ЎЎЎ 1. Мнэмазіна Багна. Рэвалюцыяністая якуцкая манастыроўка Балоціна з Амсьціславу. Сш. 1. Койданава. "Кальвіна". 2019.

 

    Анісься Давідаўна (Давыдаўна) Балоціна – нар. ў 1865 г. у павятовым месьце Амсьціслаў Магілёўскай губэрні Расійскай імпэрыі, у габрэйскай мяшчанскай сям’і.

    У час навучаньня ў вучылішчы жывапісу, скульптуры і дойлідзтва ў Маскве ўваходзіла ў гурток нарадавольцаў. У 1885 г. удзельнічала ў друкаваньні на гектографе забароненых брашур.

    Арыштаваная 31 сакавіка 1886 г. па даносе С. Зубатава, які выдаў паліцыі гурток, яна была ў ліпені 1887 г. высланая адміністратыўным парадкам за прыналежнасьць да нарадавольскай арганізацыі на 8 гадоў ва Ўсходнюю Сыбір.

    Балоціна была прызначаная, як асоба габрэйскай нацыянальнасьці, ў аддаленыя месцы Якуцкай вобласьці, куды высылаліся габрэі, паводле прадпісаньня ўладаў, што ім, габрэям, ня вельмі падабалася. Па дастаўленьні ў места Якуцк яна па хваробе была часова пакінутая ў Якуцкай акрузе Якуцкай вобласьці.

    22 сакавіка 1889 г. Анісься знаходзілася у Янкеля Ноткіна, які кватараваў у хаце Манастырова ў Якуцку, калі псыхапат, сасланы Зотаў, пачаў страляць у прадстаўнікоў адміністрацыі Якуцкай вобласьці. Гэты выпадак камуністыя назвалі ўзброеным супрацівам сасланых у Якуцку або Манастыроўскай трагедыяй 22 сакавіка 1889 г., дзе пацярпелі рахманыя сасланыя ад крыважэрнага царызму.

    Дарэчы, у афіцыйным расьсьледаваньні нідзе няма паведамленьняў аб тым каб Анісься пад час супраціву была параненая, а толькі ёсьць пра тое, што яна пацягнулася ў хату Манастырова ўсьлед за хлапцамі. Ды яна наўрад ці нават умела страляць з рэвальвэру.

    Ваенна-судовая камісія прыгаварыла яе да пазбаўленьня ўсіх правоў і пажыцьцёвай катаргі, якую пры канфірмацыі прыгавору абмежавалі 15 гадамі. Пакараньне яна адбывала у акруговым месьце Вілюйск Якуцкай вобласьці, у Вілюйскай “катаржнай” турме, якая стаяла пустой пасьля вызваленьня Мікалая Чарнышэўскага у 1883 г. і была катаржнай толькі па назьве. Па найвышэйшаму загаду ад 17 красавіка 1891 г. тэрмін катаргі ёй быў скарочаны на траціну.

    26 сакавіка 1892 г. яна была адпраўленая праз Якуцк ў Забайкальскую вобласьць на Кару і зьмешчаная ва Вусьць-Карыйскую жаночую турму (Пакроўская турма). У верасьні 1893 г. Балоціна была пераведзеная ў вольную каманду. Ад сьнежня 1893 г. знаходзілася ў вольнай камандзе ў Кадае Забайкальскай вобласьці. Будучы юдайкай па веравызнаньні (або з гледжаньня на ейнае імя і прозьвішча – перахрышчаная ў праваслаўе), па даручэньні турэмнага начальства малявала праваслаўныя абразы для турэмнай царквы, што будавалася ў Акутуі, бо Хрыстос усё ж такі быў юдэем.

    22 лютага 1895 г. па прымяненьні да яе маніфэста ад 14 лістапада 1894 г. яна была пераведзеная ў разрад сасланых на жыхарства ў Сыбір з частковым аднаўленьнем у правах і з правам па заканчэньні 8-мі гадоў са дню ўступленьня прыгавору ў законнае паўнамоцтва, 7 жніўня 1897 г., вернуцца ў Эўрапейскую Расею, з падначаленьнем публічнаму нагляду паліцыі на 3 гады ў мяжы габрэйскай аселасьці, па за унівэрсытэцкімі гарадамі.

    У верасьні 1895 г. яна была прылічаная да мяшчанаў м. Чыта Забайкальскай вобласьці. Па маніфэсьце 1896 г. тэрмін абавязковага знаходжаньня ў Сыбіры ёй быў скарочаны на год. У кастрычніку 1897 г. Балоціна выехала з Чыты ў м. Шклоў Магілёўскай губэрні, дзе па распараджэньні дэпартамэнту паліцыі ад 18 лістапада 1897 г. была падпарадкаваная публічнаму нагляду.

   Ужо ў чэрвені 1898 г. Анісься выехала па пашпарце за мяжу, у Антвэрпэн (Каралеўства Бэльгія). Па справе г. зв. “якуцкага мяцяжу” была амніставаная 21 кастрычніка 1905 г. Потым пасялілася ў Лёндане, дзе і памерла ў 1939 (?) годзе. Лічыцца, што яна была актыўным дзеячам палітычнай эміграцыі, галоўным чынам, сярод партыі сацыялістаў-рэвалюцыянэраў. Пакінула ўспаміны “Жизнь. (Записки)”, якія тычацца падзей 1885-1899 гг. /РГБ ОР. Ф. 218. № 1070.10./

    Вядомы, таксама, Натан (Нота, Игнатий) Балоцін, які нар. у 1870 г. у Амсьціславе Магілёўскай губэрні Расейскай імпэрыі, а пасьля заканчэньня маскоўскага Арбацкага гарадзкога вучылішча вучыўся ў музычнай школе Маскоўскага Філярманічнага таварыства. Быў арыштаваны ў Маскве ў пачатку траўня 1887 г. і прыцягнуты да дазнаньня пры Маскоўскім жандарскім упраўленьні па справе маскоўскага нарадавольскага гуртка, у якім знаходзілася і Анісься. Па найвышэйшаму загаду 27 ліпеня 1888 г. быў пакараны адзіночным турэмным зьняволеньнем, якое адбываў у Пецярбурскай адзіночнай турме. У жніўні 1889 г. быў выпушчаны і падпарадкаваны тайнаму паліцэйскаму нагляду. Выехаў у Асьціслаў, дзе даваў урокі музыкі. Ад 1892 г. жыў у м. Шклоў Магілёўскай губэрні. У жніўні 1892 г. нелегальна эмігрыраваў за мяжу. Ад 1909 г. жыў у Антвэрпэне (Каралеўства Бэльгія), дзе выкладаў музыку. У 1917 г. знаходзіўся ў Швэйцарыі. Памер у 1942 г. у Антвэрпэне.

 

 

    Таксама вядома Міна Болоціна: Verhoeven Guiliemina, Ludovica, dite Mina (1904-1973), éponce Bolotine, mezzo-soprano, soprano, puis directrice de théâtre belge, якая нар. 20 красавіка 1904 г. у Антвэрпэне (Каралеўства Бэльгія) ды з часам зрабілася дырэктрысай Бэльгійскай Каралеўскай Опэры.

 

 

    Ды таксама вядомы Ісідар Міхайлавіч Балоцін або Ізраіль Рувімавіч Балотны (1907, Бабруйск — 1961, Мінск) — беларускі артыст опэры (лірычны тэнар), першы народны артыст БССР (1944).

    Невядома, што паслужыла зьяўленьню артыкулаў пра Анісьсю Балоціну, даволі шараговую нарадаволку, у беларускіх энцыкляпэдыях (мо’ амсьціслаўская зямля больш нікога не змагла нарадзіць), але артыкулы гэтыя няякасныя ды напісаныя абы як. Асабліва адзначылася Беларуская энцыкляпэдыя ў 18 тамах. (Т. 2. Мінск. 1996. С. 262.), пад галавенствам Г. П. Пашкова дзе пры перадрукоўцы артыкула з Бел.СЭ, па няўважлівасьці быў прапушчаны радок і атрымалася бязглузьдзіца.

    Літаратура:

*    Вилюйцы. // Большая Энциклопедія. Словарь общедоступныхъ свѣдѣній по всѣм отраслямъ знанія. Подъ редакціей С. Н. Южакова. Т. XXI (Дополнительный). Аанрудъ – Менгеръ. С.-Петербургъ. 1908. С. 108.

*    Зороастрова-Капгер А. Ошибка. (Эпизод из жизни заключенных.). // Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 18. № 5. Москва. 1925. С. 292-294.

*    Якутская трагедия - 22 марта (3 апреля) 1889 г. - Сборник Воспоминаний и Материалов. Под ред. М. А. Брагинского и К. М. Терешковича. О-во политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1925. С. 228.

*    Болотина Анисья Давыдовна. // Кротов М. А.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 131. 133, 138, 169.

*    К. Терешкович К.  После каторги в эмиграцию. // Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 42. № 5. Москва. 1928. С. 83.

*    «Вилюйцы». // Большая советская энциклопедия. Главный редактор О. Ю. Шмидт. Т. 11. Москва. 1930. Стлб. 36.

*    Болотина Анисья Давыдовна. // Деятели революционного движения в России. Биобиблиографический словарь. От предшественников декабристов до падения царизма. Т. 3. Восьмидесятые годы. Вып. 1. А – В. Москва. 1933. Стлб. 373-374.

*    Болотин Нота (Натан, Игнатий) Давыдович. // Деятели революционного движения в России. Биобиблиографический словарь. От предшественников декабристов до падения царизма. Т. 3. Восьмидесятые годы. Вып. 1. А – В. Москва. 1933. Стб. 373.

*    Біч М. В.  Балоціна Анісся Давыдаўна. // Беларуская савецкая энцыклапедыя. Т. II. Афіны – Ведрыч. Мінск. 1970. С. 112.

*    Караткевіч У.  Дыяментавы горад. Эсэ пра гісторыю і людзей адной зямлі. // Святло Кастрычніка. Мсціслаў. 22 студзеня 1985. С. 3.

    Караткевіч У.  Мсціслаў. Эсэ пра гісторыю і людзей адной зямлі. Мстиславль. Эссе об истории и о людях одной земли. Мінск. 1985. С. 56, 124.

*    Дыяментавы горад. Эсэ пра гісторыю і людзей адной зямлі. // Уладзімір Караткевіч. Збор твораў у васьмі тамах. Т. 8. Кн. 2. З жыццяпісу. Нарысы. Эсэ. Публіцыстыка. Постаці. Крытыка. Інтэрв'ю. Летапіс жыцьця і творчасці. Мінск. 1991. С. 234-235.

*    Біч М. В.  Балоціна Анісся Давыдаўна. // Энцыклапедыя гісторыі Беларусі ў 6 тамах. Т. 1. Мінск. 1993. С. 283.

*    Балоціна Анісся Давыдаўна. // Беларуская энцыклапедыя ў 18 тамах. Т. 2. Мінск. 1996. С. 261.

*    Кретова М.  Баронесса Вревская. Роман-альбом. Москва. 1998. С. 103-106.

*    Патронова А. Г.  Болотина Анисья Давыдовна. // Энциклопедия Забайкалья. Читинская область. В 4 томах. Т. ІІ. А - З. Новосибирск. 2004. С. 129.

*    Балоціна Анісся Давыдаўна. // Маракоў Л.  Рэпрэсаваныя літаратары, навукоўцы, работнікі асветы, грамадскія i культурныя дзеячы Беларусі 1794-1991. Энцыклапедычны даведнік у торх тамах. Т. III. Кн. 1. Абакановіч - Кучынская. Мінск. 2004. С. 136-137.

*   Болотина Анисья Давыдовна 1865 г., Мстиславль. // Цыпин В. Евреи в Мстиславле. Материалы к истории города. Иерусалим. 2006. С. 279-280, 366.

    Verhoeven Guiliemina, Ludovica, dite Mina (1904-1973), éponce Bolotine. // Dictionnaire des femmes belges. XIXe et XXe siècles sous la direction d'Éliane Gubin ... avec la collaboration de Marie-Sylvie Dupont-Bouchat et Jean-Pierre Nandrin. Bruxelles. 2006. P. 571.

*    Мсціслаўскі раён. // Гарады і вёскі Беларусі. Т. 7. Кн. ІІІ. Магілёўская вобласьць. Мінск. 2009. С. 13.

    Мнэмазіна Багна,

    Койданава

 

 

                                                                            ОШИБКА

                                                              (Эпизод из жизни заключенных)

    Это было в 1887 г. в центре Москвы, когда однажды ночью нас, и количестве шести человек из сидевших в Пречистенке, выхватили и повезли каждого, как полагается, в отдельной карете. Куда и почему так внезапно увозили нас — мы не знали. Ехали долго, и, несмотря на темноту, с опущенными шторами, с молчаливым, как статуя, жандармом. Наконец, путешествие кончилось, нас вводят в контору по одиночке, так, чтобы мы не встретились друг с другом. Здесь привезший жандарм сдал сопроводительную бумагу, и меня повели через двор в другое здание. Мы вошли в грязный, едва освещенный коридор, прошли его до конца и, спустившись на несколько ступеней вниз, остановились перед затертой камерой; когда дверь ее открылась, я — уже видевшая до этого всякие виды — невольно отшатнулась: камера была так грязна, что это бросалось в глаза даже с первого, мимолетного взгляда; по ее пятнистым стенам струйками ползла влага, образуя лужицы на дырявом досчатом полу; в углу стояла койка с каким-то отвратительным тряпьем, посередине — столик с коптившей на нем лампочкой — вот и все; не было даже табуретки; очевидно, эго считалось излишней роскошью.

    Когда дверь за мной захлопнулась, и сопровождавшая меня свита удалилась, я подошла к «глазку» и окликнула товарищей. Все они — Соня Гуревич, Анисья Болотина, Вера Шефтель, Александра Шебалина, Павла Кокушкина — оказались здесь и в таких же камерах, с тою же обстановкою, что и у меня. Мы стали обсуждать свое положение и порешили назавтра вызвать смотрителя; на койки же, к которым страшно было прикоснуться, не ложиться. Конечно, эго означало не спать всю ночь, но, помимо действительного отвращения к этому гнойнику, надо было сразу показать смотрителю, что мы не намерены мириться с злоупотреблениями, урезывающими и без того ограниченные наши права, Пока мы переговаривались, полицейский, расхаживавший по коридору, ругаясь площадной бранью, орал на нас, грозя «по своему» разделаться; вскоре мы поняли, что он пьян, как стелька и это только утвердило нас в намерении не спать.

    Утром на наше требование смотрителя мы получили лишь ту же ругань. Никто к нам не заглядывал, нам не дали ни воды для умыванья, ни кипятку. Лишь в 12 час. принесли в глиняных, липких от грязи, мисках какую-то жидкость, в которой плавало нечто, трудно определимое на взгляд, на вкус же мы не решились его выяснить; ограничившись куском черного хлеба, мы пообедали. Наконец, уже к вечеру явился смотритель. Это был старик лет 60-ти, с поразительно черными бровями и усами, при совершенно седых волосах; со всей нашей наивностью в этой области, мы все же не могли не догадаться, что старик раскрашен — это предвещало мало хорошего.

    И, действительно, войдя ко мне, он с странной манерой грубости и цинизма бросил:

    — Что тебе надо?

    Я опешила: еще никогда я не встречала подобного обращения. С тем хладнокровием, какое является в моменты высшего напряжения нервов, я попросила его прежде всего держаться в границах вежливости и затем изложила ему, что условия, в которые мы поставлены во вверенной ему тюрьме, не только возмутительны, но ни в коем случае не могут быть санкционированы прокуратурой, в ведении которой мы находимся, что я требую выполнения тех минимальных жизненных условий, в которых мне не вправе отказать — при этом указала ему на гнойник койки, на пьяного полицейского, угрожавшего нам войти в камеру и разделаться «по своему». Смотритель нетерпеливо слушал и ответил, что я не в гостиницу приехала и что, если меня сюда посадили, значит, я этого заслужила. Он ушел. Что было делать? Не успели мы придти к какому-либо решению, как нас по одной стали вызывать в контору. Я сидела в последней по порядку камере, и потому меня вызвали после всех, Я уже знала, зачем нас вызывают, и решила дешево не сдаваться.

    Когда меня ввели в контору, смотритель потребовал, чтобы я выдала ему книги, запертые в чемодане. Я отказалась, заявив, что книги пропущены прокурорским надзором, и что он не имеет права отбирать их у меня.

    — Я тебе покажу право! Давай ключ!

    — Нет.

    — Обыскать ее! Раздеть! — крикнул он стоявшим тут полицейским.

    Я выхватила ключ из кармана и с размаху швырнула ему.

    — Вы не смеете заставлять полицейских обыскивать меня. Сейчас сила на вашей стороне, но помните: вы поплатитесь за все это.

    — В карцер ее! На хлеб и воду!

    Полицейские повели меня почему-то через коридор, где сидели товарищи, и я, конечно, крикнула им, что меня ведут в карцер. Моментально поднялся невероятный стук, крики и требования смотрителя.

    — Голодовку! Мы объявляем голодовку! — неслось из всех пяти камер. Смотритель струхнул, и меня водворили в мою камеру.

    Однако положение наше продолжало быть чрезвычайно тяжелым: не говоря о том, что мы скверно питались, не пользовались ни прогулками, ни баней, ни свиданиями, ни книгами, — словом, ничем из того, что имели раньше, мы почти не спали по ночам, так как боялись своего стража полицейского, систематически пьяного и грозившего расправой! Со смотрителем нечего было говорить, он сам со своею раскрашенною физиономией был чуть ли не противнее полицейского. Мои товарищи принялись писать: кто к прокурору, кто в жандармское, а кто письма к родным. Но день шел за днем, неделя за неделей, а ни откуда не доходило до нас ни звука. Мы чувствовали себя забытыми, брошенными на произвол не то безумного, не то злобного ничтожного человечишки, которому вручена была власть над нашей жизнью и честью. Измученные душевно, обессиленные физически, мы уже дошли до того, что самая здоровая и стойкая среди нас, Ан. Болотина, однажды упала в обморок. Дальше так продолжаться не могло; нам явно грозило нечто скверное и надо было во что бы то ни стало найти выход. К этому времени, к концу третьей недели, я лично так ослабела, что почти не вставала с той самой койки, к которой раньше остерегалась прикасаться. Теперь я лежала и думала, где выход?

    Няпряженные ли нервы или глубокое возмущение породили мысль о единственном оружии, какое было в распоряжении: смерть, а может быть победа?

    План был прост: написать прокурору судебной палаты (в то время это был известный Муравьев) обо всем, что тут делается, и требовать, чтобы он приехал сюда сам, предупреждая, что, если он этого не исполнит, то я покончу с собой. Я много обдумывала этот план в том смысле — сумею ли, и готова ли умереть, так как очень сомневалась в приезде Муравьева, сомневалась тем более, что как раз в этой Сретенке год или два тому назад подготовлялось покушение именно на Муравьева, которого тоже должны были вызвать находившиеся здесь политические. Правда, организацию этого покушения вел провокатор (Белин-Бжозовский), тем не менее психологически понятным являлось бы подозрительное отношение Муравьева к моему предложению, а следовательно, шансов на его приезд было мало; но другого выхода не было, и я решила окончательно. Описала все мерзости, которым нас подвергали, то состояние, до которого мы дошли, и закончила заявлением, что если он сам, Муравьев, не явится завтра к 11-ти часам дня, я покончу самоубийством. Утром передала свое послание в контору, и на утро следующего дня, дня, решавшего участь, я уже переболела расставанье с жизнью и с виду спокойная, на самом же деле вся внутренне застывшая, ждала, почти уверенная, что Муравьев не приедет. 11-й час. Я оглядываю решетку окна и крепкий кашемировый платок, на котором должна задушиться. Вдруг в коридоре раздаются быстрые шаги, дверь распахивается, и, перешагнув порог, передо мной стоит Муравьев, позади толпится тюремная свита. Быстрым взглядом окидывает он камеру и меня, лежащую на койке.

    — Завтра к полудню будете переведены, — и исчезает так же быстро, как и появился.

    Я, как наэлектризованная, откуда взялись силы, подбегаю к глазку и кричу:

    — Товарищи, завтра нас переводят!

    Поднялся шум, ликование оживших людей, но Пав. Кокушкина крикнула: — «Молчите» — и мы затихли. Оказывается, не сходя с тюремного крыльца, Муравьев отчитывал смотрителя, и Павла слушала через свое открытое окно, находившееся рядом с крыльцом.

    Едва Муравьев уехал, в мою дверь раздался робкий стук и через глазок просительный голос смотрителя:

    — Можно войти?

    — Кажется, это ваше право врываться, когда вздумается, почему же теперь вы так чрезмерно вежливы?

    Дверь отворяется; смущенный, со склоненной головой входит смотритель.

    — Ради бога, простите меня, ведь я не знал, кто вы; я думал — простите... у меня ведь здесь сидели проститутки...

    — Не играйте комедии, это вам не поможет; вы, имея наши бумаги, не знали, что мы политические заключенные? Оставьте сказки для ваших внуков. Но, помните? Помните, как вы приказали вашим полицейским раздеть и обыскать меня, и я тогда сказала вам, что никогда не прощу ваш этого. Ну, вот, разговор кончен.

    — Г-жа З-ва, сжальтесь над стариком: у меня семья, дети, не губите, не говорите всего, что тут по моему невежеству, непониманию произошло...

    Долго в том же тоне клянчил смотритель, и не знаю, когда он был противнее: тогда ли, когда нагло издевался над нами, или теперь, когда унижался, как подлый раб.

    На другой день во двор въехало шесть карет, и, пока моих товарищей увозили, смотритель опять прибежал ко мне. Теперь уже он так просил все о том же, что мне сделалось буквально тошно, я рванулась к двери, чтобы выйти к карете.

    — Позвольте, я вас доведу, вы шатаетесь.

    Я молча отстранила его и вышла. Когда я входила в карету, он все еще стоял около меня без шапки и шептал:

     — Умоляю вас, умоляю...

    — Нет. Есть вещи, которых прощать нельзя.

    Нас увезли.

    Сухая, маленькая камера Пугачевской башни казалась роскошной после Сретенки; мы отдыхали и, пожалуй, даже упивались своим благополучием: ведь, так все относительно в жизни человека.

    Но вот однажды является тов. прокурора Стремоухов и начинает чинить мне допрос о смотрителе Сретенки и тамошних порядках. Я рассказала все, что мы там претерпели, Все это было написано и подписано мною, и делу был дан ход.

    Оказалось, как рассказал мне Стремоухов, жандармское, распорядившись переводом нас из Пречистенки в Сретенку, «забыло» о нас; прокуратура же не знала и, якобы, не могла добиться — кто и куда нас препроводил; словом, вышла «ошибочка», как выразился Стремоухов. Родные, раньше ходившие на свидание к некоторым из нас, метались от жандармского к прокурору и обратно, допытываясь, где мы, и приходили в отчаяние, получая в ответ из прокуратуры — идите в жандармское, а от этого последнего — идите в прокуратуру.

    Смотритель же Сретенки, к которому в руки впервые попали политические, да еще молодые девушки, очевидно, увлекся идеей верного служителя царя своего и хватил настолько через край, что теперь сам попал в роль обвиняемого. Кроме всего, что он проделывал над нами, он, как обнаружило следствие, ни одного из заявлений и писем товарищей не отправил по назначению и прятал их «под сукно». Только мое он побоялся не отослать, сообразив, что после такого казуса, как насильственная смерть политической заключенной, следствия не избежать, и, пожалуй, дело для него обернется нехорошо.

    Через некоторое время тот же Стремоухои уведомил меня, что смотритель Сретенской части уволен, а сама тюрьма радикально ремонтируется. Впоследствии я слышала от товарищей, что условия заключения в этой части совершенно изменены и вполне удовлетворительны.

    Действительно ли во всей этой темной истории виновен был «стрелочник»-смотритель, или за ним скрылись вершители судеб — нам осталось неизвестно.

    Зороастрова-Капгер.

    /Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 18. № 5. Москва. 1925. С. 292-296./

 

 

                                                              ПРИЛОЖЕНИЕ 1.

                                    Документы по Якутскому делу 22 марта 1889 года*

    [* Печатая официальные документы, относящиеся к Якутской трагедии, мы должны подчеркнуть, что события изложены в них крайне тенденциозно, а отдельные моменты совершенно извращены. В особенности мы считаем необходимым опровергнуть несоответствующую действительности характеристику, данную в этих документах поведению наших товарищей-женщин. Мы категорически утверждаем, что наши товарищи-женщины, как и мы все, сознательно пошли на вооруженный протест против произвола царских чиновников и рука об руку с мужчинами делили опасности, связанные с этим протестом. В частности, отмечаем факт, до сих пор не оглашенный в печати. Это — поведение Анисьи Давидовны Болотиной, прозванной в нашей среде «казаком», — она упорно стреляла из револьвера и кончила стрельбу лишь тогда, когда исчерпала весь запас имевшихся у нее патронов.***]

                                                                                     *

    *** Тут мусіць таварышы, даючы заўвагу да афіцыйнага дакумэнту, пэўна нешта наблыталі, бо:

    «...Однако, хмель хмелем, а в решающий миг, когда полицеймейстер уже вызвал команду, бравый офицер Карамзин уже встал у дверей, а солдаты с ружьями выстроились за ним, дрогнули сердца и жуть охватила всех до единого. «Стрельни, попробуй, и что куча битого мяса наполнит людную комнату!»... С револьверами в карманах и с мучительным недоумением на лицах, в общей давке, толкотне, смутном гуле и сумятице, отдельные лица, как щепки в потоке, передвигались со всеми к дверям. Минуй этот миг без крови, — ее бы и не было. Но это Добро минуче, а Лихо тут так уж тут; Позади толпы, над ее головами, блеснуло. Офицер у двери упал. Солдаты враз навели ружья вверх и в небольшой комнате грохнуло, точно потолок свалился. Пик, успевший дать свой роковой выстрел с диванчика у задней стены, выронив револьвер из разжавшейся руки, рухнул на пол с размозженным черепом. Смерть протянула костлявую руку к Софье Гуревич. Та ринулась на ее призыв через шарахнувшуюся толпу и оказалась перед солдатами. Подхватив с пола раненого командира, они бегом понесли его к выходу и лестницей во двор. Гуревич гналась за ними, неумело нажимая собачку. Револьвер брал вверх и пули неслись в потолок, но треска было много. Солдат Ризов, не выдержав, на бегу сделал полный оборот назад и с размаха просадил ее штыком почти насквозь. Она свалилась с громким воплем, но умерла не сразу и долго мучилась, сама в сознании, но других своим видом чуть не сводя с ума.

    Это было началом, а там пошло все так, как предсказывал накануне Гаусман. Опущенный солдатами на снег, Карамзин быстро пришел в себя, вскочил на ноги и принял команду. Часть своего войска он расставил цепью против крыльца, а другую часть цепью же вдоль улицы, против окон, и начался с двух сторон обстрел, а из дома отстреливанье.

    Двумя часами позже из ворот дома двинулась к тюремной мертвецкой вереница дровней с трупами убитых, а другая вереница направилась к тюремной больнице с ранеными. За ними, окруженная сильным конвоем, зашагала по кровавому следу кучка уцелевших в самую тюрьму — ждать суда и расправы...

    И. И. Майнов (Саратовец).

    /Былое. № 20. Петроград. 1922. С. 161-162./»

                                                                               *

                                                           (Копия выписки из дела)

    По постановлению бывш. иркутского генерал-губернатора, ныне тов. мин. вн. д. генерал-лейтенанта графа Игнатьева, состоявшемуся 14 апр. 1889 года, преданы военному суду по законам военного времени при Якутской местн. команде государственные административно-ссыльные преступники: Лев Коган-Бернштейн, Альберт Гаусман, Николай Зотов, Моисей Брамсон, Иосиф Минор, Самуил Ратин, Мендель Уфлянд, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Шендер Гуревич,, Матвей Фундаминский, Марк Брагинский, Михаил Орлов, Липман Берман, Кисиель (он же Константин) Терешкович, Борис Гейман, Сергей Капгер, Подбельский, Сара Коган-Бернштейн, Вера Гоц, Анисья Болотина, Паулина Перли, Роза Франк, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер и Анна Зороастрова, а также государственные ссыльные Исак Магат, Иосиф Резник и Николай Надеев за соглашение с целью противодействовать распоряжениям начальства и вооруженное затем сопротивление властям с убийством полицейского служителя, покушением на убийство и. д. Якутск. губерн. и нанесением ран офицеру и некоторым нижним чинам означенной местной команды. По военно-судному делу, поступившему 3 июля на конфирмацию, оказалось: по значительному скоплению госуд. ссыльных, преимущественно евреев, предназначенных к водворению в северных округах Верхоянском и Колымском, они, по тесноте помещения в местном тюремном замке, впредь до отправления по назначению, были временно размещены отчасти в самом городе, а некоторые по ближайшим к городу улусам. В виду скорого прибытия новых партий таких же ссыльных и медленности в отправке их в эти округа, которая, по местным условиям, производилась по 2-3 человека с таким же числом конвойных через 7-10 дней, и. д. Якутск, губернатора Осташкин в устранение происходивших от сего неудобств, частых самовольных отлучек вышеупомянутых ссыльных из улуса в город Якутск, где ими была самовольно устроена библиотека и читальня, а также уклонения их под разными предлогами от очередной отправки, 16 марта 1889 года сделал распоряжение по окружному и городскому полицейскому управлению об отправлении их в те округа усиленными партиями по четыре чел., через каждые семь дней, при чем обязал предназначенных к отправлению собирать накануне и, как пересыльных арестантов, заключать в тюремный замок, откуда и передать их конвоирам; в то же время предписал иметь строгое наблюдение за тем, чтобы отправляемые в северные округа госуд. ссыльные, во избежание излишнего требования от содержателей по тракту подвод, как это было замечено, на основании циркуляра главн. тюр. упр. от 10 окт. 1886 г. за № 1147, имели при себе каждый не более 5-ти пудов клади, излишнюю же тяжесть сверх 5-ти пудов ни в каком случае не дозволять им брать. К отправлению таким порядком госуд. ссыльных в гор. Верхоянск и Средне-Колымск в течение марта и апреля, как более удобного времени, предназначены были тогда же в Верхоянск: Гейман, Резник с семьей, Роза Франк, Болотина, Фрума Гуревич, Пик, Анастасия Шехтер, Евгения Гуревич, Михаил Орлов, Робсман и Винярский; в Средне-Колымск: Альберт Гаусман, с семейством, и Мовша Гоц, с женою Верою. Такое распоряжение и. д. як. губ. вызвало неудовольствие ссыльных, видевших в этой мере стеснения для себя и желавших отсрочить самую отправку их до весны, с вероятною целью, по дошедшим до губернатора сведениям, побега некоторых из них; поэтому сначала, 18 марта, явился к и. д. губ. Осташкину ссыльный Мовша Гоц, в качестве депутата от своих товарищей, с словесной просьбой об отмене этого распоряжения; когда губерн. объявил Гоцу, что распоряжение это будет оставлено в силе, несмотря ни на какое противодействие с их стороны, и велел передать об этом прочим ссыльным, то Гоц, уходя, возвышенным голосом сказал, что они, ссыльные, не исполнят этого распоряжения. Затем 21 марта, накануне отправки первой усиленной партии, во 2-м часу дня явились толпою в обл. правление 30 человек ссыльных с письменными заявлениями, требуя все в один голос принять от них заявления и немедленно представить их губернатору для отмены сделанных распоряжений об усиленной отправке в северные округа, которым подчиниться они не могут. На убеждения советника обл. правл., наведывающего делами экспедиции о ссыльных Добржинского о незаконности являться целою толпою в присутственное место с целью противодействовать распоряжениям начальства, с заявлениями, которых принять он не имеет права, ссыльные продолжали громко настаивать и, на предложение его удалиться из присутств. места, ответили, что не уйдут до тех пор, пока не будут доложены их заявления губернатору, при чем не дозволили даже затворить двери отделения, в котором он занимается. Вследствие чего советник Добржинский вынужден был послать за полицмейстером, который вскоре прибыл и, видя толпу ссыльных в возбужденном состоянии, отобрал от них, в видах успокоения, приготовленные ими заявления, обещаясь доложить их губернатору и объявить им резолюции по этим заявлениям. По выходе затем, по требованию полицмейстера из обл. правл., госуд. ссыльные стали доказывать ему правоту своих требований, говоря, что во всяком случае они не поедут по сделанным последним распоряжениям губернатора, что могут заставить их к тому только силою, при чем Иосиф Минор, потрясая рукою, сказал: «мы не шутим с начальством, вы знаете, г. полицмейстер, чем это пахнет?». По акту, составленному по сему случаю, явились толпою в Як. обл. пр.: Зотов, Коган Бернштейн, Резник, Пик, Муханов, Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Шур, Берман, Минор, Фундаминский, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Ноткин, Брагинский, Гуревич, Гаусман, Орлов, Мовша Гоц, Магат, Фрума Гуревич, Евгения Гуревич, Роза Франк, Анастасия Шехтер, Вера Гоц, Анисья Болотина и Паулина Перли, всего 30 чел., некоторые из них с этой целью пришли из улусов без разрешения. Отобранные от них заявления, по своему содержанию и оборотам речи, совершенно тождественны, некоторые писаны одним почерком; в заявлениях они просили об отмене сделанных за последнее время распоряжений и. д. губернатора с тем, чтобы отправлять их по-прежнему в северные округа по 2 челов. через каждые 10 дней, с правом брать с собою багажа не менее 10 пуд. на человека, при чем никого перед отправкой не арестовывать и на путевые издержки выдавать им деньги заблаговременно. По докладу означенных заявлений и. д. губ. Осташкин положил резолюцию: оставить заявления эти без последствий, а за подачу их по общему уговору, скопом, с нарушением порядка благочиния в обл. пр., а также за самовольную явку некоторых из них в город без всякого разрешения и вмешательство в распоряжения губернатора таких администрат.-ссыльных, до которых не дошла еще очередь отправки и которые вовсе не были назначены к высылке в весеннее время, что очевидно сделано было им с целью оказать противодействие распоряжениям губернатора, несмотря на сделанные по этому предмету предупреждения ссыльному Гоцу, являвшемуся перед тем к нему депутатом от своих товарищей, — виновных привлечь на основании 265-270 ст. Ул. о нак. к законной ответственности и, по объявлении им этой резолюции в гор. полиц. упр., заключить их в тюремный замок до окончания следствия по сему обстоятельству; назначенных к следованию в Верхоянск отправить ныне же по назначению из тюремного замка; для приведения в исполнение сего распоряжения и охранения порядка, в виду выраженной ими готовности к неповиновению, по недостаточности полицейской команды, вызвать в помощь полиции до 30 вооруженных нижних чинов из местной команды под начальством офицера, о чем тогда сообщено им начальнику этой команды капитану Важеву. Во исполнение сего як. полицм. полковник Сукачев, зная, что госуд.-ссыльные, подавшие заявления, собрались в квартире одного из них, Якова Ноткина, в доме мещанина Монастырева, командировал 22 марта, в 10 час. утра, полиц. надзирателя Олесова, с 50-десятником гор. казачьего полка Андреем Большевым пригласить их явиться к 11 часам в полиц. упр. для выслушания резолюции губернатора по заявлениям их. На подобный призыв госуд.-ссыльные категорически отказались идти, требуя объявления им означенной революции на квартире, где находятся они в сборе. По докладу об этом и. д. губ. Осташкин сделал распоряжение о доставке их в полиц. упр. с помощью отряда, вызванного из местной команды. Согласно этого распоряжения полицмейстер и начальник местной команды капитан Важев с помощником своим подпоручиком Карамзиным и 30 вооруженными нижними чинами отправились около 11 час. утра в квартиру Ноткина. Прибыв к дому Монастырева, как это видно из составленного акта, они нашли ворота запертыми, вследствие чего, для открытия доступа во двор, была выломана калитка, и в квартиру Ноткина послан был поручик Карамзин с предложением госуд.-ссыльным добровольно явиться в гор. полиц. упр. по распоряжению губернатора, на что они ответили отказом; по оцеплении затем квартиры нижними чинами полицмейстер и нач. команды капитан Важев вновь обратились к ссыльным с увещанием исполнить требование начальства. Ссыльные вначале выказали колебание, согласившись на убеждение идти в полиц. упр. только без конвоя, — многие, в особенности некоторые из женщин, и под конвоем; но в это время из среды их выступил вперед Лев Коган-Бернштейн и, взяв в руки стул, стал убеждать товарищей своих тоном, вызывающим и возбуждающим, не падать духом, говоря: «неужели вы боитесь, я сам служил в солдатах, силою с нами ничего не сделают и т. п.», после чего ссыльные решительно отказались исполнить предъявленные к ним требования. Видя такое упорство и бесполезность всех увещаний, начальник команды капитан Важев приказал подпоручику Карамзину и 10 чел. солдат войти с ним в комнату и выводить их во двор по несколько человек силою, если не пожелают идти добровольно. Когда подпоручик Карамзин вошел в комнаты с солдатами, и ссыльные на троекратное предложение его отказались также выходить, велел солдатам окружить стоявших в первых рядах и выводить их, тогда один из них (с большими волосами в серой поддевке), вскочив на диван, стал стрелять в тех солдат из револьвера; вслед затем последовали учащенные револьверные выстрелы в самого Карамзина и в окна по направлению к цепи остальных солдат; вследствие чего вошедшие с подпоруч. Карамзиным в комнаты солдаты, имея ружья незаряженными, выбежали оттуда, вслед за ними вышел подпор. Карамзин, раненый пулею в левую ногу, выше 4 вершков коленного сустава, в мягкие части на вылет, — между тем выстрелы со стороны госуд. ссыльных продолжались в окна и в отворенные двери по направлению стоявших на дворе солдат и полиц. служителей, тогда капитан Важев скомандовал солдатам, стоявшим в цепи, сделать выстрел в те окна, из которых производилась усиленная пальба ссыльных, после того выстрелы прекратились. Вскоре затем, по извещении полицмейстера о происходившем, прибыл на место и. д. губерн. Осташкин и, выйдя во двор дома Монастырева, обратился к некоторым бывшим тут же во дворе ссыльным с увещанием подчиниться требованиям полиции; один из них, как оказалось впоследствии, Ноткин, подойдя к нему близко, выстрелил в него 2 раза из револьвера почти в упор и ранил его в живот; полиц. служитель Хлебников схватил было стрелявшего, но тогда же последовало еще несколько выстрелов, направленных в уходившего и. д. губерн., а полиц. служ. Хлебникова смертельно ранили в живот, т.-е. пальба ссыльными возобновилась. Поэтому капит. Важев вновь скомандовал стрелять и тотчас прекратить эту стрельбу, когда ссыльные, выбрасывая свои револьверы в окна, стали кричать, что они сдаются. Взятые после того в доме Монастырева госуд. ссыльные: Константин Терешкович, Моисей Брамсон, Мендель Уфлянд, Самуил Ратин, Липман Берман, Альберт Гаусман, Шендер Гуревич, Марк Брагинский, Борис Гейман, Сергей Капгер, Михаил Эстрович, Роза Франк, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер, Анисья Болотина, Паулина Перли и Анна Зороастрова отправлены под стражу в местный тюремный замок. По отправлении их арестован Исаак Магат, подавший накануне заявление скопом, но не участвовавший в вооруженном сопротивлении, затем был задержан около дома Монастырева сс.-поселенец Николай Надеев, у которого в кармане найдено несколько револьверных патронов. В самом же доме, на месте, оказались: Муханов, Ноткин, Пик и Шур убитыми ружейными выстрелами, и тела их препровождены в анатомический покой; Фрума Гуревич, Лев Коган-Бернштейн, Подбельский, Зотов, Иосиф Минор, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Фундаминский и Орлов ранеными, и поэтому отправлены в гражданскую больницу, вместе с Верой Гоц, находившейся при муже, из них Фрума Гуревич и Подбельский, тяжело раненые, вскоре умерли в больнице. Раны, нанесенные ссыльными подпоруч. Карамзину и рядовому Горловскому, отнесены к разряду легких; рана, полученная полиц. служителем Хлебниковым, в диаметре не более пули револьвера малого калибра, проходила через всю брюшную полость, от которой он в тот же день вечером и умер. У и. д. губерн. Осташкина по медицинскому освидетельствованию оказалась в правой стороне живота, немного ниже пупка, легкая контузия, произведенная револьверною пулею, пробившею в том месте ватное пальто, которое было на нем. При осмотре дома мещанина Монастырева, из которого взяты означенные ссыльные, кроме 4 револьверов разных систем, выброшенных ими в окна, найдены еще 6-ствольный револьвер большого калибра, заряженный 5 пулями [* 4 револьвера, выброшенные в окно, оказались купленными накануне 21 марта в г. Якутске, в лавке Захарова с сотнею при них патронов; при чем 2 из них Шендером Гуревичем, а другие 2 неизвестно кем из госуд. ссыльных.], кроме того много выстрелянных гильз и несколько револьверных патронов, 4 кобура и несколько жестяных ящиков также от револьверных патронов, двуствольное ружье без замков, ствол одноствольного ружья и записная книжка с 3-мя 5-рублевыми кред. билетами, при этом собрано 25 небольших разорванных клочков бумаги, валявшихся на полу с фамилиями госуд.-ссыльных, которые указывают на то, что между ними происходили какие-то выборы, так как на одном из этих клочков бумаги написано: «не могу никого выбрать, мало еще знаком с публикой. М. Эстрович». Затем при обыске в квартире Гаусмана и Брамсона оказались еще 2 револьвера. По предъявлении госуд. ссыльных, взятых в доме Монастырева, в том числе раненых и убитых, подпор. Карамзин, унт.-офицер Ризов, казак Ципандин, Винокуров и др. признали Николая Зотова, Льва Когана-Бернштейна и Альберта Гаусмана за тех, которые при взятии их для вывода из означенного дома, вскочив на диван, первые начали стрелять в солдат, хотевших оцепить некоторых из них, при чем подпор. Карамзин удостоверил, что после того видел Зотова стрелявшим с крыльца в уходившего и. д. губернатора после сделанного в него выстрела Ноткиным. Подсудимые, подавшие однородные заявления на имя Якутск. губерн. об отмене сделанных им распоряжений в отношении усиленной отправки их в Верхоянский и Колымский округа, за исключением Иосифа Резника, который по случаю отправки его 31 марта в Верхоянск не вызывался в суд, показали, что на подачу означенных заявлений общего соглашения между ними не было, многие из них собрались по этому случаю в обл. пр. случайно, где никакого шума и беспорядка не производили. В отношении оказанного ими вооруженного сопротивления в доме мещанина Монастырева задержанные в этом доме, отрицая факт какого-либо соглашения на это преступление, отозвались, что вначале не соглашались идти под конвоем по неимению письменного распоряжения об их арестовании, выстрелы некоторых ссыльных были непреднамеренные, а вызванные действиями административных лиц, главным образом полицмейстера; у кого было оружие и кто из них стрелял отвечать многие из них отказались; некоторые только показали, что оружия у них не было и кто имел его — не знают. Перед заключением следствия Николай Зотов, сознаваясь в том, что при виде насилия солдат и раздирающих криков женщин он выхватил из кармана револьвер и, вскочив на диван, сделал выстрел в подпор. Карамзина и солдат, между прочим, показал, что одновременно с его выстрелом раздались и другие выстрелы и со стороны солдат, и со стороны госуд. ссыльных; после того, увидав с крыльца и. д. губерн. Осташкина и будучи крайне возмущен убийством дорогих ему товарищей, умерших на его глазах, выстрелил в него, как виновника всех этих жертв, один раз, а когда он бросился бежать, стараясь скрыться за солдатами, сделал в него выстрел в другой раз и ушел сам обратно в комнаты. Из арестованных Борис Гейман, Сергей Капгер и Анна Зороастрова в подаче заявлений губерн. не участвовали, прибыли из улусов в Якутск по своим надобностям: Капгер 21 марта вечером, а Гейман и Зороастрова на другой день утром около 11 час. и, не зная о преступных деяниях своих товарищей, что подтвердилось и на суде, зашли в квартиру Ноткина, чтобы видеться с некоторыми из своих знакомых, и узнав в то же время, что они ожидают объявления какой-то резолюции губернатора, остались там, где и были вскоре взяты.

    О предварительном соглашении между ними на сопротивление начальству при них никакого разговора не было.

    Подсудимые Роза Франк и Анастасия Шехтер, по показаниям полицейского надзирателя Олесова и рядовых Маркова, Иксонова и др., перед самым началом сопротивления изъявляли намерение подчиниться требованиям начальства и уговаривали товарищей своих идти в полицейское управление под конвоем, но не достигли своей цели вследствие сделанного Коган-Бернштейном воззвания к неповиновению. Исаак Магат, подавший в числе других заявление на имя губернатора, с целью противодействовать распоряжениям начальства, во время оказанного сопротивления в квартире Ноткина не был, и арестован уже после этого. По статейным спискам из подсудимых православного вероисповедания: Николай Зотов, 26 лет, из дворян Таврической губ., Михаил Орлов, 25 лет, сын коллежского асессора, Сергей Капгер, 28 лет, из дворян Воронежской губ., и Анна Зароастрова, 26 лет, дочь священника. Вероисповедания иудейского: Альберт Гаусман, 29 лет, из мещан, Лев Коган-Бернштейн, 28 лет, сын купца, бывший студент петербургского университета, Сара Коган-Бернштейн, 28 лет, жена его, Шендер Гуревич, 22 лет, купеческий сын, Мендель Уфлянд, 27 лет, из мещан, Иосиф Эстрович, 22 лет, сын купца, Исаак Магат, 22 лет, бывший студент петербургского технологического института, Матвей Фундаминский, 22 лет, сын купца, Мовша Гоц, 23 лет, купеческий сын, Марк Брагинский, 25 лет, из мещан, Иосиф Минор, 27 лет, из мещан, Моисей Брамсон, 27 лет, из мещан, Самуил Ратин, 28 лет, из мещан, Борис Гейман, 23 лет, из мещан, Паулина Перли, 26 лет, мещанка, Анастасия Шехтер, 29 лет, мещанка, Анисья Болотина, 24 лет, мещанка, Роза Франк, 28 лет, дочь купца, Липман Берман, 20 лет, из мещан, Михаил Эстрович, 20 лет, сын купца, и Евгения Гуревич, 18 лет, мещанка. Все они сосланы административно в Сибирь по особым высочайшим повелениям, из них Николай Зотов и Михаил Орлов вначале высланы были в Тобольскую губернию, но за беспорядки и неповиновение властям в пути следования, по постановлению министра внутренних дел, отправлены в отдаленнейшие места Якутской области; кроме того Зотова, Орлова, Шендера Гуревича, Веру Гуревич и Кисиеля Терешковича за беспорядки, произведенные ими в числе других в Томске, согласно распоряжения тов. мин. вн. дел, предписано в октябре 1888 года разместить их по улусам Якутской области отдельно одного от другого. Анна Зороастрова выслана была под надзор полиции в Степное генерал-губернаторство и водворена в Семипалатинск, но затем разрешено ей переехать в Якутскую область, в место нахождения ссыльного Сергея Капгера, с которым пожелала вступить в брак; прибыла в ноябре 1888 года.

                                                                              Приговор.

    Военный суд, признав подсудимых государственных ссыльных:

    1) Льва Когана-Бернштейна, 2) Альберта Гаусмана, 3) Николая Зотова, 4) Марка Брагинского, 5) Моисея Брамсона, 6) Мовшу Гоца, 7) Шендера Гуревича, 8) Иосифа Минора, 9) Михаила Орлова, 10) Самуила Ратина, 11) Менделя Уфлянда, 12) Матвея Фундаминского, 13) Иосифа Эстровича, 14) Сару Коган-Бернштейн, 15) Анисью Болотину, 16) Веру Гоц, 17) Паулину Перли, 18) Бориса Геймана, 19) Сергея Капгера, 20) Анну Зороастрову, 21) Розу Франк, 22) Анастасию Шехтер, 23) Липмана Бермана, 24) Кисиеля Терешковича, 25) Михаила Эстровича и 26) Евгению Гуревич виновными в вооруженном сопротивлении исполнению распоряжений начальства, по предварительному между собою соглашению, с убийством при этом полицейского служителя Хлебникова, с покушением на убийство и. д. Якутского губернатора Осташкина, с нанесением ран подпоручику Карамзину и рядовому Горловскому, на основании 107 и 279 ст. XXII книги свода военн. постановлений 1869 года издания 2-го, 118 и 119 ст. уложения о наказ, уголовн. и исправ. издания 1885 года, приговорил: первых трех — Когана-Бернштейна, Гаусмана и Зотова, как зачинщиков в означенном преступлении, подвергнуть смертной казни через повешение; следующих затем 14 человек, как сообщников, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу без срока; Бориса Геймана, Сергея Капгера, Анну Зороастрову, во внимание того, что они не участвовали в соглашении со своими товарищами на составление заявления с целью противодействовать распоряжениям начальства и явились в квартиру Ноткина, где оказано было затем сопротивление, в самый день происшествия, незадолго перед самым сопротивлением, а Розу Франк и Анастасию Шехтер, во внимание того, что перед началом вооруженного сопротивления изъявили намерение подчиниться требованиям начальства и уговаривали товарищей своих идти в полицейское управление под конвоем, — по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на пятнадцать лет; остальных: Липмана Бермана, Кисиеля Терешковича, Михаила Эстровича и Евгению Гуревич, во внимание их несовершеннолетия менее 21 года, согл. 139 ст. ул. о нак., по лишении всех прав состояния сослать в каторжную работу на десять лет. Подсудимых Исаака Магата и Иосифа Резника, из которых последний за отправлением в Верхоянск в суд для допроса не вызывался, за соглашение в числе 30 человек на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства по отправлению ссыльных в северные округа Якутской обл., без всякого участия в самом сопротивлении по сему обстоятельству, на основании 111 ст. означенной XXII кн., по лишению всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленнейшие места Якутской обл.; привлеченного к делу ссыльнопоселенца Николая Надеева, который не принимал никакого участия как в соглашении на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, так и в сопротивлении, оказанном после того тому же начальству, а имел только патроны от собственного револьвера, оставшегося во время задержания его на квартире, от ответственности освободить. Суждение о Подбельском, Фруме Гуревич и о других, за смертью их, прекратить. Употребленные по делу издержки, по приведении их в известность, взыскать из имущества подсудимых, признанных виновными.

                                                                              Мнение.

    Открытое заявление, в числе восьми и более человек, с намерением оказать противодействие распоряжениям начальства, по закону 263 ст. ул. о нак. и 110 ст. XXII кн. свода военн. пост. 1869 г. издание 2-е, есть явное восстание против властей, правительством установленных, а не вооруженное сопротивление, которое может быть оказано в числе 2-х или более лиц, но менее восьми человек. Деяния подсудимых, подавших в числе 30 человек, по общему соглашению, однородные заявления об отмене сделанных 16 марта 1889 г. и. д. губ. Осташкиным распоряжений относительно отправки ссыльных согласно назначения в северные округа Якутской обл. усиленными партиями, которым подчиниться они не могут, хотя распоряжения эти касались немногих из них, а затем отказ тех же ссыльных подчиниться требованиям начальства явиться в полицейское управление для выслушания резолюции губернатора на упомянутые заявления, выражают явное восстание, с намерением воспротивиться начальству, которое сопровождалось убийством полицейского служителя Хлебникова, покушением на убийство и. д. губ. Осташкина и нанесением ран выстрелами из револьверов подпоручику Карамзину и рядовому Горловскому. В преступлении этом по обстоятельствам дела положительно изобличаются государственные ссыльные: Альберт Гаусман, Николай Зотов и Лев Коган- Бернштейн, как зачинщики, Моисей Брамсон, Иосиф Минор, Самуил Ратин, Мендель Уфлянд, Мовша Гоц, Иосиф Эстрович, Михаил Эстрович, Шендер Гуревич, Матвей Фундаминский, Марк Брагинский, Михаил Орлов, Липман Берман, Кисиель Терешкович, Сара Коган-Бернштейн, Вера Гоц, Анисья Болотина, Паулина Перли, Евгения Гуревич, Анастасия Шехтер и Роза Франк, как пособники, при чем последние двое — Шехтер и Франк — согласившись в числе других на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, по приходе военного отряда, изъявили желание идти под конвоем в полицейское управление для выслушания резолюции и. д. губ. по этим же заявлениям и уговаривали даже товарищей подчиниться сему требованию. Виновность Исаака Магата, подавшего в числе других заявление и не бывшего на квартире Ноткина, где оказано сопротивление начальству, заключается только в преступном соглашении с целью противодействовать распоряжениям начальства. За вышеуказанные преступления, на основании 75, 110 и 111 ст. XXII кн. свода воен. пост. 1869 г. изд. 2-е, полагал бы: Льва Когана-Бернштейна, Альберта Гаусмана и Николая Зотова, как зачинщиков, по лишении всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение; на сообщников по обстоятельствам дела и по мере содействия их в самом исполнении преступления: Мовшу Гоца, ходившего перед тем депутатом к губернатору, Иосифа Минора, выразившегося, что с начальством они не шутят, Шендера Гуревича, купившего накануне два револьвера, и Михаила Орлова, неоднократно замеченного в неповиновении, за что по постановлению мин. вн. д. из Тобольской губернии выслан и отдаленные места Якутской обл., как наиболее выдающихся и означенном преступлении по своим действиям, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу без срока; Марка Брагинского, Моисея Брамсона, Самуила Ратина, Менделя Уфлянда, Матвея Фундаминского и Иосифа Эстровича, как менее выдающихся по своим действиям, сравнительно с предыдущими, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на двадцать лет; Сару Коган-Бернштейн, Веру Гоц, Анисью Болотину и Паулину Перли, в виду выраженного ими вначале колебания и увлечения затем подсудимыми мужчинами, имеющими над ними по природе и по личным отношениям сильное влияние, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу на двенадцать лет, Кисиеля Терешковиуа, Липмана Бермана, Михаила Эстровича и Евгению Гуревич, по их несовершеннолетию, по лишении всех прав состояния, сослать в каторжную работу: Терешковича, как замеченного прежде вместе с Орловым и другими в беспорядках и неповиновении, на десять лет, Бермана и Эстровича на шесть лет; Евгению Гуревич, в виду ее увлечения другими и выраженного колебания, на четыре года; Анастасию Шехтер и Розу Франк, которые изъявили готовность идти в полицию под конвоем и уговаривали товарищей своих подчиниться этому требованию, по лишении всех прав состояния, сослать на поселение в отдаленные места Якутской области. Подсудимого Исаака Магата за соглашение в числе 30 человек на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, окончившееся явным восстанием, в котором не принимал он участия, по лишении всех прав состояния сослать на поселение в отдаленнейшие места той же области. Что касается до Сергея Капгера, Анны Зороастровой и Бориса Геймана, которые никаких заявлений об отмене распоряжений губернатора не подавали, в город Якутск прибыли из улусов уже после того, без всякого оружия, Капгер 21-го марта, а Зороастрова и Гейман около 11 час. утра на следующий день и, не зная ничего о преступных намерениях своих товарищей, а также об отказе их идти по требованию надзирателя Олесова в полицейское управление, зашли в квартиру Ноткина для свидания с некоторыми из них почти перед самым прибытием военного отряда, посланного для привода подавших накануне заявления с целью противодействовать распоряжениям начальства и отказавшихся потом идти по требованию в полицейское управление для выслушания резолюции и. д. губернатора на упомянутые заявления, — являются упомянутые ссыльные участниками восстания без предварительного на то соглашения, так как по прибытии военного отряда не вышли из квартиры Ноткина по первому требованию и неоднократному убеждению подчиниться сему требованию начальства, за что, на основании 75 ст. XXII кн., согласно 12, 39 и 263 ст. улож. о нак. угол, и испр. по лишении всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, Капгера и Зороастрову сослать на житье в отдаленные места Якутской обл., а Геймана, происходящего из мещан, вместо отдачи в исправительный арестантский отдел по третьей степени, на основании 77 ст. того же уложения, заключить в тюрьму гражданского ведомства на три года, с употреблением на самые тяжкие из установленных в сих местах заключения работы. Постановленный приговор о государственном ссыльном Иосифе Резнике, обвиняющемся в соглашении в числе других на подачу заявлений с целью противодействовать распоряжениям начальства, который, за отправлением по назначению в Верхоянск, в суд не вызывался, за нарушением в сем случае 296, 300 и 407 ст. II кн. военного угол. ул. изд. 1864 г., отменить и дело об этом ссыльном передать в надлежащее судебное место гражданского ведомства, которому предоставить сделать заключение об отобранных от государственных ссыльных деньгах, оружии и др. вещах. Изложенное мнение по событию вооруженного сопротивления и признанной судом по внутреннему своему убеждению виновности в сем преступлении подсудимых государственных административно-ссыльных, на основании 420 и 422 ст. II кн. военн. угол. уст. изд. 1864 года и особого высочайшего разрешения, сообщенного бывшему командующему войсками генерал-лейтенанту графу Игнатьеву, представляю на усмотрение вашего превосходительства.

    Подписал обер-аудитор Подкопаев.

                                                                       Конфирмация.

    Временно и. д. командующего войсками генерал-майор Веревкин на докладе положил следующую конфирмацию: На основании высоч. повеления, сообщенного бывшему командующему Иркутского военного округа генерал-лейтенанту графу Игнатьеву, в телеграмме главного прокурора, от 20 минувшего июня, определяю: 1) В отношении Когана-Бернштейна, Альберта Гаусмана, Николая Зотова, Мовши Гоц, Шендера (Александра) Гуревича, Иосифа Минора, Михаила Орлова, Константина Терешковича, Исаака Магата, Николая Надеева и умерших: Фрумы Гуревич, Ноткина, Пика, Муханова и Шура, а равно и издержек по делу, приговор суда утвердить. 2) Определенные судом бессрочные каторжные работы: Марку Брагинскому, Моисею Брамсону, Самуилу Ратину, Менделю Уфлянду, Матвею Фундаминскому, Иосифу Эстровичу, Саре Коган-Бернштейн, Вере Гоц, Анисье Болотиной, Паулине Перли по соображениям, изложенным в настоящем докладе и на основании пункта 6 ст. 134 улож. о нак. угол, и испр. и примечания к ст. 420 кн. II военн.-угол. уст. изд. 1864 г. заменить таковыми же работами на срок: первым шести — на двадцать лет, а остальным четырем — на пятнадцать лет. 3) Определенный судом десятилетний срок каторжных работ Липману Берману, Михаилу Эстровичу и Евгении Гуревич сократить первым двум — до восьми лет, а последней до шести лет, на основании соображений, изложенных в настоящем докладе, меньшей виновности по сравнению с Терешковичем и приведенных в предыдущем пункте законоположений. 4) Определенный судом пятнадцатилетний срок каторжных работ Розе Франк и Анастасии Шехтер сократить до четырех лет, в виду 6 и 9 пунктов приведенной конфирмации 134 ст., приведенного там же примечания к 420 ст. и на основании соображений, изложенных в докладе обер-аудитора. 5) Определенные судом наказания Борису Гейману, Анне Зороастровой и Сергею Капгеру заменить наказаниями согласно мнения обер-аудитора на основании 75 ст. XXII кн. свода военн. пост. 1869 г. изд. 2-ое и в виду того, что лица эти в подаче заявлений губернатору не участвовали, а в явном восстании, имевшем место на квартире Ноткина, по делу до них не относившемуся, сделались участниками без предварительного соглашения, явившись на квартиру случайно по своим личным делам, и 6) в отношении Иосифа Резника и об отобранных у госуд. ссыльных деньгах, вещах и оружии поступить согласно мнения обер-аудитора. Конфирмацию эту привести в исполнение ныне же установленным в законе порядком. Временно и. д. командующего войсками Иркутского военного округа генерал-майор Веревкин. 20-го Июля 1889 года. Верно: Обер-аудитор Подкопаев. (Дело департ. полиции за № 7732 часть I, V делопроизводство).

                            Доклад Осташкина Департ. Пол. о деле 22 марта 1889 г.

                                                         № 106, от 2 августа 1889 г.

                                                                                                                           Секретно.

    До 1887 года госуд. преступники, назначенные на водворение в Якутскую область под надзором полиции, высылались сюда по нескольку человек. С 1887 года преступники эти, преимущественно евреи, предназначенные к водворению в северные округа области, начали прибывать партиями. Когда партии этих ссыльных были небольшие, около 7-10 человек, и прибывали в Якутск в зимнее время, удобное для дальнейшей отправки ссыльных в Верхоянск и Ср.-Колымск, то они, впредь до отправки дальше по назначению, помещались в Якутском тюремном замке, выстроенном на 40 человек заключенных. По исключительным местным условиям госуд. преступники-евреи могут быть отправляемы на водворение в северные округа области только с ноября по 10 апреля, а в течение 3-х летних месяцев только до Верхоянска верхами по 2-3 человека с одним конвоиром-казаком на каждого человека, через 7-10 дней одна партия после другой; также и до Верхоянска в течение зимы; а летом только до Верхоянска одни мужчины верхами по одному и по 2 человека, через каждые 7 суток. Отправка поднадзорных в северные округа производилась областным начальством по правилам, изданным главн. тюремн. Управл. о порядке препровождения лиц, подлежащих высылке по делам политического свойства, но в особых отдельных случаях, во внимание к семейному положению госуд. ссыльных и в виду невыгодных экономических условий северных округов, делались отступления от этих правил, покуда ссыльные не стали злоупотреблять таким снисхождением. Семейным ссыльным дозволялось брать тяжести более 5 пудов на человека, с целью дать им возможность сделать в Якутске достаточный запас продовольствия, и им выдавалось на руки за несколько дней до отправления в Верхоянск и Ср.-Колымск, вперед за 2 месяца, пособие, по 18 рублей каждому поднадзорному, на приобретение продовольственных припасов сверх кормовых денег, причитающихся им по табели по числу нахождения в пути дней. На одежду и обувь выдавалось каждому поднадзорному на год вперед, т.-е. в начале года единовременно по 22 руб. 58 коп. С апреля 1888 г. госуд. преступники, преимущественно евреи, предназначенные главным начальником края в северные округа области, начали прибывать из Иркутска в Якутск большими партиями, в 11, 17 и 22 челов.; последняя партия в 17 человек прибыла в Якутск 25 февраля 1889 года. Госуд. ссыльных в этих партиях прибыло 70 человек. Они привезли с собою весьма много багажа в сундуках, чемоданах, ящиках и корзинах, весом гораздо более 10 пудов на каждого ссыльного. По причинам крайней тесноты Якутск. тюремн. замка, прибывавшие в Якутск госуд. ссыльные, считающиеся в разряде пересыльных арестантов, впредь до водворения на постоянное местожительство, сначала помещались при городской полиции, а затем в зданиях якутской местной команды, принадлежащих городу, а оттуда отправлялись объясненным выше порядком в Верхоянск и Ср.-Колымск. Для вновь прибывших партий не оказалось места и в этих зданиях. Поэтому госуд. ссыльные в числе 30 человек, впредь до наступления очереди отправки, временно поселены были областным начальством в инородческих улусах Якутск. округа, отстоящих от города от 12-70 верст. Проживать в самом городе на частных квартирах не было им дозволено в виду циркуляра министра вн. д., воспрещающего проживание поднадзорных в городах, где находятся средне-учебные заведения. Из 70 челов. госуд. преступников, прибывших в Якутск с апреля 1888 года по 25 февр. 1889 года, 5 человек, переведенных сюда из Сургута, Тобольской губ., подлежало водворению в гор. Вилюйск, а 65 челов. в Верхоянск и Ср.-Колымск. К 16 марта 1889 года указанным выше порядком было отправлено в Вилюйск 5 человек, а 31 челов. в северные округа обл. (Верхоянск и Ср.-Колымск). Осталось неотправленных в эти округа ссыльных евреев 34 человека. Из этого числа было 16 человек таких ссыльных, отправка которых по назначению отложена была до весны 1889 года, хотя многие из них прибыли в Якутск в течение 1888 года. Это были женщины, которым трудно было перенести путь в северн. округа среди зимы при 35° - 40° мороза, семейные ссыльные, выздоравливавшие, ожидавшие разрешения главного начальника края на вступление в брак и оставленные до получения сведений по предмету отношения к воинской повинности. После отправки таких 16 чел. осталось бы 18 челов., подлежавших отправке в северные округа, прибывших в Якутск в декабре 1888 г. и в январе, феврале 1889 года. Половину их, мужчин, предполагалось отправить в Верхоянск вьючным путем в течение лета 1889 года, а остальных — женщин и семейных — в течение будущей зимы. К марту 1889 года я имел от иркутского ген.-губернатора предписание о направлении в Якутскую область еще 40 человек госуд. преступников, преимущественно евреев, подлежащих водворению в северные округа по указанию генер.-губ. Государств, преступники, прибывшие в Якутск до декабря 1888 года и отправленные в северные округа до марта 1889 года, не обнаружили явного ослушания распоряжениям начальства при отправлении их в северные округа. Совсем другого духа оказались ссыльные, прибывшие в партиях в дек. 1888 года и в январе, феврале 1889 года и временно распределенные по улусам Якутского округа. Они, преимущественно евреи, во всем стали обнаруживать какой-то особенный преступный задор. Администр. ссыльный Марк Брагинский вел дневник за все время следования партии, в которой он шел от Нижн.-Новгорода до Якутска. В этот дневник он заносил все случаи противодействия ссыльных по пути требованиям начальства; все случаи ослушания ссыльных распоряжениям начальника конвоя и жандармам, препятствовавшим им иметь свидания по пути с поднадзорными, водворенными в Иркутской губ.; в дневник внесены также все случаи дебоширства пересылавшихся с конвоирами. Начальник конвоя, доставивший партию госуд. преступников в февр. 1889 года, представил два акта, составленных по пути от Иркутска, об оказанном ему противодействии и сопротивлении следовать по назначению ссыльными: Ноткиным, Шуром, Терешковичем, Эстровичем, Шендер Гуревичем, Генею Гуревич, Зотовым и Орловым. Офицер Попов вынужден был везти этих ссыльных одну станцию связанными — Зотов и Орлов первоначально водворены были в Тобольск. губ., откуда за беспорядки и неповиновение властям мин. вн. д. перевел их в отдаленнейшие места Якутск. обл. с продолжением срока надзора за ним на два года (отношение деп.- пол. Якутскому губерн. от 12 авг. 1888 г. за № 3303). На этом основании Зотов, Соколов и Орлов были назначены к водворению в Ср.-Колымск в Колымском улусе. Иркутский генер.-губ. в октябре 1888 г. на основании телеграммы г. тов. мин. вн. д. наведывающего полицией от 30 сентября, предписал Якутскому губернатору в виду беспорядков, произведенных в Томске высылаемыми в Вост. Сибирь Шендер и Генею Гуревич, Ноткиным, Терешковичем, Зотовым и Орловым, разместить их отдельно одного от другого по улусам Якутск. округа. С такими-то личностями пришлось иметь дело областному начальству при ограниченных средствах городской и окружной полиции. В городе Якутске дозволено было проживать временно госуд. ссыльным семейным, по болезни, Резнику и Когану-Бернштейну, также по болезни, Розе Франк и Болотиной; по предмету отнесения воинской повинности Соломонову и Эстровичу и Ноткину, предложившему Ирк. метеоролог. обсерватории свои услуги по устройству метеоролог. наблюдений на Кеньюряхе — на вершине Верхоянского хребта. Для необходимых приготовлений для устройства на Кеньюряхе метеорологической станции — с разрешения генерал-губернатора, — Соломонов и Ноткин наняли себе в г. Якутске квартиру в отдельном флигеле, с отдельным двором и хозяйственными службами, у домовладельца мещанина Монастырева. Государственные ссыльные, преимущественно евреи, временно водворенные в улусах Якутск. окр., стали нарушать существенные требования положения о полицейском надзоре. В течение февр. и марта мес. они начали ежедневно самовольно появляться в городе по несколько человек и находились здесь по несколько дней, обитая здесь по квартирам Соломонова, Ноткина, Резника, Когана-Бернштейна, Эстровича, Болотиной и Розы Франк. Высылаемые из Якутска полицией, они, через несколько времени, опять появлялись здесь в большем числе. Затем до меня дошли слухи, что ссыльные евреи, подлежавшие водворению на жительство в Верхоянский и Колымский округа на 5 и 8 лет, намереваются летом бежать из области. 28 февраля Якутский полицмейстер донес мне, что 27 февраля городскою полицией, при бытности тов. областного прокурора, в квартире Соломонова и Ноткина обнаружена библиотека и читальня, принявшая характер общедоступной, и что в этой библиотеке собираются многие поднадзорные, самовольно прибывающие в город.

    В библиотеке вывешено было объявление к посещающим библиотеку с правилами пользования книгами, журналами и газетами, и было установлено дежурство. При появлении полиции, собравшиеся в библиотеке ссыльные не допустили закрытия библиотеки. Полиция отобрала только каталоги (рукописные) бывшим в библиотеке и читальне книгам и журналам. Из этих каталогов усмотрено, что для общего пользования на квартиру Ноткина и Соломонова собрано было принадлежащих разным ссыльным несколько сот книг, из коих много было книг и брошюр русского и заграничного издания, запрещенных к обращению. Продолжая самовольно появляться в городе, государств. ссыльные в большом числе собирались на квартире Ноткина и Соломонова в дни 1-го и 2-го марта, где обсуждали действия правительства и распоряжения областного начальства. Имея на глазах удавшийся побег государств, преступника Николая Паули, задержанного в Петербурге, Федоровой и Кашинцева, появившихся в Париже, покушение на побег Майнова, Михалевича и Терещенкова, и в ожидании прибытия в область еще до 40 государств. ссыльных, я счел своим священным долгом положить конец всем допускаемым поднадзорными нарушениям закона. В этих видах по соглашению с Якутск. окружным исправником, с 16 марта распорядился об усиленной отправке в Верхоянск и Ср.-Колымск, в течение времени с 22 марта по 15 апреля, по санному пути следующих поднадзорных, прибывших в Якутск еще в 1888 году, и отправка которых в северные округа была отложена до весны 1889 г. по разным причинам: 1) Эвеля Робсмана, 2) Эдуарда Винярского, 3) Бориса Геймана, 4) Иосифа Резника, с семейством, 5) Розы Франк, 6) Анисьи Болотиной, 7) Соломона Пика, 8) Фрумы Гуревич, 9) Мовши Гоц, 10) жены его Веры, бывшей Гасох, 11) Анастасии Шехтер, 12) Паулины Перли, 13) Моисея Брамсона с семейством, 14) Альберта Гаусмана с семейством и 15) Липмана Бермана. На оставлении всех этих ссыльных временно в Якутском округе до весны 1889 года областное начальство имело разрешение г. генерал-губернатора.

    Отправку этих ссыльных в северные округа я предписал Якутским городской и окружной полициям произвести с 22 марта по 10 или 15 апреля следующим порядком: через каждые 7 дней отправлять по 4 человека с одним конвоиром-казаком на каждого человека; по правилам о пересылаемых вместо водворения ссыльных отправлять их не из частных квартир в городе, а накануне отправки собирать поднадзорных в полиц. гор. упр. и отправлять в дорогу оттуда или из тюремного замка. Чиновники гор. полиции заявляли мне, что при отправке ссыльных из частных их квартир они задерживают подолгу почтовых лошадей, всячески оттягивая выезд из города, и позволяют себе с чинами полиции унизительное и оскорбительное обращение.

    Состоящих на очереди к отправке и сказывающихся больными помещать для излечения в тюремную больницу. В дорогу разрешить брать с собою отнюдь не более 5 пудов на каждого ссыльного; в случае неимения собственной теплой одежды и обуви выдавать таковую казенную арестантскую. По расчету дней пути выдавать каждому вперед кормовые деньги по положению и 22 р. 58 коп. каждому на одежду и обувь.

    Выдачу же, кроме кормовых, еще на 2 месяца вперед прекратить, по неимению на это у областного начальства надлежащего разрешения и по неассигнованию еще в марте кредита на пособие государственным. Ограничение веса багажа 5 пудами по указанию правил о порядке препровождения лиц, подлежащих высылке по делам политического свойства, и прекращение выдачи вперед за 2 месяца пособия я признал необходимым потому, что снисходительностью в этом отношении, в отдельных случаях, ранее ссыльные явно злоупотребляли. Багаж состоял у них, кроме запасов продовольствия и привезенных ими из России книг целыми ящиками, из железных вещей и разных других товаров. Один ссыльный повез в Средне-Колымск якорь в 2½ пуда весом. Выдаваемое вперед за 2 месяца пособие употреблялось на приобретение вещей и товаров для барышничества на месте водворения.

    Верхоянский окружной исправник доносил о том, что госуд. ссыльные обременяют содержателей станций большим количеством багажа, состоящим из книг, железных вещей и товаров, требуя для каждой партии из 2-3 ссыльных по 7-10 пар оленей с нартами. На это жаловались областн. правлению и содержатели станций по Верхоянскому и Колымскому тракту. В выдаче вперед в дорогу пособия за 2 месяца было отказано ссыльным еще и по той причине, что многие из них, вскоре по прибытии в Якутск, получили из России от родственников своих единовременно достаточные суммы, каждый по 25, 40, 50 и 100 р. Деньги от родственников и посылки с платьем и бельем получили: Гоц, Минор, Гаусман, Брамсон, Ноткин, Шур, Соломонов, Коган-Бернштейн, Брагинский, Фундаминский, Эстрович, Робсман и Гуревич.

    Впоследствии найдена рукопись Брагинского, в которой делается упрек «товарищам ссыльным-политикам» в том, что они занимаются барышничеством, в котором заподозрило их областное начальство.

    О такой усиленной отправке ссыльных в течение марта и апреля я донес г. генерал-губернатору от 18 марта 1889 года. Для своевременного заготовления по тракту лошадей и оленей и для устранения всяких препятствий к безостановочному и благополучному проследованию партии 18 марта послан был вперед нарочный. Отправку оставшихся остальных 18 ссыльных, прибывших в Якутск в дек. 88 г. и в январе и феврале 1889 года предполагалось произвести: мужчин верхами в Верхоянск в течение лета 1889 г., а женщин и семейных — будущей зимой. До сего времени они были поселены в Якутский округ. 19 марта явился утром ко мне на квартиру административно-ссыльный Мовша Гоц, в качестве уполномоченного от прочих госуд. ссыльных и требовал об отмене сделанного 16 марта распоряжения об усиленной отправке ссыльных в северные округа в течение марта и апреля.

    Гоцу я ответил, что сделанное распоряжение остается в своей силе и, обращаясь к благоразумию его и подлежащих отправке по назначению ссыльных, внушал ему убедить ссыльных подчиниться распоряжению начальства, основанному на предписаниях и указаниях высшего правительства.

    Гоц ушел, нагло заявив, что политические ссыльные не подчинятся распоряжению об усиленной отправке. Освобожденный с мая 1888 г. от гласного надзора полиции бывший административно-ссыльный дворянин Мельников подал мне 20 марта письменное заявление о том, что госуд. преступникам неудобно будет следовать в Верхоянск и Колымск усиленным способом потому, что на станциях содержится только по 3 пары лошадей и оленей, что для лошадей и оленей трудно добывать подножный корм, что люди могут заболеть в дороге, что им трудно найти по дороге продовольствие и что посылать партии необходимо через большие промежутки времени — одну партию после другой через 10 дней или даже 2 недели. Указав Мельникову на неуместность подобного его вмешательства, я оставил его заявление без последствий. Все это делалось и заявлялось ссыльными и их адвокатом Мельниковым в то время, когда в руках у ссыльных (Когана-Бернштейна, Гаусмана, Минора, Брагинского), как впоследствии оказалось, имелись письма от прибывших уже и поселившихся в Верхоянске и Ср.-Колымске государств. преступников, что февраль, март и апрель самое удобное время для следования в северные округа семейных людей, для женщин и слабых здоровьем. — 21 марта в 1½ часа дня в Якутск, областное правление явились государственные преступники целой толпой в 30 человек: Резник, Фрума Гуревич, Пик, Зотов, Муханов, Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Роза Франк, Геня Гуревич, Шур, Берман, Шендер Гуревич, Анисья Болотина, Анастасия Шехтер, Минор, Иосиф Эстрович, Магат, Фундаминский, Гаусман, Вера Гоц, Мовша Гоц, Ноткин, Брагинский, Паулина Перли, Михель Эстрович, Орлов, Лев Коган-Бернштейн и Сара Коган-Бернштейн. Они привели с собою собаку и столпились в коридоре у помещения, занимаемого экспедицией о ссыльных (2-ое отделение областн. правления). Они в один голос потребовали от вышедшего к ним советника областного правления, наведывающего экспедицией о ссыльных, чтобы он принял от них 30 письменных заявлений на имя Якутского губернатора об отмене усиленной отправки ссыльных в северные округа в течение марта и апреля месяцев, они требовали, чтобы эти их заявления сегодня же были у губернатора и чтобы им сегодня же было объявлено решение или резолюция губернатора. На замечание советника о том, что целой толпой нельзя являться в присутственное место и подавать прошение скопищем; на предложение сейчас же разойтись и подать заявление лично губернатору, так как сегодня у него для посетителей день приемный, они отказались это исполнить и воспрепятствовали вахмистру запереть дверь из коридора в помещение экспедиции. Тогда приглашен был в правление полицмейстер. Прибывший около 2-х часов дня полицмейстер потребовал от толпы государств. преступников, чтобы они немедленно разошлись, они отказались это исполнить, требуя, чтобы от них приняты были заявления и поданы сегодня губернатору, на каковые заявления они сегодня же будут ждать ответа от губернатора. Полицмейстер отобрал от каждого по заявлению, вывел толпу во двор области, правления и убедил их разойтись. Уходя со двора, обращаясь к полицмейстеру, Минор сказал: «Мы ведь не шутим; знаете, чем это пахнет?» Отобранные от ссыльных заявления полицмейстер представил мне, доложив о происшедшем. 21 марта вторник был приемный день для просителей, но никто из государств. ссыльных ко мне не явился и никаких просьб не подавал. О происшедшем 21 марта был составлен акт, переданный мною г. областному прокурору для производства через судебного следователя следствия о появлении толпы госуд. ссыльных в областном правлении, о самовольной отлучке многих ссыльных в город из улусов и об оказанном им упорстве подчиниться законным распоряжениям начальства. По рассмотрении мною представленных полицмейстером 30-ти заявлений они оказались все одного содержания и содержали в себе требование об отмене сделанных мною распоряжений об усиленной отправке госуд. ссыльных в назначенные для них северные округа порядком, изложенным выше. По рассмотрении заявлений этих ссыльных, я еще более убедился, что цель и намерение ссыльных есть чем только можно оттянуть до лета отправку их в Верхоянск и Колымск и чтобы летом бежать. В тот же день, 21 марта, через полицмейстера подававшие заявления госуд. ссыльные были извещены, что о резолюции моей по их заявлениям им будет объявлено полицией 22 марта. Передав через полицмейстера резолюцию мою на их заявления, при сем в копии прилагаемую, я поручил полицмейстеру собрать всех подавших заявление ссыльных в городск. полиц. управл. утром 22 марта, объявить им там резолюцию, задержать их, препроводить в Якутский тюремный замок, содержать их там под стражею, впредь до производства следствия о появлении ссыльных толпою в обл. правл., о самовольной отлучке в город из округа и о неподчинении распоряжениям начальства; а ссыльных, назначенных в очередь к следованию в Верхоянск, отправить 22 марта прямо из тюремного замка. — По всему было видно, что ни одному из этих распоряжений ссыльные, сопротивлявшиеся конвою в Енисейской губернии, при следовании по главному сибирскому тракту, и в Верхоленском округе Иркутской губернии, добровольно не подчинятся. — Поэтому по соглашению с области, прокурором, начальником местной команды и полицмейстером, я письменно просил 21 марта начальника Якутской местной команды отрядить на 22 марта 30 человек вооруженных нижних чинов под командой офицера для содействия городской полиции на случай сопротивления госуд. ссыльных подчиниться требованиям правительства и распоряжениям областного начальства об отправлении ссыльных в северные округа. Отряд воинских чинов с офицером прибыл в Якутск. гор. полиц. упр. в 10 час. утра. Городская полиция к этому времени узнала, что госуд. ссыльные, подавшие 30 заявлений, собрались на квартире одного из них, Якова Ноткина, где была открыта библиотека и читальня, где они и ожидают объявления резолюции губернатора на вчерашние их заявления. Полицмейстер двукратно посылал полицейского надзирателя и городовых с требованием, чтобы Ноткин и прочие, подавшие 30 заявлений ссыльные явились до 11 час. в гор. полиц. упр. для выслушания резолюции губернатора. Исполнить это ссыльные отказались, заявив, что они требуют, чтобы резолюция губернатора была им объявлена здесь, на квартире Ноткина, где они для этого и собрались. Тогда, около 11 час. утра, полицмейстер с начальником Якутской местной команды, с офицером и отрядом нижних чинов отправились и прибыли к квартире, где собрались госуд. преступники. — Полицмейстер с начальником местной команды стали увещевать ссыльных подчиниться требованиям начальства и отправиться в полицейское управление для выслушания распоряжения губернатора; сначала ссыльные согласились выйти из квартиры и отправиться в полицию, но после возбуждения со стороны ссыльного Лейбы Когана-Бернштейна, сказавшего, обращаясь к полицмейстеру и офицерам: «Что тут церемониться? видали мы их!», ссыльные сделали в представителей власти несколько выстрелов из револьверов.

    Полицмейстер явился ко мне на квартиру и доложил, что государственные не слушаются и начали стрелять. Прибыв с полицмейстером на место происшествий, я выстрелов не застал и не слышал их. Войдя во двор квартиры Ноткина и остановившись здесь, я увидел суетившуюся ссыльную еврейку и несколько ссыльных; ссыльной и ссыльным я начал говорить, чтобы все успокоились и подчинились требованиям начальства; в это время один ссыльный выстрелил в меня в упор из револьвера и затем последовали другие 2 выстрела, сделанные другими ссыльными. Продолжавшееся вооруженное сопротивление госуд. ссыльных, засевших в доме, нанятом под квартиру Ноткина, и новые выстрелы с их стороны вынудили военный отряд стрелять в ссыльных в отворенные двери и окна. Несколько ссыльных убито на месте, несколько ранено опасно и легко. Ссыльными ранен тяжело в ногу Якутск. местной команды подпоручик Карамзин, двое нижних чинов и полицейский служитель, к вечеру умерший. После 2-х залпов военного отряда сопротивление кончилось; все они, находившиеся в одном доме, задержаны, обысканы, оружие от них отобрано, ссыльные заключены в тюремный замок, раненые помещены в больницу; обо всем происшедшем составлен акт, который передан судебному следователю для производства формального следствия под наблюдением прокурора.

    Представив копию с акта, постановленного 22 марта, я об этом донес подробно эстафетой г. генерал-губернатору и телеграфировал г. министру вн. дел. Произведенными 22 марта беспорядками госуд. ссыльные достигли того, что назначенная в этот день к отправке в Верхоянск партия осталась невыбывшею по назначению. — 22 марта убиты на месте вооруженного сопротивления следующие госуд. ссыльные: Муханов, Пик, Ноткин и Шур; смертельно ранены и умерли в тюремной больнице Подбельский и Фрума Гуревич; ранены были, ныне выздоровевшие и содержащиеся в тюремном замке: Зотов, Минор, Лев Коган-Бернштейн, Мовша Гоц, Михель Эстрович, Орлов и Фундаминский; арестованы на месте происшествия и содержатся в тюремном замке ссыльные, участвовавшие в вооруженном сопротивлении властям: Терешкович, Брамсон, Уфлянд, Ратин, Роза Франк, Геня Гуревич, Берман, Шендер Гуревич, Анастасия Шехтер, Гаусман, Болотина, Паулина Перли, Зороастрова, Брагинский, Капгер, Гейман, Иосиф Эстрович, Айзик Магат, Сара Коган-Бернштейн и Вера Гоц (б. Гассох).

    Виновные в вооруженном сопротивлении властям иркутским ген.-губ. и команд. войск. Иркутск, воен. окр. преданы военно-полевому суду. Военно-судная комиссия, окончив на месте в июне свои действия, военно-судное дело и приговор свой представила на конфирмацию г. команд. войск. Иркутск, воен. окр. — После арестования госуд. преступников полиция закрыла устроенную ими библиотеку и читальню и произвела тщательный осмотр как квартиры Ноткина, так и временных квартир в городе прочих арестованных ссыльных. Результат от осмотра квартир ссыльных получился следующий. В квартире Ноткина многих книг уже не оказалось, они развезены были по квартирам других ссыльных. В квартире Пика найдены были вырезанные на аспидной дощечке фальшивые печати правительственных учреждений и фальшивые паспорта, которые приложены были к следственному делу. В квартире Фундаминского найдена представленная мною г. ген.-губ., печатанная в России в «социалистической типографии» изд. 1888 г., брошюра под заглавием: «Вопросы для уяснения и выработки социально-революционной программы в России».

    В квартире Уфлянда и Шура, найдены представленные г. ген.-губ-ру: 1) женевского издания, «Самоуправление» — орган социалистов-революционеров и брошюра «Карл Маркс. Введение к критике философии права Гегеля, с предисловием П. Л. Лаврова»; 2) весьма преступного содержания приветствие — «Из Якутска. От русских ссыльных социалистов-революционеров гражданам Французской Республики»; 3) программа деятельности социалистов-федералистов и 4) рукописи: Наставление, как должна вести себя «тюремная вольница», обращение к товарищам о необходимости подачи государю императору протеста от «Русской политической ссылки в Сибири» и проект самого протеста. Подлинные эти 3 рукописи переданы мною области, прокурору в виду закона 19 мая 1871 г. о производстве дознаний о государственных преступлениях, а списки с них представил департаменту полиции и г. генерал-губернатору.

    В бумагах Подбельского найден, за подписью водворенных в Вилюйске государственных преступников: Майнова, Михалевича, Терещенкова, Яковлева, Гуревича, Дибобеса, Молдавского и Вадзинского — «адрес из Вилюйска от ссыльных социалистов-революционеров гражданам Французской Республики». Адрес этот передан мною областному прокурору в виду закона от 19 мая 1871 г.

    Наконец в бумагах Зотова, Минора, Брагинского, Брамсона и Гаусмана найдены подробные списки госуд. ссыльных, водворенных в разных местностях Западной и Восточной Сибири. — По арестовании 22-го марта государств. преступников после прекращения вооруженного сопротивления, вся корреспонденция арестованных подчинена контролю на основании изданных главным тюремн. управлением правил о порядке содержания в тюрьмах политических арестантов. Результаты контроля корреспонденции арестованных получились следующие: оказалось, что они состоят в переписке с госуд. ссыльными, водворенными в Иркутской и Енисейской губ., а также в Тобольской губ. и местностях степного генерал-губернаторства. В переписке этой заключались советы продолжать преступную пропаганду в местах ссылки; сообщались разные истории и случаи удачного противодействия властям и высказывалась уверенность в скором успехе в борьбе против существующего в России государственного строя. Подлинные письма этих ссыльных представлены мною частью в департ. полиции, как имеющие отношение до государственных ссыльных в других частях Сибири, частью г. генерал-губернатору, как, имеющие отношение до ссыльных этого ген.-губернаторства. — С июня месяца, с разрешения мин. вн. дел, переданного областному начальству г. генерал-губернатором, подчинена контролю корреспонденция всех водворенных в области административно-ссыльных и прибывших с ними жен. Контроль над корреспонденцией их дал следующие результаты. Обнаружено, что до 16 поднадзорных, во избежание удержания части денег в казну на пополнение выдаваемого им пособия на содержание, получают из России деньги от родственников (в суммах от 10 до 150 р. за раз) не на свое имя, а на адрес свободных от гласного надзора жен государственных ссыльных — через Веру Свитыч и Ревекку Гаусман. — Двум ссыльным родственники обещали устроить кредит у Якутских купцов до 300-600 р. с уплатой денег впоследствии их доверенным в России. — Обо всем вышеизложенном имею честь уведомить департамент полиции, в ответ на телеграмму от 3 июля за № 1936. И. д. губернатора вице-губернатор Осташкин. (Дело д-та полиц. за № 7732, 1-ая часть V делопроизводства).

    /Якутская трагедия - 22 марта (3 апреля) 1889 г. - Сборник Воспоминаний и Материалов. Под ред. М. А. Брагинского и К. М. Терешковича. О-во политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1925. С. 188-203, 210-223, 228./

 

 

    В. Бик

                                         К МАТЕРИАЛАМ О ЯКУТСКОЙ ТРАГЕДИИ

                                                                   22 марта 1889 г.

    В своем недавно вышедшем труде «Якутская ссылка 70 - 80-х г.г.» тов. М. Кротов с достаточной полнотой использовал архивные материалы о кровавой расправе царских опричников над политическими ссыльными 22 марта 1889 г., оставшейся неотомщенной в ту мрачную эпоху царствования Александра III и сильнейшего кризиса народничества.

    В историко-революционном отделе Архива Якутии имеется письмо полит.-ссыльного В. Ф. Костюрина к его товарищу по Карийской каторге, Юрию Тархову, посвященное истории «монастыревской бойни», до сих пор целиком не опубликованное. Правда, нового оно не вносит в написанную уже историю одного из гнуснейших преступлений царизма, и в своем труде т. Кротов отчасти использовал его (в главе «Монастыревская история»); но напечатанное в целом письмо В. Ф. Костюрина, как показание современника этой бойни, знавшего подробности ее от товарищей по ссылке, представляет несомненную историко-революционную ценность.

    Дальше Якутска письмо Костюрина не пошло и очутилось в руках непосредственного виновника кровавой трагедии, и. д. губернатора Осташкина. Чрезвычайно характерно, как этот последний скрыл от следственной власти уличающий его документ (Не забудем, что, по свидетельству одного из авторов изданного обществом политкаторжан в 1924 г. сборника воспоминаний о Якутской трагедии, т. Брамсона, производивший следствие по делу «монастыревцев» судебный следователь Меликов проявил достаточную объективность).

    Обратимся к документам.

    В отношении на имя якут. обл. прокурора [* Дело Якут. Обл. Упр. — О государ. преступнике Викторе Костюрине.], датированном 3 июня 1889 г., Осташкин пишет:

    «Якутский полицеймейстер, от 31 мая за № 107, представил ко мне переданное ему якутским исправником и адресованное в Забайкальскую область Юрию Тархову письмо, писанное находящимся в ссылке в Якутском округе Виктором Костюриным.

    Так как письмо это содержит в себе описание обстоятельств вооруженного сопротивления государственных ссыльных 22 марта с. г., то таковое имею честь препроводить вашему высокородию.

    И. д. губернатора (подписи нет).

    Начальник отделения Добржинский».

    Оставив без подписи вышеприведенное отношение, Осташкин перечеркивает его крест-накрест и тут же сбоку, на полях, кладет такую резолюцию:

    «За окончанием следствия [* Курсив мой. В. Б.], письмо приобщить к переписке. П. О. [* Письмо приобщено к упомянутому выше личному делу В. Ф. Костюрина.]».

    Итак, получив письмо Костюрина 31 мая, Осташкин продержал его под сукном до 3 июня включительно, чтобы, сославшись на окончание следствия, устранить этот неприятный для него документ от приобщения к следственному делу. Правда, как явствует из отношения обл. прокурора к Осташкину от 1 июня 1889 г. [* Дело Я.О.У. — О произведенном 22 марта 1889 г. в г. Якутске государственными ссыльными вооруженном сопротивлении. Лист дела 205. Отметим, кстати, что тов. Кротов допустил ошибку, указывая, что следственное дело о «монастыревцах» было передано военно-судной комиссии 21 мая. Отношением, датированным этим днем, Осташкин предлагал лишь обл. прокурору передать следств. дело «прибывшему сего (21 мая — В. Б.) числа председателю военно-судной комиссии», прося уведомить его (Осташкина) «об исполнении сего». И только в отношений от 1 июня за № 992 обл. прокурор, информируя в последний раз Осташкина о положении след. дела (дополнительные допросы подсудимых и свидетелей обвинения, очные ставки), уведомлял Осташкина о передаче след. дела в.-судной комиссии: «Сообщая о вышеизложенном вашему превосходительству, имею честь присовокупить, что следственное дело о беспорядках 21 и 22 марта вместе с сим (курсив мой — В. Б.) отсылается н военно-судную комиссию».], следственное дело о «монастыревцах» того же 1 июня было передано им военно-судной комиссии, но это обстоятельство не аннулирует нашего утверждения о преднамеренном сокрытии Осташкиным от следствия убийственных для него показаний письма Костюрина.. Это ясно уже по одному тому, что как раз в день получения письма Костюрина, 31 же мая, Осташкин направил обл. прокурору выписки из переписки и бумаг «монастыревцев», найденных в их квартирах полицией «после ареста преступников 22 марта». Указывая, что в этих выписках «заключаются сведения, характеризующие поведение и направление этих ссыльных в месте ссылки, образ их жизни и занятий» [* Ibid. Лист дела 200.], Осташкин писал прокурору:

    «Содержащиеся в переписке и бумагах сведения могут заменить повальный обыск государственных ссыльных, поэтому, в виду 310 ст., ч. 2, том XV закона о судопр. о преступл. и преступн., выписки из частной переписки и из бумаг государственных ссыльных имею честь препроводить к вашему высокоблагородию для приобщения к следственному делу [* Курсив мой. В. Б.]. Далее следует перечисление выписок: 1) «выписи из писем, полученных арестованными 22 марта ссыльными от ссыльных других округов Якутск. обл. и других частей Сибири», 2) «заметки из записной книжки Марка Брагинского о бывших с ними, ссыльными, происшествиях во время следования в ссылку от Н.-Новгорода до Якутска», 3) «список с рукописи Лейбы Коган-Бернштейна «Из Якутска от русских социалистов-революционеров приветствие гражданам Французской республики» и др.

    Так устранил царский сатрап от приобщения к следственному материалу документ, обличавший его подлую, провокационную роль в кровавой Якутской трагедии 22 марта 1889 года.

    В заключение нельзя не отметить характерных ноток письма Костюрина, диссонирующих с обычным представлением о революционере, как о борце против различных видов гнета царизма, в том числе, конечно, и национального. Откровенно скользящий в письме Костюрина антисемитизм (выражение: «жидки») кладет определенный штрих на внутреннее содержание этого бывшего карийца.

                                       Письмо В. Ф. Костюрина к Юрию Тархову (1)

                                     Чурапча, Батурусского улуса. 24 апреля 1889 года

    Юрий, я, брат, перед тобой виноват — письмо твое я давно получил и даже, как можешь видеть по конверту, написал было тебе и запечатал письмо, но потом случилось у нас в городе нечто такое, что пришлось письмо вскрыть, вынуть и уничтожить, а нового-то написать я не собрался. В уничтоженном письме я прохаживался насчет «жидков», которых послали сюда около 50 человек для отправки в Колыму, но после истории 22 марта мне стало неловко от всех тех шуточек, которые я отпускал на их счет, и я письмо уничтожил.

    Вряд ли ты знаешь подробно, что случилось у нас, а потому я изложу тебе по порядку. Был у нас губернатор Светлицкий, милейший человек — джентльмен в полном смысле слова; его здесь все любили — и обыватели, и наша братия, — такого порядочного человека здесь, вероятно, никогда не бывало (2). При нем колымчан отправляли по два, человека через две недели, чтоб они не нагоняли друг друга в дороге и не мешали бы друг другу добраться благополучно до места назначения, так как станции там одна от другой верстах в 200 и более, а посредине через верст 70 или 80 только поварни, т.-е. просто сруб без камелька, где можно с грехом пополам переночевать. Жителей — никаких, если не считать нескольких юрт возле станций. По дороге никакой провизии достать нельзя, кроме оленей, если попадутся, поэтому запасаться надо провизией на целый месяц пути; в виду этого Светлицкий разрешал брать по 10 пудов клади. Прислано было сюда для отправки в Колыму более 40 человек, часть уже уехала и человек 25 осталось еще. Переводят Светлицкого в Иркутск, губернаторское место занимает «Осташкин» — помнишь, тот, что приезжал на Кару производить следствие по делу иркутского побега Попко еtс? Хорошо. Он объявляет, что теперь будут отправлять иначе, а именно — по 4 человека сразу и два (3) раза в неделю и клади 5 пудов на человека. Колымчане пишут прошения об отмене этого распоряжения, указывая на распутицу, которая застигнет их в дороге, и на другие неудобства такой скоропалительной отправки. Несут они свои прошения в областное правление (они все временно проживали в городе на частных квартирах). Им говорят — «соберитесь завтра вместе, губернатор вам завтра даст ответ». Они собираются все на одной квартире, и на другой день туда, действительно, является к ним полицеймейстер (4) с военной командой и объявляет, чтоб они шли под конвоем в полицию, где им будет объявлен ответ губернатора, и что там первые подлежащие отправке будут задержаны и отправлены в тюрьму, откуда уж будут отвезены дальше. Наши стали возражать, что губернатор обещал им дать ответ на этой квартире, а не в полиции, и что, наконец, нет надобности в конвое, они могут пойти в полицию и без конвоя. Завязался спор, обе стороны настаивают на своем; тогда полицеймейстер объявляет начальнику военной команды: «Что с ними разговаривать, взять их силой!». Офицер, держа в обеих руках по револьверу, с несколькими солдатами входит в квартиру. Когда солдаты захотели пустить в ход приклады, Пик выстрелил из револьвера, кто-то еще выстрелил, солдаты дали залп в комнаты и выскочили на двор. После первого залпа оказались убитыми Пик, Гуревич Софья, (ее закололи штыками — три штыка всадили в нее, — собственно, она была тяжело ранена и только в больнице уже умерла), были ранены Гоц пулей в грудь навылет и еще кто-то. Был такой дым, такая сумятица, что даже сами участники не помнят, кто когда был ранен, так как было несколько залпов. В это время подъезжает Осташкин к дому; из дверей его выбегает жена Брамсона (принявшая в дыму кого-то из раненых за своего мужа) и с криком: «вы убили моего мужа, убейте и меня!» — падает в обморок. Подбельский, который на шум выстрелов прибежал из лавки (5), где он был конторщиком (кончился срок его ссылки, и он собирался уезжать в Россию и в лавку поступил, чтобы заработать денег на дорогу, подошел к Осташкину и начал что-то говорить, но, увидя падающую Брамсон, бросился к ней и стал ее поднимать; кто-то выбегает из дома и стреляет в Осташкина (6); солдаты дают залп в окна дома, и какой-то подлец почти в упор выстрелил в Подбельского, поднимавшего жену Брамсона, и разнес ему череп. Осташкин сейчас же уехал, отдав приказ стрелять, пока не сдадутся.

    Солдаты дали несколько залпов — выпустили 150 патронов, изрешетили весь дом, и в конце концов оказались убитыми, кроме Пика и Софьи Гуревич, Муханов, Подбельский, Шур и Ноткин, ранены — Гоц (пулей в грудь навылет), Минор (через ключицу пуля прошла в рот и вышибла один зуб и отшибла кусочек языка), Бернштейн (прострелена мошонка), Орлов, Зотов (эти пересылавшиеся в Вилюйск сургутяне — довольно легко), Фундаминский и Эстрович — штыками легко. Зароастрова была лишь оцарапана штыком, — юбка ее, впрочем, была прострелена в нескольких местах; царапина была настолько легкая, что она даже в больницу не попала; у Гасох платок прострелен был, у других барынь (7) и мужчин оказались пальто и шубы прострелены или проткнуты штыками. И теперь все они — я фамилий всех не помню, пишу на память, кажется, не вру — Гаусман, Брамсон, Капгер, Зароастрова, Франк Роза, Гейман, Болотина, Берман, Уфлянд, Магат, Терешкович, Эстрович (их две), Евгения Гуревич, Перли (женщина), Брагинский и Ратин сидят в тюрьме (8), а Минор с женой (Настасья Шехтер), Гоц с женой (Гасох), Бернштейн с женой, Зотов, Орлов и Фундаминский — в больнице тюремной. Жена Брамсона, Гаусмана, а также Надеев (наш кариец бывший) и Макар Попов, пришедшие на квартиру после свалки, выпущены перед пасхой.

    Теперь их всех обвиняют в подаче прошения скопом и в вооруженном сопротивлении властям; пока идет предварительное дознание, и каким судом их судить будут — неизвестно. Бернштейн вряд ли выживет, остальные раненые почти поправились.

    Я был в городе в конце марта с Ростей (9), Малеванным и еще двумя-тремя из наших, бывших в то время в городе, похоронили убитых Подбельского и Муханова, тела которых были выданы жене Подбельского, Катерине Сарандович, а тела евреев были выпрошены еврейским городским обществом — они (молодцы, право) послали раввина просить Осташкина о разрешении выдать им тела убитых, они хотели схоронить на свой счет, мы уж потом возвратили им издержки.

    Пока никаких подробностей обвинения неизвестно. Если что узнаю, сообщу.

    Мой поклон Леонтию. Не знаешь ли ты, кто из Кары к нам идет?

    Ну, пока до следующего письма. Крепко жму твою руку.

    Виктор.

    О себе ничего не пишу, потому что все по-старому.

    Дочка вот только растет, скоро ходить будет.

                                                                         Примечания.

    1. Георгий Александрович Тархов — уроженец Нижегородской губ., дворянин, окончил Константиновское артиллерийское училище. Арестован 15 июня 1879 г. Приговором Петербургского в.-окр. суда 18 ноября 1879 г. осужден на 10 лет крепости по известному процессу Леона Мирского. — Сведения эти взяты из найденного автором среди бумаг недавно умершего карийца И. Ф. Зубжицкого списка заключенных карийской каторжной тюрьмы. — Адресовано письмо В. Ф. Костюриным в деревню Усть-Клю, Читинского окр. Заб. обл., где Тархов отбывал поселение после выхода с Кары.

    2. Как губернатор, Светлицкий, действительно, представлял нечасто встречавшийся по тому времени тип приличного администратора, чуждого солдафонства. В издававшейся в то время в Томске газ. «Сибирский Вестник», в № 49 от 3 мая 1889 г. (приобщен к делу о «монастыревцах»), в корреспонденции из Иркутска (от 11 апреля 1889 г.), передающей о происшедшей в Якутске кровавой трагедии, дается такая характеристика Светлицкому:

    «В частных письмах, полученных из Якутска, высказывается одинаково, что будь на месте по-прежнему г. Светлицкий, ничего подобного не случилось бы, так как Константина Николаевича все любили и глубоко уважали, и хотя он был строг, но всегда справедлив и стоял твердо на законной почве».

    3. Здесь допущена Костюриным неточность: по распоряжению Осташкина, подлежавшие водворению в северных округах ссыльные должны были отправляться еженедельно по 4 человека.

    4. Сухачев. Это был ограниченный человек, типичный держиморда. Как передавали автору старожилы Якутска, умер он в начале 1893 года от сифилиса.

    5. Торговой фирмы Громовой.

    6. Пуля революционера настигла этого верного слугу царизма лишь спустя 15½ лет. Он был расстрелян в революцию 1905 г. в Туркестане, где занимал какой-то административный пост.

    7. По-видимому, среди политических ссыльных того времени это выражение было общепринято и не носило свойственного ему специфического привкуса. По крайней мере, в дневнике М. Брагинского (л. 89 дела о «монастыревцах») под датой 22 августа (1888 г.) имеются след, строки: «... от 4 до 10 августа — однообразное пребывание в Иркутской тюрьме. Пререкания 2-й группы с тюремной администрацией. Вопрос о свиданиях с барынями (курсив мой — В. Б.).

    8. Пропущен Ш. С. Гуревич.

    9. Ростислав Андреевич Стеблин-Каменский.

    /Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 24. № 3. Москва. 1926. С. 196, 198-201./

 

 

    Осташкин Павел Петрович — вице-губернатор (27.08.1888 — 1894), надворный советник; и.о. губернатора Якутской обл. (с февр. по май 1889); 1889 — член Временного комитета попечения о бедных; действуя от имени губернатора К. Н. Светлицкого, подавил вооружённое сопротивление политссыльных, отказавшихся следовать по этапу, т.н. «Монастырёвская трагедия» (22. 03. 1889). 07. 08. 1889 — трёх организаторов бунта приговорили к повешенью (Н. Л. Зотов, Л. М. Коган-Бернштейн, А. Л. Гаусман), 23-х — к каторге, 2-х — к ссылке; П. П. Осташкин был пожалован в статские советники; 1892 — не допустил распространения на Якутию «Правил о местностях, объявляемых на военном положении»; выезжал для осмотра залежей каменн. угля в Борогонский улус на предмет промышл. освоения; 31. 03. 1894 - 1917 — председатель Обл. правления Семиреченского ген.-губернаторства; курировал постройку кафедр, соборного храма в г. Верном (Алма-Ата, ныне Алматы) (Туркестанские епархиальные ведомости. 1907. № 18. 15 сент. С. 431-438; 100 лет Якутской ссылки. С. 168-173).

    /Г. А. Попов.  Сочинения. Том III. История города Якутска. 1632-1917. Якутск. 2007. С. 237./

 

 

    Бик Виктор Ильич, 1888 г.р., уроженец г. Балаганска Иркутской области, еврей. Гр-н СССР, инструктор отдела комплектации Якутской национальной библиотеки, проживал в г. Якутске. Арестован 17. 10. 38 УГБ НКВД ЯАССР по ст.ст. 58-2, 58-11 УК РСФСР. Постановлением УГБ НКВД ЯАССР от 21. 03. 39 дело прекращено на основании ст. 204 УПК РСФСР. Заключением Прокуратуры РС(Я) от 24. 04. 2000 по Закону РФ от 18. 10. 91 реабилитирован. Дело № 1468-р.

    /Книга Памяти. Книга – мемориал о реабилитированных жертвах политических репрессий 1920 - 1950-х годов. Том первый. Якутск. 2002. С 29-30./

 

 

    Вилюйцы, под этим собирательным именем известна группа политических ссыльных, членов различных революционных кружков и организаций, преимущественно народовольческого направления, впоследствии осужденных по Якутскому делу 22 марта 1889 и заключенных для отбывания наказания в вилюйской тюрьме, в которой некогда содержался Н. Г. Чернышевский. Приговоренные по различным политическим делам к административной ссылке в  отдаленнейшие округа Якутской области (Средне-Колымский и Верхоянский) на различные сроки (от 3-х до 10 лет), все эти политические ссыльные постепенно съехались в 1889 в г. Якутск, оттуда предназначались к дальнейшей отправке в Средне-Колымск и Верхоянск. Вступивший в это время в отправление обязанностей якутского губернатора Осташкин решил немедленно отправить прибывших ссыльных по месту назначения, применив при этом такие условия, которые грозили отправляемым опасностью для их здоровья и жизни. Никакие доводы со стороны ссыльных, считавших эти условия неприемлемыми, на администрацию не действовали, и Осташкин, настаивая на своем решении, прибег к помощи вооруженной силы. Произошло известное избиение политических 22 марта 1889; 6 человек было убито, а оставшиеся в живых были затем преданы военному суду по обвинению в вооруженном сопротивлении властям Трое из судившихся были повешены, остальные приговорены к каторжным работам на различные сроки. Вот имена жертв этой кровавой расправы: А. Л. Гаусман, Н. Л. Зотов, Л. М. Коган-Бернштейн (см. эти имена), повешены; О. Минор, М. Гоц, М. Орлов, М. Брагинский, М. Фундаминский (см. эти имена), А. Гуревич (род. в 1868; образование получил в московской гимназии и в заграничном политехникуме; был сослан административно на 5 лет; после амнистии 1905 возвратился в Россию; вторично арестован и выслан в Архангельскую губ. в 1906), М. Брамсон (род. в 1861; окончил курс спб. университета со степенью кандидата естественных наук; был сослан на 5 л.), М. Уфланд (студент-медик харьковского университета, сосланный на 7 л.), С. Ратин (студент-медик харьковского университета, сосланный на 6 л.), О. Эстрович (фармацевт, сослан па 4 г.), Вера Гассох-Гоц (по окончании гимназии, поступила на фельдшерские курсы в Спб., сослана на 5 л.), Полина Перли-Брагинская (училась в гимназии, сослана па 5 л.), А. Болотина (училась в московском училище живописи, сослана на 5 л.), Наталия Коган-Бернштейн (жена казненного, акушерка-фельдшерица, сослана па 5 л.). Поименованные лица были приговорены к бессрочной каторге, замененной всем (за исключением 4-х) каторжными работами на 20 и 15 л. К меньшим срокам каторжных работ были приговорены: К. Терешкович (род. в 1869, образование получил в московской гимназии, сослана на 6 л.) Л. Берман (учился в гимназии, сослан на 3 г.), Евгения Гуревич-Фрейфельд (выслана на 3 г.) и М. Эстрович (учился в гимназии, сослан на 5 л.). Роза Франк- Якубович (слушательница женск. медицинских курсов, выслана на 3 г.) и Анастасия Шехтер-Минор (см. это слово). Остальным каторга была заменена: С. Кангеру (студент Петровской академии, сосланный на 5 л.), Анне Зороастровой-Кангер (слушательница высших женских курсов в Спб.), Могату (студент технологического института) — ссылкой на поселение; Борису Гейману (учился в гимназии; молодой начинавший поэт. Г. по выходе из тюрьмы, совершенно расстроившей его здоровье, уехал в Париж, где вскоре умер) — заключением втюрьме на 4 года. Убиты в день 22 марта: Ноткин (студент технологического института, сосланный на 5 л.; вначале был ранен штыком, затем поражен пулею), Пик (сосланный на 10 л.), Муханов (студент-петровец, сосланный на 5 л.), Софья Гуревич-Пик (сосланная на 3 г.), Шур (студент университета, сосланный на 5 л., обладал заметным поэтическим дарованием). — О деле 22 марта 1889 и его участниках см.: Вл. Бурцев, «За сто лѣтъ» (Лондон, 1897); Л. Мельшин «Двѣ трагедіи» («Современныя Записки», 1906); Вилюец, «Якутская трагедія 22 марта 1889 г.» («Русская Мысль», 1906, № 2); О. Минор, «Якутская драма 22 марта 1889 г.» («Былое», 1906, № 9).

    /Большая Энциклопедиія. Словарь общедоступныхъ свѣдѣній по всѣм отраслямъ знанія. Подъ редакціей С. Н. Южакова. Т. XXI (Дополнительный). Аанрудъ – Менгеръ. С.-Петербургъ. 1908. С. 108./

                                                                                  *

                                                               ПАМЯТИ ТРЕХ ДРУЗЕЙ

 

 

                                                               1. Михаил Рафаилович Гоц

    Я застал Михаила Рафаиловича в Якутске уже женатым на Вере Самойловне Гассох, бывшей ученице Желябова в период его одесской деятельности. Она сослана была административным порядком в Сибирь по делу Таганрогской типографии Народной Воли. По всему видно было, что Михаил Рафаилович, получивший 8 лет ссылки, предполагал посвятить свое пребывание в ней серьезной подготовке к новой революционной деятельности, рука об руку со своей молодой супругой, горячо преданной, как и он, революционному делу. И, когда в ссыльной среде, по случаю начавшихся прижимок со стороны новой администрации, стали намечаться тенденции к резкому конфликту с последней, Михаил Рафаилович сначала противился этим тенденциям. Но, лишь только вследствие действий губернатора Осташкина, окончательно выяснилось, что конфликт неизбежен, он сделался одним из главных вождей движения, — был частым оратором на многочисленных совещаниях, предшествовавших столкновению; он же был делегирован к Осташкину, чтобы дать достойный, пока словесный, отпор его агрессивной политике по отношению к ссыльным.

    Якутская история известна. Укажу лишь на некоторые моменты, врезавшиеся в мою память. После первой перестрелки, когда солдаты, стрелявшие в комнате, выбежали во двор, испугавшись, очевидно, ответных выстрелов с нашей стороны, и когда у нас уже были убитые и раненые, вдруг стало известно, что во дворе появился губернатор Осташкин. Н. Л. Зотов, потерявший в первой перестрелке свой револьвер, выхватывает имевшийся у меня Смит и Вессон. В это время появляется Михаил Рафаилович с явным намерением пойти на Осташкина. Зотов, более сильный физически и притом же отличный стрелок, отстраняет Михаила Рафаиловича, сам выбегает на крыльцо и дважды стреляет в губернатора. Начинается пальба в нас снаружи, и я, стоя в маленькой комнате, отделенной перегородкой от комнаты с окном, выходящим во двор, вижу лежащего на полу Михаила Рафаиловича. Пронизанный пулей в грудь, он все время корчится в судорогах и кричит: «умираю, умираю». Оказалось, что берданочная пуля, пробив две деревянных стены, ударила Михаила Рафаиловича в спину и, увлекши с собой шерстинки (Гоц был одет в пальто на овечьем меху) и раздробив реберные кости, застряла в правой части груди между ребрами. Рана казалась опасной для жизни Михаила Рафаиловича, но энергичной работой медицинского персонала тюремной больницы, в которую были отвезены наши раненые, а главным образом, благодаря таланту врача хирурга Гусева, жизнь Гоца была спасена, и он через некоторое время был переведен в местную тюрьму, где мы все находились. На взгляд он мало изменился, только голос стал менее звучным. Но, разумеется, организм его, и без того не очень сильный, под влиянием ранения, значительно ослабел. И недавно, в тесном кругу оставшихся еще в живых участников Якутской истории здесь, в Москве, один из нас вспоминал, как тяжело было Михаилу Рафаиловичу исполнять обязанности самоварщика, лежавшие на нем, когда мы были по осуждении перевезены в Вилюйск.

    О жизни заключенных во временной Вилюйской каторжной тюрьме, насколько известно, в печати до сих пор не появлялось воспоминаний. А потому, быть может, небезынтересно будет дать некоторую картину этой жизни. После конфирмации приговора по нашему делу, по которому, между прочим, Михаил Рафаилович был осужден на бессрочную каторгу, правительство решило на некоторое время заключить нас, 20 человек, осужденных по Якутскому делу на каторгу (был, впрочем, еще один, двадцать первый по счету, вилюец — это четырехлетний сын казненного Л. М. Коган-Бернштейна — Митя), в Вилюйскую тюрьму, пустовавшую с тех пор, как в 1884 году царские жандармы выпустили, наконец, из своих цепких лап Н. Г. Чернышевского. Решение это, однако, было не так просто осуществить. Как ни как, кое-какие законные формальности надо было соблюсти. И вот, помню, уже будучи в Вилюйске, мы с изумлением узнали, что из-за нас, маленькой кучки каторжан, созывались специальные заседания Государственного Совета, в которых выработаны и утверждены были штаты нашей тюрьмы. Не помню точно, на какую сумму был составлен годовой бюджет (кажется на сумму что-то около тридцати тысяч рублей); во-всяком случае, обошлись мы правительству не дешево. Штат состоял из смотрителя с помощником, человек 20-ти наружной караульной казачьей команды и казачьего урядника, по фамилии, помнится, Большакова, жившего внутри тюремного здания, в особой комнате, налево сейчас по входе в вестибюль. Я нарочно употребляю это слово для того, чтобы подчеркнуть, что тюрьма наша не походила на обыкновенную. Мы, помнится, шутя называли себя «старосветскими помещиками», ибо обширный участок с центральным зданием, где мы проживали, и службами в конце двора в обоих его углах, — с правой стороны — кухней и пекарней, с левой — баней (она же и прачечная), походили скорее на помещичью усадьбу, чем на тюрьму. Итак, в вестибюле, довольно обширном, первая дверь налево вела в довольно приличную комнату единственного нашего телохранителя [* Как мне только что напомнили товарищи-вилюйцы, вместе с Большаковым, игравшим роль старшего надзирателя, помещались еще два младших надзирателя.] внутри здания, вышеупомянутого Большакова, почтенного старика с большой окладистой седой бородой, которого мы никогда почти, впрочем, не видели, так как он все время проводил в объятиях Морфея. Не видали мы, впрочем, почти никогда и другого начальства. Вторая дверь налево при входе вела в комнату, заменявшую у нас больницу; направо — дверь в довольно длинную комнату, где вдоль правой стены расположены были нары. Это была одна из двух мужских камер. Прямо против входа из вестибюля была дверь в обширный колонный зал (колонны, конечно, деревянные, как и все здание). Сейчас же налево дверь вела в теплую уборную. Направо первая дверь была в такую же, как и из вестибюля, мужскую камеру с нарами вдоль правой стены. В конце зала, с правой стороны другая дверь вела в обширную, светлую женскую камеру, уставленную семью кроватями (по числу наших заключенных женщин). Эта была именно та комната, в которой за несколько лет перед тем еще проживал Николай Гаврилович Чернышевский. Особенностью ее являлось то, что стены были оклеены обоями, а потолок задрапирован белым полотном. Камеры все время оставались открытыми; только на ночь, когда все укладывались спать, нас запирали.

    Пользовались мы совершенной свободой в пределах, конечно, высоких палей (забор из плотно-установленных рядом тонких, заостренных кверху, бревен). Правом выхода за запертые ворота пользовался лишь староста наш — по делам хозяйственным и для сношений со смотрителем и его канцелярией. Никаких каторжных работ мы не отбывали, но зато мы сами должны были обслужить себя и все свое хозяйство. Только доставка воды и дров на наш двор лежала на вольнонаемном служащем Спиридоне, симпатичном и веселом якуте, имевшем, однако, большую слабость к Бахусу и любившем, когда бывал на взводе, хвастаться: «с кем гуляю, право, не скажу».

    Положение наше материальное было таково. Казенный паек был как будто недурной, — нам выдавали фунта по два ржаной муки в день на человека и по одному фунту мяса, да еще кое-какой приварок. Не помню только, отпускала ли казна на нас что-либо из жиров. Сахару же совершенно не отпускала. Как бы то ни было, казенного пайка было недостаточно, чтобы сносно питаться. Кое-что выручал наш староста, продавая излишки муки и затрачивая вырученную сумму на улучшение пищи. Главная же надежда была на помощь с воли, прежде всего, от родных. Но беда наша была в том, что, по нашей просьбе, родные перестали нам высылать помощь деньгами вскоре после объявления нам приговора, так как последний возлагал на нас уплату судебных издержек. Но постепенно стала налаживаться пересылка нам родными из России продуктов, — сахару, консервов различных, сладостей и проч., так что, после первых нескольких месяцев, питание наше стало улучшаться. Нечего говорить о том, что у нас была полная коммуна, — все получаемое делилось поровну между всеми нами. Когда у нас впоследствии образовались некоторые денежные фонды, то большая часть их расходовалась на нужные всем продукты и вещи, а остаток делился поровну и выдавался каждому на руки, под названием «эквивалент» (термин этот, кажется, заимствован был нами у карийцев).

    Домашние работы были организованы следующим образом. Женщинам досталась самая легкая работа — хозяйничать за обеденным и чайным столом и убирать столовую и чайную посуду. В скобках замечу, что и эту работу, по большей части, за них исполняли мужчины. Мужчины же все, за исключением старосты и уборщика, были разделены как бы на цехи — цех пекарей, поваров и самоварщиков. По части хлебопечения некоторый опыт имела у нас Наталия Осиповна Коган-Бернштейн, которая и обучила нескольких мужчин этому ремеслу. В поварском деле мужчины уже имели опыт тюремный и этапный. Особенно у нас выделились своими талантами по этой части О. С. Минор и А. С. Гуревич. К ним присоединялись в разное время еще несколько человек из мужчин. Остальные были самоварщики. В этой-то профессии самоварщика и пребывал почти все время Михаил Рафаилович. Труд этот, хотя и не требовал особой подготовки, но зато был, пожалуй, самым тяжелым. Дежурили самоварщики приблизительно по два дня подряд в неделю. Ставить приходилось три раза в день — утром, после обеда и вечером — всего двенадцать самоваров (у нас было два самовара — один большой, стаканов на пятьдесят, другой — на двадцать пять). Для того, чтобы запасти угля на эти двенадцать самоваров, самоварщик должен был вытопить две больших голландских печи. К концу своего рабочего дня самоварщик доходил до изнеможения. В особенности тяжела была эта работа для Михаила Рафаиловича, у которого рана на груди, как будто зажившая, несколько раз в Вилюйске вновь открывалась, благодаря тому, что в Якутской больнице ее не удалось совершенно очистить от мелких косточек и попавших вместе с пулей мелких шерстинок от платья. Однако, освободить Михаила Рафаиловича от работ не представлялось никакой возможности, ибо он был человеком артельным, общественником в лучшем смысле этого слова, и, пока был на ногах, он ни за что не согласился бы на такую льготу.

    Более подробное описание нашей жизни в Вилюйске потребовало бы еще много времени и места, которых у меня в распоряжении сейчас нет, и я пока ограничусь сказанным.

    В Вилюйске Михаил Рафаилович все свое свободное время посвящал пополнению своих знаний. У нас была довольно обширная библиотека, составленная отчасти из собственных, привезенных из России, отчасти из присылавшихся нам безвозмездно от многих издательств книг. Между прочим, он тут одолел многотомную «Всемирную Историю» Вебера, в переводе Н. Г. Чернышевского (кстати тут же, в Вилюйской тюрьме, и переводившего ее), которая тогда только что вышла из печати. В Вилюйске же он изучил, помимо немецкого и французского, еще английский и итальянский языки.

    Также упорно занимался Михаил Рафаилович обогащением своего ума различными знаниями по общественным вопросам, когда мы были перевезены в Акатуй. И П. Ф. Якубович в своих воспоминаниях о Михаиле Рафаиловиче рассказывает, как он, П. Ф., поражался той жадности и спешке, с какой этот бессрочный каторжанин проглатывал книги, как будто он завтра же должен будет применять в жизни свои познания. Правда, тут же П. Ф. прибавляет, что Михаила Рафилович охотно отбрасывал самую интересную книгу, когда намечалась какая-нибудь практическая работа. Между прочим, когда у нас явилась потребность в Акатуе иметь своего отдельного политического старосту для сношения с начальством, таковым был выбран единодушно Михаил Рафаилович...

    К. Терешкович.

    /Якутская трагедия - 22 марта (3 апреля) 1889 г. - Сборник Воспоминаний и Материалов. Под ред. М. А. Брагинского и К. М. Терешковича. О-во политических каторжан и ссыльно-поселенцев. Москва. 1925. С. 139-145./

 

 

    227) Терешкович, Кисиель Меерович; адм.-сс. (1889-1892), сын купца, мещ. Волынской губ., еврей, 20-21 г. Прибыл в область на 5 лет под гл. надзор полиции. Через месяц после прибытия принял участие в «монастыревском деле» (22/III 1889 г. в Якутске), за что был присужден к 10 г. каторжных работ, каковые до 1892 г. отбывал в Вилюйском остроге, а затем был переведен (с остальными каторжанами-монастыревцами) в Забайкальск. обл. [Д. 56].

    /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 223./

                                                                              *

                                                    МОНАСТЫРЕВСКАЯ ИСТОРИЯ

    Этот замок был выстроен в 60 г.г. для содержания в нем высланных в Сибирь за мятеж 1863 г. польских повстанцев. Затем с конца 1871 г. по сентябрь 1883 г. в нем жил один Н. Г. Чернышевский, после выезда которого замок пустовал. Правда, в 1887 г. в него предполагали перевести из Карийской тюрьмы Ел. Ковальскую, С. Богомолец и Е. Россикову «ввиду оказываемого ими вредного влияния на других заключенных и дерзкого поведения», завели по этому поводу переписку, но тем и кончили [* Д. 355.].

    Вилюйская тюрьма представляла из себя одноэтажное деревянное здание, расположенное в соверн. части г. Вилюйска у реки, длиной в 9 саж., шириной в 7 и высотой в 2 с. У наружной входной двери — бревенчатое крыльцо в три ступеньки с досчатой площадкой; входная дверь в одно полотнище (3 х 1¼ арш.), по обе стороны двери — по одному окну. Капитальными стенами здание разделено на 6 комнат (с особой дверью в каждую) и коридор, выбеленные всюду алебастром, за исключением одной комнаты, стены которой были обтянуты обоями, потолок же обтянут ланкортом. Эту камеру занимал Чернышевский, и отделка ее была произведена в 1881 г., когда — ввиду предстоявшей побелки всего здания — он просил его комнату нс белить, т. к. известковая пыль, постоянно летающая в воздухе, могла в значительной мере ухудшить его и без того слабое зрение.

    Невдалеке от тюрьмы стояли баня и кухня. Все эти строения были огорожены палями, двор имел в длину 25 с. 1 арш. и в ширину — 19 саж. С западн. стороны (в сторону реки) имелись ворота (3 арш. выс. и 4:—шир.). Влево от острога, также окруженные забором, стояли казармы для конвойной к-ды (см. прилагаемый снимок) [* Д. 346.].

    Теперь в 1889 г., предполагая поселить в Вил. остроге осужденных на каторжные работы «монастыревцев», выяснили, что ему угрожает опасность со стороны р. Вилюя, т. к. песчаный, ничем не укрепленный берег, ежегодно размывался водой. Если в 1881 г. острог отстоял от Вилюя более чем на сто сажен, в июне 1888 г. уже на 18, то в 1889 г. он был от берега всего лишь в 12 саж.

 

 

    Посылая исправнику на первоначальный ремонт зданий 400 р., стекла и пр., одновременно предлагали выяснить, насколько необходим перенос острога в другое место, дальше от реки. В случае крайней нужды, перенос решили произвести в 1890 г., и в это время каторжные должны были жить в специально выстроенных для них юртах.

    Перед отправкой «монастыревцев» в Вилюйск из этого округа должны были переселить в Якутский всех полит, ссыльных, что и было сделано осенью 1889 г.

    Отправка «монастырсвцев» производилась 9, 16, 23 и 30 дек. 1889 г. партиями по 5 чел. при 5 конвоирах каждый раз.

    В конце января 1890 г. в Вилюйск приезжал губ-тор. Он нашел, что как самый острог, так и вес здания «соответствуют своему назначению, тюрьма вообще тепла и удобна», а ссыльнокаторжные в числе 19 чел. «продовольствуются пищею из свежих продуктов и ни в чем недостатка не ощущают. Никаких претензий не заявили, только просили: 1) о предоставлении им улучшенной пищи и медицинской помощи в случае болезни, 2) об освещении камер в ночное время и 3) о разрешении им заниматься работами вне стен тюрьмы, ввиду того, что они занимаются в наст. время очисткою одного тюремного двора и камер и вообще по тюремному хозяйству, мастерства же никто не знает и между тем свободного времени много» (Д. 352).

    При этом они указывали на огородничество, как на наиболее доступное и полезное для них занятие. Первую и вторую просьбу удовлетворил губерн. своей властью, а о последней запросил высшую администрацию. Завязалась длинная переписка. В результате ее было разрешено устроить огород недалеко от острога, выпуская на работы одновременно не более 4 заключенных с конвоем и надзирателем, которые должны были наблюдать, чтобы работающие не уходили за изгородь огорода и не сносились с посторонними лицами.

    В августе 1890 г. для земледельческих работ «монастыревцев» были куплены соха и борона. Для чтения заключенным выписывали 1 экз. сжемесячн. иллюстрированн. журнала «Воскресенье». Вся корреспонденция и письма, приходившие на имя арестантов, подвергались строгой цензуре, деньги же шли в доход казны на покрытие судебных издержек.

    В мае 1891 г. ирк. ген.-губ-тор, боясь, что «монастыревцы» находились слишком в хороших условиях, не соответствующих «тяжести совершенного ими 22/III - 1889 г. преступления — по условиям производимых ими работ, тюремной дисциплины и вообще содержания их в тюрьме» [* Д. 373.], — запросил губернатора, не признает ли тот «полезным» перевести их в другое место. Запросили исправника. Тот ответил, что:

    «1. Содержащиеся в Вил. тюремн. замке ссыльнокаторжные за гос. преступление занимаются след. работами: огородничеством, моют полы тюрьмы, топят печи, носят для этого дрова, чистят двор и помойные ямы, пекут для себя хлебы, варят пищу, шьют арестантскую одежду, стирают белье и вообще заботятся посредством собственного труда о чистоте как в самом замке, так и во дворе оного.

    2. Содержащиеся в тюрьме каторжные, все без исключения, ведут себя безукоризненно во всех отношениях.

    3. Принимая во внимание совершенную неспособность содержащихся в здешней тюрьме лиц к каким-либо физическим работам, собственно из перечисленных выше, выполнение ими тюремной дисциплины и вообще содержание их в тюрьме», — исходя из всего этого, он находил, что нет смысла переводить их в другое место Однако, по мнению губ-тора, их все-таки нужно было перевести в другое «более удобное место» [* Д. 373.].

    По его справке, в 1889 г. на отправку 20 «монастыревцев» из Якутска в Вилюйск было потрачено 980 р. 14 коп., (теперь же на расходы по отправке 18 оставшихся (С. О. Коган-Бернштейн была освобождена, а С. Ратин, изъявивший желание дать показания жандармам, был увезен в Иркутск) от Вилюйска до Иркутска требовалось 9.328 руб. 46 коп.

    Как выяснилось из переписки по этому вопросу, мысль о переводе исходила из М.В.Д., которое, заменив Вилюйскую тюрьму Акатуевской Забайк. обл., решило поставить «монастыревцев» в условия, «более соответственные тяжести совершенного ими преступления».

    Из Вилюйска в Якутск их перевезли в короткое время с 12 марта по 10 апр. 1892 г. В первой партии отправили Уфлянда, Брамсона, Фундаминского и Е. Гуревич (прибыли в Якутск 20 марта).

    Вторая, прибывшая в Якутск 28 марта, состояла из О. и М. Эстровичей, Брагинского и П. Перли.

    Третья (в пути с 26 марта по 3 апр.) — из Ш. Гуревич, В. и М. Гоц, А. Болотиной, четвертая (выбыла 2 и прибыла 10 апр.) — из Орлова, Берман, Минор и Терешковича и последняя, прибывшая в Якутск 18 апр., — из А. Шехтер и Р. Франк, которые — вследствие применения к ним манифеста — были оставлены в области.

    28 мая 1892 г. в Якутск пришел пароход «Витим», на котором вскоре и были отправлены в Иркутск 16 «монастыревцев» при 12 конвоирах; помещены они были в люке баржи, которую и повез этот пароход.

    Было получено распоряжение отправить каторжан-мужчин в оковах и с бритой головой, но по чьему-то недосмотру их отправили не только без бритья половины головы, но некоторых даже и в собственной одежде [* Там же. Отправленные в Акатуевскую тюрьму Забайк. обл. «монастыревцы» проработали там около трех лет, затем дело их было пересмотрено, все они переведены в разряд «житейцев» сроком на 10 лет, считая с августа 1889 г. и в 1899 г. оставшиеся в живых выехали в Россию. По наст. время живы М. Брамсон, П. Перли-Брагинская, Брагинский, Н. О. Коган-Бернштейн, Е. Я. Гуревич, М. Эстрович, О. Эстрович, О. Минор, А. Шехтер, С. Ратин, В. Гоц (Гассох), А. Болотина, Л. Берман, А. Зароастрова, М. Орлов.]. На этом и заканчивается для Якутии история «монастыревцев»...

    /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 136-139./ 

 

    «ВИЛЮЙЦЫ», под этим названием в революционной среде известны участники Якутской трагедии 1889, к-рые были приговорены судом к каторжным работам и отбывали первые годы своей каторги в Вплюйской тюрьме. 22 марта 1889 в Якутске группой административных ссыльных, в числе 31-го человека, было оказано вооруженное сопротивление властям. Столкновение с властями произошло на почве изменения условий отправки ссыльных (угрожавших жизни отправляемых) в Верхоянский и Колымский округа Якутской обл. В оказании вооруженного сопротивления участвовали: Л. М. Коган-Бернштейн, А. Л. Гаусман, Н. Л. Зотов, П. П. Подбельский, М. Р. Гоц (см.) и др. Царское правительство жестоко расправилось с участниками дела: шесть человек было убито во время столкновения, первые трое из названных выше лиц были повешены, четверо приговорены к бессрочным каторжным работам, 10 человек получили в общей сложности 220 лет каторги, один ушел на поселение и один в арестантские роты на 3 года. Приговоренные к каторге 20 человек в декабре 1889 отправлены были в Вилюйскую каторжную тюрьму, к-рая до того пустовала (1872-83 в ней содержался Н. Г. Чернышевский). В 1892 начальство спохватилось, что держать специальный штат для Вилюйской тюрьмы, в к-рой находились лишь 20 каторжан, нет расчета, что впечатление от Якутской трагедии уже несколько изгладилось, и потому при прохождении партий каторжан через попутные города, в которых находятся ссыльные, нет основания опасаться демонстраций со стороны последних. «В.» были переведены в Акатуй на общую каторгу. Вилюйская тюрьма с тех пор прекратила свое существование, но название «В.» до настоящего времени осталось за двадцатью томившимися в ней каторжанами.

    По манифесту 1895 «В.» были переведены в разряд осужденных на поселение, и часть из них получила право вернуться в Европейскую Россию: в 1898 право это получили уже все «В.» и немедленно им воспользовались. Из «В.» в живых до начала 1928 остались: Брагинский (член ВКП), Терешкович, Брамсон, Е. Я. Гуревич, Перли, Берман, Орлов и Эстрович, живущие в СССР и принимающие деятельное участие в Обществе политкаторжан и ссыльно-поселенцев, и 4 человека за границей.

    Лит.: Минор О., Якутская драма 22 марта 1889. «Былое», № 9, 1906; Вилюец, Якутская трагедия 22 марта 1889. «Русская Мысль». № 2, 1906; Мельшин Л., Две трагедии, «Сев. Записки». 1906; сб. «Якутская трагедия». М., 1925.

    М. Б.

    /Большая советская энциклопедия. Главный редактор О. Ю. Шмидт. Т. 11. Москва. 1930. Стлб. 36./

 

    К. Терешкович

                                                 ПОСЛЕ КАТОРГИ В ЭМИГРАЦИЮ

                                                                         II. Париж.

    Выехал я из Лондона приблизительно в конце июня или в начале июля. Поезд меня скоро довез до портового города, помнится, Дувр, там я сел на пароход и после очень бурного, несмотря, казалось бы, на такое спокойное время года, переезда через Ламанш, при чем, вместо нормальной трехчасовой продолжительности пути, пароход наш совершил этот переезд в течение приблизительно двенадцати часов, я, наконец, ступил на почву прекрасной, но в то время реакционной Франции, а через несколько часов был уже в Париже. Я заехал в недорогую гостиницу, и тут сразу обнаружилось различие, правда, не очень существенное, в политических режимах Англии и Франции. В Англии никаких прописок в те времена не требовалось, в Париже же ко мне администрация гостиницы тотчас же прислала с консьержем (швейцаром) листок для прописки...

    Главной задачей моего короткого на этот раз пребывания в Париже было познакомиться с товарищами-эмигрантами, с членами «группы старых народовольцев» и, конечно, прежде всего с возглавлявшим группу учителем нескольких поколений русских революционеров, любимым и дорогим мне с ранней юности Петром Лавровичем Лавровым.

    С П. Л. Лавровым меня и моих ближайших товарищей и друзей связывало не одно его учение, философское, историческое и социально-революционное, ревностными учениками которого мы себя считали, но, несмотря на огромные расстояния, нас физически отделявшие, еще и личная связь, в основе которой лежали симпатия, любовь к нему, как высокому образцу личной моральной жизни, так гармонировавшему с его учением о нравственности. И мы пользовались всяким случаем, чтобы конкретно проявить симпатию к своему учителю. В своих воспоминаниях «Памяти трех друзей» (см. сборник «Якутская трагедия 1889 г.», изд. О-ва политкаторжан) я отметил трогательное проявление этой симпатии одним из моих друзей еще в Москве во время работы его в московской народовольческой организации. В Вилюйской каторжной тюрьме мы отмечали, как праздник, день его рождения —2/14 июня. Когда нас в 1892 г. перевозили из Вилюйска в Акатуй, то мы в Якутске поручили одному товарищу, кончавшему свой срок и собиравшемуся направиться в Париж, передать там Петру Лавровичу вместе с нашим товарищеским приветом и большой портрет его, написанный тушью с фотографической карточки нашей каторжанкой, художницей Анисией Давыдовной Болотиной; да еще присоединили к этому полотенце, вышитое нашими товарищами по каторге — женщинами...

    /Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 42. № 5. Москва. 1928. С. 82-83./

 

 

                                     Возвращение в 1917 г. политических эмигрантов

                                                            из Швейцарии в Россию

    Как только получились первые телеграммы о падении самодержавия, перед русскими политическими эмигрантами в Швейцарии во всей остроте встал вопрос о скорейшем возвращении на родину, дабы там принять активное участие в общественной работе.

    Этот вопрос был особенно серьезен, так как в это время в Швейцарии находились руководители большинства партийных революционных центров: Ленин, Мартов, Зиновьев, Натансон, Луначарский, Абрамович, Балабанова, Мартынов, Семковский и др.

    Немедленно был создан «Центральный Швейцарский Комитет для возвращения политических эмигрантов в Россию»,, а состав которого вошли делегаты эмигрантских организации и представители всех партийных центров. Первым пленарным заседанием Ц.К. была выбрана Исполнительная Комиссия, в которую вошли: Семковский, Устинов, Багоцкий, Иофе и Болотин.

    Прежде всего Исполнительная Комиссия обратила свое внимание на выяснение возможных путей для скорейшего возвращения в Россию.

    Выяснив сложность положения и стоящие на пути препятствия, вследствие того, что ехать нужно было через Францию и Англию, со стороны правительств которых ожидали, что потом и оправдалось, всевозможные затруднения, Исп. Комиссия обратилась 5 апреля в Совет Раб. Деп. (через Чхеидзе), к министру юстиции Керенскому и в образовавшийся в Петрограде под председ. В. Н. Фигнер Комитет со следующей телеграммой:

    «Швейцарский Центральный Комитет для возвращения российских политических эмигрантов, представляющий всю политическую эмиграцию Швейцарии, без различия партий и течений, обращает ваше внимание на тот факт, что до сих пор масса политических эмигрантов из Франции и Англии не проехала в Россию, из Швейцарии же не мог проехать ни один эмигрант. Все указывает с несомненностью, что на пути к возвращению политической эмиграции в целом через Англию и Францию стоят непреодолимые препятствия. Проходят недели, пройдут месяцы, а политическая амнистия останется для нас фикцией. При таких условиях, по нашему убеждению, единственный реальный путь — соглашение России с Германией, по примеру практиковавшегося уже во время войны обмена гражданских пленных, о пропуске эмигрантов взамен освобождения интернированных в России гражданско-пленных. Настоятельно просим немедленных настойчивых шагов в этом направлении. Не давайте оттягивать формальными обещаниями других, на деле фиктивных путей, иначе политическая эмиграция в целом останется и дальше фактически лишенной возможности быть в России весь важнейший период революции.

    Все еще оторванные от товарищей в России, ждем немедленною ответа.

    Исполнительная Комиссия: Адлер, Андронников, Багоцкий, Анжелика Балабанова, Болотин, Иофе, Феликс Кон, член II Гос. Думы Мандельберг, проф. Рейхесберг, Семковский, член I Гос. Думы Ульянов. Устинов, Фраткин».

    5 апреля группой товарищей за подписями Абрамовича, Аксельрода. Астрова, Луначарского, Мартова, Мартынова, Натансона, Рязанова, Семковского, Устинова была послана в Петроград: 1) Совету Раб. Депутатов через Чхеидзе, 2) Горькому, 3) Короленко и 4) Керенскому следующая телеграмма:

    «Констатируем абсолютную невозможность возвращения в Россию через Англию. При таких условиях политическая амнистия окажется фиктивной, если не будут приняты экстраординарные меры. Поддерживаем план, выдвинутый Центральным Эмигрантским Комитетом в телеграмме Чхеидзе, Керенскому, Фигнер».

    Независимо от этого на частном совещании представителей русских партийных центров, состоявшемся в Берне 19 марта 1917 г. во время совещания Интернациональной Социалистической Комиссии, был выдвинут проект обмена русских эмигрантов из Швейцарии на интернированных в России австро-германских гражданских пленных.

    Участники совещания, в котором приняли участие Мартов. Натансон, Зиновьев и Косовский, предложили швейцарскому социалисту г. Гримму выяснить отношение к этому вопросу немцев.

    По постановлению Исп. Комиссии, ведение дальнейших переговоров с Гриммом было поручено т. Зиновьеву, Натансону и мне. Получив сообщение, что Гримм уже получил ответ от немецкого правительства, я с т. Зиновьевым отправился к Гримму (т. Натансон в виду болезни не мог своевременно приехать в Берн). Гримм нам сообщил, что он говорил по этому поводу с шефом швейцарского политического департамента Гофманом. Последний ответил, что швейцарскому правительству неудобно взять на себя официальное посредничество в этом вопросе, так как это могло бы быть рассматриваемо союзниками, как нарушение нейтралитета.

    Тогда Гримм обратился к немецким властям и получил от представителя немецкого правительства принципиальное согласие на то, что немецкое правительство согласно пропустить через Германию поезд с русскими эмигрантами, если последние обязуются добиться от русского правительства выпуска соответственного числа гражданских пленных.

    В этот же день в Цюрихе состоялось совещание представителей партийных центров, на котором я дал отчет о переговорах с Гриммом. На совещании завязалась оживленная дискуссия, в которой т. Ленин стал на ту точку зрения, что единственно возможный путь в Россию только через Германию, что нечего создавать себе иллюзий, якобы Англия пропустит интернационалистов в Россию и будет способствовать их отъезду. Мартов в общем с выводами о невозможности проезда через Англию согласился, настаивал только на необходимости получить официальные доказательства этой невозможности или подождать согласия Времен. Правительства или Сов. Раб. Депут. на обмен военнопленных, дабы избежать неблагоприятных с политической точки зрения толков по поводу проезда через Германию.

    Ленин заявил, что мог бы ждать, если бы эго продолжалось короткое время, а откладывать из-за этою поездку на более продолжительное время он не согласен.

    Спустя несколько дней Ленин уполномочил т. Платтена закончить начатые т. Гриммом переговоры с немецким посольством и просил его взять на себя сопровождение поезда при проезде через Германию.

    3-го апреля Платтен обратился к немецкому посольству в Берне с заявлением, что он будет продолжать начатые Гриммом переговоры, предъявив при том выработанные и изложенные в письменной форме следующие условия:

                      База для переговоров о возвращении русских политических эмигрантов

                                                               из Швейцарии в Россию.

    1. Я, Фриц Платтен, под своей полной ответственностью и на свой риск сопровождаю вагон, в котором будут находиться политические эмигранты и беженцы, желающие вернуться в Россию через Германию.

    2. Все сношения с немецкими властями и чиновниками будет вести только один Платтен. Никто не может без его разрешения войти в вагон.

    3. За вагоном признается право экстерриториальности. Ни при въезде, ни при выезде из Германии не производится контроля паспортов или лиц.

    4. В вагон допускаются лица без различия их взглядов или убеждений по вопросу о войне или мире.

    5. Платтен берет на себя доставку пассажирам железнодорожных билетов, оплачивая их по нормальному тарифу.

    6. Самый проезд должен по возможности происходить безостановочно. Никто не может оставить вагон по собственному желанию или по приказанию. Без технической на то необходимости поездка не должна прерываться.

    7. Разрешение на проезд дается на основе обмена на немецких и австрийских пленных или интернированных в России.

    8. Посредник и пассажиры обязуются ходатайствовать перед рабочим классом об исполнении 7-го пункта.

    9. Поездка от швейцарской до шведской границы состоится немедленно, как только позволят технические условия.

    Берн-Цюрих, 4 апреля 1917 г. Фриц Платтен.

    Два дня после этого тов. Платтен сообщил, что условия немецким правительством приняты.

    9-го апреля группа около 40 эмигрантов во главе с Лениным и Зиновьевым выехала через Германию в Россию...

    Сергей Багоцкий

    /Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. Кн. 14. № 1. Москва. 1925. С. 22-25./

 

 

    28) Болотина, Анисья Давыдовна; адм.-сс. (1882-1892), мещанка Могилевск. губ., еврейка, девица, 23 л. Выслана в Якутск, обл. административно на 8 лет по делу «о государственном преступлении Н. Губаревой и др.» (принадлежность к народовольческой организации). Подлежала отправке в Верхоянск, но временно была оставлена в Якутск. окр. За участие в Якутских событиях 22 марта 1889 г. присуждена к 15 г. каторжных работ [Д. 95].

    /М. А. Кротов.  Якутская ссылка 70 - 80-х годов. Исторический очерк по неизданным архивным материалам. Москва. 1925. С. 169./

 

 

    И. Жуковский-Жук

                                                                     ПРИМЕЧАНИЯ

    82) Болотина, Анисья Давыдовна — род. в Могилевской губ., в евр. семье, художница. Арест. в Москве в середине 80-х годов по делу «Народной Воли». В 1887 г. администр. сослана в Колымский округ, Якутск. обл. по делу Губаревой. 22 марта 1889 г. участв. в вооруж. сопрот. в Якутске. Пригов. к бесср. кат. Первоначально содерж. в Вилюйске, затем на Каре, а позже в Кадае. В начале 1894 г. каторга заменена посел. Эмигрировала в Лондон, где живет до сих пор. О ней см. сб. «Якутская трагедия». Издание О-ва политкаторжан.

    /Кара и другие тюрьмы Нерчинской каторги. Сборник воспоминаний, документов и материалов. Москва. 1927. С. 298-299./