994. - 136 с.

    118. Осипов С. С. Шиповник. - Якутск: Кн. изд-во, 1988. - 80 с.

    119. Павлычко Д. Свет совести // Карим М. Собрание сочинений. В 3-х т. Т. 1. - М.: Худож. лит-ра, 1983. - С. 5-20.

    120. Парфенова О. Конь и харизма Тыгына в преданиях якутов // Илин. - 1999. – N 1-2. - С. 26-28.

    121. Петров В. Т. Взаимодействие традиций в младописьменных литературах. - Новосибирск: Наука, 1987. - 240 с.

    122. Петров В. Т. Опыт русской классики в советских младописьменных литературах // Развитие реализма в литературах Якутии. - Якутск: Изд-во ЯНЦ СО АН СССР, 1989. - С. 17-25.

    123. Попов Б. Н. Человек в детстве // Айсберг. - 1991. – N 2. - С. 72-79.

    124. Портнягин И. С. Кто он, человек солнечного улуса айыы? // Илин. - 1999. - N 1-2. – С. 8-10.

    125. Пошатаева А. В. Литература и фольклор (к проблеме взаимодействия) // Взаимодействие литератур народов Сибири и Дальнего Востока. - Новосибирск: Наука, 1983. - С. 135-142.

    126. Пудов А. Г. Методологическое значение понятия «менталитет» в систематизации глобального кризиса современности // Философско-методологические вопросы современной науки. Выпуск 1. - Якутск: Изд-во ЯГУ, 1999. - С. 74-79.

    127. Пушкарев Л. И. Что такое менталитет? Историографические заметки // Отечественная история. - 1995. – N 3. - С. 158-166.

    128. Ранчин А. Национальный космос и личная мифология // Новый мир. - 1990. - N 2. - С. 257-260.

    129. Рогов Е. И. Психология общения. - М: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 2001. - 336.

    130. Романова Е., Слепцов П., Колодезников С. Жизненный круг якутов // Илин. - 1992. - N 1. - С. 64-73.

    131. Российская ментальность (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. - 1994. – N 1. - С. 25-53.

    132. Руткевич А. М. К. Г. Юнг об архетипах коллективного бессознательного // Вопросы философии. - 1988. – N 1. - С. 124-133.

    133. Рыжов С. Чорон поэта // Полярная звезда. -1984. – N 6. - С. 99-101.

    134. Рытхэу Ю. Дорога в Ленинград. Полярный круг. - Л.: Лениздат, 1986. - 460 с.

    135. Рытхэу Ю. Конец вечной мерзлоты. - М.: Современник, 1977. - 415 с.

    136. Рытхэу Ю. Магические числа. - Л.: Сов. писатель, 1986. - 432 с.

    137. Рытхэу Ю. Остров надежды. - М.: Современник, 1987. - 303 с.

    138. Рытхэу Ю. Перешагнув через века... // Вопросы литературы. - 1977. – N 6. - С. 3-16.

    139. Рытхэу Ю. Сон в начале тумана. - М.: Современник, 1986 - 496 с.

    140. Самсонов Н. Г. Два языка - два родника. - Якутск: Бичик, 1993. - 176 с.

    141. Санги В. Месяц рунного хода - М.: Сов. писатель, 1985. - 512 с.

    142. Санги В. Поэзия охотников и оленеводов // Новые горизонты якутской литературы. - Якутск: Кн. изд-во, 1976. - С. 146-151.

    143. Санжаева Р. Д., Намсараев С. Д. Личность как субъект мультикультурного образования // Мультикультурное образование. Материалы международной конференции «Методология и практика мультикультурного образования в условиях возрождения традиций народов Республики Саха (Я). - Якутск: Изд-во ИНКРО, 1996. - С. 36-40.

    144. Сборник якутских пословиц и поговорок. - Якутск: Кн. изд-во, 1965. - 242 с.

    145. Серошевский В. Л. Якуты Опыт этнографического исследования. - 2-е изд. - М., 1993. - 736 с.

    146. Сивцева И. С. Явление двуязычного художественного творчества в современной поэзии Якутии // Взаимодействие литератур народов Сибири и Дальнего Востока. - Новосибирск: Наука, 1983. - С. 135-142.

    147. Сидоров Е. О Георгии Гачеве и его книге // Гачев Г. Д. Национальные образы мира. - М.: Сов. писатель, 1988. - С. 3-6.

    148. Сидоров Е. Таланта яркого звезда // Илин. - 1999. – N 3-4. -С. 76-81.

    149. Сперри Р. У. Перспективы менталистской революции и возникновение нового научного мировоззрения // Мозг и разум. - М.: Наука, 1994. - С. 2-44.

    150. Спиридонов И. Талант яркий, самобытный (к 60-летию Ивана Гоголева) // Социалистическая Якутия. - 1990. - 18 января.

    151. Сухарев В. А. Этика и психология делового человека. - М.: Агентство «ФАИР», 1997. - 400 с.

    152. Сыромятникова А. Дорога жизни. - Якутск: Кн. изд-во, 1992. - 128 с.

    153. Сыромятникова А. Кыыс-Хотун. - М.: Современник, 1981. - 287 с.

    154. Сыромятникова А. Подруги. - Якутск: Якуткнигоиздат, 1965. - 196 с.

    155. Тайные знания. Шаманизм / Авт.- сост. А. Е. Польской. - Минск: Харвест, 1998. - 576 с.

    156. Твардовский А. Т. О литературе. М.: Современник, 1973. - 445 с.

    157. Тидор С. Размышления о северной ментальности // Север. - 1997. – N 11-12. - С. 108-113.

    158. Тобуроков Н. Н. Андрей Кривошапкин (Очерк жизни и творчества) - Якутск: Изд-во «Северовед», 1999. - 76 с.

    159. Турсункулов К. Пароль: «Здравствуй, Якутия!» - Якутск: Кн. изд-во, 1984. - 288 с.

    160. Укачин Б. Голос снега. - М.: Сов. писатель, 1978. - 150 с.

    161. Улуро Адо. Семен Курилов. Юкагирские костры. - Якутск: Кн. изд-во, 1965. - 72 с.

    162. Урнов Д. М. Национальная специфика литературы как предмет исторической поэтики // Историческая поэтика. Итоги и перпективы изучения. - М: Наука, 1986. - С. 168-187.

    163. Уткин К. Д. Религиозные и философские воззрения коренных народов Якутии. - Якутск: Бичик, 2000. - 224 с.

    164. Ушинский К. Д. Педагогические сочинения: В 6 т. Т. 2. М.: Педагогика, 1988. - 496 с.

    165. Федоров В. Автограф души. - Якутск: Кн. изд-во, 1986. - 80 с.

    166. Федоров В. Радушная хозяйка Бакалдына // Якутия. - 2001. - 23 марта.

    167. Федорова Л. И. Проблема нравственного воспитания в мировоззрении народа саха и коренных народов Аляски // Мультикультурное образование. Материалы международной конференции «Методология и практика мультикультурного образования в условиях возрождения традиций народов Республики Саха (Якутия). - Якутск: Изд-во ИП-КРО, 1996. - С. 81-83.

    168. Федосеев И. Берестяная лодка. - М.: Современник, 1986. - 63 с.

    169. Федосеев И. Имен немеркнущая память. - Якутск: Кн. изд-во, 1987. - 144 с.

    170. Хазанкович Ю. Имеющая свое имя Галина Кэптукэ // Полярная звезда. - 2001. – N 4. - С. 84-89.

    171. Хазанкович Ю. Национальный мир северной прозы // Полярная звезда. - 2000. - N5. - С.81-86.

    172. Хазанкович Ю. Пути и путы критики (о современном состоянии изучения литературы народов Севера) // Полярная звезда. - 1999. - N 4. - С. 63-66.

    173. Чертова Н. Якутская эпопея // Мординов Н. Весенняя пора. - М.: Сов. Россия, 1978. - С. 527-538.

    174. Шишков В. Я. Угрюм - река. Роман в двух томах. Т. 1 - М.: Худ. литература, 1987. - 461 с.

    175. Шолохов М. Тихий Дон. Роман в четырех книгах. Книга I. М.: Русская книга (Сов. Россия), 1992. - 352 с.

    176. Шукшин В. Собр. соч: В 5 т. Т. З. - Екатеринбург: ИПП «Уральский рабочий», 1992. - 480 с.

    177. Эргис Г. У Очерки по якутскому фольклору. - М.: Наука, 1974 - 403 с.

    178. Эрилик Эристин. Молодость Марыкчана. - М.: Современник, 1974. - 190 с.

    179. Якименко Л. О поэтике современного романа // Дружба народов. - 1971. – N 6. - С. 242-253.

    180. Якутский Н. Алмаз и любовь. - М.: Сов. писатель, 1971. - 176 с.

    181. Якутский Н. Искатели алмазов. - М.: Сов. Россия, 1989. - 144 с.