ЯКУТСКАЯ ИСТОРИЯ
ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ
25-го марта следователь закончил следствие
по нашему делу и через несколько дней вручил нам в копии следственный материал.
Он состоит из 145 номеров на 45 больших писчих листах. 26 номеров представляют
текст заявлений, постановлений, протоколов осмотра и вскрытий, экспертиз и т. п.
Остальные 119 заключают допросы и передопросы 108 свидетелей.
Вот как распределяются свидетели по
отношению к роли, которую они играли в деле:
Никто из нас никаких показаний не давал.
Наш следователь был этим очень доволен. Это совершенно развязывало ему руки. «И
на суде вы намерены не давать показаний?» — допытывался он, предвкушая удобства
для себя от такой тактики. Наше молчание облегчало ему возможность покрыть
густым флером всю ту гнусную провокаторскую и прямо мошенническую роль, которую
сыграла в нашем деле местная администрация, в особенности начальник местной
военной команды. Так как гвоздем всего дела является убийство 2-х солдат и
обстрелы 4, 5 и 6 марта, то следствию предстояло тут выяснить, что вызвало
внезапно с нашей стороны выстрелы, сколько их было сделано, почему происходили
обстрелы нашего дома в следующие дни. Стремилось ли оно к действительному
выяснению дела, или оно хотело только похоронить истину? Смешно даже задаваться
таким вопросом.
Напомним читателям вкратце те
обстоятельства, которые предшествовали первому обстрелу.
1) Начиная с 8 час. утра 2-го марта,
положение дел для нас, осажденных в д. Романова, резко изменилось к худшему.
Вместо трусливых полицейских на постах оказались солдаты с заряженными ружьями
в руках. Улицу загородили с двух сторон, ворота также. Солдаты проникли во двор,
стали у самых входных дверей, заняли соседний флигель Романова, отстоящий от
нас всего в нескольких саженях, и превратил его в «караульный дом». Они
разобрали кое-какие заборы, в одном вынули доску для того, чтобы можно было нас
обстреливать, оставаясь невидимыми, проделали калитки в задние дворы, чтобы
удобнее было устраивать засады, проникли в нижний этаж под нами, причем для
каких-то целей выставили там во всех окнах рамы и разобрали печь. Выходить на
двор сделалось совершенно невозможным под страхом быть арестованным или расстрелянным:
солдатам уже предоставлено было право пускать против нас в ход оружие. Скоро
началась самая грубая провокация, имевшая очевидной целью вызвать с нашей
стороны первый выстрел, а некоторые действия сверх того явно клонились к тому,
чтобы подготовить на нас нападение врасплох при наименее благоприятных для нас
обстоятельствах. Солдаты громко издевались над нашими постовыми, осыпали их
площадной руганью, хвастали, что скоро придет нам конец, прицеливались из
ружей, как только кто-нибудь из нас появлялся у окна, бросали камнями, и,
наконец, 3-го марта вечером закрыли у нас ставни на окнах, выходящих на улицу.
Ставни нам удалось немедленно сбросить помощью высунутой палки, выбив
предварительно нижние стекла в окнах. Караульным же мы заявили категорически,
что если они будут продолжать так действовать, то будем вынуждены стрелять.
Предупреждение это было повторено нами неоднократно, а именно: а) 3 марта утром
в разговоре нашего уполномоченного с начальником команды Кудельским, который в
ответ сослался на то, что солдаты теперь находятся не в его ведении, а полиции;
б) 3-го марта вечером устно было сообщено об этом солдатам, стоявшим на постах;
в) ночью того же числа было послано о том же письменное заявление караульному
начальнику через полицейского надзирателя Вильконецкого,
и то же самое было ему повторено устно; г) 4-го утром было послано письменное
заявление губернатору. — Все это однако оказалось бесполезным. Ответа на
заявления не получилось никакого, а между тем 4-го в 3 часа дня группа солдат,
казаков и городовых столпились под окном кухни д. Романова. «Кучка солдат стала
закрывать ставни у кухонного окна; один из нас просунул руку в отверстие у окна,
чтобы открыть ставни, и в это время получил сильный удар в руку одним из
камней, брошенных солдатами. Тогда один из нас крикнул солдатам, чтобы не смели
бросать в нас камнями, иначе мы будем стрелять. «Стреляй!» — получился ответ.
Тут-то и раздался наш выстрел [* Из «Открытого письма губернатору», написанного на
следующий день и врученного губернатору 6 марта.]. Убит был наповал
солдат Кириллов; вслед за этим последовал 2-ой (последний) выстрел, смертельно
ранивший навылет солдата Глушкова и простреливший шинель стоявшему позади
городовому Хлебникову. Убитые незадолго сменились с караула и стояли в
вышеупомянутой кучке солдат и полицейских. — Сейчас же после этого началась
беспорядочная стрельба по нашему дому, а затем правильный обстрел с 2-х сторон,
во время которого был убит у нас Юрий Матлахов и ранен Хацкелевич.
2) На следующий день, 5-го марта, около 3
часов дня вдруг раздался выстрел в нашу сторону с задней стороны д. Романова из-за
засады. Мы в это время спокойно пили послеобеденный чай. Не успели мы еще
сообразить, что это значит, как начался опять правильный обстрел нашего дома с
2-х сторон залпами и беглым огнем: мы моментально бросились на пол под защиту
блиндажей.
3) 6-го марта в 11 час. утра в разгар
работы у нас по укреплению блиндажей внезапно раздался выстрел со стороны
караульного дома. Пуля, ранившая у нас в бедро товарища Медяника, впоследствии
оказалась из солдатской 3-х линейной винтовки. Мы снова спаслись под блиндажи,
но обстрела на этот раз не последовало.
4) Через 3 часа, т. е. 6-го марта в 2 часа
дня опять раздался выстрел в окно со стороны Малобазарной улицы. Наш постовой
ясно разглядел дуло ружья и дымок сквозь щель от вынутой доски в заборе, в то
время, как пуля пролетела мимо него. Сейчас же затем начался самый жестокий
обстрел с трех сторон. Несколько наших товарищей были тогда застигнуты врасплох
на чердаке, где они брали и передавали вниз землю.
5) После перерыва в ¼ - ½ часа опять
раздались несколько выстрелов в окно с четвертой стороны дома, которая до того
еще не обстреливалась. Они никого не задели, так как мы оставались еще на своих
местах под защитой блиндажей.
Такова фактическая сторона дела. Что же
показывают об этих событиях допрошенные караульные и «публика»,
присутствовавшая при обстрелах?
Их можно подразделить на три категории:
испуганных, загипнотизированных и сознательно лгущих. — «Испуганных» можно не
мало насчитать среди свидетелей. Увы, храброе воинство города Якутска, а тем
более его казачество и полиция не обнаружили большого мужества в борьбе с
внутренним врагом. Выражения: «я испугался», «растерялся», «со страху»,
«бросился бежать» и т. п. так и пестрят в протоколах допросов. При первом выстреле,
не зная даже, откуда он раздался. постовые покидают свои посты и обращаются в
бегство. Разумеется, от таких людей нельзя ожидать не только верных, но хотя бы
и толковых показаний. В глазах, ушах у них двоится и троится. Политики
разгуливают у них по двору с двумя револьверами в руках, один выстрел отдается
у них в ушах целым залпом, мерещатся им руки, протянутые сквозь окно и держащие
револьверы... Показания их находятся в полнейшем противоречии не только с
фактами, но и между собой.
Вторая категория заключает в себе несколько
субъектов, явно, нагло, вполне сознательно лгущих. Это часть тех, которые так
или иначе были посвящены и приводили в исполнение план — производить из засады
на наш счет выстрелы. Эта категория начинается с главаря комплота Кудельского
(нач. местной военной команды) и кончается солдатами и казаками, находившимися
в засаде и выпускавшими свои одиночные предательские выстрелы, которые служили
сигналами для начала правильных обстрелов. Я говорю «часть», потому что
большинство этих мерзавцев и не допрашивалась вовсе. Следователь любезно
предоставил Кудельскому и полиции присылать по их выбору караульных для
допроса. Разумеется, те посылали лишь таких, относительно которых могли быть
уверены, что они не собьются и не проговорятся. Неудивительно поэтому, что в
показаниях таких субъектов тщательно обходятся или отрицаются факты бросания
камней, закрывания ставней или т. п., в которых они принимали деятельное
участие.
Третий и последний разряд — загипнотизированные
— обнимает чуть ли не всех свидетелей обстрелов, за исключением одной только
предыдущей категории. Им всем беспрестанно повторяли и внушали, что это мы
начинали всегда стрельбу, что это мы стреляли в промежутках между залпами
солдат, и они повторяют на следствии эту басню, просто, наивно, без тени
сомнения, совсем не замечая, что их категорические заявления решительно ни на
чем не основаны и находятся в полнейшем противоречии с теми фактами, которые
они тут же приводят. Следователь же, разумеется, и не пытается разобраться в этих
бьющих в нос противоречиях.
Вот как, напр., ряд свидетелей изображает
обстрел 5-го марта.
Городовой Хромов.
«Говорят, что начали тоже государственные. Когда я выскочил через окно
(караульного дома), то слышно было, что из дома Романова раздавались залпы (!)
и солдаты стреляли со всех сторон» (sic).
Городовые Шестаков, Тихонов, Андриан
Сорокин дают одно и то же показание: «Стояли далеко, первые выстрелы были из
дома Романова».
А вот полностью показания солдата
Пантелеева: «5-го марта сего года днем я стоял на часах у угла караульного дома
с улицы, когда раздались выстрелы из дома Романова; в какую сторону и откуда
они стреляли, этого я не могу сказать, так как от меня не видно было дома
государственных, но слышал, что нули свистали и в нашу сторону и в сторону дома
Кондакова. На другой день я стоял утром на часах на том же месте и слышал, что
из дома государственных сделан был один выстрел [* Это тот выстрел, которым был ранен у нас Медяник!],
но в какую сторону они стреляли, я не знаю. Мы не отвечали на этот выстрел».
Приведем еще несколько показаний, относящихся
к обстрелу 6-го марта в 2 часа дня. Он производился, как выясняется из самих же
свидетельских показаний, с трех сторон. Направление их представлено на
прилагаемой схеме стрелками (см. стр. 22).
Солдатские пули пронизывали дома насквозь,
так что выпускаемые сзади (т. е. со стороны невидимой для публики, глухой,
прилегающей к Лене Нижнебазарной улицы) должны были проноситься над Поротовской
ул., куда выходил фасад нашего дома и где стояли постовые, солдаты и публика во
время обстрела, и где насупротив д. Романова находится ряд домов.
Солдат Борякин показывает: «6-го марта,
когда началась стрельба, я стоял на часах на улице сзади караульного дома, на той
же линии, где и дом государственных, стрельба началась из дома Романова, как
мне было слышно, но откуда они стреляли, я не видел, так как их дома с моего
поста не было видно. Когда же мы выстроились около д. Сюткина,
то слышно было, как пули из дома государственных свистели над нами. Они сделали
много выстрелов: стреляли и по одиночке и залпами».
Городовой Михайлов. «Я подходил к мосту
недалеко от д. Романова. Стрельба началась из дома Романова. Я сейчас же
побежал назад к будке. Слышно было, как пули летели около меня, но чьи это
пули, государственных или солдат, не знаю, так как не видал, с какой стороны
стреляли государственные и солдаты».
«Публика» в лице чертежника Пятаева,
землемера Уткина, купца Юшманова, стоявших случайно во время обстрела у дома Сюткина (см. схему) показывает:
Пятаев. «Вдруг из д. Романова раздался 1
залп, затем второй: солдаты тогда еще не стреляли. Куда направлены были выстрелы,
я не знаю; свиста пуль не слыхал; не видал также шел ли дым из окон дома
государственных» [*
Всего на всего в д. Романова выходят на улицу только 3 окна.].
Уткин. «Из д. Романова сразу раздались
несколько выстрелов, а затем были отдельные выстрелы; во время последних мне
как-то послышался свист пуль направо от меня ближе к д. Сюткина. Откуда именно, из каких окон дома Романова
были выстрелы, сказать не могу; дыма в окнах не видал.
Юшманов. «Из дома Романова сразу раздалось
несколько выстрелов. Из дома Романова еще несколько времени раздавалась стрельба,
пока не вышли солдаты и т. д. В какую сторону и откуда стреляли государственные,
не могу сказать, так как не слышал свиста летящих пуль и в окнах их дома не
видал дыма».
Полагаем, что приведенного вполне
достаточно. Картина, которая рисуется воображению после всех этих показаний, во
истину, фантастическая: Стоит одинокий дом среди белаго дня; кругом не видать
ни одного неприятеля (часовые после 4 марта все стояли далеко и притом в
прикрытии — на этом сходятся все свидетели). В одни и те же часы, около 2-3 час.
по полудни, оттуда внезапно раздаются выстрелы одиночно и залпами. Не видно ни
дул ружейных или револьверных, ни пуль, ни даже дыма. Нет врагов и не видно
стреляющих.
Пули «ударяются о забор», но в заборе не
оказывается ни пуль, ни следов от них. Из дома раздаются залпы, тогда как на
улицу выходят всего 3 окна, а в них не оказывается ни одного отверстия от пуль
изнутри снаружи. Никого не ранят волшебные пули, да и целиться-то не в кого. И
несмотря на это, таинственный дом изо дня в день бессмысленно и упрямо
извергает выстрел за выстрелом, залпы за залпами, рассудку вопреки, наперекор
стихиям. И для чего, с какой целью? Для того, чтобы лишний раз испытать
прелесть солдатского обстрела. Настоящая средневековая баллада!
Такова сила внушения.
Помещаем еще несколько из наиболее
любопытных показаний: полицмейстера Березкина, губернатора Чаплина, начальника
местной военной команды Кудельского и двух обывателей.
Показание Березкина выгодно отличается от
остальных своим относительно объективным характером. Обращаем внимание на одно
место из его показаний, вполне правильно им переданное. Сейчас после первого
обстрела 4-го марта был вызван от нас губернатором выборный для переговоров. Он,
по показанию Березкина, «тут же прибавил, что ни стрельбы, ни каких либо
наступательных действий они в дальнейшем не предпримут. В заключение г. Губ.
подтвердил, что он расстреливать их. как они ошибочно предполагают, не будет, а
постарается взят их живыми». То же самое повторял он и в следующие дни, как это
явствует из показаний самого Чаплина и Кудельского. А между тем события лишний
раз показали, как нагло умеют врать российские администраторы [* А может быть он сам был
жертвой обмана со стороны обер-негодяя Кудельского или другого здешнего
мервавца — полиц. Олесова? Предоставляем любителям психологи решить этот вопрос
на основании приводимых ниже показаний. Впрочем, губернатор так многократно
лгал и нарушал свое слово что от него этого можно вполне ожидать.] Что
касается картины обстрелов, то она в показаниях Березкина перепутана даже
хронологически, говорит он о них исключительно с чужого голоса, со слов стражи.
Показания губернатора Чаплина любопытно
сопоставить с показаниями Березкина и Кудельского. В них много лжи, масса неточностей,
хронология обстрелов и переговоров с нашими выборными совершенно перепутана, местами
даже трудно понять смысл, до того безграмотно составлены показания. Можно
думать, что он даже в этом отношении стремился копировать щедринских помпадуров,
которые всегда обнаруживали, как известно, непреодолимое отвращение к грамматике.
Бедного губернатора наш протест вообще поставил в чрезвычайно затруднительное
положение. Ему ужасно не хотелось скандала, неизбежно связанного с бойней. Он
предпочитает поэтому взять нас живыми и делает Кудельскому в высшей степени
нелепое предложение взять нас приступом без выстрела! За то Кудельский якутский
марс, воистину великолепен в своем высоком понимании чести солдатского мундира,
зря отдавать своих солдат в распоряжение полиции, без разрешения действовать
оружием, он не согласен. И даже спустя две недели, когда 1-го марта вечером его
спешно призывает растерянный Чаплин, он выставляет целый ряд условий, без
которых он не даст своих солдат. Совсем, как Фридляндский герцог Валленштейн
перед австрийским императором! Впавший в отчаяние губернатор послушно сдается
на все его требования. Имея таким образом carte blanche на все, Кудельский вовсе однако не расположен
идти на приступ. В самом деле, что за удовольствие подставлять себя под выстрелы
обороняющихся. Есть способ более верный, более надежный и... совершенно
безопасный. Можно, стоя издали, хладнокровно, методически обстреливать
деревянный домик, превратить его в огромную гробницу 57 чел. и таким образом
нажить верные, хотя и дешевые лавры. План кампании готов, но Кудельский хочет
не только капитал приобрести, но и невинность соблюсти. «Исполнены ли формальности?»
— вопрошает он Чаплина после того, как в нас только что было пущено несколько
сотен солдатских пуль. Поклонник формальности, он не может начинать обстрелов
без какого-нибудь «законного повода», а так как его нет, то его надо во что бы
то ни стало создать или фальсифицировать. Он отдает солдатам распоряжение
начать против нас обстрел при первом же выстреле с нашей стороны и в то же
время дает секретный приказ всеми способами вызвать нас на этот первый выстрел.
Это удается, но за то 2 солдата падают жертвами. Поэтому для следующих
обстрелов выбирается повод вполне безопасный и удобный. Постовых прячут под
прикрытие, и подговоренные казаки и солдаты производят первый выстрел, служащий
сигналом для обстрела. Они же затем стреляют в промежутках между залпами, и все
это приписывается нам и приводит почтенных якутских филистеров в благородный
гнев и негодование [*
Все эти фальсифицированные выстрелы из засады делались по направлению к городу,
к жилым домам и могли ранить многих обывателей.]. «Так сражается храброе
российское воинство с небольшой кучкой противников!»
СЛЕДСТВЕННЫЙ МАТЕРИАЛ
1. Допрос якутского полицмейстера 9
марта 1904 г.
Звать меня Березкин, Николай Михайлович, и.
д. якутского полицмейстера, православный, грамотный, 28 лет, живу в гор.
Якутске, под судом не был, с участвующими в деле лицами в особых отношениях не
состою.
По делу показываю: дом инородца Федора
Романова, в котором забаррикадировались политические ссыльные, за все время
службы моей в гор. Якутске (с июля 1901 г.) был известен мне, как квартира
политических. До последнего времени в ней жили поднадзорные Приютов и Виленкин,
у которых имели пребывание временно оставшиеся в Якутске политические,
ожидавшие очереди к отправке. Из этих квартирантов я могу назвать политических:
Ройтенштерна, Кудрина и Бодневского. Политический Приютов перешел из д.
Романова недели за 2 до описываемого здесь события и права свои, как
квартиронаниматель, передал Виленкину. Последний, по словам домохозяина
Романова, ушел из дома его утром 18-го февраля, мотивируя свой уход тем, что
ему при его занятиях необходим покой, которого он в д. Романова при нескольких
жильцах найти не может; при этом Виленкин объяснил Романову, что квартиру он
передает полит. Никифорову. 18 февраля днем, около двух часов дня ко мне на
квартиру явился инородец Федот Романов и сообщил, что по его наблюдениям, в
доме, занимаемом политическими, начата спешная работа: заметил он, наприм.,
стечение многих политических, которые кажутся ему особенно суетливыми; видел,
как спешно несколькими политическими вносились в дом дрова, лед и съестные
припасы. Во всем этом Романов заподозрил что-то неладное и счел своей
обязанностью заявить мне. Предложив Романову продолжать свои наблюдения за
политическими и обо всем замеченном немедленно сообщать мне, я собрался
отправиться к губернатору и в этот момент через посланного получил приказание
явиться к Его Превосх-ству. Оказалось, что г. губернатор только что получил
письменное заявление политических, в числе 42 чел., в каковом заявлении был по
пунктам изложен протест, направленный против некоторых распоряжений г. Гл.
Начальника Края. Решившись немедленно выяснить положение дела, г. губернатор
высказал мне свое намерение съездить со мною в д. Романова. Поездка эта
состоялась часа в 3½ дня. По приезде мы нашли двери дома, занятого
политическими, запертыми изнутри. На стук в переднюю дверь, в сенях раздалось
2-3 голоса, спрашивавшие, кто стучит и, получивши в ответ, что приехали
губернатор с полицмейстером, дабы переговорить с ними, политические несколько
раз повторили через дверь вопрос, одни ли мы, подразумевая, видимо, что мы имеем
при себе охрану. Убедившись, что с нами никого нет, политические отворили,
наконец, дверь и, пропустив нас в сени, наружную дверь заперли на крючок.
Отворял дверь и находился позади нас в сенях политический Кудрин. Кроме него
были на первом плане Никифоров и Логовский. Дверь, ведущая из сеней в квартиру,
была открыта настежь и изнутри до половины почти была перегорожена дверью же
широкою, белою, некрашеной, поставленной длинным ребром на пол и, по-видимому,
прибитою. На сделанный губернатором намек, что дверь эту следовало бы убрать,
чтобы дать нам возможность пройти в комнаты и говорить с ними, с политическими,
на более близком расстоянии, они уклонились, почему нам и пришлось остаться за
этою баррикадой. Передняя комната представлялась мне плохо освещенной в виду
того, что 2 двери, ведущие в комнаты направо и налево, были закрыты, а в двери
в арке прямо против входа в квартиру расположилась группа политических,
заслоняя собою свет, падавший из окон позади их. В группе, по моему
предположению, было человек 20-25; в комнате направо было совершенно тихо,
налево был слышен временный шорох, почему я и предполагаю, что там тоже были
политические. За все время пребывания нашего в квартире последних, они вели
себя крайне сдержанно и прилично. Группа стояла молча и всякая попытка начать
реч и шум тотчас же предупредительно останавливалась стоявшими внутри; для
переговоров, как я уже заметил выше, выделился из толпы политический Лев
Никифоров. Сущность беседы заключалась в том, что Никифоров от лица товарищей
по ссылке повторил те требования, которые были изложены в письменном протесте,
развив их некоторыми примерами и остановившись на местных тяжелых условиях,
коими обставлена жизнь политических ссыльных. Никифоров подчеркнул, что он
лично, как и некоторые из других его товарищей, непосредственно не
заинтересованы в тех или других распоряжениях администрации, а считают эти вопросы
общими для всей ссылки и решили во что бы то ни стало не отступать от намеченного
пути, предпочитая своей гибелью добиться отмены распоряжений и льгот для
других. Выслушав слово г. губернатора, очень подробно остановившегося на
существе их требований и разъяснившего, что каждый из собравшихся здесь,
обратившись к нему с заявлением о наилучшем устройстве в месте водворения, в
пределах возможного и насколько это зависит от местной администрации, может
рассчитывать на благоприятное разрешение этих заявлений, политические,
соглашаясь с г. губернатором, что 2 пункта их требований, а именно, отмена
административных взысканий за самовольные отлучки и отмена распоряжения,
запрещающего свидания проходящих партий с товарищами, водворенными по пути, ни
в коем случае им удовлетворены быть не могут, — просили его, как местного
администратора, лишь дать свое заключение по существу этих требований.
Объяснение это закончено было предложением г. губернатора, обращенным ко всем
собравшимся политическим, разойтись немедленно, спокойно и заявить свои просьбы
каждому в отдельности в любое время, после чего все самовольно отлучившиеся из
округа должны выехать на свои места. Когда мы стали уже уходить, бывший в
группе политических Теплов заявил: «Мы просим Вас дать Ваше заключение, пошлите
телеграмму, мы будем ответ ожидать здесь». На это г. губернатор, резюмируя все
сказанное, разъяснил, что посылать телеграммы он не находит возможным. Выйдя из
квартиры политических после приблизительно часового пребывания в ней, мы у
ворот Романова встретили городовых и толпу народа, которые были обеспокоены
нашим продолжительным пребыванием в доме при запертых дверях. Опасение это
дошло до того, что на выручку была приглашена военная команда, но она с пути
была возвращена г. губернатором, как равно и наряд городовых. На другой день я
ездил к политическим с полиц. надзирателем Олесовым и вновь повторил сказанное
им накануне губернатором; на это вышедшие ко мне навстречу в сени политические
Никифоров и Кудрин заявили, что они обсуждают слышанное от губернатора и как
только придут к тому или иному решению, направят с ним к г. губернатору своего
доверенного, во всяком случае не позже завтра утром. 18 и 19 февраля охраны
двора Романова, согласно распоряжению г. губернатора, организовано не было.
Негласное же наблюдение установило, что начали прибывать новые лица. 20 февраля
утром Никифоров был у губернатора и вслед за сим я получил распоряжение оцепить
двор Романова. Для этой цели мною тотчас же были назначены все наличные
городовые, в числе 14 челов. и 6 чел. казаков, а всего 20 человек, которые
разделились на 2 смены. Стража эта, охранявшая весь примыкающий к двору
Романова квартал, на первых же порах доказала свою несостоятельность. Так,
напр., если не ошибаюсь, 21 февраля выбежавшими из д. Романова политическими
был отбит от стражи политический Кац, затем проник еще какой то политический,
неожиданно прорвавшийся сквозь цепь на извозчике. За сим из двора Романова
незамеченным образом и вероятнее всего через соседние дворы выбрался
политический Логовский, который в ночь на 23 февраля был задержан, при попытке
проникнуть обратно и был доставлен в полиц. управление. В виду этого на первых
же порах представилась необходимость усилить полицейскую стражу военным
караулом. Назначено было от якутской местной команды вначале семь человек
солдат, которые в состав цепи сторожевой не входили, а составляли на случай
тревоги резерв, находившийся в ближайшей полицейской будке и выставлявший для
наблюдения за цепью 1 часового. Не смотря на присутствие этого караула и
увеличение наряда казаков до 10 чел., политические изыскивали способы сообщения
с д. Романова. Так, напр., 23 февраля под вечер политический Логовский верхом на
принадлежащей ему лошади в карьер проскочил во двор, ворота которого моментально
были заперты подоспевшими из дома политическими. Нужно заметить, что наблюдение
за окружающей местностью производилось ими самое тщательное; днем и ночью в сенях
у окошечка над дверью постоянно находился дежурный политический. Так тянулся
день за днем. Не помню точно, кажется, это было число 27 или 28 февраля утром в
8 часов, я, вследствие письменного поручения г. губернатора, вновь предъявлял
политическим требование разойтись. В дом меня, несмотря на мою просьбу, не
впустили под тем предлогом, что спят еще товарищи, и мне пришлось беседовать в
сенях все с теми же Никифоровым и Кудриным; были тут же Соколинский, Костюшко и
Логовский. Предписание ко мне губернатора, коим предлагалось самовольно
отлучившимся — через сутки после выхода выехать в округ, а остальным в ожидании
очереди к отправке временно оставаться в городе, политические временно
оставляли у себя для обсуждения с товарищами и просили меня через час времени
заехать за ответом. При вторичном посещении разойтись отказались, обещая
сделать это только в том случае, когда будут удовлетворены их требования, о чем
они заявили письменно еще раз г. губернатору. 28 февраля из д. Романова вышел
днем Никифоров, который 1 марта утром по распоряжению г. губернатора были мною
заключен в пересыльное отделение тюремного замка для высылки из города. Того же
1 марта утром вышли в город политические Бодневский и Лурье Моисей, которые
тогда не были задержаны и разыскивались в городе для взятия их под стражу.
Вечером 1 марта, часов в 7, когда наступили сумерки, сквозь сторожевую цепь в
карьер проскочили к воротам двора Романова тройка и пара лошадей, запряженные в
кошевы. Натиск был настолько сильный и неожиданный, что бросившиеся полицейские
и казаки решительно ничего сделать не могли, солдаты же во время подоспеть не
успели. Как оказалось, приехали в этот раз Бодневский, Лурье, Добросмыслов и
Дронов; последние двое до этого участия, по крайней мере, активного, в беспорядках
не принимали. Лошади оказались принадлежащими извозчику Августу Карле и были
затем выпущены со двора, причем дежурному Олесову была вручена записка,
писанная рукой полит. Кудрина, что лошадей просят возвратить их хозяину, что
они были взяты для поездки в Тулупчинцы. После
подобной выходки политических, дабы их окончательно отрезать от сообщения с
городом, было решено: во-1-х, усилить военный караул до 20 чел., а, во-2-х,
выставить вокруг двора и во дворе Романова часовых, что и выполнено было утром
2 марта, причем весь резерв как военного караула, так и полицейской стражи был
помещен в передней половине флигеля, занимаемого самим хозяином Романовым, в
расстоянии 6-7 саженей от занятого политическими дома. Такая охрана исключила,
наконец, всякую возможность сообщения политических с кем бы то ни было; они не
выходили даже на двор, очевидно из боязни быть арестованными. В таком положении
дело обстояло до 4-го марта; в это число днем, часа в два, весь город облетело
известие, что забаррикадировавшиеся в д. Романова политические неожиданно
открыли стрельбу по часовым, из которых одного убили наповал, одного смертельно
ранили и прострелили городовому шинель. Известив немедленно г. губернатора, я
тотчас же с ним прибыл на место происшествия. Как военный караул, так и
полицейскую охрану я застал отступившими к д. Сюткина.
Солдаты, расположившись цепью и разбившись цепью но обеим сторонам этого двора
обстреливали дом Романова; в момент нашего прибытия был дан одной частью цепи
последний залп, после чего стрельба была приостановлена. Выстрелов из д.
Романова я не застал, но из расспросов бывших на месте городовых и солдат
узнал, что стрельбу совершенно неожиданно начали политические. Раненый солдат
был еще до моего приезда увезен в казармы, а убитый лежал у угла караульного
помещения и был тотчас же отправлен. В виду необходимости вызвать политических
на объяснение и увещание, я отправился в сопровождении двух солдат к переднему
крыльцу дома, занятого политическими. Стучать мне пришлось минуты 2-3; в начале
ничего не было слышно, но затем я услышал, как что-то раздвигалось,
развязывалось, было очевидно, что раздвигались баррикады. В это время около
меня ударом кулака было разбито изнутри оконное стекло у окна, выходящего во
двор и политический Кудрин, предупредив меня через это отверстие в окне о том,
чтобы я не опасался, что стрельбы теперь не будет, спросил меня, что нужно. На
это с моей стороны последовал ответ, что я пришел к ним с целью вызвать доверенного
их для переговоров. Вслед за сим ко мне подошел г. губернатор, а из квартиры на
крыльцо вышли политические Теплов и Костюшко. Оба они были сильно взволнованы;
все объяснения вел один Теплов, Костюшко присутствовал молча. Здесь г.
губернатор вновь разъяснил Теплову положение забаррикадировавшихся политических,
и в виду совершенного ими преступления — убийства двух солдат, потребовал
немедленного выхода их и следования в тюрьму, где они и должны были быть
арестованными. На это Теплов возразил, что первый выстрел в солдата с их
стороны был вызван поведением бывших в карауле солдат, которые будто бы
подшучивали над ними: напр., бросали камнем, закрывали окна ставнями, что перед
выстрелом один из солдат, державший себя таким образом, был предупрежден, что
они, политические, вынуждены будут стрелять. На это солдат ответил: «стреляй!»
и неожиданно, по словам Теплова, раздался выстрел. Кто именно из политических
стрелял в солдат, Теплов не сказал. Затем па предъявленное категорическое
требование г. губернатора покинуть немедленно их забаррикадированную квартиру,
Теплов заявил, что все находящиеся в доме Романова политические решили
оставаться в нем до тех пор, пока не будут удовлетворены все их требования и
предпринять для достижения этого все самые крайние меры. На предложение г-на
губернатора, что на обсуждение их положения и раздумье им мм назначается
полчаса времени, Теплов и Костюшко сказали, что это слишком большой срок, что
им для этого достаточно даже ¼ часа, так как все вопросы давно и бесповоротно
разрешены и удалились в квартиру, заперев за собою двери. Мы остались в
ожидании во дворе. Минут через 15 Теплов и Костюшко вышли снова, причем первый
снова повторил, что всеми его товарищами решено не отступать и что или должны
удовлетворить их требованиям, или могут взять их из этого дома мертвыми, так
как сдаваться, не защищаясь с оружием в руках, они не намерены. При этом
добавил, что ни стрельбы, ни каких либо наступательных действий они в дальнейшем
не предпримут. В заключение г. губернатор подтвердил, что он расстреливать их,
как они ошибочно предполагают, не будет, а постарается взять их живыми. С этими
словами мы отошли к караульному помещению. После этого решено было военную
команду отправить обратно, а бывший до начала стрельбы караул занял свои места,
с тою разницей, что во дворе часовые были расставлены в закрытии. Тотчас по
уходе команды, над домом Романова снова появился красный флаг с добавлением под
ним черного куска матерки. Ночь на 5-е марта прошла тихо. 5-го числа днем часов
в 11 политические, по словам стражи, вновь произвели выстрелы, на которые
солдаты отвечали, отступая ко двору Сюткина.
Команда военная на эту тревогу явилась и была возвращена. Под вечер
политические сделали тот же вызов, но солдаты не отвечали. На следующий день
6-го марта часа в два политические снова открыли огонь и стреляли чуть ли не залпами
главным образом, по караульному помещению, но, к счастью, никого из стражи не
ранили. На эту стрельбу солдаты отвечали, обстреливая д. Романова с двух сторон.
По прибытии моем на место, а также г. губернатора и по установке вновь караула,
но уже в более закрытых и несколько удаленных пунктах, в выходящем на улицу из
д. Романова окне показался белый флаг, а затем выбежал за ворота, размахивая
чем-то белым, один из политических. Я и губернатор направились навстречу;
вышедший оказался политическим Теслером. Передавши г. губернатору письмо, он
вел совершенно спокойно беседу, отрицая главным образом приписываемые им первые
выстрелы и утверждая, что стрельба 5-го и 6-го марта начиналась не ими. Пользуясь
этим случаем, г. губернатор вновь подтвердил свои требования, и Теслер, пообещав
все слышанное в точности передать товарищам, удалился. Вскоре Теслер вновь
вышел, и согласно его просьбе, был препровожден дежурным полиц. надзират. Вильконецким на квартиру к г. губернатору. Вечером
он снова ездил с дежурным Олесовым. На утро 7-го марта политические сдались и в
8 час. утра совершенно спокойно вышли, вынеся больных и труп убитого Матлахова
и окруженные полицейской стражей, направились в тюрьму.
И. д. якутского
полицмейстера
сотник Николай Михайлов Березкин.
И. д. судебного следователя Шведов.
2. Допрос и. д. губернатора Чаплина 26
марта 1904 г.
Звать меня Ник. Ник. Чаплин, 38 л.,
православный, я якутский вице-губернатор, исправляю должность губернатора.
18-го февраля, около 2 час. дня, урядник казачьего полка Бессонов несущий
обязанности курьера при Обл. Управлении подал мне пакет, оставленный сторожу
Обл. Упр. неизвестным лицом для передачи мне. В пакете оказалось заявление
политических поднадзорных, подписавших его. Немедленно был вызван мною якутский
полицмейстер, сотник Березкин, которому и было поручено произвести дознание. В
тот же день полицмейстер доложил, что политические ссыльные, подписавшиеся под
заявлением № 1, забаррикадировались в д. инородца Романова. В этот же день около
5 ч. дня я лично отправился к засевшим в д. Романова. Дверь в доме оказалась
запертой (далее идет изложение переговоров, которое опускаем, так как оно
приведено выше в показаниях полицмейстера)... 19-го февраля ко мне никто не
явился, а потому в этот день мною вновь предъявлены мои требования им через
полицмейстера. 20-го февраля ко мне явился политический ссыльный Никифоров, как
доверенный протестующих, который и заявил, что его доверители остались при
своем, изложенном в заявлении № 1, причем добавил, что забаррикадированные не
разойдутся до тех пор пока их требования не будут исполнены. Они хорошо знают,
что с моей стороны последует арест их силой, что они ждут и желают этого, так
как отстаивать свои права будут с оружием в руках до последней капли крови,
устроенной демонстрацией добьются отмены. Вызывая с моей стороны действия
военной силы, не остановятся ни перед какими жертвами убежденные, что вызовут
тем сочувствие общественного мнения в России и заграницей, и все-таки добьются
исполнения их требований, хотя для облегчения участи других. Когда я сообщил
поднадзорному Никифорову, что я не доставлю удовольствия забаррикадировавшимся
и применять военной силы для ареста их до баррикад — не стану, Никифоров заявил,
что они и это предусмотрели, и потому решили сидеть до истощения
продовольственных запасов. Когда таковые истощатся, то они вправе будут силой
добывать их. Мною повторены Никифорову мои требования, предупредя, что каждый
вышедший, не подчинившийся требованиям, будет арестован, что ожидает и его
Никифорова, если он немедленно не явится ко мне по выходе из д. Романова. Через
2 дня Никифоров явился вновь ко мне, прося отослать телеграмму протестующих на
имя Мин. Впутр. Дел. В этом мною было отказано Никифорову, предоставив ему лично
отправить телеграмму, что он и сделал на другой день. Через несколько дней...
утром полицмейстер доложил мне, что доверенный протестующих, поднадзорный
Никифоров, вышел из д Романова с тем, чтобы явиться ко мне. Так как он до
вечера не явился, то мною отдано распоряжение установить, где находится
Никифоров и что намерен делать. Мне сообщено, что по выходе из д. Романова,
Никифоров получил 25 руб. с почты, напился (!) и пьяный (?) спит у себя. Мною
отдан приказ арестовать Никифорова, на другой день утром он и был заключен в
тюрьму. Почти ежедневно были посылаемы мне или письменные требования от
забаррикадировавшихся, которые выбрасывали или передавали их стоящим на постах
полиц. чинам, или по почте прокламации, воззвания и угрозы всякого рода. Из
доклада полицмейстера я предположил возможность, что гектографируются
прокламации в Музее, а потому и отдал распоряжение — немедленно произвести там
обыск, который не увенчался успехом. По экземпляру подлинных прокламаций,
присланных мне и найденных подброшенными и расклеенными по городу, я, на основ.
1035 ст. Уст. Уг. Суд., направил г. прокурору. Я предполагаю, что прокламации
гектографировались вне города и несомненно лицами, находившимися вне дома
инородца Романова. Забаррикадировавшиеся два раза оказывали вооруженное
сопротивление полиции, отбивая присоединяющихся. Об этом подробности имеются в
донесениях мне полицмейстера, приложенных к следственному материалу. 4 марта
около 3 час. дня мне донес сотник Березкин, что забаррикадировавшиеся
несколькими выстрелами из отверстий дома убили двух часовых солдат местной
команды. Я явился немедленно на место, где застал военный караул, расположенный
цепью в отдалении от д. Романова (шагов 130), производящий довольно частую
одиночную стрельбу по дому Романова. Мною немедленно стрельба была остановлена.
При мне стрельбы из д. Романова не было. На месте выяснилось, что действительно
1 солдат убит, а другой смертельно ранен. По заявлению начальника караула, унт.-офицера
(фамилию не помню) и нескольких солдат, политические сделали «двадцать с
лишним» выстрелов из дома Романова, убили двух. Это н вызвало перестрелку с их
стороны. Когда мною были вызваны для переговоров забаррикадировавшиеся, из д.
Романова вышли двое — Теплов и другой, фамилию которого я не знаю и не спросил.
Говорил вызывающе, очень возбужденно и громко, почти крича, один Теплов. Между
прочим, он ссылаясь на другого, сказал, что камень, брошенный солдатом в окно,
попал в руку другого уполномоченного. Теплов заявил категорический отказ
исполнить мои требования выйти из засады всех там находящихся, объяснив, что
они действовали огнем против часовых, так как последние вызывающе действовали,
бросали камнями, прицеливались и закрывали ставни окон. Будут продолжать
действовать оружием, пока вооруженная блокада обрекает их на голодную смерть,
не разойдутся, пока не исполнят их требований, пусть силой их арестуют, они же
ни перед чем не остановятся, чтобы добиться своего. 5-го марта мне доложено,
что засада вновь открыла стрельбу из д. Романова. Тотчас же явившись на место,
я остановил стрельбу караула. На месте мне доложено было солдатами и полицейскими
чинами, что из дома Романова сделано несколько залпов, которые и вызвали
перестрелку. Видимо, когда увидали меня, из д. Романова был выброшен белый
флаг, а затем с белым платком в руках вышел политический ссыльный Теслер,
подошел ко мне и подал «Открытое письмо», в подлиннике также переданное г.
прокурору [* Это
«Открытое письмо» ниже помещено в выдержках.]. Помимо «открытого письма»
Теслер заявил, что после 4 марта ими стрельбы не производилось; не разойдутся и
не сдадутся, пока их требований не исполнят, 6 марта мне заявлено, что из дома
раздался один выстрел, направленный в часового, но этот выстрел уже не вызвал
ответных со стороны караула. 5 марта, когда я вернулся домой, после первой
перестрелки, за мною в вдогонку приехали опять с заявлением, что вновь началась
стрельба. Вернувшись на место, мне заявили солдаты и полиц. чины, что опять
были выстрелы из д. Романова, которые вызвали перестрелку. Прекратив ее, я просил
нач. команды воздействовать на караул, чтобы последний не отвечал на выстрелы
из д. Романова. Последним распоряжением объясняю, что 6-го ответных выстрелов
не было. 6-го марта ко мне в губ. дом явился поднадзорный Теслер, который
просил дать шесть часов времени, дабы обсудить забаррикадировавшимся вопрос о
сдаче, так как «подавляющее большинство» пришло к заключению о необходимости
сдаться. При чем он заявил, что теперь несвоевременно предъявлять какие бы то
ни было требования...
18 февраля я отдал распоряжение
полицмейстеру учредить надзор полиции за домом инородца Романова, дабы
наблюдать за скопом. 19-го февраля усилил охрану, чтобы прекратить общение
забаррикадировавшихся со внешним миром. Когда из ежедневного доклада
полицмейстера усматривал, что общение продолжается, ежедневно усиливал охрану,
поставил на ноги всю полицию и выборных казаков, которые только оказались в
моем распоряжении. При всем этом я не достиг вполне желаемых результатов, а
потому распорядился усилить охрану караулом и часовыми от него из местной
военной команды, и тогда только достиг полного отсутствия в общении. Вся
подготовка забаррикадировавшихся, крайне вызывающие действия их, до убийства
часовых включительно, словесные заявления доверенных, письменные скопом
прокламации — все рассчитано, чтобы вызвать распоряжение с моей стороны взять
засаду военной силой, приступом, чем хотели добиться побоища с огромными
потерями обеих сторон. 17-дневное сидение окончательно отрезанного от всякого
общения, меры безопасности, принятые для охраны, мои решительные неоднократные
заявления поднадзорным, находившимся в засаде, что я добьюсь их сдачи, при
демонстративном же их выходе приму крайние меры при арестовывании — поставили
скоп в безвыходное положение и они сдались...
И. д. якутского
губернатора
вице-губернатор Ник. Ник. Чаплин.
3. Допрос Кудельского,
начальника якутской местной команды
12 марта 1904 г.
Зовут меня и. д. начальника якутской местной
команды Ник. Владиславович Кудельский, православный.
Точно не помню сейчас числа, в конце февраля
с. г. и. д. губернатора Чаплин позвал меня к себе и заявил, что необходимо
выставить в помощь полиции караул, но с тем, чтобы он оружием не мог
действовать. Я на это ответил, что я на таких условиях караул выставить не
могу, а просто назначу 6 человек при унтер-офицере, обязанность которых будет
состоять в том: 1) подойдя по требованию полиции, помогать арестовывать
желающих пройти к дому Романова; 2) сопровождать до тюрьмы арестованных; случая
такого не было. Сидящим в д. Романова был предоставлен свободный выход без
ареста. Первого марта в 9 час. вечера приехал за мной полицмейстер Березкин (я
уже лежал в постели) и заявил, что меня зовет к себе губернатор; я оделся и
поехал в дом губернатора. Губернатора я застал в столовой, где он и заявил мне,
что сегодня около 8 час. вечера в д. Романова прорвались на двух тройках
человек 15 политических, и что он находит необходимым увеличить караул; я ему на
это сказал, что могу увеличить караул до 20 чел., но с тем, чтобы караулу было
предоставлено право действовать оружием, и чтобы нижние чины заняли другой дом
Романова. Губернатор согласился и просил поставить караул к 8 часам утра, дал
инструкцию полицмейстеру, что теперь должны арестовывать всех выходящих из дома
Романова политических, а также и тех, кто туда пожелает пройти, я же просил со
своей стороны арестовывать даже тех, кто пожелает из сидящих прогуляться по
двору; губернатор согласился с этим. В 8 часов утра 2 марта я сам выставил
караул и часовых, дав им словесную инструкцию. 3-го, когда я поверял караул,
около 10 ч. утра, мне доложил солдат, что меня желают видеть политические. Я с
пом. надзир. и городовым подошел к парадному крыльцу д. Романова, из которого
вышел политический, назвал себя Кудриным и спросил: «Что, мы теперь находимся в
вашем ведении?» Я ответил, что нет, тогда он спросил: «что это блокада?» Я ответил,
что это слишком громко, на это он сказал: «значит это вызов», повернулся и ушел.
4-го марта около 4 час. вечера ко мне прискакал в казармы верхом полицейский и
заявил, что убили двух солдат из дома Романова, по условию с губернатором я
должен был приготовить команду к вызову, что я стал выполнять и не успел
раздать патроны, как прибыл губернатор и лично выгнал команду для содействия
гражданским властям. Я повел команду. Губернатор поехал вперед. Придя на место
происшествия я застал губернатора там; он мне сказал: «я прошу вас вывести
политических» и тут же задал вопрос: «как вы будете действовать?». Я ответил,
что это дело мое и задал ему в свою очередь вопрос, исполнены ли им
формальности, т. е. заявил ли он политическим свое последнее слово; он ответил
что нет, тогда я попросил его исполнить эту формальность; губернатор согласился
и приказал полицмейстеру вызвать кого-либо из политических; вышел какой-то
Теплов и грубо и нахально заявил губернатору: «У вас было 2 недели времени, и вы
ничего не сделали». Губернатор на это сказал: «Вы не горячитесь». Теплов ответил:
«Не делайте мне глупых замечаний, мы не выйдем, будем действовать оружием, и вы
нас возьмете мертвыми». Губернатор на это сказал: «Нет, я вас возьму живыми»,
позвал меня и полицмейстера в караульное помещение и, обращаясь ко мне снова,
спросил, как я буду действовать; на это я заявил, что нахожу возможным обстреливать
дом залпами и другой способ считаю опасным для жизни солдат и что прошу поскорее
решить вопрос, так как начинало темнеть. На это он сказал, что он с этим не
может согласиться, так как можно перебить много сидящих в доме, а предложил мне
взять приступом без выстрела; от такого способа я категорически отказался и
добавил, что я считаю себя свободным и попросил разрешение увести команду на
что и получил разрешение. Выставив снова караул, увел команду. 5-го марта мне
снова было дано знать, что по караулу стреляют; было это около 3 часов дня; я
снова повел команду но вернул ее по приказанию встретившегося губернатора. 6-го
марта по караулу снова стреляли, команды не водил. Все три дня караул на
выстрелы из д. Романова отвечал залпами. У политических оказался убитым 1, трое
раненых тяжело и 1 ранен совсем легко. При сдаче политических я присутствовал и
следовал с караулом издали, так как губернатор заявил, что политические боятся
и просят, чтобы их солдаты не сопровождали. Более ничего не видал и не знаю.
Показание могу подтвердить под присягой.
Штабс-капитан Кудельский.
И. д. судебного следователя Шведов.
Добавляю: я узнал от кого-то, что
политические выражают свое неудовольствие на солдат, что они запирали ставни;
спрошенные солдаты категорически заявили, что они ставни не трогали. Но мне
известно, что политические ругали солдат, и кто-то из солдат мне жаловался.
(Те же подписи).
4. Показание якута Слепцова,
занимавшего
нижний этаж д. Романова (18 марта).
Зовут меня Афанасий Спиридонович Слепцов,
Намского улуса, Бетюнского наслега, живу в г. Якутске.
Я жил на квартире внизу Романова с прошлой
осени, знаю, что там жили Приютов, Виленкин и Тамара Борисовна, которая служила
в магазине Васильева. В последние дни, перед тем как государственные заперлись
в д. Романова, туда, я видел, приходило много каких то политических. Некоторые
привозили с собою багаж и провизию: мясо и хлеб. Хлеб я видел привозили целыми
возами, также и мясо. 1 февраля рано утром я видел государственными было
привезено много плах, которые они стаскивали в дом; кто привез, я не видал: в
этот день они и заперлись. С этого дня слышно было от нас, как вверху
происходила усиленная работа, слышался стук и пиление. Мы думали, что
кто-нибудь из них уезжает в улус и они заколачивают ящики или делают кровати.
До 18 го февраля стука не было слышно сверху, но, по-видимому, народу там было
много, было там шумно. Числа 20, кажется, февраля я съехал с квартиры, но часто
заходил туда: придя как-то, я заметил, что лежавший у меня у амбара лед взят,
па оставшемся льду я нашел записку, в которой было написано: «Хозяину за все
то, что нами забрано, заплатим. Политические». В это же время из дома вышло
несколько человек государственных которые спросили меня, что стоит лед, что они
взяли. Я им сказал цену, и они почти насильно вручили мне 1 рубль. Спустя дня 3
после этого, когда я приходил во двор Романова, то меня встретили опять на
дворе какие-то политические, которые спросили у меня, нет ли у меня какой
провизии, в случае, если им понадобится. Я сказал, что нет. Потом я узнал, что
они отперли у меня завозню и взяли 5 кусков мяса, пудов 8 соленой рыбы, 9 кулей
ржаной муки, потрох, коровьи головы и карасей: как они брали это у меня, я не
видал, и разрешения на это я им не давал; денег за это они мне не платили и не
предлагали. Перед этим они взяли со двора мои дрова и когда потом увидели меня
на дворе, то предлагали мне за них деньги но я не взял, так как не знал,
сколько они еще возьмут: да притом мне не хотелось быть поставщиком таким
людям, которые самовольно поселились в доме. Приезжал ли к ним кто из улуса, я
не видал, но слышал, что кто-то приехал на почтовой паре. Как забивали кухонные
двери государственные, я сам не видал. Затем, в тот день, как была первая стрельба
у дома Романова, я утром еще до стрельбы уехал в улус и вернулся только
сегодня. Из виденных там политических, я никого не знаю, все какие-то новые.
Афанасий Слепцов.
5. Из
показания купца Юшманова (18 марта).
...Я занимаюсь доставкой на прииска
продуктов: во время беспорядков политических ссыльных в Якутск почти совершенно
прекратился подвоз припасов из округа: причиной тому, я слышал, была боязнь
инородцев показываться в город, т. к., по их словам, в городе в это время
происходила «война».
Якутский купец Павел Андреев Юшманов.
6. «Открытое письмо», врученное якутскому
губ-ру 6 марта в 11 час. утра. Копия у нас не сохранилась, а потому привожу те
выдержки из нее, которые приведены в «протоколе осмотра различных заявлений
политических и т. д.», составленном 10 марта.
На листах от 30 по 34 включительно имеется
«Открытое письмо якутскому губернатору с датой: 5 марта 1904 г. 2 часа дня». Из
пометки на письме и. д. губ-ра Чаплина, видно, что письмо передано ему 5 марта
(?) лично политическим ссыльным Теслером, вышедшим из засады с белым флагом.
Письмо начинается так: «Вы добились того, чего вы желали. Первый выстрел сделан
не вами, и если вы выпустили в нас несколько сот зарядов, то вы сделали только
то, что сделал бы на Вашем месте любой представитель царского правительства».
Далее говорится, что солдаты и полиция осыпали их, политических, бранью,
закрывали ставни, о чем они, политические, устно и письменно предупреждали и
начальников полиции, и его — губернатора, но никакого ответа на наше заявление
и предупреждение, как сказано в письме, мы не получили, — В таком положении дело
было до 3 часов дня, когда разыгрался первый акт кровавой драмы, которой Вы так
упорно добивались. Кучка солдат стала закрывать ставни у оконного окна; один из
нас просунул руку в отверстие у окна, чтобы открыть ставни и в это время
получил сильный удар в руку одним из камней, брошенных солдатами. Тогда один из
нас крикнул солдатам, чтобы не смели кидать в нас камнями, а иначе мы будем
стрелять. «Стреляй», получился ответ. Тут то и раздался наш выстрел. Эта часть
письма заканчивается так: «мы не разойдемся до тех пор, пока не будут
удовлетворены наши основные требования». Продолжение этого письма на 33 листе
таково: «5-го марта вечером наше открытое письмо было уже готово, когда мы
снова без всякого повода с нашей стороны подверглись обстрелу вашей команды. В
2 часа 40 минут раздался выстрел вашего часового из засады, из щели забора со
стороны Полковой улицы и спустя 1-2 минуты начался правильный обстрел, подобный
вчерашнему. Ваше сегодняшнее положение совершенно безопасное для вашей команды,
стоявшей на громадном расстоянии от нас, тем возмутительнее и позорнее, что вы
нарушили данное вами вчера, 4 марта, слово — не стрелять в нас, если мы сами не
вызовем вас на необходимость отвечать выстрелами, и что вы постараетесь взять
нас живыми... так сражается российское храброе воинство с небольшой кучкой
противников...» Подписано это письмо так: «Группа протестующих ссыльных».
ПРИЛОЖЕНИЯ
I. Заявление Якутскому
Губернатору политических ссыльных,
забаррикадировавшихся в доме Романова.
Якутский Губернатор!
Мы никогда не считали ссылки и прочих
репрессий правительства против революционеров явлением нормальным, или имеющим
что-либо общее со справедливостью. Тем не менее мы не можем допустить попытки
отягчения ссылки путем применения к нам разных измышлений больших или маленьких
властей, не стесняющихся в своей изобретательности даже рамками законов, изданных
с репрессивными целями самодержавным русским правительством. За последнее время
чиновничий произвол с каждым днем все сильнее дает себя чувствовать. Нас били и
бьют по тюрьмам и в дороге, нам создают обстановку, в которой жить нельзя; нас
водворяют в улусы, где большей частью нет сносных квартир; а за самовольные
отлучки высылают без расследования обстоятельств в отдаленнейшие места; нам
набавляют сроки опять таки без гласного расследования и неизвестно по чьему
фактическому усмотрению; нас везут без средств и в негодной одежде, лишая даже
возможности пользоваться товарищеской помощью. Из ссылки нам устраивают западню,
в которой мы должны оставаться и после окончания срока, так как, вопреки
точному смыслу законов, нам отказывают в возвращении на казенный счет; наши
самые законные ходатайства остаются без удовлетворения по причинам нам
неизвестным и т. д. и т. д.
Служить объектом произвола и
административных измышлений, откуда бы они ни исходили, мы не желаем и заявляем,
что никто из нас не уедет из Якутска, и что мы не остановимся перед самыми крайними
мерами до тех пор, пока не будут удовлетворены следующие требования:
1. Гарантия немедленной, без всяких проволочек
и пререканий, отправки всех оканчивающих срок товарищей на казенный счет.
2. Отмена всех изданных в последнее время
распоряжений о стеснении и почти полном воспрещении отлучек.
3. Отмена всяких, кроме точно указанных в
«положении о гласном надзоре» репрессий за нарушения этого «положения».
4. Отмена циркуляра, запрещающего свидания
партий с местными политическими ссыльными.
5. Гарантия в том, что никаких репрессалий
по отношению к лицам, подписавшим настоящие требования, применено не будет.
Отмену упомянутых циркуляров и распоряжений
мы считаем тем более настоятельной, что применение их вызывает и будет вызывать
ряд серьезных столкновений, а повторения таких гнусных фактов, как избиение в
Усть-Куте товарищей, прибывших в Якутск 2 февраля, всегда будет вызывать резкий
протест. Мы убеждены, что тот или иной исход в значительной степени будет
зависеть от вашего собственного образа действий, и что поэтому ответственность
за могущие возникнуть недоразумения и столкновения падет лично на вас. Являться
по требованиям полиции мы никогда не будем и все сношения рекомендуем вести
письменно, адресуя любому из подписавшихся товарищей.
1) Марианна Айзенберг, 2) М. Бройдо, 3) Ж.
Вардоянц, 4) Д. Викер, 5) Ольга Викер, 6) Арон Гинзбург, 7) Гельфанд, 8) Жмуркина,
9) Журавель, 10) Арон Залкинд, 11) Зарахович, 12) Израильсон, 13) Н. Каган, 14)
Костолянец, 15) Костюшко, 16) Кудрин, 17) Курнатовский, 18) Лаговский, 19)
Лейкин, 20) Г. Лурье, 21) М. Лурье, 22) Матлахов, 23) Медяник, 24) Никифоров,
25) Ольштейн, 26) Оржеровский, 27) Погосов, 28) Ржонца, 29) Анна Розенталь, 30)
П. Розенталь, 31) Ревекка Рубинчик, 32) Рудавский, 33) Соколинский, 34)
Солодухо, 35) Теплов, 36) Теслер, 37) Трифонов, 38) Рубинштейн, 39) Фрид, 40)
Хацкелевич, 41) Цукер.
19 февраля присоединились:
42) Цехтерадзе, 43) Габронидзе, 44)
Камермахер, 45) Песя ІІІрифтелик, 46) Рабинович, 47) Бодневский, 48) Виноградов,
49) и 50) Катя и Исаак Ройзман, 51) Хаим Закон, 52) Доборжгенидзе, 53) С.
Гольман, 54) А. Мисюкович.
Приводим некоторые сведения о лицах,
подписавшихся под вышеприведенным заявлением:
I. М. Бройдо — дело «Раб. библіотеки» (8
л.), Д. Викер дело Киев. Ком. Р.С.-Д.Р.П. 1901 г. (5 л.), Ар. Залкинд — дело
Бунда 1897 г., Зарахович, нелег., дело Сев. Союза 1902 г. (5 л.), Н. Кудрин —
нелег., бежавший из Сибири и ныне сосланный на 8 л. по делу трансп. «Искры»,
Курнатовский — сослан в третий раз по Тифлис. с.-д. делу на 4 года, Лаговский —
брат стрелявшего в Победоносцева, сослан по его делу, М. Лурье — по делу
Симферопольского Ком. Р.С.-Д.Р.П. (на 8 л.), Матлахов раб. и Ройзманы — по делу
Южн. группы рев. с.-д., Л. Никифоров — моск. с.-д. (в 1901 г.), Ржонца — дело
Польск. с.-д., П. и А. Розенталь — дело Белостокск. конференции Р.С.-Д.Р.П.,
Рев. Рубинчик — по делу Петерб. группы «Искры» (на 5 л.), Рудавский и
Соколинский — дело Краснояр. Ком. Р.С.-Д.Р.П., Солодухо и Теслер — по делу
первого съезда Р.С-Д.Р.П. 1898 г., Теплов — эмигрант с.-д., арест. в 1900 г. в
России, Цукер — раб. из Минска по делу убийства шпиона, Цехтерадзе и Габронидзе
— по делу крест. с-д. агитации на Кавказе, П. Шрифтелик — одесс. с.-д. дело,
Рабинович — дело Симф. Ком. Р.С.-Д.Р.П., Закон — дело Бунда, Журавель, Каган,
Трифонов, Виноградов — дело смоленского «террористического» кружка, Бодневский,
быв. офицер, за пропаганду в войсках на 10 лет.
II. Протесты политических
ссыльных.
1. Заявление, поданное якутскому
губернатору верхоянской колонией.
Г-ну Якутскому Губернатору.
В виду постоянно повторяющихся фактов
насилия над нашими товарищами в тюрьмах, дороге и в местах ссылки, мы,
революционеры, сосланные в г. Верхоянск, не имея фактической возможности
присоединиться к нашим якутским товарищам в их открытой борьбе против диких
актов насилия администрации, особенно участившихся в последнее время, заявляем
о своей полной солидарности с товарищами, смело выступившими за наши общие
требования, и своей готовности всегда дать должный отпор на всякое насилие над
нами.
1) Иван Бабушкин, 2) Мендель Бас, 3) Евсей
Винник, 4) Никифор Голиков, 5) Александр Гумилевский, б) Вера Гурари, 7) Арчил
Гургивадзе, 8) Владимир Зборовский, 9) Ольга Левин, 10) Арон Левинзон, 11) М.
Никольский, 12) К. Петкевич, 13) А. Поляк, 14) Казимир Рожновский,
15) А. Румянцев, 16) Вацлав Кораль, 17) Як. Собхович, 18) К. Сидорович, 19) Ю.
Серебро, 20) Вамосинский (подписался по дороге к Верхоянску).
г. Верхоянск, 23 марта 1904.
*
Сожалея, что не имел возможности
присоединиться к протесту товарищей в Якутске против насилия администрации над
ссыльными присоединяюсь к заявлению верхоянских товарищей.
Ш. Ашпиз.
г. Якутск, 6 апреля 1904 г.
*
Присоединяемся к заявлению верхоянских
товарищей.
Роза Левина, Ревекка Новгородская, Мих.
Ривкин, Н. Юзвинский.
*
2.
Протест тугутуйских полит. ссыльных.
Иркутскому Генерал-Губернатору.
Политических ссыльных,
проживающих в с. Тугутуе, Иркутского
уезда,
ПРОТЕСТ.
Возмущенные и потрясенные до глубины души
зверской расправой над 56 товарищами, произведенной в г. Якутске и. д.
якутского губернатора, который несомненно действовал с Вашего ведома и разрешения,
мы заявляем, что мы солидарны с требованиями, выставленными якутскими товарищами,
что мы никогда не будем исполнять Ваших беззаконных требований, предъявляемых
как в циркулярах, нарушающих даже те минимальные права, которыми мы пользуемся
по правилам гласного надзора.
Д. Тагеев, И. Ковальский, Д. Штейн. Борис
Баневур, Вл. Потапов, Ак. Пальчик, Е. Годлевская, А. Баневур, (одна фам. не
разборч.), X. Липская.
с. Тугутуй, 24 апреля 1904.
3. Заявление
группы полит. ссыльных с. Куяды, Ирк. уезда.
Иркутскому Генерал-Губернатору.
ЗАЯВЛЕНИЕ.
Жизнь ссылки, и без того невыносимая, стала
еще тягостнее с тех пор, как стали появляться Ваши циркуляры, являющиеся
причиной кровавых столкновений.
В виду этого, присоединяемся к якутским
товарищам и требуем:
1) Отмены циркуляров, угрожающих
административными карами за самовольные отлучки и встречи товарищей.
2) Немедленной отправки отбывших срок.
3) Уничтожения всяких произвольных прибавок
срока.
Причем заявляем, что мы не будем
подчиняться никаким циркулярным распоряжениям, будем совершать самовольные
отлучки, будем встречать наших товарищей, если бы даже для этого приходилось
прибегать к крайним средствам. Само по себе «Положение о гласном надзоре»,
которому только и будем подчиняться, достаточно репрессивно.
Хаим Мень, Абр. Шварц, Меер Мединц. Нотель
Авин, Гершен Фельдман, Мария Бойко!
25 апреля 1904.
Текст телеграммы, посланной теми же
ссыльными Мин. Вн. Дел:
Петербург. Мин. Вн. Дел. Циркуляры Ирк. Ген.-Губернатора,
превышающие «Положение о надзоре», делают ссылку невыносимой. В виду этого
присоединяемся к требованиям якутских товарищей и заявляем, что не будем
подчиняться никаким циркулярам.
Куядские политические ссыльные:
Мень, Шварц, Мединц, Авинь, Фельдман и
Бойко.
4. Заявление части Уянской колонии.
Иркутскому Генерал-Губернатору.
Мы, нижеподписавшиеся политические
ссыльные, выражаем свою солидарность с якутскими товарищами, предъявляющими
требование об отмене всех циркуляров, выходящих из рамок «Положения о гласном
надзоре».
В настоящее время жизнь политических
ссыльных стала невыносимой. Мы выражаем правительству презрение за его
возмутительную тактику, доводящую ссыльных до отстаивания своих требований
силой. Мы знаем, что правительство не останавливается ни перед чем в желании
задавить нас. Однако, пользуемся случаем заявить, что мы глубоко возмущены
произволом правительства и предательским убийством якутских товарищей в марте
месяце с. г.
А. Венгеров, Л. Васильевский, Б. Нейман, Н.
Мачарадзе.
5. 30 вилюйских полит. ссыльных послали
якутскому губ-ру заявление, в котором выражают солидарность с якутянами,
возмущение против мер, принятых против последних, и высказывают решимость
бороться всеми доступными средствами против репрессий, имеющих целью ухудшить
положение полит. ссыльных. Заявление подписали: Аркусская, Краснянская, Молчан,
Теплицкий, Плюдермахер, Гельфанд, Шварц, Бархина, Иванов, Лукашик, Алексеев,
Алексеева, Бейзманы (муж и жена), Малышев, Малышева, Векслер, Вышенарис,
Кикоен, Мацюкевич, Ривелис, Дворецкий, Шульман, Левкович, Иофан, Кремшевер,
Вольпертова, Шулькрайт, Попова, Сапожников. (В Вилюйской колонии 45 человек).
6. Прибывшие из улуса в Якутск Сергей
Дроздов и Израиль Шадовский, вызванные к губернатору и там арестованные, подали
заявление, что присоединяются к «группе протестующих».
7. Яланския колония, Иркут. губ., послала
губернатору выражение солидарности с якутянами и презрение правительству.
8. Трое ссыльных, не бывших во время осады
в «Романовке», подали губернатору заявление, в котором признают, что, будучи в
это время в городе, оказывали всякую помощь осажденным. Они присоединены к числу
привлеченных к следствию. Вот их имена: Виленкин (солдат, кіевский студент, по
делу Минского Ком. Бунда), Софья Влад. Померанец (зубной врач, по делу Киевского
Союза Борьбы 1898 г., была в 1901 г. сослана на 5 л.) и Марья Сав. Зеликман, по
делу Донского Ком. (1898 г.). Виленкин содержится на военной гауптвахте,
Зеликман и Померанец оставлены до суда на свободе, Л. Л. Никифоров почему-то
выслан в село Усть-Майское.
9. Партией, прибившей в Якутск, вскоре по
окончании осады было подано губернатору заявление солидарности с «Романовцами».
Под заявлением подписались: Б. Цейтлин, А. Гинзбург (оба по делу «Юж. Раб.»,
1902 г.), М. Гальперин (дело Бунда, 190 г.), Цецилия Даргольц и П. Вайнштейн
(трансп. «Искры», осенью 1902 г.), Гр. Вейсман (Сев. Союз, 1902 г.), Зальм.
Левин, Вас. Иванов, Вигдор Гозенпуд, Б. Тарасов, И. Хмельницкий, Ф. Гиммельфарб,
Анна Розенфельд, Ц. Левина, С. Апенченко, М. Каплан.
10. Из села Хорат ген.-губернатору и
министру вн. д. послан протест за подписями ссыльных: Грановского,
Гессельберга, Дучугели, М. Экгауз, Багаева (Сев. Союз), Ф. Афанасьевой (дело «Искры»),
Татаренко, Рубинштейн. («Искра, № 68).
11. Телеграммы олекминских ссыльных
якутскому губернатору и министру
внутренних дел.
«Мы вполне присоединяемся ко всем
требованиям забаррикадировавшихся якутских товарищей и заявляем, что не будем подчиняться
ни циркулярам, отмены которых они требуют, ни административным наказаниям за
нарушение этих циркуляров.
Политические ссыльные города Олекминска:
Урицкий, Радионов, Зильберман, Теодорович
Иван, Теодорович Глафира, Шипулинский Оеофан, Шипулинская Раиса, Рабинович
Соломон, Рабинович Григорий, Сара Брукер, Левин, Геншафт, Бронтман Костя,
Бронтман Чарна, Берков, Беркон Хава, Цвиллинг, Розенштейн».
На другой день к этой телеграмме
присоединился Бродский, Полушкин и Гуринодзе отправили телеграмму однородного
же содержания, но в несколько более мягкой форме.
Проживающие в Нохтуйске, Олекминского
округа, ссыльные: Каплан и Красиковы, отправили телеграмму следующего
содержания:
«Присоединяемся к заявлению, поданному Вам
якутскими товарищами. На неудовлетворение выставленных в этом заявлении
требований мы будем реагировать всеми подходящими средствами, не останавливаясь
перед самыми крайними».
Аргуновы, Павлов и Кислицин отправили следующего
содержания телеграмму:
«Присоединяемся к заявлению, поданному Вам
якутскими товарищами об отмене циркуляров, направленных к стеснению условий
нашей ссылки. Исполнять же циркуляры отказываемся».
III. Приветствия якутским борцам.
1. Организованных еврейских, рабочих г.
Минска.
Дорогие товарищи!
Мы, организованные рабочие г. Минска,
собравшись в числе 600 человек, шлем вам сердечный братский привет. Мы выражаем
свою полную солидарность с вашей героической борьбой против произвола царского
правительства, которое хочет лишить вас возможности вернуться на родину,
которое запретило вам свидания с вашими вновь прибывающими в ссылку товарищами,
запретило вам поездки в город из заброшенных углов, по которым оно вас
расселило, за приобретением самого необходимого для человеческого существования.
Ваша отчаянная, геройская борьба, за которую вас, быть может, ждут еще суровые
наказания, докажет всему миру, что деспотическое самодержавие никакими истязаниями
своих беззащитных жертв не в состоянии потушить революционный огонь, горящий во
всех наших сердцах. Этот почти беспримерный героизм наших товарищей, отделенных
расстоянием в несколько тысяч верст от арены повседневной борьбы нашей с
самодержавием, придаст и нам энергию и воодушевление в борьбе с царским
произволом, принимающим и у нас тем более наглые формы, чем более угрожающей
существованию самодержавия становится опасность со стороны теперешней войны.
Это революционное воодушевление, которое зовет и будит нас к дальнейшей борьбе,
где бы мы ни находились, в каком бы положении мы ни очутились, должно доказать
деспотическому правительству, что никакими оскорблениями, никакими жестокостями
ему не удастся задержать наше движение. И только при том воодушевлении и
героизме, какой проявили наши товарищи в Якутске, мы можем надеяться разрушить
толстые стены крепости царизма.
Сегодня, в тот день, когда от рук царского
палача пал наш герой — борец Лекерт, мы соединяемся с вами, дорогие товарищи,
для чествования памяти Матлахова, — новой жертвы нашей непрерывной борьбы. —
Печальная и вместе с тем славная участь наших павших в бою товарищей должна
служить нам постоянным напоминанием того, что, только будучи готовы умереть в
борьбе, мы можем надеяться на победу при жизни.
Честь памяти наших павших товарищей!
Привет вам, нашим борющимся братьям и
сестрам!
Долой деспотическое самодержавие!
Да здравствует социализм!
28 мая 1904.
2. Резолюция, принятая единогласно в
Могилеве - губ. на собрании в 400 евр. рабочих:
Принимая во внимание, что ужасная якутская
трагедия явилась всецело результатом провокаторской политики самодержавия; принимая
во внимание, что правительственные репрессии последних лет, сделав жизнь наших
ссыльных товарищей окончательно невыносимой, имели целью вызвать со стороны
ссыльных вооруженный протест, которым правительство могло бы воспользоваться,
как предлогом для массового убийства революционеров, — мы клеймим презрением
гнусную политику самодержавия, со зверскою жестокостью преследующую своих
врагов и шлем свой горячий привет ссыльным товарищам, геройски исполнившим свой
революционный долг.
3. Резолюція, принятая единогласно на
собрании 150 рабоч. в Ростове на Дону:
Понимая, что убийство и избиение
политических ссыльных в Якутске является следствием всего политического режима,
основанного на грубом произволе и диком насилии, собрание ростовских рабочих
протестует самым энергичным образом против нового зверского преступления
царского правительства и выражает глубокое убеждение, что преступное
правительство прибегающее для спасения царского трона к убийствам беззащитных
людей, к погромам, грабежам и бессмысленной войне, не в силах уничтожить того
революционного движения, которое пустило глубокие корни в народной массе, что
современный богатырь — рабочий класс, кровь которого уже неоднократно
проливалась на улицах многих городов, с еще большей ненавистью к самодержавию,
с удесятеренной энергией и смелостью направит все свои силы на достижение той
великой цели, которую ставит себе Р.С.-Д.Р.П. Веря в близость крушения всего
самодержавного порядка, собрание шлет горячий товарищеский привет Якутским
борцам, оставшимся верными революционному делу даже в далекой Сибири, и
призывает всех российских граждан смело и открыто выступить на борьбу с
истинным виновником всех современных бедствий в нашем отечестве («Искра», №
68).
4. Привет тверских рабочих.
Героям якутянам от тверских организованных
рабочих.
Товарищи! Шестого июня па общей сходке нам
сообщили о Вашем геройском подвиге... Удаленные от всего мира, лишенные всяких
способов планомерной борьбы за свободу, вы — горсть непримиримых борцов, — с
оружием в руках решили протестовать против новых насилий над вами вашего
зверского правительства... Мало того, что загнало вас в непроходимые дебри Сибири,
мало того, что осудило вас на прозябание в инородческих улусах вдали от друзей
и товарищей, — своими последними мероприятиями оно хотело сделать вашу жизнь
еще безотраднее и невыносимее. Вам запретили свидания с проезжающими
товарищами, стеснили свободу передвижения и переписки, урезали и без того
незначительное казенное пособие, одним словом, захотели низвести вас до
положения заживо погребенных... Но вы не покорились, вы протестовали, — и один
из вас убит, другим угрожает военный суд.
Товарищи! Мы гордимся вами! Товарищи! Ваш
поступок —пример для нас, пример стойкости, непримиримости и отваги в борьбе за
нашу свободу. Мы посылаем Вам свой братский привет, — да поддержит он Вас в
минуту уныния и грусти. Вы не одни. За Вами сомкнутыми рядами встают новые
борцы, и каждое новое зверство увеличивает их число. Да будет проклято
самодержавие! Одной рукой оно губит народ на Дальнем Востоке, а другой — душит
всякий проблеск свободы!
Долой самодержавие!
Да здравствуют герои-якутяне!
Вечная память тов. Матлахову!
(«Искра», № 68).
IV. Резолюции протеста заграницей.
Резолюция, предложенная женевскому собранию,
созванному для протеста против насилий над якутскими ссыльными, организациями:
Заграничной Лигой Русской Революционной Социалдемократии, Заграничным Комитетом
Бунда, Socjaldemokracją Królewstwa Polskiego i Litwy и Socjalistyczną Polską Partją «Proletarjat» и принятая единогласно (200 чел.).
Принимая во внимание,
что события в Якутске, представляющие
небывалый в истории революционного движения пример правильных военных действий
между кучкой ссыльных и ордой солдат и полицейских, явились неизбежным результатом
провокаторской политики царских слуг, систематически проводившейся в течение многих
месяцев согласно указаниям центрального правительства; что якутская история
является только наиболее ярким выражением режима произвола, насилия и разбоя,
не останавливающегося в борьбе с внутренним врагом ни перед какими средствами,
—
Собрание шлет свой горячий привет якутским ссыльным,
с редким героизмом защищавшим в далекой Сибири честь и достоинство революционера;
протестует самым энергичным образом против разнузданной шайки царских башибузуков,
пользующейся вызванной ее хищнической политикой войной с Японией для того,
чтобы с еще большей жестокостью расправляться с борцами за освобождение России;
выражает свою твердую уверенность в том, что дикое насилие над беззащитными
ссыльными является предсмертной судорогой изжившего себя царского самодержавия
и призывает всех честных граждан в ряды борцов против абсолютизма.
Эта же революция принята: 1) в Берне 200 против
4 воздержавшихся — на собрании, созванном Сиб. Кассой, 2) в Лозанне на
интернациональном собрании, состоявшемся при участии французских и итальянских социалистов
и местных групп содействия Рос. С.-Д.Р. Партии и Бунду и 3) единогласно на
митинге, созванном в Лондоне 26 июня н. ст., по инициативе бундовского ферейна
«Wесkеr’а».
Кроме него в устройстве митинга приняли участие; группа содействия Р.С.-Д.Р. Партии,
группа социалистов-революционеров, группа Р.Р.S.,
группа «Аrbeiter-Freund» и группа «Freiherit» (обе анархистские), Эмигрантское Общество и два лекторских
общества — социал-демократическое и социалистическое. Митинг происходил в Наll’е Вондерленде. Было около
4000 чел. Говорили на русском, английском, еврейском, польском и немецком языках.
Из англичан говорили Grееn и Неrbеrt Barous. Сочувственные письма
прислали Квелч и Кропоткин.
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz