*
* *
Вот
кто-то но дороге разбросал
Листы
календаря на снег на белый...
Весь
старый год передо мной лежал,
Смотря
глазами дней своих несмело.
Я
вглядываюсь в жёлтые листы,
Как
в фотоснимки прожитого нами,
Былого, затуманенного снами,
В
котором навсегда остался ты.
Остался март. На улицах огни.
Тепло
июля. Помнишь то свиданье?
И телефонов скромное
молчанье,
И
будни все, п праздничные дни.
Чернеют
цифры белою зимой,
По
ним проходят, топчут их ногами.
Прижмусь... ко времени, кода ты был со мной.
ИНВЕНТАРЬ
Как
невзначай войду в ваш кабинет:
Всё
та же пыль, канаты, гири, кубки –
Ваш
инвентарь, он помнит ваши руки,
А
я, вас столько любящая, — нет.
Вновь позовёт безжалостный звонок.
И
вы, журнал засунувши под мышку,
Промчитесь коридором, как мальчишка,
Не вписываясь в ритм и рифму строк.
Но, все сомненья ставя на учёт,
Я
верю, вы поймете то однажды,
Что я уже
давно ваш подотчёт,
Необходимый самый важный.
ТВОЙ ДОМ
Вот
он, твой дом в четыре этажа,
Второй
подъезд, тридцатая квартира.
По
лестнице ступала чуть дыша,
Чтобы
любовь мне двери отворила.
А,
может быть, никто меня не ждёт,
Не
помнят там давно о встречах прежних,
И
он решил, что нынче не придёт
Та
женщина, что обещала нежность.
Она,
хотя и не умеет лгать,
Но
в жизни нашей всякое бывает:
Беда, болезни
могут помешать,
Или
в пути заблудятся трамваи.
Или
к другому подойдёт спеша,
Протянет руки, поцелует в губы...
Вот
он, твой дом в четыре этажа,
В
котором жить я никогда не буду!
КИНОФРАГМЕНТ
И
вот всё рушится в один момент:
Не
будет ни тревоги, ни печали.
В
твоей судьбе я лишь кинофрагмент,
Который
вновь прокрутишь ты едва ли.
Отключишь
аппарат и, словно в гроб,
Упрячешь
ленту в банку жестяную,
Чтобы
никто не ведал, не дай Бог,
Как
ты похоронил любовь живую.
Но
по весне ускорит время бег,
Увидишь ты лицо, мой
профиль тонкий,
Кода
пробьётся, как цветок сквозь снег,
Оборванный
кусочек кинопленки.
ВЕЧЕРА
У
тебя сегодня вечер твой,
У
меня сегодня вечер мой.
Твой по тропке узенькой бежит,
Мой
озябший на песке дрожит.
Твой
танцует, весело смеясь,
Мой
тоскует, потерявши власть.
Так на дальнем поле у
костра
Заждались нас наши вечера.
На
траве сидят плечом к плечу...
Если
бы ты знал, как к ним хочу!
ВСТРЕЧА
Наконец-то
мне карты выпали,
В
дураках не остаться.
Мы гуляем у
Белого озера,
Скоро
будет двенадцать.
Мы
гуляем, почти незнакомые,
И
как будто знакомые вечно.
Улыбнулся:
«Далёко до дома ли?
Проводить?».
Согласилась:
«Конечно!».
А луна
строит озеру рожицы,
Усмиряю
я в сердце тревогу:
Неужели опять будет розыгрыш,
Даже
козыри мне не помогут?
* * *
Это просто странно, просто дивно:
Как усну, до самого утра
Снится почему-то город Мирный,
А я в нем ни разу не была.
Словно вижу улицу чужую,
Тусклый свет в зашторенном окне...
Может, в этом городе тоскует
Человек, не встретившийся мне?
МАМА СТАРАЯ
Светлой памяти
Елены Демьяновны Бакановской
Мне от прошлых событий не деться,
Не запрятать их, как документ.
Я своё незабытое детство
Не смогу предложить на обмен.
Не смогу предложить те берёзы,
Что политы весенним дождём,
И те горькие бабкины слёзы
О внезапном отъезде моём.
Были с ней очень дружною парой,
Знал в деревне и мал, и большой,
Что я бабку зову мамой старой,
Ну а маму зову молодой.
И ходила за бабкой как хвостик,
Её юбку в ручонке держа,
За водой, в магазин или в гости
Я, как страж, очень важная шла.
В пляс пускались мы с ней под гармошку,
Мыли пол и варили обед,
В огороде копали картошку,
Поднимались частенько чуть свет...
Помню, как принесли телеграмму,
Растеклась по избе тишина.
Молодая сказала мне мама:
«Мама
старая наша больна».
Мама старая, радость и боли,
И войну, и смерть мужа снесла,
Но отсутствие маленьком Оли
Отчего ты принять не смогла?
Отчего не смогла ты дождаться
Моего возвращенья в твой дом?
Ветви в чистые стёкла стучатся,
Снег черемух летит за окном...
Переполнена горница светом,
Наплывает невольно слеза.
На меня нежно смотрит с портрета
Старой мамы родные глаза.
Доброту мне оставив в наследство.
Ты ушла стороною утрат.
И брело за тобой моё детство
В каиюшончике1
синем до пят.
1Капюшоном
бабушка называла мое длинное плюшевое пальто с капюшоном.
* * *
Я ещё буду доброю,
Я ещё буду негордою,
Я
ещё буду красивою,
Я ещё буду счастливою.
Я ещё буду сильною,
Воздушной,
Как небо синее,
Гибкой,
Как ветка весенняя,
Тяжёлой,
Как капля осенняя.
Я ещё буду звездою
В окне твоём
В полночь светить...
Я буду всегда с тобою.
Не надо меня
торопить...
* * *
Людям бы всё
хотелось сохранить: и снег, и розы.
К. Г. Паустовский
Середина зимы...
Нелегка, как начало.
В середине зимы
стали дольше печали.
Середина зимы...
И туман бесконечный...
Середина зимы,
жарко топится печка.
В середине зимы
снятся снежные розы,
слышу, шепчут они,
что боятся мороза.
Руки к ним протяну,
уколюсь их шипами.
Но заплачут они
ледяными слезами,
обронят скромный взгляд
и
опустят ресницы.
Третью зиму подряд
сад таинственный снится.
Выплывает из тьмы
доброй сказкой навстречу.
Середина зимы...
Значит, зимы не вечны.
* * *
В
середине сентября наступило лето,
Солнцем
залита земля - золотой монетой.
Словно
не было совсем ни дождя, ни ветра –
В
середине сентября наступило лето.
Можно
по лесу шагать, обливаясь светом,
И
бруснику собирать - яркую, как лето.
Как
могла я раньше жить? Как могла, согрета,
Тем
теплом не дорожить, не заметить лета?
Будет
стужа на дворе - вспомню чудо это,
Как
однажды в сентябре наступило лето.
* * *
Мороз,
как истинный художник.
Колдует что-то на
стекле,
Но
разгадать рисунок сложный
Теперь
уже подвластно мне.
А
город в зимние одежды
Упрятал
нос и ждёт тепла.
Нет,
никогда я не была
Ещё
такой святой и грешной.
* * *
На
окраине города
Провожу
вечера.
На
окраине города
Нынче всё как вчера.
Те
же ждут одиночество
И
тоска, та же дрожь.
Каждый
день здесь до точности
На
вчерашний похож.
И
сомненья рождаются,
Не
прогонишь их прочь.
Ночь
идёт, но такая же.
Как
и прошлая ночь.
Я
живу, словно пленница,
И
молчит телефон.
Измениться поленится
Ежедневный
мой сон.
Мне
бы влезть в настоящее,
Позабыв
о былом,
Эту лампу чадящую,
Этот
старенький дом,
Эту
узкую улицу
Мне
покинуть пора.
И уйти, и не
мучиться
От
утра до утра.
Но
по низеньким комнатам
Я
устало хожу.
На окраине
города
Что
прошло, сторожу.
* * *
В
автобусе междугороднем
Мне
снился запах апельсина...
Проплыл
он облачком бездомным
Под
удивлённым взглядом сына.
На стол присел и
превратился
В
забавный золотистый шарик.
А
ты сказал: «Покушай, парень»,
И
отчего-то вдруг смутился.
Автобус
ехал по низине,
Лилово
сумерки сгущались,
А
рядом ели апельсины
И угощать не
собирались.
В
автобусе междугороднем
Мне
снился запах апельсина...
* * *
Бесповоротно
мчатся дни.
Сбежал
январь, февраль кочует.
В
предвосхищении весны
Не спит герань, тепло
почуяв.
Уткнулась
листьями в стекло,
На
свет не может насмотреться.
И
я на миг вернулась в детство,
В
своё давным-давным-давно.
* * *
Помада,
тени и румяна,
Вечерний
модный макияж.
Я
стала так непостоянна,
Чтоб
угодить на вкус на ваш.
Сегодня
увлекаюсь прозой,
А
завтра выставкой картин.
Сегодня
по душе мне розы,
А
завтра белый георгин.
С утра была
сама беспечность,
А
в полдень на лице печаль.
Мне надоело, бессердечный,
Одушевлять ваш идеал.
Но
близок день. Конец гастролям.
Непостоянство не любя,
Отвергнув
все былые роли,
Сыграю
с блеском я себя!
* * *
Темнеет
день. В квартире одинокой
Который год покоя нет душе.
А
дом напротив, как судья, с упрёком
Зажёг
огни на третьем этаже.
Три
жёлтых глаза, три окна счастливых,
Им
дела нет до ночи, до дождя.
Три
желтых глаза сморят горделиво,
Надежд
моих ни капля не щадя.
Они
сияли в январе и в мае,
И
в сентябре не потускнел их свет.
Я
их намёк прекрасно понимаю.
Да, в той
квартире одиноких нет.
А
я одна в ночной тиши тревожной,
Но
верю, пусть порою не везло,
Вернёшься ты и осторожным:
«Можно?»
И
в нашем доме сделаешь тепло.
* * *
Снова
осень. Холодно в квартире.
За
окном стучит бродяга-дождь.
Верилось
с трудом, что где-то в мире
Обо
мне мечтаешь ты и ждёшь.
В
этом сером, мокнущем пространстве,
Где
хозяин ветер и сентябрь,
Сладко
думать, что от постоянства
Не
устал ещё и не озяб.
И
читать твой аккуратный почерк,
Что
невзгоды все привёл к нулю.
Я любима, мне сказали строчки,
Я
любима тем, кого люблю.
* * *
Помнишь,
было между нами только шесть часов полёта
И
разлуки, и заботы, и негромкие слова.
И
смеялись мы над чем-то. И сердились на кого-то,
В чем-то прав ты
оказался, а я вовсе не права.
Эти
шесть часов полёта всплыли в сердце отчего-то,
И
опять твоя улыбка так загадочно нежна.
А
была ли та улыбка? Может, просто всё ошибка,
Зря
весь рейс проговорили и себя лишили сна?
Вот
спускаемся по трапу. Всё привычно, вновь мы дома.
И
чудесно, и прекрасно, что мы снова на земле.
Только
чуточку досадно, что ты стал простым знакомым
И уже через мгновенье
потеряешься в толпе.
* * *
Мы
не увидимся в Москве,
К
моей навязчивой стыдливости.
Коль
вы поверили молве,
Я
- в неизбежность справедливости.
Коль
вы поверили опять,
Что всё
проходит безболезненно,
Нет
смысла вас разубеждать,
Давать
советы бесполезные.
Я вас ни в чём не обвиню:
Я
- не истец, вы - не ответчик.
И
просто за угол сверну
При
нашей следующей встрече.
* * *
Я
страдаю схематичностью
И
по городу брожу.
Для твоей туманной личности
Сто вопросов нахожу.
Сто вопросов, сто таинственных:
Отчего? Зачем? Как быть?
Как ты стал таким
единственным,
Что никем не заменить?
* * *
Взгляни в окно: снежинка из неона
Краснеет, не стыдясь за холода.
В
морозный день растаяли законы
Те, по которым я жила года.
Те, по которым я была немилой,
Колени преклоняла пред судьбой.
Растаяли. И я могу, я в силах
Не погрустить, а
помолчать с тобой.
* * *
Будней у нас было много,
А
праздников малость.
Часто являлась тревога,
И
изредка - радость.
Было молчание длинным,
Короткими - речи.
Ты с головою повинной,
Я
- с песней беспечной.
Был ты моею пропажей,
А я твоей
вестью.
И
удивительно даже,
Что снова мы вместе.
ФОТОГРАФИЯ
Ты спросишь, как живу я без тебя?
А
точно так же, как жила с тобою...
Проснусь. И окна настежь все открою,
И
посмотрю в глаза твои любя.
Они
следят за мною со стены,
Не надо притворяться перед ними.
Глаза живые заняты другими,
А
эти только мне одной верны.
НОВОГОДНИЙ МОНОЛОГ
I
Под Новый год —
ни от кого письма.
Под
Новый год —
ни
от кого открытки.
Прохладно улыбается
зима,
счета мне выставляя
за ошибки.
И
каждый новый вызывает
дрожь,
и
непонятны мне
зимы законы.
Ошибок совершила я
на грош.
Так отчего же штраф
на миллионы?
II
Не убеждай меня, что всё пройдёт,
Проходит всё, чтоб после возвратиться.
Декабрь
откружит, там и Новый год
Былое свяжет на еловых спицах.
Звонок задребезжит. Я, оробев,
Открою дверь.
Посмотришь долгам взглядом
И
пробормочешь:
-
Здравствуй. Я к тебе.
-
Ко мне? Но ты и так со мною рядом.
III
Ночь новогодняя звенела,
Ей подпевала мишура.
В ту ночь я всё могла и
смела,
Как я в ту ночь была добра!
Я
никого не обманула,
Никто меня не обманул.
В
дождях искусственных тонула,
А
ты в глаза моих тонул.
IV
Я кисти в косу заплету
На старой скатерти.
Прости, была я в том году
Так невнимательна.
Необязательна
была
И
непочтительна.
И
мир казался мне совсем
Не удивительным.
Ты на
гитаре взял аккорд –
И
всё меняется.
Смотри, как быстро Новый год
К
нам приближается.
И
нас решила обручить
Судьба бездонная,
И
брызжут солнышка лучи
В стекло оконное.
Под песню светлую твою
Добрее стала я.
В
свою поверила весну
И в воды талые.
Я
кисти в косы заплету
На старой скатерти.
Прости, была я том году
Так невнимательна.
* * *
Ушла зима. И овдовевший снег
Заплакал на земле, закапал с крыши.
А
мне казалось: больше не услышу
Я
твой счастливый беззаботный смех.
Шептали дни, что всё давно прошло,
Мне грустно вслед смотрели переулки.
И
плакали от радости сосульки:
«Смотрите-ка: ей снова повезло!»
*
* *
Не уходи, когда кружится снег.
Он так наряден, свеж, он так невинен.
Он, как ребенок, думает
наивно,
Что не растает снова по весне.
* * *
В
другом году, в другом июне
Другими были небеса. И всё казалось: чудеса
Ещё свершатся. Накануне
Пахнуло в воздухе сиренью,
И
май порадовал теплом.
И
мы, поддавшись откровенью,
Не рассуждали: «Что потом?»
* * *
Я
растрачу все удачи,
Все надежды раздарю.
И
тебя, нельзя иначе,
Нищетою покорю.
Не любил меня богатой,
Полюби меня, друг мой,
Молчаливой, виноватой,
Потерявшей свой покой.
* * *
У
вас одна дорога - небо,
А я земная из земных.
Ваш
путь небесный мне неведом,
И
нет на нём следов моих.
Ничто на этом небе звёздном
Вам не
напомнит обо мне.
Мы повстречались слишком поздно
По воле чьей? По чьей вине?
Ответа нет. Тоска во
взгляде.
Живу в предчувствии звонка.
В
душе моей, а не в тетради
О
вас останется строка.
* * *
Я
живу в придуманном мной мире,
Там весна бушует круглый год.
В нём, в уютной маленькой
квартире,
Человек любимый мой живёт.
Он звонит нередко вечерами,
Говорит мне: «Сладкая моя».
Он из-за меня не спит ночами,
Знаю: очень любит он меня.
А
в реальном мире всё иначе:
Минус
пятьдесят, мороз, зима...
Для него я ничего не значу,
Хоть умри я, хоть сойди с ума.
* * *
Враги мои ночами снятся,
А
я давно их не боюсь.
Они, конечно, удивятся,
Узнав, что я за них молюсь.
Что я прошу опять у Бога
Их лучшей доли не лишать.
Зачем? Они и так убоги,
Грешили как, так и грешат.
А
я сполна им всё простила,
И, встретив, прочь не убегу.
За то, что обретаю силы.
Спасибо
другу и врагу.
* * *
Всё впереди с тобой у нас:
И
общий дом, и летний вечер.
И
мы отпразднуем не раз
Судьбой подаренные встречи.
*
* *
Я
твой запасной аэродром –
Значит, содержи меня в порядке.
Вдруг придётся сесть на
поле том,
А
на нём давно цветы да грядки.
Вдруг падёт удача на весы –
И
ни грамма лишнего, как шалость.
А
от прежней взлётной полосы
Только и название осталось.
Я
твой запасной аэродром,
Но пока я
есть, спокойней сердцу.
Мысли пусть твои об основном,
Мы с ним уживёмся по соседству.
А случится, может, повезёт,
Жизнь-то не течёт рекою плавной.
И, кто знает, чем не шутит чёрт,
Стану я не запасным, а главным.
* * *
Рада я, что вами узнаваема
Даже через двадцать долгих лет.
В летней
суете дневной, трамвайной вы
Не засомневались: я иль нет?
Вот я снова вами осязаема.
Пусть твердят, что чувствам
веры нет,
Но была любима, вспоминаема
Этих безнадёжных двадцать лет.
Даже через двадцать лет, вы слышите,
Мы близки в большом и в мелочах.
Вы со мной одним дыханьем дышите,
Мы друг другу снимся но ночам.
Смело шаг вам сделаю навстречу я,
Для чего смотреть с тоскою вслед,
Если знаю: время не излечит нас
От любви и через сорок лет!
* * *
Я
- лист, дрожащий на ветру осеннем,
А ты - растение яркое
в окне.
И
что тебе до дней моих последних,
Ты вспоминать не станешь обо мне.
Я пожелтею, упаду под ноги,
И
понесёт меня в недобрый час
Со всей моею болью и тревогой...
А
ты цвети и радуй людям глаз.
* * *
Я
возрастаю, возрастаю
От нет - до да, от да - до нет.
И возрастая, может,
таю,
А
может, излучаю свет.
Вам, окружающим, виднее
Весь позитив и негатив.
Мудрее стала я, сильнее
Или ослабла, голос стих?
На спаде или па подъёме -
Вы разглядите за версту.
Кто принят мной, кто мной не понят,
Не обижайтесь, я расту!
* * *
Видно, так угодно Богу
Указать ко мне дорогу,
Указать тебе дорогу
Не до самого порога.
Не за то, что ты жестокий,
Не за то, что ты убогий,
Не за то, что ты не модный,
А за то, что не
свободный.
* * *
Я
верила: ты ангел мой хранитель,
А
оказалось - видимость одна.
Не ангел вовсе ты, а искуситель,
Не Бог послал тебя, а сатана.
* * *
Твой голос в трубке телефонной
Давно не вызывает дрожь.
Мне всё равно, где ты сегодня,
Скучаешь с кем, а, может,
пьёшь.
«Мне всё равно», - шепчу я утру.
«Мне всё равно», - твержу весне.
Я, наконец-то, стану мудрой,
И
страсти больше не по мне.
Табу на чувства, только разум
Отныне правит жизни бал.
В
один приём простилась сразу
С
мечтой наивной, с пошлой фразой.
Такого ты не ожидал?
* * *
Никак не хочет лето наступать:
То нудный дождь, то беспокойный ветер.
И
всё-таки, какая благодать,
Что я ещё живу на этом свете.
Что я могу ещё растить цветы,
Идти проспектом, вглядываясь в лица,
С
судьбою быть на ты, иметь мечты.
И
ранним утром Богу помолиться
ТАБУРЕТКА
Всю жизнь сижу на шаткой
табуретке,
Боюсь, что упаду, не удержусь.
Но чтобы успокоиться, таблетки
Я принимать пока не тороплюсь.
Судьба не предлагает мне ни кресла,
Ни стула, что с комфортностью иной.
Я
без раздумий и на трон бы влезла,
Но та же табуретка подо мной.
А, может, к счастью это положение,
Что длится уже сорок с лишним лет,
Что мне даёт возможность для служения
Не дьяволу, а Богу - табурет!
* * *
Прагматик и
идеалист,
Ты - режиссёр, я - сценарист,
Я
вверх смотрю, ты смотришь прямо.
Прагматик и идеалист -
Свела таких нас разных жизнь,
Но мы не можем друг без друга,
Как ни странно!
* *
*
Родные люди предают,
Родные люди обижают,
Родные люди продают
Нас
не за то, что покупают.
Родные люди словом бьют,
Родные люди унижают,
Они из нас веревки вьют,
А
на рассвете уезжают.
Родные люди помнят нас,
И
в горе нам протянут руки.
Они без
лишних нудных фраз
Рассеют скуку и разлуку.
Мы у родных людей гостим,
А
если нас они осудят,
То с лёгким сердцем их простим,
Они же нам родные люди!
*
ПРИНЦИПИАЛЬНАЯ
РАЗНИЦА
Было далеко за полночь, когда
Николай вошел в родной подъезд. По ступенькам поднимался не спеша, несмотря на
то, что хотелось поскорее добраться до постели, да и перекусить чего-нибудь не
помешало бы. Поужинать сегодня, точнее уже вчера, не успел, впрочем, как и
позавчера. Не торопился, потому что знал: мать не спит, ждёт. Если бы она ждала
его, чтобы покормить, другое дело. Но не спит, потому что беспокоится, а ждёт,
чтобы снова прочитать нотацию о том, как он поздно вернулся, хотя обещал
пораньше, а ей на работу к восьми и прочее. Если бы от её слов мигом всё
изменилось как по взмаху волшебной палочки, а слушать одно и то же надоело хуже
горькой редьки. Он вспомнил некоторых своих однокурсников по факультету
журналистики, кое-как защитивших диплом и при этом неплохо устроившихся в
жизни, и ещё раз сделал вывод о том, что справедливости на белом свете нет, или
по крайней мере её нет в его стране и в его родном городе. Какая справедливость,
если он, став студентом, каждое лето добросовестно трудился в главной областной
газете вместо ушедших в отпуск сотрудников, о чём есть запись в его трудовой
книжке, а в результате остался без работы. Вместо Николая на появившуюся
штатную должность приняли бывшего музыканта, у которого то ли тёща, то ли жена
занимали высокий пост в мэрии. А он, Николай, вынужден собирать криминальные
новости для частного издания, выходившего в виде еженедельника каждую пятницу.
На газету, попавшую в разряд «жёлтых», некоторые плюются. Но большинство
читает, и потому её тираж уже в восемь раз превосходит тираж официальной
областной.
Он тяжело вздохнул, собираясь
вставить ключ в замочную скважину, но дверь неожиданно распахнулась сама. Мать
не в пижаме, как обычно, а в халате, прошептала:
- Привет. Кушать будешь? Он обнял
её:
- Буду. А ты почему не спишь?
- Я в отпуске. Забыл?
* * *
Николаю было жалко мать, которая переживала из-за его поздних возвращений,
недосыпаний и недоеданий:
- Как на государственной службе:
ни выходных, ни проходных, только зарплата кот наплакал.
- Обещали повысить, - успокаивал
он.
- Обещанного три года ждут.
Долго злиться на него мать не могла,
прекрасно понимая, что из сложившейся ситуации выход найдется не сразу. К тому
же была в этом и её доля вины. Когда в своё время встал вопрос о выборе
учебного заведения для сына, мнения родителей разошлись. Отец настаивал на
получении технического образования: «Надо думать не о том, где учиться, а где
потом работать. Сейчас такая жизнь пошла», - пытался переубедить он домашних.
Но мать приняла сторону сына: «И
ты, и я занимаемся любимым делом, а почему он должен страдать? За пять лет
столько воды утечёт. У мужа Валерии Витальевны, нашего технолога, брат, между
прочим, главный редактор областной газеты, я с ней переговорю, думаю, что
поможет. А Коля пока будет учиться, постарается себя проявить, глядишь, и
закрепится в штате».
Конечно, поддержка матери сыграла
свою роль, и потому она и считала себя виноватой. Но по большому
счёту мать не догадывалась, а Николаю все недосуг было ей рассказать, а порой
казалось и незачем ей это знать, причина была иной. Выбор журфака определила
тогда, в семнадцать лет, казавшаяся стопроцентной возможность стать известным,
популярным.
Целый год пытался Николай
привлечь к себе внимание перешедшей в его класс из параллельного Наденьки
Гаврильевой, но кроме слов «здравствуй» и «до свидания», ничего от неё не
услышал. Всё решил приход корреспондентки, писавшей очерк об их классной
руководительнице Галине Ивановне. И Николай, родители которого тоже были
выпускниками Галины Ивановны, вызвался помочь журналистке. Сначала появилась
его совместная с корреспонденткой статья, потом Николай сам попытался написать
о школьном географическом кружке, сделал фотографии. Получилось неплохо. После
того, как Галина Ивановна во всеуслышание поздравила Николая с удачным дебютом
в газете «Школьная пора», Наденька Гаврильева пересела к нему: «Поздравляю.
Буду следить за твоим творчеством».
Сотрудничество в газетах помогло
Николаю убить, как говорится, не одного, а нескольких зайцев. Во-первых, у него
обнаружились способности к профессии журналиста, о которых он даже и не
подозревал. Во-вторых, за публикации он получал, пусть и скромные, но честным
трудом заработанные деньги. Но, главное, он стал интересен Наденьке. Спустя
пару недель после выхода его репортажа о городском турнире по баскетболу среди
школьных команд, она заметила: «А у тебя действительно круто получается. Я
показала твои публикации отцу, он попросил узнать, не захочешь ли ты написать
об экскурсиях для школьников в дни весенних каникул. Он директор туристической
фирмы».
Предложение польстило Николаю,
тем более Наденька обещала ему сама сделать необходимые снимки на цифровом фотоаппарате,
о котором тогда Николай мог только мечтать. «Если понадобится моя фототехника,
- заверила Наденька, - я всегда готова одолжить».
После Николай догадался, что
Наденька, возможно, и с подсказки своего отца тогда поступила как прагматичный
человек, сделав таким образом бесплатную рекламу отцовской фирме. Позже также
прагматично она отбила мужа, руководителя солидного предприятия, вышла за него
замуж, и теперь у них общий бизнес и общий ребёнок. И все-таки тогда Наденька,
эта как ему казалось пай-девочка, никогда не посещавшая ни дискотеки, ни
школьные вечера, с неизменной скромной косичкой, хотя и в далеко не дешёвых
нарядах, разделяла его интересы. Николай думал, что тогда ничем не выдал своей
симпатии, и уж тем более не объяснился девушке в своих чувствах. Не потому, что
робел, а не хотел торопить события, не прояснив Надиного отношения к нему до
конца. На выпускном вечере она танцевала только с ним, а он только с ней. «Не
по себе сук рубишь», - заметил пожилой математик Максим Григорьевич, чем ещё
более раззадорил Николая. «А это мы ещё посмотрим», - решил он.
Возможно, Максим Григорьевич и
оказался бы прав, но только чувство влюблённости к Наденьке, внезапно
посетившее сердце Николая, также внезапно ушло, едва началась его студенческая
жизнь, словно было то чувство своего рода лакмусовой бумажкой, изменение цвета
которой засвидетельствовало о том, что в Николае дремлет журналист. Вспоминает
ли его Наденька, их прогулки, их долгие разговоры по телефону, для Николая было
теперь не столь важно. Сам же он думал о Наденьке только с благодарностью,
искренне желая счастья той, которая, может и сама того не предполагая, помогла
ему сделать правильный выбор. Именно тогда в беседах с Наденькой он учился
слушать и слышать, учился общению. А ещё ему в память врезались слова, сказанные
отцом девушки, когда Николай принёс ему подготовленный для публикации материал:
«Если вы, молодой человек, решили связать свою судьбу с журналистикой, то
имейте в виду, что писать нужно только объективно и честно, проверяя факты. Так
как вы сделали это сейчас». После подобное напутствие ему давали и его
преподаватели в университете, и главный редактор областной газеты. Собственно
говоря, за принципиальную честность и объективность не только в газетных
материалах, но и в жизни и сняли главного редактора с занимаемой должности
после очередных выборов. Случилось это внезапно, буквально перед самым
окончанием Николаем вуза, почему он и остался без работы, и даже красный диплом
не помог.
О том, что
писать честно для той газеты, в которой теперь трудился Николай, крайне
невыгодно, он знал и раньше, но надеялся, что как-то удастся обойти острые
углы. На первых порах это получалось, хотя заместитель главного редактора Павел
Сергеевич и требовал постоянно: «Нужно добавить перца, оживить краски, нужна
сенсация, а не простое изложение фактов!».
- Но..., -
не сдавался Николай.
- Никаких
«но», - строго, но не повышая голоса, со снисходительной улыбкой объяснял зам.
- Тираж упадёт, доход уменьшится. Оно нам надо?
Николай уже
по сформировавшейся профессиональной привычке внимательно выслушивал доводы
Павла Сергеевича:
- Ты
считаешь, что главное для журналиста правильно свои мысли на бумаге изложить?
Прежде изложения нужна цель, тема. Настоящий профессионал знает, что нужно
массам, что им интересно, а от чего они отвернутся. Вот мы печатаем гороскоп.
Ты в гороскопы веришь?
-Нет.
- И я не
верю, туфта это. Но кто-то верит, и только из-за гороскопа покупает нашу газету.
Понимаешь? Так что не расстраивай меня своей принципиальностью, а пиши в
соответствующем направлении.
Писать в
соответствующем направлении, то есть преувеличивая и приукрашая
действительность, не хотелось.
Он помнил,
как отозвался знакомый фотохудожник Жора о предстоящем месте работы Николая:
«Гадюшник. Впрочем, научишься трудиться в экстремальных условиях, расслабиться
не дадут. Главное, не спорь с замом, пока не возьмут на штатную должность.
После будешь возражать, в пределах разумного, конечно». Жора, постоянный
участник различных тусовок, всегда был в курсе событий и имел немало знакомых
среди влиятельных лиц. «Да, ещё, братишка, должен предупредить, - он
засомневался, говорить или нет, но потом решительно добавил: - Там есть одна
дамочка, Алла Дмитриевна, заведующая отделом рекламы, по специальности не
журналистка, а экономистка. Так вот имей в виду, что она приходится редактору
дальней родственницей. Во всяком случае, у неё та же фамилия, и с ним она на
«ты». Алла Дмитриевна обычно лезет в душу с расспросами об отношении к газете,
к начальству, к коллективу, а потом докладывает наверх. Так что будь с ней
начеку».
Как и
предсказал Жора, помещение редакции оказалось совсем не таким, в каком
доводилось трудиться Николаю. Редакция временно, в связи с ремонтом
собственного здания, размещалась на арендованных у транспортного управления
площадях. Отдельные кабинеты были у немногих, большинство же сотрудников
работали в актовом зале. Замредактора наблюдал за трудовым процессом создания
очередного номера прямо со сцены.
Николай с
трудом адаптировался к постоянным телефонным разговорам, бесконечному движению.
К тому же посетители, попавшие в редакцию впервые, конечно, обращались с
вопросами к Николаю, стол которого располагался рядом с входной дверью.
Алла
Дмитриевна, представлявшаяся ему солидной особой, оказалась, на его удивление,
миловидной натуральной блондинкой, и была старше Николая года на два, не
больше. Вопреки предсказаниям Жоржа, она не делала никаких попыток вывести
Николая на «чистую воду». Николая восхищало в ней в то, как она строго
держалась с сотрудниками, была со всеми на «вы» и к себе не позволяла
обращаться иначе как по имени-отчеству. В обеденный перерыв она, как и Павел
Сергеевич, никогда не покидала здания, перекусывая прямо на рабочем месте.
Когда Николаю случалось лишаться обеда, у Аллы Дмитриевны находился для него
бутерброд или пирожок домашнего приготовления. Немногословная, улыбалась она
коллегам редко, зато рекламодателям грех было жаловаться на отсутствие доброжелательности
к ним со стороны Аллы Дмитриевны.
Каждый день,
приближавший Николая к окончанию испытательного срока, а, значит, к
стабильности и повышению заработной платы, он провожал с недоверием: «Неужели
пронесло?».
13 января,
День российской печати, было решено отмстить коллективом в ресторане. Набралось
человек сорок. Алла Дмитриевна, как ни пытался Николай держаться от неё
подальше, помня наставления Жоржа, заняла место рядом с ним. Делать нечего,
пришлось ухаживать за дамой, имевшей, надо прямо отметить, весьма
привлекательный вид. Впрочем, ничего необычного в праздничном образе Аллы Дмитриевны
по сравнению с её повседневным не было, кроме дорогих ювелирных украшений и исчезнувшей,
словная стертой с лица, угрюмости. Алла Дмитриевна, пребывавшая в прекрасном
настроении, не только улыбалась, но и легко смеясь от души, от чистого сердца,
сыпала остротами.
- Что, как вам наш коллектив? -
наклонившись к Николаю, спросила она, стараясь перекричать громыхавший
очередной шлягер.
- Замечательный.
- Серьезно? А, по-моему, вам
хочется сбежать. Вы так косо смотрите на нашего зама, так болезненно
воспринимаете то, что он исправляет ваши заголовки, высказываете своё мнение,
зная, что он совершенно этого не терпит. Принципиальный вы, однако. Не боитесь
остаться не у дел?
Николай, давно ожидавший от Аллы
Дмитриевны чего-нибудь подобного, легко парировал удар, переведя разговор:
- Я предлагаю тост за нас.
- За нас? - удивилась Алла
Дмитриевна, но тут же согласившись, чокнулась с Николаем.
- Вы не возражаете, если я
приглашу вашу прелестную собеседницу на танец? - обратился к Николаю подошедший
корректор.
- Нет, пожалуйста.
Он был благодарен этому далеко не
молодому интеллигентному мужчине, избавившему его от становившегося опасным разговора.
Алла же Дмитриевна, судя по брошенному в его сторону растерянному взгляду, была
не очень довольна таким поворотом событий, но на танец согласилась.
Ему было интересно наблюдать за
коллегами в неформальной обстановке. Оказалось, что кто-то был мастером
показывать фокусы, кто-то лихо отплясывал цыганочку, иные легко отвечали на
вопросы ведущих. Николаю тоже выпало поучаствовать в одном из конкурсов, за что
он получил в качестве приза небольшой сувенир.
- Я вызвала такси, - констатировала
вернувшаяся Алла Дмитриевна, - моя увольнительная заканчивается. А вы
задержитесь?
- Нет, пожалуй, достаточно.
- Тогда, может, составите мне
компанию? Нам, кажется в одну сторону? Вы на Труда живете?
Отказываться было неудобно.
Помогая Алле Дмитриевне надеть
шубу, Николай подумал, что, пожалуй, если бы не предостережения Жоры, он бы не
упустил возможность познакомиться с заведующей отделом рекламы поближе. Девушка
она, как он понял незамужняя, серьёзная, но полученное от Жоры предупреждение
заставляло его держаться настороже.
- А я живу с родителями, -
сообщила Алла Дмитриевна, пока они стояли в фойе ресторана в ожидании такси, -
мама на пенсии, отец ещё трудится. Недавно вступила в ипотеку, надо когда-то
обзаводиться собственным жильём. Я бы ещё осталась, но у нас собака английский
кокер-спаниель. Вы видели мою заставку на рабочем столе?
-Да.
- Утром с ним папа гуляет, днём
мама, а вечером моя очередь.
В машине Алла Дмитриевна снова
вошла в роль строгой заведующей. Николай не начинал разговора, опасаясь, что
она снова станет расспрашивать его о редакции. Ехали молча. Ему казалось, что
дороге не будет конца, хотелось поскорее избавиться от спутницы.
- Кстати, а что вы получили в
качестве приза? - неожиданно поинтересовалась Алла Дмитриевна заметно
потеплевшим голосом.
- Вот, - Николай достал из
кармана куртки небольшой серебристый колокольчик.
- Какая прелесть, - протянула она
руку.
- Нравится? Возьмите себе.
- Она встряхнула колокольчиком, и
тот отозвался слабым звоном.
Ой, как красиво. А помните, песня
была? Кола, кола, колокольчик, - запела она негромко.
- Колокольчик, иван-чай, -
подхватил Николай, - глядя в счастливые глаза Аллы Дмитриевны. Лучше уж петь,
чем вести беседы о газете.
- Коля, Коля, Николаша, я приду,
а ты встречай, - обратилась она к нему весело. - А какие там слова дальше?
- Кола, кола, колокольчик,
колокольчик маков цвет, - подсказал он.
- Что я, что я натворила?
Полюбила с этих лет, - пели они уже вместе.
- Ловко у вас получается, -
похвалил водитель, - только куплет пропустили про колокольчик голубой.
- Точно. Давай сначала? -
предложила она.
-Кола, кола, колокольчик,
Колокольчик
голубой,
Коля,
Коля, Николаша,
Где мы встретимся с тобой? -
спрашивала она его двусмысленно.
- Завтра в редакции, - ответил
он.
- Не хочу в редакцию! Надоела
реклама! Пока, пока, всем удачи! - Алла Дмитриевна скрылась в подъезде, оставив
в машине шлейф духов.
На душе Николая было легко,
словно он сбросил тяжёлый груз, но не от того, что рядом не стало Аллы
Дмитриевны, а потому что крутилась в голове песня про колокольчик, про Колю, Николашу,
которую ему, маленькому, часто пела мать, а потом и он уже выучил слова, и они
пели вместе. А сейчас? Что мешает взять просто так сесть рядом с матерью и
сказать ободряюще:
-А, помнишь, мама?
Кола, кола, колокольчик,
Колокольчик голубой?
Коля, Коля, Николаша,
Где мы встретимся с тобой?
Как она обрадуется. Пусть он уже
и взрослый мужчина, а для неё ребёнок, тот же Николаша.
* * *
А потом всё продолжилось по той
же схеме: напротив суровое лицо Аллы Дмитриевны, впрочем, теперь у неё на столе
рядом с ежедневником появился тот самый, подаренный ей Николаем колокольчик, со
сцены не менее угрюмый взгляд Павла Сергеевича, срочные задания, срочные
звонки. Но вот осталось совсем ничего до конца испытательного срока, всего-то
пять дней, то есть последний еженедельник. Одна надежда теплилась, что
обойдётся, что не придётся кривить душой, а после можно будет и поспорить с
начальством в случае принципиальных разногласий.
* * *
Но не получилось, не обошлось. Все-таки
сегодня, о чём он не стал рассказывать матери, ему предстоит рыться в чужом белье:
в конце рабочего дня Павел Сергеевич объяснил, как всегда в двух словах, что
нужно сделать сенсацию для первой страницы. Суть состояла в том, что в
городской суд обратилась девяностотрёхлетняя женщина, вдова, ветеран труда
Раиса Копылова с жалобой на священника Благовещенской церкви. У старушки нет ни
родных, ни близких, и она решила передать в дар церкви, прихожанкой которой
является, свою квартиру с условием, что за ней будут ухаживать и оплачивать
коммунальные услуги. Только никакого ухода она не дождалась, а квартира якобы
оказалась оформленной на священника церкви Отца Евгения, и теперь Раиса
Копылова пытается вернуть квартиру через суд.
- Нужно срочно бабулю разыскать,
со священником побеседовать, в епархию сходить. Короче, бабуле помочь. К
завтрашнему вечеру материал должен быть у меня.
- А причём тут сенсация? -
спросил Николай.
- Как причём? - удивился Павел
Сергеевич вопросу Николая. - Нужно дать знать этим священнослужителям, что
нельзя обижать старых людей и вообще раскрыть их сущность.
- Какую сущность? Вы знакомы с
Отцом Евгением?
- Нет. А что?
- Ладно, не важно. - Николай
махнул рукой. - Я про то, что если бабушка подала в суд, то пусть суд и
разбирается. Нам в него лезть не стоит. Зачем поднимать шумиху раньше времени?
- Шумиха? Раньше времени? -
оказывается, самообладание тоже иногда покидало Павла Сергеевича. - Ты что не
понимаешь или не хочешь понимать? Если бабке приходится доказывать свою правоту
в суде, то это уже несправедливость, и мы должны об этом информировать общественность,
- произнёс зам. редактора убеждённо, повышая голос.
Поскольку в редакции кроме них
никого не было, Николай не обращал внимания на повышенный тон Павла Сергеевича:
- Возможно, вы правы, я
постараюсь разобраться, но считаю, что не стоит торопиться.
- Здесь право считать имеют
только два человека, а ваша задача выполнять задание, - чувствовалось, что
Павел Сергеевич готов был сорваться с тормозов, но сдержался. - Признайся, что
не справишься? Я поручу другому. Или что, принципы честного человека покоя не
дают? А ты в карман засунь те принципы и всё решение. Ты думаешь, меня не учили
писать честно? Учили. Но кто? Кто сам уже давно ничего не пишет. Им хорошо
говорить, а как на практике эти принципы воплощать, как в таких условиях
выпускать газету? Пусть попробуют, да на другой же день зубы сломают. Ты же
талантливый, умный парень, а ведёшь себя как ... - запас слов, похоже, у зама
иссяк.
*
* *
«Ясно, что ему нужен любой ценой
очередной скандал, - сделал вывод Николай после встречи со священником и
разговора с Копыловой, которая проходила лечение в Гериатрическом центре. Старушка
плохо слышит, слабо видит, да и память у неё оставляет желать лучшего. Лечащий
врач и соседки по палате сказали, что её навещает сотрудница из соцзащиты и
прихожанки из храма. А Копылова говорит, что никто к ней не ходит, никому она
не нужна. Л передачи откуда? Он сам собственными глазами видел и морс, и
фрукты. Не стыкуется как-то.
* * *
Николай вернулся в редакцию к
обеденному перерыву. В помещении уже никого не было кроме замредактора и Аллы
Дмитриевны.
- Как дела с материалом? Будет
готов в срок? - сразу поинтересовался Павел Сергеевич.
- Скорее, нет. Открылись
кое-какие факты. Во-первых, Копылова квартиру завещала не Отцу Евгению, а его
матери. Во-вторых, мать Отца Евгения Антонина Васильевна за коммунальные услуги
исправно платила, о чём есть документы. В-третьих, она бабушку навещала и продолжает
навещать. Просто был момент, когда она сама заболела и вместо неё приходила её
невестка, жена Отца Евгения. К тому же, Антонина Васильевна готова квартиру
вернуть.
- Ну и что? - Павел Сергеевич
словно и не слышал доводов Николая. - Если в суд заявление поступило, значит
виноваты. Давай, пиши.
Николай включил компьютер,
посмотрел в сторону Аллы Дмитриевны. Та как обычно, сделав вид, что ничего не
слышала, пила чай.
Николай задумался: «Писать по
указке редактора, обливая грязью человека, которого видел впервые в жизни или
уйти с чистой совестью? А куда?». В раздумьях он просидел до конца обеда, не
замечая, как стали возвращаться сотрудники. Наконец, решился, написал заявление
с просьбой уволить по собственному желанию. К заявлению Павел Сергеевич отнёсся
спокойно, словно давно ждал чего-то подобного, наложил резолюцию «Согласен».
* * *
Домой, шесть остановок на
троллейбусе, шёл пешком. Как легко с ним распрощались, без сожаления. «В наше
время ты со своей честностью нигде не сработаешься», - уверенно заявил Павел
Сергеевич.
«Неужели он прав? Неужели в
честных людях уже отсутствует потребность?» - не верилось Николаю.
* * *
Первое неделю Николай даже не
делал никаких попыток найти новое место работы, хотелось разобраться в себе, в
том, стоит ли вообще заниматься журналистикой в дальнейшем. В воскресенье по
просьбе матери сходил с ней на литургию в Благовещенскую церковь. Службу как
раз вёл Отец Евгений, о котором он должен был сочинить кляузу. В пятничном
номере, слава Богу, статья не вышла, и, скорее всего, не появится совсем.
Николай посещал церковные службы
от случая к случаю, и был, как говорят, больше захожанином чем прихожанином,
впрочем, как и мать. Но людей, посвятивших себя служению Богу, уважал, зная,
что рукополагают в священники не всякого. Такого можно достичь не только
знаниями священных книг, но и постом, и молитвою. Но, главное, верой и
смирением. «Слава тебе, Господи, что хватило у меня сил не взять греха на
душу», - произнёс про себя Николай, ставя свечу перед образом Спасителя.
* * *
- Всё, что ни делается, делается
к лучшему, - изрёк отец, узнав об увольнении Николая. - Пусть знают, что не всё
продается и покупается.
От того, что в трудную минуту
отец не стал его попрекать, а поддержал, как мог, Николаю стало легче. Выходит,
зря он переживал, что отец не поймет и не согласится с его принципами.
Вскоре ему позвонили из
ипотечного агентства. Женщина представилась пресс-секретарём, поинтересовалась,
не хочет ли он занять её должность?
- А вы?
- Так
сложились обстоятельства, что мужу изменили место службы, и мы должны срочно
уехать.
- А как вы узнали обо мне?
- Я видела ваши статьи и вам дали
хорошую рекомендацию.
«Странно, - подумал Николай, -
кто это мог мне дать хорошую рекомендацию? Уж не Павел ли Сергеевич? От него дождешься,
однако. Может, кто-то из моих преподавателей в университете?».
- А когда нужно приступать к
работе?
- Если подойдёте сегодня, буду
очень благодарна, я введу вас в курс дела.
* * *
Пресс-секретарь Лидия Михайловна
встретила его на вахте.
- Конечно, здесь немного другая
специфика, вы будете востребованы не только как журналист, иногда придётся
организовывать встречи, редактировать документы, но, я уверена, вы справитесь.
К тому же, согласитесь, вы приходите не на пустое место. Я оставлю вам свои
контактные телефоны, так что в случае затруднения всегда сможете обратиться ко
мне за помощью, -пояснила Лидия Михайловна.
Знакомство с директором агентства
было недолгим. Просмотрев трудовую книжку, он протянул Николаю руку:
- Я полагаю, мы сработаемся.
Лидия Михайловна провела его в
будущий служебный кабинет. Помещение было небольшое, но светлое, судя по мебели
и компьютерам, рассчитанное на двух сотрудников.
- Ваше рабочее место слева, а
напротив менеджер по качеству. Посетителей к нему обычно немного, так что особо
вас отвлекать не будут. Так что вы решили? - спросила женщина с надеждой на
положительный ответ.
- Я согласен, - ответил Николай.
Наконец-то, он получал должность, о которой даже и не мечтал. Новый коллектив,
новые люди, иное направление деятельности не только не путали его, а наоборот,
были интересны.
- Пойдёмте в отдел кадров?
Николай уже шагнул к двери, но
что-то привлекло его внимание на соседнем столе. Он подошел чуть ближе: рядом с
еженедельником стоял... серебристый колокольчик, а на экране монитора
красовался знакомый кокер-спаниель.
«Коля, Коля, Николаша, на край света я с
тобой», - чуть не пропел он вслух.
- Что-то не так? - забеспокоилась
Лидия Михайловна.
- Нет, всё в порядке. Симпатичная
собачка.
Всё действительно было в порядке,
потому что теперь он знал, кто дал ему положительную рекомендацию, и что зря он
так неосмотрительно нарушил свой принцип: доверяй, но проверяй. Мало ли что
могут наговорить фотохудожники!
Brak komentarzy:
Prześlij komentarz