ЎЎЎ 7-1. Галерыта Рака-Ашмяна. Якуцкі летуценьнік Вольга Пашкевіч. Т. 7. Ч. 1. Литература народов Якутии и проблема национального менталитета. Койданава. "Кальвіна". 2019.

                                                                   ПРЕДИСЛОВИЕ

    Книга, которая предлагается вниманию читателей, выросла на основе кандидатской диссертации, защищенной автором в 2002 году в Якутском государственном университете по специальности «Литература народов Российской Федерации».

    В свою очередь диссертация О. И. Пашкевич была посвящена проблеме национального менталитета, актуальность которой в последние годы явно нарастает. Ее изучением занимаются самые разные науки, так как при выявлении особенностей национальной ментальности учитываются, прежде всего, такие детерминанты, как язык, история, религия, политическое устройство, природно-климатические условия жизни и психофизиологические факторы развития нации. Поэтому в качестве основного методологического принципа, определившего структуру работы, использованы идеи Г. Д. Гачева о «национальном космопсихологосе» и «национальном образе мира».

    Вместе с тем в современных условиях, по мнению целого ряда исследователей, наиболее перспективные стартовые позиции в изучении проблемы менталитета принадлежат литературоведению, потому что именно художественная литература, наряду с фольклором и языком, предоставляет благодатный материал для исследования национального характера и национальной психологии. Но литературоведческий подход к категориям национального и инонационального имеет свою специфику, так как он связан с раскрытием не столько собственно этнических особенностей, а сколько художественного решения проблемы менталитета.

    В свою очередь в связи с рассмотрением национального феномена возникают новые аспекты и перспективы изучения литературы и в целом культуры народов Севера. В частности, речь идет о более широком ракурсе восприятия проблемы межцивилизационного диалога культур, так как диалог на межнациональном уровне воспринимается сегодня как залог и необходимое условие сохранения жизни на земле, а диалогизм приобретает значение фундаментального закона человеческого бытия.

    Идея диалога культур приобретает особую актуальность именно для нашей многонациональной республики. Традиционная якутская формула приветствия «Кэпсиэ», феномен «хора" в национальных танцах «осуохай» и «сэдьэ», установка на диалог с природой, выражающаяся в обряде «кормления» огня, различных подношениях и дарах, подчеркнутый пиетет по отношению к кудесникам слова - народным певцам, - все это свидетельствует о том, что диалогизм заложен в самой ментальности народов Севера.

    Действительно, весь уклад жизни человека в циркумполярных условиях, преломившись через национальные обычаи и традиции, способствовал формированию особого типа ментальности, ориентированной на приязнь, доверие, терпимость, то есть на толерантность. Именно такие качества присущи, как показано в настоящей работе, национальному характеру, широко представленному в литературах народов Якутии. Сам по себе национальный характер понимается современными исследователями как достаточно устойчивая, но подверженная изменениям целостная структура, сформированная в течение многовековой совместной жизни определенного этнического сообщества и выражающаяся как в цивилизационных предпочтениях, так и в культуре, в повседневном поведении человека.

    Не случайно в центре внимания автора находится национальный характер как один из существенных компонентов как художественного мира отдельного писателя, так и национальной литературы в целом. Один из наиболее важных выводов в работе заключается в констатации определенной устойчивости национальных феноменов, прежде всего, национального характера, их малой зависимости от привходящих, в частности, идеологических обстоятельств. Как свидетельствует материал литератур народов Якутии, советский опыт не имел далеко идущих последствий для их менталитета.

    В монографии О. И. Пашкевич использованы проверенные временем, ставшие традиционными методы исследования: конкретно-исторический, сравнительно-типологический, истории» функциональный. В ней содержится обширный материал, полезный как для специалистов-филологов, так и для широкого читателя.

    А. А. Бурцев,

    академик АН РС (Я)

                                                                            *******

                                                                            *******

    О. И. Пашкевич

                                                           Литература народов Якутии

                                                                                     и

                                                   проблема национального менталитета

                                                                                    *

                                                                          ВВЕДЕНИЕ

    Отечественные ученые давно обратили внимание на важность изучения менталитета, но специальных исследований, посвященных проблеме национального менталитета в литературах пародов Якутии, в настоящее время нет. Сегодня на переломе XX и XXI веков, когда литературы народов Якутии достигли своей подлинной зрелости, развитие современных форм и жанров позволяет проанализировать поставленную проблему.

    Новизна исследования заключается в изучении национального менталитета, выраженного в литературах народов Якутии, в привлечении к исследованию произведений, над которыми довлели внелитературные, конъюнктурные оценки, в попытке рассмотреть их без идеологической аберрации.

    Обратимся к истории вопроса.

    Слово «менталитет» стало одним из наиболее употребляемых в последнее время. Это понятие давно уже вошло в терминологический обиход западной науки. Оно ведет свое происхождение от латинского mens, mentis, т.е. ум, мышление, рассудок, образ мыслей и т.д. В английском научном языке термин «менталитет» употребляется с середины XIX в., в немецкой научной терминологии - со второй его половины. Менталитет в понимании зарубежных ученых включает в себя чувства, симпатии и антипатии, привычки, представления о человеке и его месте в мире. Все представления связаны не столько с сознанием, сколько с подсознанием - если сознание регулирует мышление, то менталитет регулирует поведение. Как отмечает Пушкарев Л. Н., «мышление - это познание мира, а менталитет - это манера мышления, его склад, его особенности, его своеобразие» /127, 159/.

    На протяжении длительного времени в философии преобладал принцип антропологического рационализма, согласно которому человек, мотивы его поведения и само бытие рассматривались только как проявление сознательной жизни. Но, начиная с нового времени, в философской антропологии все большее место занимает проблема бессознательного. Такие авторы, как Лейбниц, Кант, Кьеркегор, Гартман, Шопенгауэр, Ницше, с разных сторон и позиций начинают анализировать роль и значение психических процессов, не осознающихся человеком.

    Огромное влияние на разработку этой проблемы оказал З. Фрейд, утвердивший бессознательное как важнейший фактор человеческого измерения и существования. Он представлял бессознательное как могущественную силу, которая противостоит сознанию. Человек, по Фрейду, - это, прежде всего, эротическое существо, управляемое бессознательными инстинктами.

    Проблема бессознательного исследовалась и швейцарским психиатром К.-Г. Юнгом. Однако он выступил против трактовки человека как существа эротического и попытался более глубоко дифференцировать фрейдовское «Оно». Юнг выделил в нем, помимо «личностного бессознательного», как отражение в психике индивидуального опыта, еще и более глубокий слой - «коллективное бессознательное», которое является отражением опыта предшествующих поколений. Содержание коллективного бессознательного составляют, по его мнению, общечеловеческие первообразы - архетипы (например, образ матери-родины, народного героя, богатыря и т.д.). Совокупность архетипов образует опыт предшествующих поколений, который наследуется новыми поколениями. Архетипы лежат в основе мифов, сновидений, символики, художественного творчества. Сущностное ядро личности составляет единство индивидуального и коллективного бессознательного, но основное значение имеет все-таки последнее. Таким образом, человек - это прежде всего существо архетипное. По Юнгу, коллективное бессознательное - результат жизни рода, хотя проявляется оно всегда через индивидуальную психику. «Оно присуще всем людям, является универсальным основанием душевной жизни каждого индивида. Юнг сравнивает его с матрицей, с грибницей (гриб - индивидуальная душа), с пребывающей под водой частью айсберга или горы - чем глубже мы уходим под воду, тем более широким становится основание - от общего народу, расе, всему человечеству бессознательного мы переходим к наследию дочеловеческих предков» /132, 126/.

    Проблема бессознательного и сознательного развивалась последователями Фрейда А. Адлером и Э. Фроммом, которые уточняли и вносили коррективы в его учение.

    Социально-философская и историософская концепция Ф. М. Достоевского тоже связана с разработкой концепции архетипа и менталитета человека и народа, хотя он и не пользуется этими понятиями. Но еще задолго до Юнга и других мыслителей, занимавшихся проблемами архетипа и менталитета, Достоевский сформулировал их суть, смысл и историческое значение. Он отмечал, что есть идеи, невысказанные, бессознательные и только лишь сильно чувствуемые, таких идей много, как бы слитых с душой человека. Есть они и в целом народе, есть и в человечестве, взятом как целое. Пока эти идеи лежат бессознательно в жизни народной и только лишь сильно и верно чувствуются, до тех мор только и может жить сильнейшею живою жизнью народ. По мнению писателя, в стремлении к выяснению в себе этих сокрытых идей и состоит вся энергия его жизни. Чем непоколебимее народ содержит их, чем менее склонен изменить первоначальному чувству, чем менее склонен подчиняться различным и ложным толкованиям идей, тем он могучее, крепче, счастливее.

    Разработка проблемы бессознательного внесла существенный вклад в исследование структуры индивидуального и общественного сознания, разграничив область человеческой психики на сферу сознательного и бессознательного. В этой связи необходимо обратить внимание на то, что под понятием менталитет имеется в виду глубинный уровень индивидуального и коллективного сознания, включающий и бессознательное.

    Однако, несмотря на довольно длительное употребление термина «менталитет», в разных странах ученые вкладывали в него отнюдь не одинаковое значение. В результате можно констатировать, что единого общепринятого определения менталитета нет. Об этом свидетельствует и обзор зарубежной и отечественной литературы по истории менталитета, сделанный доктором исторических наук Пушкаревым Л. Н. В статье «Что такое менталитет? Историографические заметки» он пишет, что в зарубежной историографии пионерами в применении этого термина и изучении самого явления стали французские ученые, принадлежащие к школе «Анналов». Они ориентировались на анализ структуры духовной жизни общества, на поиск фундаментальных устойчивых структур сознания. «Менталитет для них - центральный узел, своеобразный стержень исторического процесса» /127, 158/.

    В начале 60-х годов в известном обобщающем труде «История и ее методы» Г. Дюби опубликовал главу «История менталитета», а в популярном журнале «Анналы» вышла статья А. Дюпрона «Проблемы и методы истории коллективной психологии», содержанием которой также было описание менталитета. Затем появились и в других странах работы, с разных сторон трактующие феномен менталитета. В дальнейшем исследователи все больше связывают понятие менталитета с социальной историей. Вскоре оно получает признание и в различных энциклопедических изданиях. И, наконец, в Германии, в серии «Карманное издание Кренера» вышел коллективный труд «Европейская история ментглитета», как бы подводящий итог различных пониманий этого термина. Пушкарев Л. Н., обобщая литературу по данному вопросу, пишет, что «...для зарубежных ученых менталитет - это своеобразные установки сознания, неясные, невербализованные (т.е. не выраженные в словах) понятия его структуры. Менталитет, по их мнению, включает в себя основные (по их терминологии, «базовые») представления о человеке, его месте в природе и обществе, его понимание природы и Бога как творца всего сущего. При этом и это-то и есть самое главное! - все эти представления не подвергнуты логической систематизации, не «пропущены» через логическое осмысление. Они связаны не столько с сознанием, сколько с подсознанием, регулирующим, однако, поведение (а не мышление) человека» /127, 159/.

    В настоящее время, наряду с термином «менталитет», употребляются и производные от него термины. Широко стало применяться прилагательное «ментальный», а от него, в свою очередь, был образован термин «ментальность». Этот термин вначале применялся, главным образом, в психологии, физиологии и философии в таком значении: способность психики индивида хранить в себе те или иные данные либо структуры, характеристики и т.д., определяющие принадлежность данного индивида к определенному социуму или к тому либо к другому времени. Чуть позже и историки стали рассматривать ментальность как своеобразную личностную либо социальную память человека или коллектива, свойственную только ему и характеризующую только его и тот круг слой, сословие, народ, к которому он принадлежит.

    Так, профессор психологии У. Сперри замечает: «В прошлом полярные позиции в отношении сознания и материи, противопоставляющие ментальное и физическое, объединяются в промежуточном новом мировоззрении, для которого должны быть заново определены стандартные философские термины или изобретены новые» /149, 21/.

    По мнению Пушкарева Л. Н., различие в употреблении терминов «менталитет» и «ментальность» в том, что менталитет «имеет всеобщее, общечеловеческое значение (как, например, «мышление», «сознание» и проч., ведь нельзя сказать «русское мышление», «немецкое сознание», но можно сказать «мышление русского человека», «сознание француза» и т.п.). В то же время «ментальность» может относиться к самым различным социальным стратам и историческим временам» /127,163/.

    Эту же мысль подтверждает Марков Б. В.: «Каждая эпоха дает свой тип героя - завоевателя, рыцаря, придворного буржуа, пролетария и т.п., обладающего не только определенной идеологией, но и ментальностью» /86, 83/.

    Однако употребление двух этих терминов еще не устоялось. Некоторые исследователи применяют их как равнозначные. Это можно проследить в материалах «круглого стола», проведенного журналом «Вопросы философии» в 1994 г., на котором речь зашла о «российской ментальности». Большая часть участников этого совещания подразумевала под нею некое духовное явление, обладающее качествами, свойственными только той или иной нации и тем самым определяющее ее лицо, ее роль в истории и современности. Один из участников, Пантин И. К., определил ментальность следующим образом: «Это своеобразная память народа о прошлом, психологическая детерминанта поведения миллиона людей». Пантин И. К. также выразил мнение, что понятие «менталитет» вводится «нестрого, слабо обосновано методологически, но как рабочая гипотеза понятие менталитет нации, думается, имеет право на существование» /131, 30/.

    Другой участник обсуждения вопроса Кантор В. К. полагает, что «речь идет о нашей самоидентификации, о том, какова наша ментальность, или, употребляя более старинное и точное выражение, каков «умственный и духовный строй народа» /131, 39/.

    Доктор филологических наук Гачев Г. Д. заменил понятие «ментальность» на «национальный космопсихологос»: «... я вышел к понятию Космо-Психо-Логос, как структуре национального целого» /131, 26/. В другой своей работе он замечаег: «О национальной ментальности стало модно толковать - заемно-залетный, не проращенный у себя термин переняв, с латинского опять же вестернизованный. Мне по душе эллинские идеи-термины: Космос, Психея, Логос» /26,60/. Таким образом, вместо понятия «ментальность» Гачев Г. Д. использует определения «национальный космопсихологос» и «национальный образ мира». Пушкарев Л. Н., предприняв попытку найти в русском языке термин, аналогичный понятию «менталитет», приходит к выводу, что нет смысла переводить на русский язык данный иностранный термин. Его следует принять и «усвоить так же, как это произошло с терминами «суверенитет», «сюзеренитет», «муниципалитет», «иммунитет» и многими другими, прочно уже вошедшими в нашу научную терминологию» /127,165/. Следовательно, мнение Пушкарева Л. Н. расходится с точкой зрения Пантина И. К., который полагает, что научный статус понятия «менталитет» не стоит преувеличивать» /131, 30/.

    Автор книги «О менталите саха» Новиков А. Г. дает следующее определение: «... есть нечто очень важное, которому подчинены и образ мыслей, и характерный определенному этносу уклад жизни, так сказать, сфера и ландшафт человеческого бытия. И эта неуловимая субстанция, составляющая дух народа, носит понятие «менталитета» /107, 3/.

    Все вышеизложенное свидетельствует о том, что абсолютного согласия о термине «менталитет» у ученых нет. В то же время большинство из них поддерживает мысль о необходимости изучения ментальных факторов.

    Отечественные специалисты, в частности, но культурологии давно уделяют большое внимание исследованию менталитета, особенно успешно в этом направлении работает А. Я. Гуревич. По его определению, менталитет - это представления людей, заложенные в их сознание культурой, языком, религией, воспитанием, социальным общением. А. Я. Гуревич называет центральное понятие истории ментальностей «картиной мира» или «образом мира» («видением мира», «моделью мира»). Изучение концептуального и чувственного «оснащения» людей данного общества и данной эпохи, по мнению ученого, является обязательным условием понимания их поступков. «Только в этом контексте, учитывающем конкретную историческую целостность, и могут быть раскрыты, на мой взгляд, смысл художественных творений эпохи, их образный и символический язык и взаимодействие их со средой, в которой эти творения возникли или которой они адресованы» /36, 161/.

    Т. И. Волчок обращает внимание на воспитательный потенциал изучения менталитета учащимися. Она считает его одним из средств гражданского воспитания, так как неотъемлемую часть менталитета народа составляют общечеловеческие ценности, что заставляет учеников задуматься над смыслом жизни, опытом прошлых поколений, неразрывной связью между прошлым, настоящим и будущим. «В любой культуре, поясняет она в этой связи, - присутствуют общечеловеческие ценности, но их значимость и соотношение у разных народов заметно различаются. Поэтому тема нравственных приоритетов исключительна важна для понимания менталитета той или иной этнической общности» /21, 110/.

    Почему же именно сейчас общество испытывает такой пристальный интерес к менталитету? Авторы статьи «Российский менталитет как социально-политический и духовный феномен» Е. А. Ануфриев и Л. В. Лесная на примере ситуации, происходящей в России, называют следующую причину: «Изучение российского менталитета позволяет глубже понять смысл отечественной истории, истоки российской государственности, духовности, патриотизма, что имеет огромное значение для процесса возрождения России» /4, 17.

    Пудов А. Г., размышляя о методологическом значении понятия «менталитет» в систематизации глобального кризиса современности, считает, что несмотря на удачное введение данного понятия в оборот, глубина существа его еще не раскрыта, но в будущем в связи с необходимостью решения возникающих проблемных ситуаций потребуется частое использование данного термина и заложенной в нем сути. Пудов А. Г. предполагает наличие двусторонней взаимосвязи понятий - глобальный кризис современности и менталитет. Он думает, что будет интересным в анализе этого «тандема» «теоретическое описание качественных процессов, лежащих между ними. Вызваны ли изменения в менталитете кризисом, а также - вызывают ли изменения в менталитете кризис?» /126, 75/.

    Необходимо признать, что советская наука долгие годы много сил и времени уделяла выяснению социально-экономических, классовых и партийных факторов, влияющих на поведение человека в тех или иных условиях. По поводу различий в западном и восточном мышлении была, пример, такая точка зрения: «...И на Западе и на Востоке были настойчивые попытки подчеркнуть принципиальные различия, почти «несовместимость» между восточным и западным мышлением: восточному-де свойственны фатализм, умозрительность, религиозно-мистический дух, а западному - рациональный подход, тотальный рационализм и пр... На наш взгляд, это проекция (сознательная или бессознательная - в данном случае не имеет значения) идеологий, нам чуждых...» /109, 81/.

    Отечественной наукой мало изучено значение таких ментальных факторов, как чувства, симпатии, склонности, хотя порою именно они не только могут оказывать существенное влияние на ход исторических событий, но даже определять их. Следовательно, более глубокое изучение ментальных факторов будет способствовать обогащению нашей науки, позволит более широко представить историческую картину прошлого, что поможет предвидеть поведение человека в различных ситуациях.

    Художественная литература имеет для исследования данного вопроса большие возможности. Западногерманский ученый Фредерик Мейер в своей статье «История литературы и история менталитета» (МЕYЕR F. Literary history and the history of mentalities: Reflections on the problems a. possibilities of interdisciplinary corp. // Poetics. – Amsterdam, 1989, - N 19. – P. 85-92) [49], опираясь на работы П. Арис, Р. Райхардта, Ж. Делюмо, М. Вовелля, Л. Стоуна и др., рассуждает об общих проблемах истории менталитета в ее отношении к истории литературы. В первой части статьи Ф. Мейер пишет, что в настоящее время филологи, обращаясь к истории менталитета, только выдергивают из нее отдельные темы, такие как семья, работа, секс. Не предпринимается серьезных попыток соотнести историю менталитета к различным социологическим теориям. Во второй части Ф. Мейер выявляет формы взаимосвязи истории литературы и истории менталитета. Он называет следующие: 1. Литературные тексты используются как «документы» истории менталитета: а) они могут интерпретироваться при помощи данных истории менталитета, взятых из нелитературных источников, текстовая структура понимается как продукт |определенных ментальных структур; б) они могут сами по себе быть документами ментальной структуры, т.е. ментальная структура реконструируется из текстовой. 2. Литературный текст рассматривается как «монумент», несводимый к ментальным структурам. Ф. Мейер полагает, что традиционно одностороннее направление связи - история литературы «пользуется услугами» истории менталитета - может быть изменено. «Литературные тексты, являясь источниками для истории менталитета, обладают неоценимыми преимуществами перед другими документами, ибо они не просто информируют об определенных ментальных структурах, но и показывают всю сложную взаимосвязь между ними. Так, погребальные церемонии сообщают об отношении к смерти, но сложная связь между этим отношением и его значением для других ментальных структур (проблемы собственности, семьи) может быть извлечена только из литературы» [49, 59-60].

    Писатель Виктор Конецкий записал в своем дневнике схожую мысль: «...раскрыться народы могут только через литературу. Никакая этнография здесь не поможет. Правда, мне кажется, литература показывает не само существо народа, а мечту о себе, но, быть может это синонимы?» /60, 546/.

    Однако, несмотря на очевидность таких возможностей, литературные тексты, размышления писателей в большинстве случаев служат только в качестве примеров, подтверждающих выводы исследователей, а не наоборот.

    На этом фоне отрадно отметить работу Маркова Б. В. «Разум и сердце: История и теория менталитета», в которой он прослеживает своеобразие русской литературы с точки зрения российской ментальности. Марков Б. В. видит следующие отличия русской литературы от европейской: «Рефлективный дискурс ориентирует героев европейской литературы на поиски истины, что не всегда приводит к открытию добра. Для русского менталитета характерно объединение истины и добра в понятии правды. После критических поисков истины, исследования, обличения и осуждения русские писатели нередко приходят к смирению, прощению и покаянию» /86, 67/.

    Академик Д. И. Лихачев также отмечал схожие черты русской литературы, например, неудовлетворенность настоящим, религиозные искания, поиски счастливого царства, «где нет притеснения начальников помещиков», «взаимосвязанные склонности - сомневаться и учить» /80/.

    Долгое время над проблемой менталитета в литературе работает Г. Д. Гачев. Георгий Дмитриевич Гачев, как уже было сказано выше, вместо термина «менталитет» вводит понятие «космо-психо-логос» или «национальный образ мира». Свое видение данного вопроса ученый изложил в таких трудах, как «Национальные образы мира: Общие вопросы» /1988/, «Национальные образы мира. Космо-Психо-Логос» /1994/, «Национальные образы мира. Америка в сравнении с Россией» /1997/. «Национальные образы мира. Курс лекций» /1998/ и других. В своих работах он опирается на тексты художественных произведений, полагая, что художественное произведение - «это как бы национальное устройство мира в удвоении». В предисловии к книге «Национальные образы мира» /1988/ автор отмечал, что исследование данной проблемы связано со многими трудностями как познавательного, эмоционального, так и практически-политического свойства. Он понимает, что «постичь особенности каждого народа трудно», и что это «деликатнейшая» материя и сюжет. Для выявления национального образа мира Г. Д. Гачев берет национальную жизнь в ее целостности: и природа, и стихии, и быт, и фольклор, язык, образность поэзии, соотношение пространства и времени и их координат. Так в главе «Киргизский образ мира» (по повестям Чингиза Айтматова) автор делает попытку раскрыть менталитет киргизского народа, выяснить особенности отношения киргизов к космосу, животным, растениям, воде и т.д.

    Анализ размышлений ученого даст основание полагать, что для исследования особенностей национального менталитета необходимо изучить отношение народа к окружающему миру, особенности поведения, склад мышления. Анализ литературных текстов по таким аспектам, как индивидуум - семья - общество; сексуальность - любовь; религиозность; тело и душа; болезни; радость - счастье - страдание; страхи и надежды; праздник; возрастные особенности; умирание и смерть; общение; чужое и собственное; природа и окружающий мир; пространство, время и история, даст возможность выявить особенности менталитета того или другого народа.

    Работы Г. Д. Гачева были восприняты неоднозначно. Так, А. Ранчин, высказывая свою точку зрения на труды «Национальные образы мира»/1988/ и «Воспамятование об отцах. Документальное повествование» /Дружба народов. - 1989. – N 7/, отмечает как положительное то, что ученый свободен от культурной узости и пристрастности, чужое национальное мировидение близко ему и вызывает участие. У Гачева Г. Д. отсутствует прогрессистское отношение к культуре, распределяющего народы «выше» и «ниже» по лестнице истории, нет и предпочтения одного национальною типа культуры другому. В целом же в работах Г. Гачева А. Ранчин видит недостатки. По его мнению, сверхзадачи - докопаться до национальной логики - Гачев Г. Д. не достиг. «Скорее в книге Г. Гачева, - полагает он, - следует видеть смелую попытку создания собственной мифологии, замаскированной под «мифы разных стран и народов» /128,259/. А. Ранчин упрекает Гачева Г., считая, что если его исследование - наука, то слишком веселая, «если философия - то вторичная и стилизованная, если мифология - то искусственная и непоследовательная...» /128, 260/.

    По данному вопросу нам ближе точка зрения Евгения Сидорова, который отмечает оригинальность жанра работы и своеобразность стиля. Хотя он и чувствует, что в «целом остаешься неудовлетворенным самодовлеющими зигзагами авторской мысли», но не отбрасывает того, что причиной проблемы может быть личное восприятие, а не гачевский текст. Характеризуя метод Гачева Г., Е. Сидоров видит особенность в том, что в его основе лежит не формальная, а художественно-философская интуиция. Книга Гачева Г. открывает перспективы для современной культурологии и для сравнительно-исторической поэтики. Е. Сидоров предполагал, что такая «демонстративная свобода» будет не каждому по душе, но даже, подходя объективно, считает он: «отрицать невозможно: в мечтательной гачевской патетике, в ее полетах и ассоциациях заключена обаятельная сила чистого и проницательного сознания, зовущего мир к полноте и совершенству...» /147, 6/.

    Будет уместно заметить, что почти во всех работах об особенностях «российской ментальности» по существу речь идет не о российской, а о русской ментальности. А это разные вещи. Думается, что для того, чтобы более определенно говорить об особенностях российской ментальности, необходимо тщательно проследить ее проявление в художественной литературе, причем в литературе не только прошлых веков, но и в современной, а значит, принимая во внимание произведения писателей -представителей литератур народов Якутии.

    Из якутских ученых рассмотрением трактовки некоторых общих мифологических образов и понятий, символов, таких как образы коня, орла, огня, священного дерева, гор (скал), синего (сивого быка), которые в фольклоре народов Сибири имеют сходные функции, занимался В. Т. Петров. Он в сравнительном аспекте проследил одноименные и близкие по функции мифологические образы преимущественно на основе сибирских фольклорно-литературных материалов. В. Т. Петров не связывал свои исследования с проблемой менталитета, но он отметил, «что реликтовые, первичные значения традиционных образов очень устойчивы, они бережно сохранены в литературе» /121, 147/.

    Н. З. Копырин одну из целей, которые ставит перед изучением своеобразия изобразительных средств в поэзии народов Якутии, определяет как необходимость познания не только эстетических взглядов, но уже и психологии, и миропонимания самих народностей Севера. В своей статье он делает вывод, что «молодая поэзия (письменная) северных народов Якутии довольно богата образно-изобразительными средствами, рождающимися из всего окружающего материального и духовного мира /63,49/.

    В 1989 году обратился к проблеме менталитета в эвенкийской литературе и сам Георгий Гачев. Его статья «Повесть эвенкини» о произведении эвенкийской писательницы Галины Кэптукэ «Имеющая свое имя, Джетула-река» была опубликована в журнале «Литературная учеба», а позже в «Розовой чайке». Книгу писательницы ученый называет вратами в целую цивилизацию, потому что в ней представлены «уклад жизни народа охотников среди природы Севера, тайги, с оленями, их семейные отношения, верования; и как совершилась трагедия уничтожения народа и его натуральной культуры от нашествия чужеродной цивилизации горожан, - и потонул материк Атлантида» /29, 57/. В статье довольно развернуто проанализировано данное писательницей мировосприятие эвенков.

    Раскрытие национального образа мира юкагиров, идеи Г. Гачева и Н. З. Копырина получили развитие и в работе В. Б. Окороковой /117/. Она не просто проследила, как передает С. Курилов отношение юкагирского народа к оленю, птицам, к красоте природы, северному сиянию, радуге, но и подняла вопрос о национальном характере в литературе, который долгое время не получал достаточного освещения.

    Аналогичного мнения о недостаточной изученности национального характера придерживался и Алексей Михайлов. Оттолкнувшись от отзывов В. Санги и Г. Гачева о творчестве Г. Кэптукэ, он исследует национальное самосознание эвенков, которое называет «чувствительной и тонкой материей». Внимание автора статьи «Новый этап в развитии литератур (о творчестве Галины Кэптукэ) «приковано, в первую очередь, к национальным особенностям, закодированным в героях Г. Кэптукэ историей, народной жизнью, природой, фольклором...». А. Михайлов анализирует с этой точки зрения повести «Серебряный паучок» и «Рэкет по тунгусски». Необходимость изучения национального характера А. Михайлов обосновал в работе «Проблема национального менталитета в литературе (на материале литератур народов Севера)» /90/. Он исходит из положения, что литература и фольклор любого народа - всегда национальны и потому дают благодатный материал для анализа проблем национального характера, национального образа мышления и жизни народа. Не являются исключением в этом отношении и литературы народов Якутии. Несмотря на то, что во многих произведениях национальное начало растворялось в сторону «интернационализации» содержания, потому что творческая задача «диктовала» и пути воссоздания характеров, развивающихся под влиянием новой действительности, и произведениях есть художественные образы, несущие в себе черты подлинно народного характера. Среди них он называет таких, как Пиапон у Ходжера («Амур широкий»), Милюнэ у Рытхэу («Конец вечной мерзлоты»), Варов-Гриш у Истомина («Живун»), Саване у Ледкова («Месяц Малой Темноты»), Касказик у Санги («Женитьба Кевонгов»). А. Михайлов считает, что и писателей, и исследователей литературы народностей Севера можно упрекнуть за невнимание к национальному менталитету. Но, как и Г. Гачев, он предупреждает, что «говоря о национальном менталитете, выражаемом в литературном произведении, надо помнить, что он трудно уловим. И язык, и сюжет, и характеры, и этнографический, исторический, фольклорный материал, и сама форма произведения - все это вместе взятое в его органичных и опять же трудноуловимых связях составляет произведение, вызванное к жизни национальным самосознанием автора и народа» /90,109/. Таким образом, изучение менталитета в литературе, но мнению А. Михайлова, имеет в наше время важное научное и художественное значение.

    В этом отношении также представляет интерес исследование П. В. Максимовой о национальных художественных традициях в творчестве якутских поэтов, пишущих на русском языке /85/. Рассмотрев творчество Владимира Чагыла, Алексея Михайлова, Софрона Осипова и Августа Мурана, автор приходит к выводу, что «в целом эволюцию национального стиля в творчестве якутских писателей, пишущих на русском языке, следует определить как движение от тематического начала к художественному осмыслению особенностей поэтики национального стиха» /85, 77/.

    Проблема национального менталитета в произведениях основоположника якутской литературы А. Е. Кулаковского освещена в трудах А. А. Бурцева, А. Иннокентьева и А. Н. Мыреевой.

    Новизна исследования творчества А. Е. Кулаковского Бурцевым А. А., на наш взгляд, состоит в том, что он основное внимание, по сравнению с авторами предыдущих работ, уделил психологическому компоненту менталитета.

    А. А. Бурцев, обозначая философские истоки творчества А. Е. Кулаковского, считает, что его философия как система складывалась постепенно из отдельных идей, разбросанных в разных произведениях. «Если их свести воедино, то получится целостное учение о некоем «правильном пути» человека в жизни» /14, 37/. В этой системе отразились какие-то отголоски древних восточных верований, черты якутской мифологии.

    В наиболее определенном виде, по мнению ученого, принципы «правильного пути» обозначены в стихотворении «Благословение по-старинному» «Былыргылыы алгыс». Исходной точкой «правильного пути» является идея добра, потому что только оно в сочетании с любовью способно вызвать милость и покровительство богов и добрых духов. Представление о полном счастье дополняют дети, потомки, их благодарная память. «Правильный путь» предполагает заботу о ближних. Это тоже неотъемлемая черта якутского менталитета. Тогда человек будет окружен «почтеньем», дойдет «в преданиях до будущих поколений» и сможет «из текущих быстро прозрачных струй зачерпнуть жизни большое ведро».

    А. А. Бурцев также выделяет идею связи человека с природным миром, выраженную поэтом в стихотворении «Заклинание Байаная», черты древнего анимизма в поэмах «Наступление лета» и «Дары реки».

    А. Н. Мыреева тоже подчеркивает многоплановость философского осмысления природы Кулаковским А. Е. в поэме «Дары Лены». С одной стороны, окружающий мир природы - «дом» народа саха, определивший особенности его менталитета» /102, 39/. Ею рассмотрены как сквозные поэтические образы - символы в произведениях писателя, например, хозяйка природы Аан Алахчын Хотун. В статье отмечены и многочисленные сравнения, повторы, которые передают национально-определенное восприятие природы.

    Менталитет народа саха и поэма «Сновидение шамана» стали предметом рассмотрения А. Иннокентьева. Он считает, что центральной идеей, пафосом произведения является обеспокоенность поэта за судьбу своего народа. Речь идет не о физической гибели, а об исчезновении национального самосознания. Понятие «перенятие культуры» означает, по мысли автора, перенятие технической культуры, «посредством которой можно как панцирем прикрыть свой менталитет и свое мировоззрение от ассимилирующего (поглощающего) влияния большого народа» /53, 11/. Точка зрения А. Иннокентьева заслуживает внимания. Но в то же время, как уже было сказано выше, необходимо помнить, что понятие менталитета захватывает в сферу своего значения и понятие психологии о бессознательном - глубинных сторонах деятельности человеческого мозга. Изменение менталитета, таким образом, происходит медленно. Это подтверждает и исследование А. А. Бурцевым поэзии Анатолия Старостина с точки зрения ментальности. В статье речь идет о сборнике поэта «Скошенная трава» («Охсуллубут от»), вышедшем в 1996 г. Уже само название сборника имеет свою семантику. Образ «скошенного сена» несет философско-временной смысл. В нем отражены зрелость, благодатное лето, оно напоминает поэту разгар сенокоса и далекое детство. Философия жизни А. Старостина, как видится А. А. Бурцеву, строится на нескольких незыблемых заповедях, и одна из них - любовь к священной земле предков. Лирический герой поэта мысленно возвращается к ней. «Символы родины для него - это опустевший «этех», покосившаяся сэргэ - коновязь, огонь жаркого камелька...» /13, 55/.

    Авторское национально-своеобразное видение мира реализуется в системе образов, восходящих к народнопоэтической стихии, в частности, к их числу относится символический образ коня. Все это служит подтверждением того, что процесс изменения менталитета происходит медленно, тем более, когда есть влияние родной природы.

    Очень точно сказал об этом Н. Н. Тобуроков. В очерке о жизни и творчестве Андрея Кривошапкина, описывая эвенское видение мира, он приводит следующие строки поэта, передающие такие черты национального характера эвенов, как вспыльчивость и обидчивость.

                                                И гнев его, скорей, похож на пламя,

                                                Что вспыхнуло и тут же угасает.

                                                Зато эвен в любом пути надежен,

                                                Погибнем сам, но не предаст другого.

    Тобуроков Н. К. поясняет слова поэта: «Если понятие «путь» расширить как путь в науку, медицину, технические знания, культуру, то лучше об эвенах не скажешь. Национальный характер эвена сохраняется в какой бы отрасли народного хозяйства он не работал» /158, 41/.

    Интерес в этом отношении предоставляет и статья А. С. Жулевой «Архетипы в ненецкой поэзии», в которой автор рассматривает, в частности, архетипы Матери-тундры, матери, отца, ребенка в творчестве Леонида Лапцуя, Василия Ледкова, Прокопия Явтысыя, Ивана Юганпелика /51/.

    Исходя из вышеизложенного, мы можем констатировать, что проблема национального менталитета в якутской литературе изучена недостаточно. Имеющиеся работы, в основном, рассматривают длиный вопрос в жанре поэзии, в частности, в творчестве А. Е. Кулаковского, А. Старостина, поэтов Севера Якутии. В ряде трудов прослежена проблема национального мировидения в произведениях Г. Кэптукэ, П. Ламутского, А. Кривошапкина, С. Курилова. Якутская проза в этом отношении остается «белым пятном». Поэтому целью нашего исследования мы ставим выявление особенностей национального менталитета, получившего отражение, в художественных произведениях писателей - представителей литератур народов Якутии.

                                                                          Глава 1.

                             ОТРАЖЕНИЕ КОСМОЛОГИЧЕСКИХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ

                                        И ФИЛОСОФИЯ ПРИРОДЫ В ТВОРЧЕСТВЕ

                                                            ПИСАТЕЛЕЙ ЯКУТИИ

    Исследование проблемы менталитета в художественном произведении, на наш взгляд, невозможно без обращения к теме «человек и при рода». А Кривошапкин пишет: «В современной технократической цивилизации природную среду может заменить комическая среда. Естественно, современный хозяйственный уклад и предыдущие условия исторического развития народа определяют его менталитет» /66, 101/.

    Вопрос о влиянии природы на национальную ментальность затрагивается в трудах многих ученых и писателей. Интересное мнение по этому поводу оставил замечательный русский поэт А. Т. Твардовский. «...В творениях подлинных художников - и самых больших, и более скромных по своему дарованию, - говорил он, - мы безошибочно распознаем приметы их милой родины. Они принесли с собой в литературу свои донские, орловско-курские, тульские, приднепровские, волжские, степные и лесостепные, уральские и сибирские родные места» /156, 45/. Что касается Севера, то здесь веками складывалась особая культура взаимоотношений человека с природой, в основе которых лежат, прежде всего забота о будущих поколениях, ответственность за благополучие и здоровье самой Живой Природы. Однако, мы должны согласиться с тем, сто проблема национального менталитета», формы и способы его выражения в художественном творчестве северян все еще остаются «белым пятном» в критической литературе и собственно литературоведческих исследованиях» /172, 66/. Поскольку ментальность включает в свой состав множество узких вопросов, которые в сумме дают картину менталитета отдельного коллектива или нации, мы ставим своей целью осветить в этой главе отражение в художественных произведениях следующих основополагающих понятий:

    *Космологических представлений;

    *Оценки природы и окружающего мира, описание природы в разные времена года;

    *Восприятия времени;

    *Восприятия пространства;

    *Отношение к животным и птицам, легенды о происхождении рек, озер, гор, представителей флоры и фауны.

    Эти вопросы мы рассматриваем в первую очередь, так как многие исследователи отмечают, что родная природная стихия играет важную роль в формировании самобытного национального менталитета. Мы разделяем мнение Г. Д. Гачева, согласно которому: «Первое, очевидное, что определяет лицо народа - это ПРИРОДА, среди которой он вырастает и совершает свою историю. Она - фактор постоянно действующий» /28, 27/.

    Национальное мировосприятие отличается прежде всего тем, как оно трактует происхождение мира и всего находящегося в нем. Основной формой общественного сознания, до широкого распространения в массах научных знаний, была мифология. Любая мифологическая система не обходит вопроса о происхождении и устройстве Вселенной, что подтверждает и якутская мифология. В ней воплощен свой вариант сотворении земли, человека и животных добрыми и злыми силами - айыы и абааhы. У тюрко-монгольских мифологий мир представляется трехсоставным. Три мира: верхний, средний и нижний образуют единую систему мироздания.

    Структура Вселенной, согласно представлениям народа саха, предполагает наличие трех миров: Верхнего – Үөһээ дойду, небес, Среднего - Орто дойду, земли и Нижнего - Аллараа дойду, преисподней.

    Верхний мир, т.е. небеса были многоярусными, средний и нижний - одноярусными. О количестве небес существуют разные точки зрения. Так, например, Л. Е. Кулаковский полагал, что исследователям якутского фольклора необходимо иметь в виду, что «якутская эпическая поэзия любит ставить к понятиям числа и определенные слова, сообразно с аллитерацией, а не для того, чтобы выразить действительное количество описываемого понятия или его качества...» /68, 8/. Автор книг о шаманизме В. А. Кондаков говорит о двенадцати небесах: «По древним воззрениям якутов, Вселенная трехмерна, состоит из Серединного, Нижнего и Верхнего миров, состоящего из двенадцати небес» /59, 8/.

    Верхний мир населяют айыы - творцы, создатели, божества, которые олицетворяют собой начала творчества и добра. Айыы дают людям те или иные блага, если у них нет поводов быть недовольными ими.

    Небесные Айыы одевались богато, владели большим количеством скота, жили крупным семейством в окружении домочадцев. Принимали решения не спеша, вдумчиво, рассудительно, они составляли целое племя во главе с Уруҥ-Айыы Тойоном.

    Средний мир - это просторная и изобильная страна. На ее поверхности реки и озера, в водных глубинах которых плавают рыбы, леса и горы, полные дичи, на зеленых лугах и полях пасется скот. На этой земле живут якуты, эвенки и другие народы.

    Под Средним миром расположен Нижний мир. Нижний мир описывается как «сумрачный, с особыми щербатыми солнцем и луной, освещенный тусклым светом. Он покрыт никогда непросыхающим болотом, что даже насекомые увязают в нем; там растут уродливые железные деревья и травы. Эта страна населена особыми племенами – абааһы или адьарай, враждебными жителям Среднего мира» /107, 27/.

    Такое представление о структуре Вселенной или намеки на это представление мы обнаруживаем и в творчестве якутских писателей.

    В произведении Николая Мординова «Весенняя пора» в связи с предстоящим камланием шамана Кэрэкэна сообщается, что он «на своем верном друге - коне-бубне, побывал и в верхних и нижних мирах...» /98, 74-75/.

    В романе Болота Боотура «Пробуждение» богач Сабардам, собираясь пригласить покамланить шаманку Дыгыю, рассуждает: «И творцам Верхнего мира, глядишь, угожу и людям напомню, что жив еще Сабардам...» /9, 52/.

    Упоминание в названных романах о мифологической структуре Вселенной приводится в схожих ситуациях, в связи с камланием.

    Интересен в «Пробуждении» и эпизод, когда старик Томторук, требуя справедливой оплаты за труд, говорит Елизавете, что в «Нижнем мире разверзлись двери ада. Там сам сатана разжигает котлы со смолой для таких грешников, как вы» /9, 163/.

    Действительно, якуты называли Нижний мир КЭТИТ УТУГЭН (широкая преисподняя). Но в данном контексте, возможно, под влиянием христианства, нижний мир ассоциируется с адом.

    В Нижнем мире обитали враждебные людям духи абааһы.

    Структура Вселенной нашла свое отражение в героическом якутском эпосе олонхо. Именно поэтому в повести Валентины Гаврильевой «Страна Уот-Джулустана» «О славном богатыре Уот-Джулустане, пришедшем в Средний мир в самую жуткую минуту» рассказывает олонхосут.

    Талантливые рассказчики есть у всех народов, называют их по-разному: у русских - сказители, у казахов - акыны, у бурят – улигершины, а у якутов - олонхосуты. Идущие от всего сердца слова олонхосута волновали и трогали души благодарных слушателей. И позабыв житейские невзгоды, унижение, голод, которые они испытывали ежечасно, люди, собравшись у мерцающего камелька, вместе с олонхосутом вступали в сказочную страну олонхо.

    Г.У. Эргис в «Очерках по якутскому фольклору» отмечал: «В быту якутов олонхо играло большую роль. Оно скрашивало их трудную жизнь, полную лишений, непосильною труда, нужды и гнета» /177, 184/.

    В произведениях якутской литературы наиболее полное представление народа саха о структуре Вселенной мы находим в романах Далана «Глухой Вилюй» и «Тыгын Дархан». В романе «Глухой Вилюй» о строении Матери-Земли повествует «лучший олонхосут» Ырыа Чонкучан, которого «особенно хвалили за умение мастерски прославлять Матерь-Природу». Автор рассказывает о том, что Тыгын любил созывать знаменитых олонхосутов и, случалось, эти встречи превращались в своеобразные состязания, тем более, что иногда сказители исполняли по очереди песни-олонхо собственного сочинения.

    Подобные состязания акынов описал в произведении «Путь Абая» казахский писатель Мухтар Ауэзов. Вот как передает он впечатление слушателей от песни Абая, написанной на стихи Пушкина: «Молодые акыны как будто впервые поняли, как нужно петь о любви. Такую искреннюю грусть, такую нежность они постигали впервые. Стихи захватили всех» /5, 591/.

    Через рассказ олонхосута Далан доносит до читателя миропонимание народа саха. Характеризуя каждый мир Вселенной, писатель дает ему определенную окраску: Верхний Мир всегда чист и светел, Нижний Мир - грязно-черный, а Средний Мир, что «мысли и нравы разных людей и народов, - днем светлый, ночью темный!» /37, 289/, что позволяет показать противоположность этих миров и одновременно их взаимосвязь.

    Гораздо чаще, чем о структуре Вселенной, в произведениях якутских писателей говорится о божествах, населяющих Верхний мир. Люда обращаются к ним с просьбами, молитвами, приносят им жертвы.

    Особо почитаемой является Айысыт, существо женского рода, символ плодородия. В своем труде «Якуты» В. Л. Серошевский писал об этом следующее: «Она тоже, как и другие божества изобилия, проживает на востоке: там, где солнце всходит летом, - Айысыт человека; там, где солнце всходит зимой, - Айысыт конного скота, и под землей - Айысыт рогатого скота» /145, 649/.

    К госпоже Айысыт-хотун взывает Евдокия, героиня произведения «Пробуждение» Болота Боотура. Во время родов она мысленно обращается к покровительнице с такими словами: «О добрая госпожа, убереги меня от злых чар, помоги благополучно разрешиться». Как только произнесла она эту молитву, на душе стало вроде легче и веселее» /9, 8/.

    Вера в божества требовала исполнения определенных ритуалов что мы можем проследить в действиях удаганки Марьи, помогающей Евдокии при родах. Она кормит огонь маслом, чтобы радовался дух - хозяин очага, бросает в него же «прядку белых женских волос и пучок от лошадиной гривы».

    Согласно поверью, Айысыт гостит у роженицы три дня. На третий день в доме у огня собирались одни женщины, они ели топленое масло, лили его в огонь и себе на руки, хохотали. Данный обычай назывался проводами Айысыт. Подробно о нем рассказывает в романе «Черный стерх» Иван Гоголев. Описание обряда дано через восприятие Хобороос, которая на таком торжестве присутствует впервые и поэтому чувствует себя несколько скованно. Писатель отмечает, что «ни одного мужчины не было», женщины были нарядно одеты, и чтобы ненароком не обидеть Айысыт, они переговариваются шепотом и ходят на цыпочках. Боязнь недовольства Айысыт заставляет промолчать и Хобороос, не отвечать на слова неугомонной смуглянки. Кысалге госпожа Айыысыт представляется богатой седой женщиной в рысьей шубе.

    Через восприятие праздника автор показывает различие в характере Хобороос и Кысалги. Если Кысалга радуется, что удачно выстрелил в вырезанную из дерева фигурку сохатого, то Хобороос увиденное заставило задуматься о жизни, ей захотелось, чтобы «люди всегда смеялись и улыбались, как эти женщины сегодня...».

    Главным богатством народа саха в прежние времена считалось большое количество конного и рогатого скота, покровительницей которого считалась Айысыт. Отражение этого культа мы находим в романе «Тыгын Дархан» Далана. Например, в эпизоде, когда один из сыновей Тыгына Марга ругает свою жену за неудачные слова о том, что у них много скота: «Что дарится свыше - надо принимать с радостью. Не то госпожа Ала Мылахсын обидится и лишит нас своего покровительства» /39, 80/.

    В главе «Праздник забоя», который автор характеризует как «один из самых веселых и широкостольных уранхайских праздников», также говорится о том, что «Уранхаи никогда не убивали скот одним ударом по лбу. Лишать жизни любезных детей господина Кюре Джесегея и госпожи Ала Мылахсын - покровителей конного и рогатого скота - следовало по всем обычаям, дабы божества не оскорбились и не отвернулись» /39, 135/.

    Если сравнить якутскую и эвенскую литературы, то необходимо заметить, что в эвенской литературе мы не встретим такого подробного описания структуры Вселенной, как в якутской. Но здесь мы находим описания обычаев, ритуалов, которые свидетельствуют о сходстве представлений древних эвенов об устройстве мира с народом саха. Так, эвены тоже считали, что мир создал Всевышний бог неба - һовки. Вселенная - нэлбээн состоит из трех сфер: Верхнего, Среднею и Нижнего миров. Средний - мир людей, животных, птиц и растений, и он представлялся однослойным. А Верхний и Нижний миры были многоярусными. Верхний мир имел девять ярусов. Это мир божественных существ или небо жителей, где обитают боги солнца, луны, молнии и грома. Кроме того здесь обитают боги - покровители людей, животных и птиц: такие, как бог - покровитель человека - Кудьай, бог - покровитель охоты - һинкэн. Средняя сфера - мир живых существ: людей, животных, птиц и растений. В Среднем мире обитали также различные духи.

    В нижней сфере - Нижнем мире - Буни обитали злые духи - аринкол и ибдьирил, причиняющие людям зло, посылая различные болезни «Связь между мирами осуществляется через «отверстия». Согласно мифу охотских эвенов, существуют две звезды: Утренняя, заходящая к восходу Солнца, и Вечерняя, заходящая к заходу Солнца. По отверстию Утренней Звезды люди попадают в верхний мир; по отверстию Вечерней Звезды - в нижний мир» /76, 33/.

    Якутский писатель Болот Боотур в своих произведениях показал национальный менталитет не только народа саха, но и эвенов. Так,  в центре романа «Весенние заморозки» повествование о семье Сергечана Никулина. Он - охотник, ведущий кочевой образ жизни, глава большого семейства, искусный следопыт, трудолюбивый человек. Однако он часто испытывает чувство вины из-за того, что его дети сидят голодные. Благополучие этих людей целиком зависит от «удачной или неудачной охоты хозяина». Сергечан, как истинный, северный охотник, без необходимости никогда не уничтожает зверей. Писатель говорит о главных жизненных принципах своего героя следующее: «Да и оленя и другого зверя, птицу бьет только, чтобы семье прожить. Из удальства никогда не стреляет. Так велела создательница Айыы» /8, 17/. По представлениям эвенов, эвенков и якутов, Айыы - верхнее божество или бог творец, материальным воплощением которого у тунгусоязычных народов, в т.ч. эвенов, выступает послед, связывающий ребенка с его покровителями (небесными божествами). Это, в частности, подтверждают и исследования эвенкийской писательницы Галины Кэптукэ. Она пишет что в «представлениях амурских эвенков богиня - покровительница Аихит-мать, или Аин-Маин, это:

    1) женщина-солнце, дающая жизнь всему живому на земле, оберегающая жизнь всякой твари земной;

    2) она же родительница тепла-очага на земле и человеческого очага» /71,78/.

    У эвенков бытует представление о судьбе как о нити, веревке, данной Небом-божеством. Этим можно объяснить то, что при трудных родах прибегали к магическим действиям: развязывали все узлы на стойбище. Сходное поведение обнаруживают и герои романа «Весенние заморозки». Во время родов Ариши отец Сергечана «отпустил застежки своей дохи, подошел к нартам - развязал все веревки, отстегнул все ремешки. Даже сумки-котомки не забыл - освободил завязки» /8,185/. Это делолось, очевидно, для того, чтобы веревка-судьба была ровной, крепкой, незапутанной.

    После смерти душа человека һаньин, по представлениям эвенов, улетает в сторону небожителей, т.е. в верхнюю сферу, а не в нижний мир. Такое восприятие отразилось, например, в романе Платона Ламутского «Запретный зверь». «Правильно сделала, что своевременно к верхним людям отправляется», - говорит Этейле об умирающей Экичи /75, 51/.

    В другом эпизоде упоминается о нечистой силе - абаасы. Подобное мировосприятие требовало соблюдения определенных ритуалов и обычаев. Так, писатель разъясняет функцию красного цвета в национальной одежде. Парни-эвены носят кафтаны, покрашенные натуральной охрой, потому что человек в таком одеянии уподобляется духу-иччи священного огня, и тогда ему не страшен не только зверь, но и абаасы. С целью защиты от напастей ребенку к шубе изнутри пришивают длинную полоску красной материи. Это сходно с обычаем русских прикалывать от сглаза булавку.

    Как и у других северных народов, у эвенов существовал культ «хозяев» природы и стихий: тайги, огня, воды и т.д., а также особый культ голубого неба и солнца. Солнце и солнечные лучи мыслились как источник жизни. «Радостно увидеть солнце после долгой зимы. Так и тянет в м эту пору обойти родные места» /8, 19/.

    Культ солнца проявляется и в обряде встречи солнца и нового года, и в традиционном танце «һээдьэ» - «дьэһэрийэ».

    Круговые движения хороводного танца эвенов «һээдью» по ходу солнца означали, по предположению исследователя А. А. Алсксеева, «воображаемое магическое солнце, которое брало своих детей в свой круг, и дети солнца - эвены, радуясь этому, посвящали ему танец һээдьэ матери-солнцу и отцу-небу» /1, 31/.

    Болот Боотур описал этот танец так: «Все становились в круг. Человек шестьдесят, взявшись под мышки, подпрыгивали. И, казалось, висели, раскачиваясь в воздухе» /8, 70/.

    Космологические взгляды эвенов отличает целостность. Человек и окружающий его мир составляют единство. Это очень точно передал А. Кривошапкин. В момент, когда до ламутов дошли слухи о том, что свергнут «человек-солнце» или «солнце-царь», им казалось, что «весь мир опрокинется, как груженая нарта при быстрой езде по склону!» /65,N5-6, 8/. В этом сравнении отразилась и национальная ментальность, и психология северных людей, считающих, что любые изменения коснутся каждого.

    Схожее представление с национальным мировосприятием народа саха и эвенов о структуре Вселенной мы обнаруживаем и у эвенков. Эвенкийская писательница Галина Кэптукэ (Варламова) своеобразно передает его в повестях «Имеющая свое имя, Джелтула-река», «Рэкет по-тунгусски», «Серебряный паучок» («Человек - земли соринка»). В отличие от произведений якутских авторов, где описание структуры мира чаще дается, как было сказано выше, в связи с рассказом о камлании шаманов или об якутском героическом эпосе олонхо, а в эвенской литературе путем показа определенных ритуалов, Галина Кэптукэ раскрывает национальное мировосприятие через своих героев. Они попадают в верхний мир Угу Ирай Буга во сне или во время болезни. С верхним, средним и нижним миром тесно связано понятие эвенков о душе Майн, которая в виде невидимой нити тянется от головы человека вверх, где хэвэки (дух - хозяин верхнего мира) держит в руке нити всех тунгусских маин (душ). Владелицей их является живущая в верхнем мире богиня Айихит-эни. У нее растет большое дерево, на котором много гнезд. «Рождается человек тогда, когда богиня Айихит-эни, живущая на небе, посылает птичку-оми» /72,98/. Айихит-эни дает жизнь всему и является родительницей тепла-очага. Она «всегда чует детские слезы», ее благо дарят за посланное выздоровление, Айихит-эни «своим теплом согревает и растит». Но в то же время может наказать. Маленькая героиня повести «Имеющая свое имя, Джелтула-река» считает Айихит-эни доброй и искренне верит, что она есть. Девочке очень обидно, когда лектор, «такой взрослый дядя», сравнивает ее богиню-защитницу с «саласаевым опиумом».

    Охрана душ и судеб членов рода находилась в ведении шаманов. Считалось, что они отправлялись к богине Айихит, спрятав душу-оми заболевшего человека под мышку от тех, кто мог помешать донести ее. И богиня вдыхала в душу силы.

    К Айихит, как к родительнице очага, обращается шаман Чэриктэ:

        «И одна из этих детей-птенцов твоих

        тоже разожжет очаг, если поможешь ты ей.

        Оберегай ее душу, пусть вырастет она,

        и не потухнет твой огонь-очаг!» /72, 83/.

     Среднюю землю, по-эвенкийски, Дулин Буга, населяют люди, животные, птицы. А описание нижнего мира Хэргу Буга - сходно с описанием нижнего мира в олонхо. «И я иду по вязкой глине, нахожу тропку... Как бедна эта земля: чахлая желтая трава, бледная повядшая листва на тонких деревцах» /72, 116/.

    В произведениях Галины Кэптукэ, как отметил Георгий Гачев, «мир предстает как лоно родительское: Бог-Творец-Небо, Мать-Природа-Земля, а между ними - люди-дети, за пазухой...» /29, 60/.

    Эвенкийские шаманы, по материалам исследователей, тоже были двух типов:

    1) «имеющие корни от Неба» - дословно: Угидук тэкэчил, Бугадук тэкэчил;

    2) «имеющие корни снизу», «имеющие корни от Земли» - дословно: Хэргидук тэкэчил, Дуннэдук тэкэчил.» /71, 78/.

    Бог-Небо и Мать-Земля дополняют друг друга и взаимосвязаны между собой. К небу обращаются за помощью:

         «Небо Буга! Пошли удачу моему отцу.

        Небушко Буга, вспомни о нас, ведь ты –

        мать всех земных людей, мы дети твои» /72, 8/.

    - Каким ветром тебя принесло? - спросит русский.

    - Какое небо тебя нам послало? - поинтересуется эвенк.

    Большое значение для эвенков имеет и Земля, которую они тоже называют матерью:

    «Ведь все, что живет на Матери-земле,

    родит сама Мать-земля», а «Человек - Земли соринка» /74, 43/.

    В мягком мху, в лесу закопаны детские пуповины героев повестей Г. Кэптукэ. И поэтому некуда им уезжать. А уехавшие не нашли себе счастья в далеких краях. Трагически обрывается жизнь оторванной от тайги Майи, из-за постоянных скитаний получил прозвище Чульчима главный герой повести «Рэкет по-тунгусски» Анатолий, нелегка судьба и героинь «Серебряного паучка». Автор подводит нас к мысли о том, что все это стало следствием нарушения гармонии между человеком и природой, следствием отрыва от родовых корней. По космологическим представлениям эвенков, человек - часть, а не хозяин мира. «Человек, нелепо губящий свой корень, хочет владеть миром. И не понимает, что близится для него, как и для мира, который он рушит, роковое время» /73,45/.

    Чувство тревоги за будущее эвенкийского народа, за будущее всего и человечества преобладает в произведениях писательницы. «Рэкет по-тунгусски» заканчивается вопросом Анатолия: «Чего хочет от меня богиня Айин-Майин, давшая мне такую нить жизни и такую судьбу Майин?» Автор оставляет его без ответа, предлагая найти решение самому читателю. Образ мировосприятия, показанный Галиной Кэптукэ, дан взглядом человека, который не просто наблюдал его со стороны, а является носителем национального менталитета своего народа и его нелегкого опыта.

    О судьбе другой северной народности - юкагирах - повествует в романе «Ханидо и Халерха» Семен Курилов.

    Точная дата событий, происходящих в романе, - 1892 г. В центре повествования в романс конфликт главы юкагирского рода Апанаа! Куриля с шаманами. Именно в них, а не в социальном и экономическом неравенстве, видит он причину бедственного положения своего народа. Спасением для юкагиров Куриль считает принятие ими «светлой веры» - веры в Христа. Вера в Христа, надеется он, очистит людей от грехов и отнимет власть у шаманов-жуликов. Описание конфликта дает возможность автору показать национальное мировидение юкагиров.

    Так, представление о структуре Вселенной нашло отражение в заглавии первой книги дилогии «Люди «среднего мира». Из описания камлания шамана Сайрэ мы узнаем, что у юкагиров формула Вселенной трехчастна. Сайрэ рассказывает, что он побывал в верхнем мире, поднялся над облаками, чтобы бог поглядел в его сторону, а когда бог обвел взглядом средний мир, шаман схватил свет его взгляда и бросился в нижний мир.

    О вездесущих духах «внутри человека, вокруг него, в среднем и нижнем мире» размышляет Куриль. Нижний мир дан через понимание его главой юкагирского рода. «Неземной, нижний мир в его понятии был точно такой же, как и земной, только в нем все пространство между предметами заполнял мрак, а во мраке хозяйничали косматые и хвостатые духи, люди же там были ходячими мертвецами...» /70, 283/.

    Такое миропонимание Вселенной накладывает отпечаток и на поведение людей. Например, во время поисков пропавшей Халерхи, Пурама решил разрыть волчьи и песцовые норы, чтобы найти девочку, но о своем замысле вначале боялся говорить вслух «Да и как можно раскапывать нижний мир?!». Но потом он смог убедить людей в правильности принятого решения. Космическая модель Вселенной у юкагиров выглядит следующим образом: «форма верхней земли соотнесена с радугой или формой конического жилища; нижнюю землю представляет усеченная четырехугольная пирамида, их разделяет вогнутая по отношению к верху средняя земля» /50, 26/.

    Форму небес моделирует радуга и традиционное островерхое жилище. Рисунок радуги встречается и в орнаменте на национальной одежде и на обуви. Возможно, не случайно, что один из главных героев романа Ханидо сообщает своей невесте, что привез ей в подарок радугу! Халерха считает радугу самым ценным подарком. «Да никакое богатство мне не нужно! Мне радость нужна!» - говорит она. При расставании героев, уже в конце романа, снова возникает образ радуги. «Если добром хоть раз вспомнишь меня, постарайся увидеть радугу над собой», - просит Ханидо Халерху. Радуга имеет здесь значение радости.

    Высшему божеству юкагиров «Пон», по сведениям Л. Н. Жуковой, более соответствует понятие «Природа», вмещающее в себя внешний мир, окружающий человека, видимый и невидимый, его самого, силы и явления природы во всем многообразии их проявлений». /50, 34/.

    Одушевленными силами природы языческой религии юкагиров являются Небо, Солнце, Огонь, Земля, Вода, Горы, Гроза.

    В произведении Семена Курилова наиболее подробно раскрывается отношение юкагиров к Солнцу и Огню. В системе языческих воззрений лесных юкагиров, называющих себя «одул», что в переводе на русский язык означает «сильный», главным божеством считается Солнце. В обрядовой практике одулов особо отмечались дни летнего солнцестояния, знаменующие собой начало годового цикла. В «Ханидо и Халерха» автор подтверждает, что «дважды в году - в день пробуждения солнца, после круглых ночей, и весной, когда солнце и ночью уже не скрывалось за горизонт» зажигались большие ритуальные костры. В романе мы не встретим молитв, обращенных к Солнцу. Но люди внимательно следят за ним. Например, жители стойбища говорили о будущем маленьких Ханидо и Халерхи, «пока не заметили, что над тундрой низко сюит угрюмое, красное солнце и что вода в Малом Улуро блестит как свежая кровь» /70, 19/. Автор, изображая солнце, придает ему человеческие черты, «...на край сумрачно-белой тундры выплывает ненадолго круглое, аккуратное, с узкими, чуть раскосыми глазами солнце-лицо» /70, 353/.

    Семен Курилов пишет и о том, что в прежние времена появление солнца не всегда было радостным праздником. «Люди были настороже», потому что шел самый коварный месяц - шестой. Именно к этому времени у многих заканчивался запас пищи, мог начаться падеж оленей, не ловилась рыба, песцы не попадались в пасти. Страшную картину голода показывает писатель, рассказывая о том, какой «дьявольской пищей приходилось питаться беднякам в те дни. Поэтому простой народ, констатирует автор: «Встречневу луну ожидает с тревогой - каждый снег, всю жизнь».

    Одной из сильнейших обожествляемых юкагирами сил природы, почитаемых и сегодня, остается Огонь.

    Одушевленный огонь предписывал обращение с ним как с таковым. В романе мы наблюдаем такие запреты: нельзя мешать человеку во время кормления огня, нельзя плевать в него, так как эти действия будут иметь негативные последствия для человека. Поэтому плевок шамана Каки в очаг охотник Пурама воспринимает, как личное оскорбление: «Ланга, - сказал он, угрожающе бросив на пол рукавицы, - я что-то не помню, чтобы в моем тордохе гость в очаг плевал... А ну, собачий помет, вынь плевок из огня. Рукой - вынь» /70, 370/.

    При обращении с огнем предписывается осторожность, почтительность, наказуемы забывчивость и невнимательность. Лесной пожар рассматривается как наказание людей духом огня за какое-либо нарушение гармонии их взаимоотношений. Восстановление гармоничных отношений возможно через «кормление огня». Семен Курилов пишет, что «люди поливали костры рыбьим жиром, бросали в него рыбьи пупки». Обращаясь к огню, юкагиры величали его «властелин - огонь Мэру», «великий огонь Мэру», «великий хайче, огонь Мэру».

    Автор замечает, что «с обыкновенным костром связана вся история здешних народов». Он объясняет, что разжечь большой костер в тундре - непросто, так как мало топлива. Раньше костер разжигали в печальные времена голодные охотники, чтобы согреться и побеседовать в тепле, потом это стало ритуалом.

    В романе описание большого костра дано в связи с крещением тундры. Охваченные «истеричной страстью к огню» люди начали бросать в костер даже нарты, за которые на ярмарке давали целого оленя. Вокруг огня исполняется старинный ритуальный танец. «Танец-хоровод долгие годы был общим для юкагиров, ламутов и чукчей», - поясняет С. Курилов. Ритуальный танец исполнялся во время «Встречи Нового Солнца». Главный исполнитель при этом начинал песню-импровизацию - «обращение к Солнцу», остальные помогали ему. Одним из главных исполнителей в романе выступает Ниникай. Эта незаурядная натура. Ниникай, чукотский богач, восстает против обычая предков предоставлять жену гостю, помогает жене при родах, зная, что семья не простит его. Это человек из богатой среды понимает нужды бедноты. Находясь во главе хоровода, Ниникай выражает заветное желание о том, чтобы люди тундры соединили свои костры и сердца, и тогда ветер не одолеет их.

    Слова Ниникая о том, что «один ледяной ветер сечет наши лица и души» подчеркивают схожесть природных условий, которые, как было сказано выше, оказали на формирование менталитета северных народов. «На Севере тысячелетиями складывалась особая культура взаимоотношений человека с природой, своеобразный нравственно-психологический климат...» /105, 148/. Эти взаимоотношения у соседствующих этносов, как свидетельствует художественная литература народов Севера, имеют много общего.

    Космологическое мировосприятие Вселенной чукчей тоже предполагает наличие трех миров. «Верхний мир, как думают чукчи, очень теплый. Там не бывает снега и метелей...» /113,95/. Этот мир также является многоярусным: «Это свет от третьего неба виден, - сказал Имтеургин указывая на светлые дырки...» /113, 62/.

    Чукотский писатель Юрий Рытхэу в произведениях «Сон в начале тумана», «Конец вечной мерзлоты» и других раскрывает менталитет своего народа, описывая быт тундровых и морских чукчей до революции и первые годы советской власти.

    «Хозяин тундры» Армагиргин называет главное божество Тынантомгын - Верховный создатель, великий бог. Ему приносятся священные жертвоприношения. Армагиргин «хотел побратать» чукотского бога с тангитанским богом, что в человечьем обличье изображен на больших картинах - иконах». В этих произведениях упоминаются и домашние боги, фигурки которых было принято «кормить». Окрещенные чукчи переносили обряд «кормления» и на иконы. Герой романа «Сон в начале тумана» Орво объясняет этот обряд американцу Джону Макленнану: «Бог тоже есть хочет. Но жир и кровь разъедали бумагу, и вскоре от священного лика оставались одни грязные клочки» /139, с. 175/. Человек после смерти, по представлениям чукчей, отправляется «сквозь облака». Описание «царства мертвых» дано в романе «Конец вечной мерзлоты». О нем размышляет Милюнэ, глядя на северное сияние. Она знает, где живут покойники, где убитые духами, где самоубийцы. В лучшем месте - прямо в Зените - повыше Полярной звезды живут другой жизнью погибшие в боях.

    Кроме высшего божества, в произведениях Юрия Рытхэу встречается понятие Наргинен. Наргинен - внешние силы, руководящие жизнью. В «Магических числах» писатель несколько раз возвращается к данному понятию. В одном месте он дает ему следующее определение: «Те силы находились вне человека и поэтому назывались Внешними. Они дейчтвовали через избранных ими же, посылая им через не слышимые простыми людьми голоса свои откровения» /136, 16/. Далее Рытхэу поясняет, что и самому Каготу трудно было разобраться в том, что представляли собой Внешние Силы, потому что в это понятие «входили силы добра и зла, многочисленные духи, божества; явления природы были зноком деяний этих сил» /136, 21/.

    За неподчинение Внешним Силам могло последовать божественное наказание - уйвэл. Поэтому люди обязательно приносили жертвенное угощение небесным, морским и тундровым богам.

    Чукчи, например, не спасали человека, тонущего в воде или унесенного на дрейфующем льду, потому что считали, что он стал добычей морских богов. Кагот, нарушив запрет, помогает попавшему в беду Амтыну. Но чтобы отвлечь внимание злых духов, даст ему другое имя и предлагает изменить свои привычки и одежду.

    В романе «Остров надежды» писатель повествует о жизни эскимосов. Внешние силы здесь называются Неведомыми. Жить с ними надлежит в мире и согласии, исполняя полагающиеся обряды. Жизнь эскимосов во многом зависела от даров моря. К морским богам, руководящим распределением добычи, обращает свои молитвы Иерок. Он «бросает в воду кусочки полузасохшего оленьего жира, крошки табака и сахара» /137, 84/.

    Северное сияние в представлении эскимосов так же как у чукчей, считалось «царством мертвых»: «Согласно старинным поверьям эти огни отражали деятельность ушедших из земной жизни людей...» /137, 139/.

    Обобщая вышеизложенное, мы можем сделать вывод о том, что в художественных произведениях достаточно полно отразились космологические взгляды коренных народов Севера. Цели раскрытия национальной ментальности служат сюжеты произведений, изобразительные средства, мифологические и фольклорные образы. Общим в мировосприятии является то, что вся природа считается живой и одушевленной. Именно такого рода верование давало возможность народам Севера жить в гармонии с окружающим миром.

    Живописно и красочно, на чем мы остановимся в дальнейшем более подробно, описывается в литературе народов Якутии священная для людей Среднего мира Природа. Каждое природное явление, по представлениям народов Севера, имеет свою душу.

    Так, например, якуты верили, что в Среднем мире, кроме людей и животных, живет большое количество духов - хозяев (иччи) гор, рек, озер, лесов, дорог. Можно провести параллель почитания определенных стихий на Востоке и народом саха. Например, в Китае выделяют пятичленный ритм стихий: дерево рождает огонь, огонь - землю, земля рождает металл, металл - воду, вода - дерево. В якутской литературе наиболее часто встречается описание почитания духа огня. «Это самый великий из всех іччі, возводимый до степени божества», - писал о нем А. Е. Кулаковский /68,28/. В старину огонь считался покровителем и символом семьи и рода. Жених до уплаты калыма не имел права даже жечь трубку у очага своей нареченной, а жена, привезенная в дом прежде всего, должна была бросить в огонь масло или жир.

    Такое отношение к огню на Севере объяснимо суровыми климатическими условиями. От тепла в этом краю в прямом смысле слова зависит жизнь: «...гляжу я на огонь и думаю: никому он так не дорог, как нам, якутам. Морозы восемь месяцев в году. Вся жизнь около огня», - размышляет Сергей Аласов, герой романа Софрона Данилова «Бьется сердце». Недаром родилась якутская поговорка: «выходим - снег белеет, заходим - огонь краснеет, вот и все новости».

    В романе Болота Боотура «Пробуждение» русский Алексей, делясь познаниями местных обычаев, говорит: «Якут без огнива ни шагу не сделает... Мой хозяин обычно прячет сперва за голенище огниво и нож, а потом только идет на проверку своих самопалов...» /8, 72/.

    Разожженный в опустевшем жилище огонь, возвращение к родному очагу вызывают у героев произведений огромную радость: «Гори, разгорайся, мой огонь, и больше никогда не гасни!» - воскликнул громко  Хабырыыс, сидя на лежанке и обнимая колени, как это делал он в детстве...» /35, 131/.

    Общим, встречающимся и в якутской, и в юкагирской литературах, является описание огня как источника получения информации. К поведению огня относятся очень внимательно. По его щелчкам гадают о предоящих изменениях, их положительном или отрицательном характере. Так, размышляя о предстоящем промысле, охотник выбирает направление своего маршрута. «Огонь, - пишет Семен Курилов, - может возражать человеку или подтверждать его мысли; в костре что-то пищит, и пищит по-разному: писк бывает протяжный и жалобный, а бывает короткий, отрывистый - значит, согласный, вселяющий веру» /70, 556/.

    Отголоски аналогичных верований мы наблюдаем в романе Софрона Данилова «Бьется сердце». Когда Сергей Аласов предлагает Майе пойти в клуб на танцы, она отказывается, ссылаясь на то, что «в печи затрещало». В примечании к произведению поясняется: если в то время, когда решается дело, послышится в печи треск или свист, то якуты принимают противоположное решение, объясняя тем, что дедушка-огонь запрещает.

    Огонь кормят, испрашивая нечто желаемое: здоровье, благополучное преодоление опасности в дороге, удачу в охоте и рыболовстве, т.е. перед ожидаемым событием и после свершения в знак благодарности: «Обычай такой есть - огонь угощать. От охотника, пренебрегающего им, удача отворачивается» /33, 20/.

    В произведениях об эвенах есть упоминание об огне, как о средстве очищения. Например, «Ариша взяла на руки ребенка, три раза перешагнула через огонь - очищалась» /8, 186/ или «Провинившемуся Мэнгдуни пришлось прыгать через очищающий дым» /75, N3, 23/.

    У чукчей, как и у многих народов, хранительницей семейного очага была женщина. За ночь она поправляла жирник несколько раз, а мужчина не имел права дотрагиваться до него, так как это считалось женской работой. Первый огонь в заново установленном жилище, несмотря на имеющиеся спички, полагалось добывать древним способом, потому что такой «огонь более чистый, только он и годится для разных священных обрядов» /135, 126/.

    Во время «кормления» огня обращения адресуются не только духу огня, но и духам других стихий. То есть предполагается, что жертвенная еда через огонь «распределяется» между всеми перечисленными силами, и они все участвуют в осуществлении желаемого.

    В произведении Галины Кэптукэ «Имеющая свое имя, Джелтула-река» с костром сравнивается человеческая жизнь. «Первенец мой, затухший уголек костра моего», - говорит мать об умершей дочери.

    Дедушку главной героини, большого умельца петь эвенкийские нимнаканы, звали Пэскэнэ, что означает «искра». И когда начинают говорить об умершем дедушке, девочке кажется, что не человек умер, а потух костер.

    По представлениям народа саха, в Среднем мире обитали и духи - иччи гор, скал. «Хозяева» спуска, подъема, перевала, водораздела были почитаемы путниками в «особенности на севере, где езда сопряжена с риском для жизни» /68, с.30/. Но в художественных произведениях отражение данного мировосприятия встречается реже. Более подробно данный вопрос освещен в романе Далана «Тыгын Дархан». Например, в приведенном ниже отрывке упоминаются сразу пять духов. Герои приносят дары «ненасытным духам дороги, именуемым Ап Салбыныки, жадным духам пути, называемым Обот Чуччуй, строгим стражам границ, чье прозвище Кели Джансах, огненным хозяевам мыса, кличка которых Уот Чунчуруку, и кровавым горным духам, чье имя Хан Дапсыр...» /39, 53/.

    Возможно, вера в духов породила добрый обычай народа саха: человек, отправляющийся в дальнюю дорогу, должен выслушать песню-пожелание (алгыс), чтобы дорога была благополучной, а в делах сопутствовала удача:

         «Благословляем тебя в путь-дорогу!

        Привези нам свою улыбку.

        Привези нам суму подарков.

        Привези нам короб новостей.

        Благословляю тебя в путь-дорогу!» /10, 293/.

    Особенности менталитета нашли отражение и в описаниях традиционного промысла народов Севера - охоты.

    С охотой у народа саха связаны духи - хозяева леса, которые считаются покровителями охотников. Главный из них - Баай Байанай.

    Вера в духа Байаная требует соблюдения определенных ритуалов. В романе Эрилик Эристина «Молодежь Марыкчана» о своей первой охоте рассказывает Булука. Он вспоминает, что когда принес свою добычу - черно-бурую лисицу - отец закричал: «Спасибо духу леса Баянаю!», а мать в знак благодарности покормила огонь. Аналогично ведут себя в схожей ситуации герои «Весенней поры» Николая Мординова. Дед оборачивает голову лисицы, убитой Дмитрием Эрдэлиром, рваной шалью, чтобы чуткие уши лисы ничего не услышали, зоркие глаза ничего не увидели, - иначе не попадет больше лиса в ловушку обитателей этой юрты.

    Обычай кормления убитых животных встречается и в литературе о других народах Севера. Например, у чукчей и эскимосов было принято «поить» животное. Поэтому охотнику, вернувшемуся с добычей, протягивали ковш с водой. «Прежде всего, он мочил водой морду тюленя, как бы давая ему напиться после долгой и утомительной дороги» /139, 60/.

    Для менталитета северных народов характерно, как это показано в литературе, глубокая убежденность в большой силе слова, заклинаний. Охотники обращались с просьбами к убитым зверям приходить еще:

         «Родители твои, старшие братья и сестры,

        младшие братья и младшие сестры твои,

        да и вся твоя родня обширная

        пусть направляют следы на запах этого дыма» /73, 29/.

    Считая, что животные или рыбы могут догадаться по речи о намерениях людей, было принято говорить о предстоящей охоте иносказательно. В повести нивхского писателя Владимира Санги «Женитьба Кевонгов» Касказик, отправляясь на ловлю щук, говорит вслух, что якобы едет осматривать мыс, а рыб, чтобы не ушли в другие места, называет «добрыми, хорошими старушками».

    Слова А. Н. Мыреевой о том, что «занятие эвенов - охота - рождает особую систему взаимоотношений человека с природой, нравственные заповеди, передаваемые как главная ценность, от поколения к поколению» можно отнести ко всем северным народам. Одна из главных заповедей охотников - «довольствоваться малым». Этого принципа придерживаются литературные герои: эвен Сергучан Никулин («Весенние заморозки» Болота Боотура), якут Дархан («Сказание о Джэнкире» С. Данилова), эскимос Иерок («Остров надежды» Ю. Рытхэу) и другие.

    Регулированию добычи служили и определенные ритуалы. Например, у эскимосов обычай велел охотнику, добывшему медведя, пять дней не ходить из яранги, в это время отмечался своеобразный «медвежий» праздник. Исследователь северной природы, Ушаков приходит к выводу, что такие «ограничения объяснялись отнюдь не природной леностью и беспечностью эскимосов, как утверждали некоторые «знатоки» северных народов, а вековым опытом...» /137, 131/, т.е. каждодневная охота на зверя привела бы к полному истреблению медведей на острове.

    Традиционный промысел определил и соответственное отношение к оружию. Иметь хорошее оружие - мечта любого охотника.

    В «Женитьбе Кевонгов» Владимир Санги ярко описывает сцену духовного порабощения по этой причине одного из нивхов. Якут Семен Аянов. по прозвищу Чочуна, дарит Ньолгуну, потерявшему все из-за бешеного нрава Тимоши, ружье, вещь бесценную для нивха, и тот, «упав на колени, пытается поцеловать ноги якуту». Аянов удивляется тому, что гиляк, у которого только сгорел дом, уже забыл о своем горе и поет. На самом деле Ньолгун был счастлив, потому что стал владельце «невиданного ружья - ни один нивх с побережья не может тягаться с ним».

    Всю ночь не спит из-за раздумий, как бы заполучить новую двустволочку и охотник Пурама (роман Семена Курилова «Ханидо и Халерха»). Пурама обдумывает все способы приобретения ружья (добыть двадцать черно-бурых лисиц, попросить Куриля отдать оленей и выменять на них), пока не приходит к мысли, что его испытывает Бог. «А чем сильней соблазнишь охотника, как не ружьем?». Только представив себе, что после выстрела от этой «красивой и ловко сделанной двустволки» может остаться один ствол, а еще хуже - убить его самого, Пурама успокаивается, но ружье, которое было рядом, еще долго не давало ему спать.

   Были известны и способы «очищения» оружия. Один из них - очищение огнем - описывает Андрей Кривошапкин в романс «Берег судьбы». По поверьям эвенов, если женщина перешагнет через ружье, оно потеряет убойную силу. Когда такое «несчастье» произошло в чуме Тибы, его сосед посоветовал повертеть ружье над костром, чтобы вместе с дымом улетучился женский дух.

    О ином способе рассказывает Иван Гоголев. Дочка Сата Байбала нечаянно бросила кусок шкуры сохатого и тем самым испортила бой его ружья. «В таких случаях, - советует Сата Байбал, - ружье с испорченным боем кладут так, чтобы над ним, ничего не зная, прошла женщина, лучше всего - невинная девушка... Это старый проверенный способ...» /35, 254/.

   В произведениях встречаются примеры того, что иногда одним из условий женитьбы было испытание юноши как хорошего охотника. !

    Так, герой романа Семена Курилова Косчэ-Ханидо должен был к свадьбе привезти шкуру задушенного арканом волка. Хищника над было обязательно усыпить тихо и быстро, чтобы не разгневать духа природы. Косчэ-Ханидо пытается не просто соблюсти обычай, но и понять его смысл. В волке он видит олицетворение зла, а свою функцию, как будущего богатыря, в том, чтобы побеждать зло не только в облике волка. Обычай, считает юноша, призывает гоняться не за хищником, а бороться с настоящим злом в жизни.

    Требуют невиданного испытания для жениха - охоты на медведя - и представители рода Авонгов (роман В. Санги «Женитьба Кевонгов»).

    Многие писатели рассказывают о том, какой нелегкой ценой добывается пушной зверь. Промысловику необходимо знать повадки животных, уметь ориентироваться в лесу, быть терпеливым. Поэтому родители стремились развить у детей навыки к исконно охотничьим промыслам, приобщить к традиционному образу жизни Севера. Например, эвены воспитывают детей в активной деятельности. Мальчиков с десятилетнего возраста учат приготавливать снасти для рыбалки, силки и капканы, а девочек - обрабатывать шкуры, шить одежду, готовить пищу. «Если что-то будет потеряно, эта утрата, будь то язык, навыки охоты, предания племени, обязательно самым жестким образом скажется и на природе, и на членах общества» /167, 82-83/.

    О драматичности этой утраты свидетельствует повесть Галины Кэптукэ «Рэкет по-тунгусски». В центре повествования образ молодого, современного эвенка Анатолия. В юности он сжег дедовскую святыню - Сингкэн, кусочек березового корня, напоминающий фигурку человека. С тех пор у него не было удачи ни на охоте, ни в жизни.

    Как и других детей оленеводов, Анатолия, вопреки желанию, отправили учиться в интернат. Галина Кэптукэ рассказывает о страшном для детей времени - конце августа... Над чумами - становищами появлялись вертолеты, грохот моторов заглушал рев детей. Но их насильно забирали и увозили от родителей, отдавая им детей на каникулы только под расписку. Железный грохот и живая человеческая душа, приказ начальства из районного управления образования и материнский плач составляют контраст этой картины.

    В интернате Анатолий освоил «правильный» русский язык, но отвык, считая за ненадобностью, от родного. Отвык он и от жизни при стаде, утратил навыки оленевода и охотника.

    Казалось бы, армия, женитьба, посещение других краев должны были окончательно оторвать его от своих корней. Но стал ему сниться Сингкэн и память возвращает в тайгу. Алексей Михайлов сравнивает обретение Анатолием себя с состоянием после тяжелой болезни. К Анатолию «приходят понимание природы, ее законов, тайн, охотничья удача, удовлетворение своей жизнью...» /88, 163/.

    Добыв с таким трудом редкою соболя, «черного как уголь», с серебристыми искрами по спине, Анатолий понимает, как низка плата водкой за такие труды. В нем пробуждается чувство собственного достоинства, боль за свой народ, и своеобразный «рэкет по-тунгусски», устроенный Анатолием, стал следствием этого нового чувства. Хотя, конечно же, он не считает абсолютно правильным бороться за справедливость такими методами.

    Если мать Анатолия делала все возможное, чтобы продлить срок отправки сына в интернат, то мать Пларгуна, героя романа «Ложный гон» Владимира Санги, наоборот, решительно заявила, что ее сын не бросит школу и не станет тянуть лямку рыбака.

    Хотя Пларгуну ближе мнение матери, но он остается нивхом и после окончания школы отправляется в тайгу. В бригаде кроме него еще двое: не старый, опытный и удачливый охотник Нехан, представитель среднего поколения, прошедший множество не всегда прямых дорог. И старый Лучка, помнящий и хранящий все обычаи и традиции своих предков. Годы не отняли у старика доброты к своим землякам и к кормилице-природе.

    Так же, как и у героя повести Галины Кэптукэ, первая встреча с тайгой, о которой так мечтал Пларгун, вышла, можно сказать, плачевной. Он сжег три медвежьих желчи, которые ему велел сварить Нехан, по его вине сгорел навес, а сверх того, погнавшись за диким оленем, он так сильно поранил голову, что с трудом нашел обратную дорогу.

    Школьное воспитание Пларгуна, небольшой охотничий опыт делают для него непонятным и неприемлемым обряд очищения после того, как была освежевана медведица. Пларгун участвует в этом обряде, чтобы отдать дань уважения старшим, про себя же считает, что за этим диким обычаем ничего не стоит. Однако, он не позволяет себе смеяться над старыми традициями, хотя и не верит в силу ритуалов и заклинаний.

    Мудрость внешне наивного Лучки не сразу будет усвоена Пларгуном, которого, как и Анатолия, в школе научили считать человека хозяином всего существующего на земле. Лучка просит духа Пал-Изнга быть особенно внимательным к мальчику. «И если он допустит непочтительность к тебе, не очень гневайся - он с детства оторван от тайги и плохо разбирается в ее обычаях» /141, 210/.

    Лучка тоже придерживается главного охотничьего принципа «довольствоваться малым». Он берет только то, что необходимо для поддержания жизни, для продолжения рода, а не для выполнения неизвестно откуда появившегося указания о выполнении плана. «Как бы обернулась охота, если бы они приехали в «неурожайный год»? Они бы обловили весь участок начисто и все же не взяли бы плана. А соболь был бы выведен...» - размышляет вместе со своим героем и Владимир Санги.

    Постигший к концу сезона охотничьи премудрости, научившийся жить по старым обычаям, Пларгун не хочет оставаться только охотником, он собирается пойти в забытое стойбище, чтобы вывести его людей из добровольной изоляции.

    И Владимир Санги, и Галина Кэптукэ поднимают в своих произведениях проблему экологии. Анатолий, побывав в поселке бамовцев, поражается построенным в беспорядке самодельным балкам, цистерне, приспособленной под жилье, тупичкам, упиравшимся каждый раз в разнообразные двери. Все происходит оттого, что люди живут здесь с позицией «временщика». Такое же чувство испытывает и Лучка, глядя на испоганенный нефтью залив. «Кто временно где живет, себя хозяином не чувствует. Плохо, когда люди не чувствуют себя хозяевами земли», - подводит итог старый охотник.

    С авторской позицией Г. Кэптукэ и В. Санги схоже и мнение нанайского поэта Георгия Бельды, выраженное в стихотворении «Хозяин тайги», которое Илья Абель назвал программным:

        Входя под сумрачные своды,

        я ставлю мысленно большой

        знак равенства между природой

        и человеческой душой /3, 175/.

    Слово «хозяин» здесь имеет значение не «покоритель», а хранитель древних традиций, активно заботящийся о своем народе, частицей которого он себя ощущает.

    «Баллада о Черном Вороне» Николая Лугинова - размышление о таком Хозяине-Иччи. Рассказ основан на предании о мудрости Ворона. И в этом проявилось своеобразие творческого почерка автора. Как отозвался В. Дементьев: «... если раньше национальные писатели описывали красоты своей земли, следуя сугубо реалистической традиции, то новое поколение прозаиков стремится к самобытной манере письма, в которой был бы сильнее выражен национальный элемент, а именно традиции фольклорного мировосприятия» /46, 265/. Такой прием позволил писателю осмыслить «вечные проблемы» - взаимосвязь в природе движущегося и непоколебимого, жизни и смерти, человека и природы. Сюжет повести основан на ожидании Черным Вороном Хозяина. С одной стороны, мудрая птица видит, что «люди ожесточились. Хороших охотников уже почти не стало. Откуда взяться Иччи?» С другой стороны, «тайга без человека Иччи, все равно что око без зеницы, что взгляд без смысла». Посредством этого сравнения передается мысль о том, что природный мир одухотворяет человек, сливаясь с ним воедино.

    Настоящим хозяином может стать не всякий. Аар-Тайга как бы сама выбирает, и выбирает того, кто ходит по земле, а не топчет, не вытаптывает ее.

    Баллада заканчивается оптимистично. Черный Ворон все-таки дождался Нового Охотника, который по-старинному «развел костер и хоть неумело, но все же... угостил всех покровителей своих, и прежде всего Хозяина Охоты...»

    Человеком, который ощущает себя по отношению к природе «и сыном, и творцом, и хозяином» является герой повести Николая Мординова «Беда».

    Очень точно национальное мировосприятие передал сам автор в следующем высказывании: «В отношении человека с природой нет и не может быть каких-то особо тягостных периодов. Природа вся целиком, во все времена года неизменно мила сердцу того, кто родился и живет в ее окружении» /99, 486/.

    Эта мысль нашла отражение в повести. В ней идет речь о случае из жизни - аварии самолета в годы Великой Отечественной войны. Погибли летчики, в живых остались девять пассажиров, из которых не пострадали только две девушки и юноша Николай Тогойкин. Прототипом главного героя стал Николай Дмитриевич Терешкин - видный общественно-политический деятель Якутии, которому тогда было 24 года /43/. Вокруг якутская тайга, а у людей нет ни лыж, ни ружья, ни топора, запас продуктов невелик. Но комсомолец настроен оптимистично, он изо всех сил старается помочь людям.

    Суровая зима не страшна Тогойкину Автор спрашивает читателей: «Почему мы приветствуем только лето, а «все остальное время клянем, непременно называя зиму жестокой?»

    Николай, местный житель, знает и убеждает других не словом, а делом, что и в такой холод в тайге можно найти разные растения, листья дикого хрена, стебли кислицы. Николай Мординов, как отозвалась о повести писательница Антонина Коптяева, «называет лес теплым домом всего живого, который и зимой не замирает, а готовится к весне. В этом доме хорошо и растениям, и птицам, и зверям» /61, 55/.

    В тишине огромного пространства Николаю только на какое-то мгновение было страшно, но когда он увидел белку, сразу успокоился, потому что уже не чувствовал себя одиноким.

    Природа, ее великолепие оказывают на юношу оздоравливающее действие. Он прошел долгий путь по тайге, но когда поднялся на гору, что было очень нелегко, почувствовал «себя сильнее и увереннее, будто красота увиденных просторов прибавила ему силы» /99, 375/.

    Николай, как «дитя привольной тайги», свободно ориентируется в лесу, любуется солнцем, воробья, которого прозвал Трифоном Трифоновичем, даже при скудном запасе продуктов кормит маслом.

    Пример Тогойкина доказывает, что природа - это друг человека, его защитник и источник энергии.

    Н. Мординов говорил, что в повести «Беда» ему «...хотелось выразить свое преклонение перед человеческим мужеством и свою любовь к родной природе». Автор прекрасно справился с этой задачей, передав в образе главного героя не только свои чувства, но и национальный менталитет, одной из черт которого является то, что «якуты не бросают друзей в беде». М. Г. Михайлова пишет о нем, как о человеке красивой и щедрой души: «И эта высокая нравственность его не декларируется, не навязывается извне, а проявляется в его действиях, в его поступках» /93, 26/.

    В творчестве якутских писателей ярко прослеживается и особое отношение народа саха к стихии Земли, к почитанию ее хозяйки. Считалось, что она охраняет благополучие людей и их скот от козней злых абасы. Ее «видели» в образе седой старухи в нарядной одежде (называли ее Аан Аалай Хотун, Айыы Нэлбэрдээн и т.д.). Она воплощает в себе образ родной праматери всего живущего и растущего. Ее богатые духовные и физические свойства, се доброту и благосклонность к людям раскрывают эпитеты ее имени. Хозяйка земли всегда готова накормить всех жителей земли. Поэтому с такими добрыми словами обращаются к ней литературные герои. К примеру, в романе Далана «Глухой Вилюй» добрый шаман Люксюрээни обращает свое заклинание к Духу Земли-бабушки госпоже Аан Чаалай.

    Дух Земли - Тоор Муһондун - почитался и эвенами. Земля считалась божеством, дарующим жизнь, кормящим всех на земле существ. Поэтому ей приносили в жертву дээлбургэ - салама, молоко, кровь, мясо, чай и вино. Эвены также обращались к Духу Земли с просьбами. Например, оленевод Нюку думает, как уговорить Духа земли, чтобы увел волков подальше от стада (повесть А. Кривошапкина «Белая дорога»).

    Копать землю у эвенов было большим грехом. Представление об этом нашло отражение в романе Платона Ламутского «Запретный зверь», который А. Кривошапкин назвал «энциклопедией эвенской жизни начала двадцатого века» /67, 10/. Охотник Маркани убежден, что все в природе имеет свою душу и требует почтительного и уважительного отношения к себе. Когда он случайно наткнулся на отторгнутого, по его словам, самой матушкой-землей мамонта, то помня эвенский обычай никому не говорит о своей находке. И только будучи пьяным обещает Явловскому указать место нахождения. Примечателен диалог, показывающий приверженность традициям:

    «- Есть слух, что ты нашел тушу сэлии. Правда ли это?

    - Про то я должен молчать. Так обычай велит» /75, N4, 56/.  

    «Не всякая традиция, - как замечает в своей статье А. Н. Мыреева, - благо, порой слепая власть традиционных представлений трагически отзывается на судьбах героев»/105, 149/. Шаман Нергун считает, что земля оскорблена», и во всех несчастьях, происходящих с людьми, обвиняет Маркани. Таким образом, останки мамонта, о которых рассказал охотник («оказывается, так и нужно было поступить»), усложнили и без того нелегкую участь семьи Маркани, члены которой едва ли не стали изгоями в своем роду.

    Трогать землю, нарушать ее покров запрещалось и у якутов: «В Бодайбо есть и еще якуты, но в шахтах они не работают, у их народа всегда это считалось большим грехом - рушить землю...», - рассказывает один из героев повести Анастасии Сыромятниковой «Дорога жизни» /152,46/.

    Якутский поэт Семен Данилов показал динамику изменения национального менталитета по данному вопросу в стихотворении «Буровые мастера»:

        Якуты темные когда-то

        Боялись ссориться с землей,

        Копать киркою и лопатой,

        Чтоб не сердился дух земной.

        Но видим поступают иначе.

        Бросают фразу на лету.

        - Ну, сколько прорубили нынче?

        Так, пустяки - одну версту...

    Кроме почитания духа земли люди с особым уважением относились и к духам местности. Описания, связанные с этим ритуалом, часто встречаются в произведениях. Например, в повести «Беда» Н. Мординова старый якут, старик Иван, воспитанный на древних поверьях о то, что нельзя произносить вслух название местности, на которой находишься, «сделал вид, что не слышал вопроса» о том, как называется поляна, чтобы не обидеть местного духа. Дары духам местности оставляли чаще всего на деревьях. Вот как пишет об этом Н. Якутский: «Нижние ветки лиственниц увешаны множеством разноцветных лоскутков, истрепанные от дождей и ветров, пучками конских волос, а в кору деревьев воткнуты серебряные и медные деньги» /180, 75/.

    В повести Ивана Федосеева «В колымской глуши» говорится, что традицию делать жертвоприношения духам местности переняли и русские: «Якуты и русские - все приносят пожертвования духам этой земли, увешивая полусгнивший крест конским волосом, тряпочками или бросая к его подножию монеты, листочки табака» /169, 87/.

    Содержание произведений литератур народов Якутии подтвсрждает мысль Георгия Гачева о том, что «тело земли», «животный мир, растительность - все это предопределяет и род труда, которым здесь надо заниматься населению» /28, 27/.

    Для трудолюбивого и мирного народа саха главным занятием было скотоводство и коневодство. В связи с этим важным экономическим явлением был большой спрос на сенокосные угодья. Если для русских крестьян необходимо было иметь надел плодородной земли для посева, то якутских животноводов, в первую очередь, интересовал корм для скота. В романах «Глухой Вилюй» и «Тыгын Дархан» описываются события, имевшие место в конце XVI - начале XVII веков. Изображенные в романе люди Туога Батыра, пришельцы с юга, своим трудом и сноровкой сумели адаптироваться к экстремальным природно-климатическим условиям Севера. На примере их жизни писатель показал большую заслугу предков перед всем миром в том, что они сохранили стада конного и рогатого скота в условиях вечной мерзлоты. Но уже и в то время небольшие конфликты могли послужить поводом для драки из-за земли. Тыгын, владыка Туймаады, прекрасно понимал это: «Людей можно народить, скот тоже расплодится при хорошем уходе. Как говорится, были бы кости, а мясо нарастет. Однако все это возможно при наличии удобных угодий и тучных пастбищ» /39, 336/.

    Эту особенность ведения хозяйства отмечал и Серошевский В. Л.: «В настоящее время,- писал он, - якуты представляют чуть ли не единственный на земле народ, для которого сбор травы приобрел первенствующее значение. Есть в Америке, Африке и Азии многие скотоводческие племена, и скот у них преобладает рогатый, но только у якутов длинная и снежная зима, с заменой коней рогатым скотом, выдвинула на первый план сбор трав» /145, 271/.

    Изображение картины сенокоса встречается в творчестве многих якутских писателей. Одна из глав романа «Тыгын Дархан» так и называется «Сенокос». Автор повествует о ритуале окропления кумысом поля и лезвий кос, об обращении к духам растений и зелени, о дружной работе косарей. Именно сенокосная страда давала возможность определить чего стоит молодой парень: «силен или слаб, ленив или трудолюбив».

    Хозяева, устраивающие кюлэй, готовились к нему, созывая людей со всей округи. Каждого участника кюлэя щедро угощали. «Даже хозяева, про которых якуты говорят, что они с «железными когтями» и ничего не выпустят, в этом случае расщедриваются» /152, 3/. Почти во всех больших эпических произведениях, описывающих установление в Якутии советской власти, упоминается решение вопроса о сенокосных угодьях. Его обсуждают на собраниях, о нем идет разговор в якутских юртах и в поле у костра. Не является исключением в этом отношении и роман Николая Мординова «Весенняя пора».

    С первых страниц книги, в названии которой присутствует мотив побуждения самой природы, дыхание весны, мы попадаем в страну «глупой тайги и тундры, короткого, бурного лета и долгой зимы», «где на одного человека приходилось почти пятьдесят километров территории...» /173, 577/.

    Но и на таком пространстве тесно богачу Федору Веселову. Он хочет иметь еще больше скота и кормов для него, потому что богатство в то время определялось поголовьем. Егордан Ляглярин, спокойный и выдержанный человек, терпеливо переносит все невзгоды, но за родной Дулгалах готов бороться до конца. «Завтра я иду косить свой Дулгалах, а если ты сунешься со своим халчахом, так вот что получишь, - Егордан повертел перед гостем кукиш...» /98, 297/. Автор описывает, как дрожащими руками принимают жители наслега листочки с обозначением главы семейства, названием местности и размера отводимого для покоса участка. Писатель еще раз подчеркивает бережное отношение к сену, передавая психологическое состояние Никитки, когда он вынужден поджечь стога, чтобы не достались врагу.

    В романе не раз упоминается рассказ о встрече якута с царем, который подтверждает, что поистине для народа саха земля была матушкой кормилицей: «Спрашивает царь у якутского человека: «Чем вы там живы?! А якут, недолго думая, отвечает: «Землею, царь, землею!» /98, 132/.

    Излюбленным местом поселения народа саха являются аласы. А. Н. Мыреева полагает, что при традиционном оседлом образе жизни якутов «как центр мироздания воспринимается микрокосм домашней очага, родного аласа» /104, с.76/. Более подробно эта национальная особенность передана Софроном Даниловым. Один из рассказов писателя так и называется «Родной алас». Это соприкосновение с детством и размышление о смысле жизни, это и благословение малой родине, и благодарность за помощь в трудную минуту: «... ты возник перед глазами, чтобы в трудный час помочь своему сыну. Пусть же солнце осветит эту хмурую ночь. Пусть твой чистый, животворный воздух вливается в мою грудь» /40, 179/. В описании типично якутских аласов (еланей) автор каждый раз подмечает что-то новое. Максим Степанович из рассказа «Кремень» вспоминал всюду, где бы ни был, родную землю, и эта земля придавала ему силы. «Постоит он на опушке леса, где раньше была юрта и словно молодость к нему возвращается...» /40, 183/.

    Наверно, не случайно и фамилия главного героя романа «Бьется сердце» Аласов. Сергей Аласов вернулся в отчий дом, в школу, где учился, и ощущает себя ответственным за землю, на которой вырос, за тех кто жил рядом с ним.

          Я буду вспоминать свою долину

          В краю любых диковин и причуд

          И говорить восторженно, старинно:

          Я верный сын аласа, я якут... /168, 5/,

    - писал поэт Иван Федосеев. Этими словами мог сказать о себе Аласов.

    Героиня романа «Сказание о Джэнкире» Чара рассказывает своему знакомому, что такое алас: «Вот такая, - начертила она круг в воздухе, - круглая долина леса. И там мой дом.

    - Значит, деревня?

    - Нет, не деревня» /42,197/.

    В творчестве А. Сыромятниковой «дальний-дальний алас, где ни один тойон... недостанет, где трава - по пояс» алас предстает как образ надежеды, счастья, как место на земле, где можно жить без нужды /152/.

    Любовь к родине ассоциируется у литературных героев с родной землей. Они никуда не уезжают из дорогих сердцу мест, потому что именно в этих краях покоится их детская пуповина, зарытая во мху матерью. Другие помнят, как поют белые журавли. Третьи считают, что живут «на самой лучшей земле в мире. Тем она и хороша, что больше никому не нужна, кроме нас...» /139, 52/.

    Горсть родной земли подает мать остающемуся в чужих местах сыну и просит не расставаться с ней, носить с собой. «Она тебе всегда напомнит о нас, обдаст родным теплом, придаст новых сил» /75, N4, 77/.

    Говоря о похоронном обряде народа саха, Серошевский писал: «Самое большое, чего ожидает и желает якут, - это лежать спокойно, ледяным истуканом в глубине родной земли, недалеко от той местности, где прожил жизнь» /145, с. 595/.

    Это мировосприятие передано и в рассказе Николая Лугинова «Айгылла», действие которого происходит в годы ВОВ. Снайпер Айгылла, в прошлом охотник, находится в военном госпитале. У него очень тяжелое ранение, и он понимает, что скоро умрет. Перед кончиной герой рассказа не спеша передумал обо всем и успокоился, смирившись с горькой участью. И тут не физическая боль, а что-то другое обжигает его сердце. Он забыл, что «у него не останется на родной земле маленького холмика, куда могли бы приходить его дети и внуки». И впервые за много дней этот мужественный человек позволил себе застонать, а «из его глаз выкатились крупные слезы...».

    Рассказ Анны Ленской «Завещание» заставляет читателя задуматься над тем, является ли обычай хоронить в родном краю «пережитком»? Старуха Кэчи на словах просит внучку Ольгу похоронить ее рядом со стариком Мэндэ, «около заветной избушки, под одинокой лиственницей». С этой целью она дает Ольге большую сумму денег, но после смерти бабушки молодые, Ольга и ее муж Михаил, оправдываясь морозами и большим расстоянием, хоронят бабушку на городском кладбище, а на ее деньги покупают мотоцикл. И все же внучку мучает совесть, а слова старухи Кэчи: «Похороните меня со стариком. Обязательно!» не дают ей покоя /78/.

    Любовь к родной земле есть у каждого народа. Как святыня мыслится земля в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание». Первое, что должен сделать Раскольников, чтобы искупить свою вину, по мнению Сони Мармеладовой, - поцеловать землю, которую осквернил.

    В повести-воспоминании «Отчество исправим...» Далан, размышляет судьбе бывших белорусских крестьян, попавших в тюрьму в годы репрессий, говорит, что они не потеряли ни человеческого достоинства, ни душевных качеств и в этом похожи на его земляков. «Похожесть эта, - предполагает писатель, - объяснима любовью к родной, хоть и такой недосягаемой теперь и потому особенно близкой, земле, к земле отцов и дедов» /38,95/.

    Кроме стихий огня и земли, для менталитета народа саха характерно почитание стихии воды. Писатели включают в произведения сказания, легенды о происхождении рек, озер, описывают их красоту, ритуалы, связанные с почитанием духов - хозяев водной стихии.

    Так, в романе «Весенняя пора» Николай Мординов, подчеркивая большую роль окружающей природы в формировании личности Никиты Ляглярина, один из важнейших факторов видит в реке Амге (по-якутски - Амма). И сам псевдоним писателя - Амма Аччыгыйа - означает «сын Амги», одной из красивейших рек Якутии. На берегу Амги проходит детство Никиты. Взрослые вполне доверяют «матушке Амме» детей, веря, что их добрая кормилица не погубит своих сыновей. Когда герои приближаются к родной реке, им кажется, что и воздух стал чище и дорога ровнее.

    Софрон Данилов сравнивает реку Амгу с девушкой. Описание реки дано через восприятие Кэчи. Ей кажется в горе, что все вокруг тоже должно измениться. Но природа и лес остались прежними. Писателем не дано двойственное чувство героини: с одной стороны, она понимает что река неживая и не может «вознегодовав на белых среди зимы взломать свою ледяную броню и швырнуть в них шугой». Но с другой стороны, Амга «знает, что творится на ее берегах. Только затаилась до времени». Такое состояние реки помогает Кэчи успокоиться /41/.

    Во многих произведениях якутских писателей воспевается и Лена-матушка. Вот пример одного из описаний: «Великая, прекрасная Лена! Вся она сейчас переливается мириадами сверкающих искр. Песчаные берега дальних островов медленно таяли в серебряном просторе величавой реки» /98, 523/.

    Как было уже сказано выше, якуты верили, что у каждого озера, каждой реки есть свой дух-иччи.

    В центре романа Болота Боотура «Пробуждение» - конфликт жадного бая Сабардама с простым народом. Разногласия начались из-за того, что Сабардам решил спустить воду из озера, которое почиталось как священное. Сабардам знает об этом и представляет, какие последствия могут вызвать у местных жителей его действия. Бай думает: «Хуже всего, что озеро почитается священным. И зовут-то его в народе не Халангатта, а кто Бабушкой, кто Матушкой-кормилицей» /9, 100/. Но ради прибыли Сабардам готов рискнуть, хотя и шаман Хойхойор, и удаганка Марья категорически отказались принести жертву духам озера. А удаганка даже пообещала нагнать на князца такого страха, что он за версту будет обходить озеро. Такое утверждение удаганки было обосновано религиозными верованиями древних якутов. «Шаманы и удаганы, являясь посредниками между людьми и духами, влияли на психику отдельного человека, даже создавали коллективный настрой...» /15, 117/.

    Если действие романа «Пробуждение» происходит в начале двадцатого века, то события романа Софрона Данилова «Сказания о Джэнкире» разворачиваются в семидесятые годы. В произведении писатель повествует о том, как с расширением производственной сферы промышленных ведомств меняется облик природы Якутии. Чистая, прозрачная речка Джэнкир, способная «рану ли, душу ли» вылечить и воскресить для новой жизни, становится зоной экологического бедствия.

    Сюжет романа развивается как конфликт, связанный с решением судьбы одного из северных районов - Тенкели. Потребительское, бездушное отношение к природе проявляет секретарь райкома Кэремясов и директор золотодобывающего комбината Зорин. Им противостоят секретарь парткома совхоза «Артык» Черканов, журналистка Сахая Андросова и недавняя выпускница школы Чара. Кэремясов и Зорин заинтересованы только в выполнении плана любой ценой, судьба реки их не интересует. Народное мировосприятие представлено в личности Дархана. Опытный человек, он убежден, что природа очищает не только тело, но и душу. Ему чуждо потребительское отношение к ее красоте и богатству. Стараясь передать свои знания внучке Чаре, он, например, предупреждает ее на рыбной ловле: «Негоже нам без конца верить, уповая, что в бесчисленных реках и озерах златочешуйчатых косяков нам никогда не перечерпать» /42, 43/. Как личную трагедию воспринимает Дархан гибель родной реки, с болью в сердце размышляет о том, что останется на земле детям и внукам. Добро и природа, в понимании Дархана, неотделимы друг от друга. Отношение человека к природе является критерием его любви к Родине. «Что еще найдется в этом мире, кроме матери-природы, которая испокон веков, со дня сотворения мира, во имя всего живого, начиная от муравья и кончая самим человеком, беспрерывно и неоплатно творит добро и благо?» /42, 49/.

    Мнение Дархана разделяют молодые Чара и Сахая, они не просто считают себя ответственными за судьбу родной реки, но и активно борются за ее сохранение.

    В романс с особой силой выражена философская мысль о единстве человечества, человека и космоса. Во сне видит Чара землю из космической, холодной дали, и земля предстает перед ней беззащитной, хрупкой, и девушка хочет спасти и землю, и живущих на ней людей.

    Культ Воды-матери был характерен и для эвенков.

    Галина Кэптукэ описывает переход реки вброд как целый ритуал. Заранее приготовлены подарки Джелтуле: чайная ложечка, чашка с голубыми цветочками, разноцветные лоскутки. К реке с просьбой благополучно переправиться на другой берег обращаются и взрослые, и дети.

    Исследователь творчества Мустая Карима М. Ломунова рассказывает также о почитании водной стихии на родине башкирского писателя. В ауле Кляш люди издревле бросали в бивший из-под земли родничок серебряные монетки, которые потом отдавали одиноким старушкам. «Чтили люди родник, - пишет она, - поивший их вкусно водой, нарекли «святым» /82, 8/.

    Герои повести «Серебряный паучок» Нирайкан, Согдекон, Вар ра тоже были воспитаны на обычаях предков. Тем больнее видеть Зею, половина которой стала «большой гнилой лужей». Земляки рассказывают Варваре, как много тонет людей в реке, по которой теперь плавают деревья, коряги, бревна. И многие тонут потому, что ездят на лодках в пьяном виде. Писательница показывает, как отрыв человека о родных корней, от труда ведет к росту пьянства, к росту преступности. «Да, люди не стали соблюдать обычаи. Теряются обычаи, вот народ и вымирает...» - эти слова героя другой повести Г. Кэптукэ вполне приемлемы для объяснения причин происходящего.

    Духи - хозяева рек почитались и юкагирами. Они «кормили» водную стихию кусочками масла, хлеба, сахаром, чаем. В старину юкагиры «отдавали» черепа и кости убитых лосей и диких оленей. В произведении «Ханидо и Халерха» С. Курилов передает прекрасную легенду о Колыме, в которой каждому ее «ребенку» даны характеристики и определены их функции для людей: Балыгычан должна развести для них рыбу, Коркодон дать возможность спрятаться от холодов под высокими берегами, река Анюй вырастить тальники для огня, а неспокойная Омолон будить «старую мать» Колыму. С гордостью описано небольшое озерцо Сыппай, которое из-за огромной массы чиров якуты называли «мешком с деньгами». Так как чиры Улуро ценились очень дорого.

    Зависимость людей от «даров» реки, необходимость жить в гармонии с ней показана и в романе В. Санги «Женитьба Кевонгов». Выработайный и проверенный многолетней практикой стереотип поведения, конечно, очень облегчает жизнь нивхов, у которых есть объяснение всему происходящему в природе и с ними самими. Они точно знают, почему в один год бывает много рыбы, а в другой - мало. С большим мастерством созданы сцены добычи и разделки рыбы, пришедшей в родную реку Тыми метать икру. Люди не просто исполняют обязанности. «В дни промысла нивхом овладевает азарт. Тот, непохожий на все другие страсти, азарт, который возникает только у добытчиков». В таком состоянии человек становится сам не свой, он с новой силой начинает верить в злых духов, в дурные приметы и предзнаменования.

    Древние поверья нивхов содержали в себе и правила поведения и законы добычи пропитания. После удачной рыбной ловли Касказик рассказывает сыновьям у костра старую поучающую легенду: «И вот однажды Тыми забурлила. Это Тайхнад послал к берегам нашей земли несметные стаи горбуши. Чтобы нивх не умер с голоду... Тайхнад тогда сказал людям: «Пусть каждый возьмет себе рыбы, сколько нужно ему и его собакам». /141, 14/. Но людей охватила жадность, к чему она привела и разъясняет Касказик детям. «И у нивхов теперь уже не пропадает ни одна рыбешка», - говорит он в заключение.

    Приводя этот разговор, писатель дает нам понять, что есть чему нам всем поучиться у старых нивхов, столько веков проживших душа в душу с природой-кормилицей, и ни в чем не повредивших ей.

    Сам В. Санги, отмечая эту особенность менталитета народов Севера сказал следующее: «Северный человек во все времена обращался к природе как равный к равному, как к собеседнику-другу, как к соучастнику человеческой повседневности. С природой северный человек делится самым сокровенным, обращается к ней в дни печали и радости, ищет и находит в ней надежного товарища-помощника» /142, 149/.

    В художественной прозе писателей-северян мы находим и такую особенность менталитета относительно природы, как почитание священных деревьев. Этот обычай сохранился и в наши дни.

    У народа саха есть представление о родовом дереве - величественном дереве жизни, которое имеет непосредственное отношение к героям якутского эпоса Олонхо:

        По велению неба

        В начале времен –

        Раскинув пышные восемь ветвей,

        Выросло древо Аал-Луук /108, 49/.

    Большое внимание в сказании уделяется дереву Аал Кудук (Луук или Лууп) Мас. Говорится, что Аал Кудук Мас в высоту могло бы дорасти до самого неба, но тогда свирепые верхние абаасы накинулись бы на него и высосали его соки, тогда ветви его стали бы сохнуть, а могучий ствол рухнул наземь. Но, достигнув неба, дерево передумало и стало коновязью для небожителей.

    Родовое дерево, представляющее собой силы добра, обычно растет около усадьбы героя олонхо.

    В художественных произведениях как священное дерево чаще всего описывается лиственница.

    В рассказе Софрона Данилова «Лиственница», давшем заглавие книге, речь идет о трех друзьях. Двое уходят на фронт, третьего не взяли в армию, у него плохое зрение. Перед расставанием друзья посадили лиственницу и поклялись сберечь ее. Во время войны один из друзей погиб, второй возвратился и увидел, что Борис, третий друг, сразу же перестал следить за деревом, и оно снова засохло. Для рассказчика посаженная лиственница поистине Священное дерево, часть души его погибшего друга («Чудес не бывает, но я подумал, что, если бы наша Лиственница зеленела, пришел бы сегодня и Вася, мог бы прийти») /40, 197/. Борис же, ставший обывателем, удивляется его горю: «Что лиственница? Я коньячку принес». Алексей не сможет простить Бориса. Как отметила М. Ломунова: «Память о лиственнице стала неизмеримо большим, чем напоминание об одном дне. Лиственница обернулась символом дружбы, верности родной земле» /83, 6/. Если рассматривать эту историю в контексте менталитета, то поведение Бориса - это не просто проступок, а отказ от веры своего народа.

    В романе «Бьется сердце» писатель объясняет происхождение обычая приносить дары Священному дереву: «Это обычай такой, доброе человеческое «спасибо» одинокому дереву: за приют, за свежесть и тень в жаркий полдень. И за смелость. Она в нашем метельном краю дорого ценится, дереву на вершине сопки смелость нужна каждый день» /41, 404/,

    Автор сравнивает дерево со старым мудрым человеком, потому кора у него «морщинистая» и рубцы «по стволу и на корнях».

    Лиственница была на первом месте и по количеству и разнообразию изготавливаемых из нее предметов. Все громоздкие, не боящиеся расколки предметы делались из нее.

    Герой повести «Беда» Николая Мординова, Коловоротов говорит о лиственнице как о «чрезвычайно интересном дереве». Именно из лиственницы были изготовлены лыжи для Николая Тогойкина, с помощью которых он успешно добрался до людей.

    Обод для своих громогласных бубнов великие шаманы делали так же из лиственниц. Как повествует Иван Гоголев, особые деревья росли на озере Мастаах. На его величественные, живописные берега устремляется в надежде шаман Кысалга. Писатель передает всю полноту чувств, охвативших молодого человека, нашедшего нужное дерево. Он «обнял его, как старого друга, прижался щекой к могучему шершавому ствол и облегченно вздохнул, чувствуя прилив новых сил. Дух-иччи этого священного дерева словно одарил его колдовской мощью» /33,262/. В художественно-публицистическом очерке И. Гоголева «Сэргэ моих печальных дум» («Санньыар санаам сэргэтэ», 1989) природа выступает не только как объект человеческой деятельности, но и как важный фактор нравственого и эстетического воспитания человека. Воспоминание о детстве, как и у многих якутских авторов ассоциируется с родным аласом, центре которого стояло сэргэ с островком могучих лиственниц, к которым весной с подарком - свежим маслом - приходила с внуком мудрая бабушка. Своим отношением к природе она преподносила уроки доброты. Позже автор с болью узнал, что по приказу ограниченного начальника деревья, с которыми связано так много хорошего в прошлом, были вырублены. «Писатель поднимается до сарказма, когда клеймит людей, равнодушных к природе, красоте. Он клеймит чиновников-бюрократов, потребителей, уничтожающих вокруг себя все живое, т.к. убивают в себе человеческое» /6, 141/.

    В романе «Сказание о Джэнкире» в качестве священного дерева выступает сосна. С. Данилов показывает, как в современных условиях изменились приносимые дары. Кроме привычных разноцветных лоскутком на ветвях висят брелки на цепочках и даже полная пачка сигарет с иностранной наклейкой. В то время как приезжие в Якутию соблюдают ритуал поклонения дереву, иногда и не представляя четко, в чем смысл данного обычая, партийный руководитель Кэремясов смотрит на подобные вещи «с легкой усмешкой». В этом отношении он является полной противоположностью старой Пелагеи, которая остается верной традициям предков и в благоустроенной городской квартире.

    Позднее Кэремясов, отступивший от обычаев своего народа, предаст и речку детства Джэнкир, и родной алас.

    Положительные герои Софрона Данилова бережно относятся ко всему живому. Например, Лира Пестрякова запрещает одноклассницам рубить на корм скоту последнюю «еще живую березу».

    В рассказе «Плачущая роща» автор передает испытанную им в детстве боль от вида целой березовой рощи с ободранной корой. Маленький герой очень расстроен и страшно возмущен поведением жадного Тыныраха, который ради наживы «раздел» березы. Хрупкое, живое можно погубить за несколько минут, предупреждает писатель, а для того, чтобы в условиях вечной мерзлоты выросло дерево, необходимы годы.

    Якуты называли березу барыней-деревом, а ее «щетку» (известная уродливость корневища) высшим по красоте древесным материалом.

    В творчестве Ивана Гоголева дано описание священной березы, на которую «бабушка Огдоччуя каждую весну вывешивала саламу. Древняя развесистая береза о семи развилинах, вся в густой шумящей листве была светла и чиста, как благородная мысль человеческая» /33, 84-85/.

    Любовь к родным березам присутствует и в произведениях русских писателей. Герой Василия Шукшина Егор Прокудин, когда было тяжело, вспоминал свою деревеньку и березовый лес на берегу реки. И в радостные минуты он разговаривает с деревьями: «Ох, вы, мои хорошие!.. И стоят себе: прижухлись с краешку и стоят. Ну, что дождались? Зазеленели... Он ласково потрогал березку» /176, 353/.

    У эвенов северо-западного Верхоянья священным деревом, так же как и у народа Саха, является лиственница. Согласно их верованиям, дерево - это символ жизни, которое порождает жизнь и связывает три мира (Верхний, Средний и Нижний) воедино незримыми нитями.

    Почитание священных деревьев характерно и в настоящее время.

    По представлениям эвенов ветки священного дерева уподобляются рогам оленя или даже крыльям (крылатые олени). Считается, что такое дерево имеет особый дух - муһон, который должен покровительствовать людям, почитающим его. Многие дарят различные вещи священному дереву, некоторые развешивают на стволе такого дерева разноцветные лоскутки материи - дэлбургэ.

    В романе П. Ламутского дэлбургэ вывешивает Тинькани с целью загладить свою вину за убитую «священную» птицу - орла.

    Интересный ритуал по отношению к дереву существовал у нивхов. В. Санги описал, как глава рода Кевонгов за одну неполную луну до рождения ребенка настругал из черемухи нау - священные стружки, кончики которых обмазал брусничным соком. Стружки должны были передать Курнгу - всевышнему духу - просьбу Касказика о рождении сына.

    В «Ложном гоне» пересказана история о происхождении рода Койвонгунов, «веткой которого является» охотник Лучка, от лиственницы. Согласно этому поверью, в дереве скопилось много силы, которая пробилась сквозь кору смолой, и как «только спекающая смола коснулась земли, из нее появился человек».

    В романах Ивана Гоголева говорится о духах трав и деревьев, сказывается о духе-иччи оспы, который люди представляли в «образе женщины в черных одеждах. Этот дух поднимался на возвышенные места и чутким ухом ловил звуки... Желая умилостивить дух-иччи, на стол выкладывают колоду карт, куколку, бутылку спиртного...» /35, 181/.

    В связи с одушевлением стихийных сил природы, наделением их качествами, присущими человеку, сложились определенные обычаи, ритуалыно магические действия, места приношения жертв духам. Сегодня можно сказать, что в этом огромном мире вера в одухотворенность природы позволила народам Севера находиться в более гармоничных отношениях с окружающей средой. Но, с другой стороны, содержание некоторых произведений свидетельствует, что вера в духов наносила и непоправимое зло.

    Большой интерес в этом плане представляют романы Ивана Гоголева «Черный стерх», «Месть шамана», «Последнее камлание». Своеобразие романа «Черный стерх» состоит в том, что для показа дореволюционной жизни и первых лет Советской власти автор применяет фольклорный материал, который долгое время бытовал у вилюйских якутов.

    Один из героев романа Староверов так отзывается о якутском фольклоре: «Кто познакомится с фольклором якутов, тот не сможет не уважать их. Приходишь к мысли, что якуты хоть и немногочисленный народ, но очень мудрый» /35, 135/.

    И. Гоголев передает историю о том, как местный тойон, чтобы ввести в заблуждение нечистую силу, которая забирала его сыновей, отдал единственного сына на воспитание бедной старушке Хараанай. Когда ребенок подрос, отец забирает его в свой дом. Разделяя мнение, что в Хобороос вселился злой дух (на самом деле она была вентрологом), он требует, чтобы девушка переехала в другой наслег, а саму Хараанай вместо благодарности отправляет в кумаланы. Богачу и в голову не приходит, что старой женщине ведомы чувства радости и огорчения. Не выдержав тяжелых испытаний, бедняжка Хараанай наложила на себя руки и «поэтому похоронили ее не по-человечески». В этом отношении судьба Хараанай сходна с судьбой красавицы Кыталык Куо, выданной родителями насильно замуж и превратившуюся из-за «глупого мужа» в черного журавля.

    В якутских преданиях стерх и лебедь фигурируют как воплощение добра и счастья. В олонхо со стерхами сравниваются красивые девушки. А. Е. Герасимова отмечает, что у каждого народа свое представление о типе женщины: «тополь, кипарис - у народов Кавказа, тонкая береза или лебедушка (лебедь) - у России, стерх (белый журавль), подснежники или цветок «сардаана» (лесная лилия) у народа саха» /30,124/.

    С белым журавлем сравнивает Хобороос любимого Хабырыыса: «Он образованный, сын улусного головы... Стерх... Белый журавль...», себя же и Кысалгу видит черными стерхами: «В их судьбе много схожего... Они друг другу под стать... оба журавли черные...»

    Что же символизирует черный стерх? Автор говорит об этом в размышлениях Хабырыыса. Черный журавль - это тот, «кто не нашел в жизни своей верной дороги, разочаровался в лучших идеалах своих и томится в духовном одиночестве» /35, 271/.

    Образом «черной, как ночь» птицы завершается заключительный роман трилогии «Последнее камлание». Крик черного стерха, в котором выразилась вся человеческая боль, звучит предостережением о том, что на земле черных стерхов еще много и нужны невероятные усилия, чтобы их не стало совсем.

    В «Сказании о Джэнкире» С. Данилова прекрасные лебеди тоже обретают символическое значение. У якутов считается, что тот «будет счастлив воистину», «кто видел танец белых журавлей», «что не селятся рядом с людьми, а живут неведомо где».

    Стерхи - священные птицы и для эвенов. В хороводном танце «һээдьэ» они подражали птице-символу бессмертия.

    Во многих произведениях можно найти изображение культа определенных животных. Здесь встречаются как тотемизм (вера в происхождение человеческих родов и племен от разных видов животных), так и зоолатрия (почитание священных животных без веры в родство с ними).

    В якутском героическом эпосе лошадь считается мудрым животным, и в олонхо часто упоминаются богатыри лошадиного происхождения, Но в художественных произведениях отражение такого рода верований почти отсутствует. Намек на подобное мировосприятие есть у Болота Боотура: «Лошадь для эвенов страшнее белого медведя. Но якуты, потомки Байаныыров, считают, что происходят от лошадей. Оттого они никогда не произносят этого слова, а говорят «хвостатые» /8, 151/.

    Культ лошади, следы которого сохранились в обрядах и поверьях, указывает на огромную роль, какую играла лошадь в прошлом якутов. Об этом свидетельствует и пословица: «Пешего пять бед дожидаются, а от конного и одна бежит», «Добрый конь имеет славу, дорога - известность».

    Конские волосы принося в жертву духам-иччи: «К ветке толстой старой березы, обвешанной узелками с дарами, Киргеляй привязал пучок конских волос» /9, 122/.

    Пучками конских волос украшают свадебные деревянные кувшины для кумыса, кожаный мешок и кожаное громадное ведро в праздник ысыах. Описание праздника представлено во многих произведениях, но наиболее широко оно дано в романе Далана «Тыгын Дархан», первая часть которого названа в честь праздника «Ысыах белого изобилия». Автор рассказывает историю появления ысыаха, первое проведение которого связано с именем легендарного прародителя народа саха Элляем Боотуром. Подробно описывается праздничное украшение местности Сайсары, посуда (чороны с кистями из конского волоса, трехглазый шейный ковш-терэх), «священный столб-аар багах с привязанной к нему кобылой молочно-белой масти».

    Шаман Одуну обращается к белым богам-небожителям и совершает обряд кумысного кропления. Якуты называют кобылье молоко «пищей богатырей». Писатель ярко передает участие юношей в борьбе хапсагай и «звучную, полную жизни зажигательную песню», которую исполняют танцующие осуохай.

    Далан подчеркивает, что ысыах, в первую очередь, праздник тепла, праздник дружбы, который должен способствовать примирению людей, не позволяющий допускать вражды. «Ношение орудий убийства на ысыахе - это нарушение обычаев наших предков», - напоминает шаман Одуну. С ним согласен и тойон Лекей: «Грешно во время ысыаха об убийстве думать!». Ысыах проводится в Якутии каждый год в то недолгое время, когда все вокруг цветет, и земля радует глаз ярким одеянием.

    Культ коня проявляется и в почитании якутами коновязей (сэргэ). Столбы коновязей считаются священными, с ними связано счастье дома. Раньше богатые якуты, меняя место жительства, выкапывали и увозили их с собой.

    В произведениях И. Гоголева образ сэргэ получает достаточно широкое освещение. Так как с коновязью ассоциировалось счастье дома, след от топора на ней воспринимается героем трилогии Хабырыысом как «рубец старой раны на собственном теле».

    Показателен и эпизод о конфликте между красноармейцем Ахмадулиным и шаманом Кытыем, случившийся из-за пренебрежительного отношения Ахмадулина к священному сэргэ. Староверов, хорошо знавший обычаи местных жителей, приказал провинившемуся красноармейцу все исправить, в противном случае пригрозил расстрелом. Происходит прощание с сэргэ во время похорон. Старик Тэллярис говорит о покойном: «Старик-то отяжелел! Значит, хочет распрощаться со священной коновязью. Опустим гроб и передохнем...».

    В произведении возникает и образ «золотой коновязи». Такую коновязь смастерил хитрый Сата Байбал из толстого бревна. В середине он выдолбил дупло, туда ссыпал все золото, а потом левую и правую половины соединил так аккуратно, что самый внимательный взгляд не отыскал бы место стыка.

    С золотой коновязью сравнивает Иван Гоголев родную Якутию: «Если вдуматься, Якутия - вот как эта коновязь: вроде неприглядна, суровая, а копнешь - богатства несметные. И никто еще не знает, где и какие чудесные клады хранит эта загадочная земля...» /33, 202/.

    Необходимо отмстить, что золотой коновязью на подворье Юрюнга Аар Тойона - единовластного правителя всех девяти небес, якуты называют Полярную звезду.

    Герои Н. Лугинова воспринимают коновязь как живое существо. Сэргэ, как человек, способно думать, ждать, плакать и жаловаться на горькую судьбу. И также как и люди, они бывают «счастливыми и обойдеными счастьем». Писатель говорит, что сэргэ является как бы своеобразным тестом, по ее виду можно судить о характере и привычках хозяина жилья: «Скособочилась она и вот-вот упадет - считай, что ты остановился у лентяя - лежебоки; стоит прямо и крепко - перед тобою добрый... хозяин. А если сэргэ еще и расписана всякими узорами - повезло: здесь живет человек с душой художника» /84, 20/.

    Столбы сэргэ, украшенные богатой резьбой, пучками волос и лентами можно встретить на перевалах, на перекрестке дороги. В наши дни сэргэ ставят при въезде в населенный пункт и в память о знаменательных событиях.

    Писательница А. Сыромятникова описывает такую особенность украшения сэргэ, как «посаженные» на нее для охраны домашнего очага хищные звери и птицы. Например, волк, медведь, ворон, орел и другие. Причем, к богатой коновязи привязывали коней «лишь самые именитые гости, для прочих - сэргэ с простенькими узорами или чоронами» /153, 30/.

    Мотив преемственности традиций звучит в романе С. Данилова «Сказание о Джэнкире». В результате губительной политики опустели очаги. Черканов, присевший на обрубок бревна, вскакивает, как ужаленный, узнав в нем сэргэ, символ крепости нравственных устоев семьи. Он не может смириться с мыслью, что в этих аласах уже не будут жить люди.

    Якут никогда не оставит на земле череп или позвонки лошади, а подымет и повесит на кол или сук дерева. У Н. Мординова читаем об этом: «На дворе старика Болорутты стояла старая, засохшая береза с обломанными сучьями. На ней висели сползающей вниз цепочкой белые лошадиные черепа со страшными, пустыми глазищами» /98, 140/.

    В произведениях мы находим и отражение того, что якуты страстно любят лошадей, тоскуют по ним. Так, тойон, герой романа И. Гоголева «Месть шамана», похоронив любимого коня, устраивает по нему поминки, как по человеку, а над кроватью в спальне вешает «клок срезанных волос своего любимца».

    Конь считался защитником некоторых родов: «Нам, баягантайцам, покровительствовал сам Белый Жеребец, возлюбленный сын Грозного Джесегея...» /39, 286/.

    В якутском героическом эпосе олонхо, в сказках и песнях конь играет видную роль, он - советник, друг героя (сходство со сказкой Ершова «Конек-горбунок»). Многие литературные герои мечтают о богатырском коне. Например, Никитка Ляглярин (роман Н. Мординова «Весеняя пора»). Когда в красноармейском отряде у него появляется красавец Уланчик, Никитка очень привязывается к нему. Он не соглашается обменять его на другого и готов драться из-за Уланчика с любым силачом.

    Конем называли шаманы и свой бубен. «По понятиям якутского шаманизма бубен является конем, а колотушка - былаайах кнутом для шамана. Бубен для шамана - крылатый конь, на котором он ездит по трехмерному миру» /59, 30/.

    В якутской литературе отразилось и особое положение рогатого скота в жизни народа саха. Рогатый скот составлял главное богатство и основу жизни якутов. Молочные продукты: кислое молоко, сметана, сливки, масло были одними из основных продуктов питания. Поэтому так заботятся Ляглярины о корове Чернушке. Когда се свалила тяжелая болезнь и было решено забить животное, «Федосья ласково поглаживала Чернушку и просила ее не обижаться на них: ничего, мол, тут не поделаешь. Егордан долго стоял рядом, опустив голову» /98,175/. Вся семья радуется выздоровлению бычка Рыженького, называет его «хозяином». Когда Никита стал ходить при Рыженьком на пашне Павла Семенова, то каждый удар по бычку тяжело отзывался у него в сердце. И он поклялся небом и землей избить Павла до полусмерти, как только подрастет.

    Если у народа саха существует культ коня, то для эвенов, эвенков и юкагиров главным животным является олень. Болот Боотур в «Весенних заморозках», сравнивая отношение эвенов к лошадям и оленям, говорит: «Эвены непривычны ни к лошадям, ни к коровам, страшно боятся их» /8, 101/. И в другом месте: «Непривычен эвенам конский навоз, не терпят они его - боятся, как заразы» /8, 141/.

    Об этом же свидетельствует рассказ казахского писателя Каллубека Турсункулова в книге: «Пароль: «Здравствуй, Якутия!». Он передает услышанную им историю о том, как директором одного эвенского совхоза был назначен якут. Он прибыл к месту работы на любимой лошади. Но ни один житель колхоза не только не знал, как ухаживать за лошадьми, но даже не решился подойти к животному. И пришлось директору совхоза самому кормить и поить коня.

    У эвенов есть представление о священном олене. Олень, посвященный богу творцу - hовки, называется «Кудьай» или ытык таба.

    У народов Центральной Азии и Сибири в прошлом существовал обычай посвящать животных белой масти: оленя, коня, быка и козла небесному богу Кудаю. О том, что подобное верование было характерно для эвенов, отмечает писатель Андрей Кривошапкин. «В древности - пишет он, - северные люди почитали белого оленя как посланца небес. Всякие болезни, сказывают, стороной обходили стойбище, где жили белые олени» /64, 100/. Не случайно поэт В. Лебедев выбрал название сборнику переводов его стихотворений на русский язык «Белый олень». Свое первое стихотворение в сборнике он заканчивает строфой:

        Легенду, что слышал я в давние годы,

        Мне не забыть и в последний день:

        Ведь для поэта преданья народа –

        Тоже белый олень. /22, 108/

    По представлениям эвенов, кудьай - это покровитель человека от различных болезней и злых сил. Кудьая имели все члены семьи, рода. Сейчас их специально выбирают из множества оленей более опытные оленеводы, а в старину это делали шаманы. Не каждый олень мог быть кудьаем, а только олень с божественной отметиной, белой или пестрой масти, которые имеют Тигок. Тигок - это комок волос, который иногда встречается под кожей на шее у оленей. Из него эвены делали волосяную веревку для дэлбургэ. Этот комок хранился в особой вьючной суме - һэруклэ, так как считалось, что он приносит счастье хозяину. Такой олень мог вылечить и даже спасти хозяина от смерти.

    У северных людей олень всегда почитался основным богатством. «У кого много оленей - тот и хозяин тайги» /65, N3, 38/.

    Однако в последние десятилетия влияние современных условий труда и жизни, не совсем верная государственная политика на Севере привели к тому, что оленеводство, как исконно традиционное занятие эвенов стало для молодых людей непрестижным. Проблема возрождения народного промысла поднимается в повести А. Кривошапкина «Белая дорого». Сокращение поголовья животных дед Семен объясняет отсутствием любви к животным. В совхозе не осталось хороших мастеров, способных изготовить добротные седла, а с худым мучаются и сам пастух, и олени. Получается, что и в наши дни, когда есть техника, огромную роль играет человеческий фактор. К сожалению, распространенное во времена застоя социалистическое соревнование, обязательство по выполнению и перевыполнению планов играли отрицательную роль. Такие люди, как Кадар, стремились выполнить план любой ценой. Положительным героем повести выступает Геннадий Умчитан, болеющий всей душой за состояние дел в совхозе, о чем свидетельствуют строки из его заявления управлящему Мэтину Петровичу Адитову: «Я благоговею перед людьми, которые по-настоящему преданы оленю, понимают его и оберегают, видя в нем надежную опору. И в то же время всем своим существом я ненавижу тех, кто истязает животных, не любя их» /64, 115/.

    Аналогичные вопросы волнуют эвенкийскую писательницу Галину Кэптукэ. То, что эвенков называют ороченами (орон – по-эвенкийски олень), показывает какое значение имеет это животное в их судьбе. Недаром герои Г. Кэптукэ говорят: «...без оленей нет жизни эвенку. Олени наши - это наша жизнь». В своих произведениях писательница подчеркивает вред, нанесенный традиционному промыслу, организацией колхозов. Вся повесть «Имеющая свое имя, Джелтула-река» построена на сопоставлениях. Глазами девочки писательница заставляет посмотреть, как жили на рубеже 50 - 60-х годов кочевые эвенки и как существовали те северяне, которые поменяли тайгу на поселок. Сравнение не в пользу последних. «В поселке эвенки очень скоро оказывались без своих многовековых спутников - оленей. У мужчин было две дороги: или на прииск, перемывать золотой песок в тайге, или идти грузчиком. А у женщин вообще выбора не оказалось...» /110, 184/. Из-за неумения ухаживать за конем был наказан отец героини повести, после чего он стал кочевать обособленно. «Лошадь и Олень, - пишет Г. Гачев, - как тотемы двух Космосов: земледельца-равнинника и охотника-лесовика» /29, 62/. Остались единоличниками и родители Митэскэ («Рэкет по-тунгуски»). И благодаря этому сумели сохранить своих оленей. Митэскэ и его жена Лергентия живут в гармонии с природой. Лергентия не побоялась в отличие от многих девушек, оставшихся в поселке, жить с мужем в тайге и быть действительно хранительницей очага. В любви к окружающему миру воспитывают они сыновей. Как когда-то далекий предок, будущий охотник Оксета приветствует прилетевших гусей. Осознание оторванности от привычного образа жизни, от «детства при оленях» показано в образах дяди Гоши и тети Веры. Так как «человеку нужна живая скотина», они держат свиней, но свинарник находится на другом конце поселка, чтобы ходить туда утром и вечером. «Эвенк, говорили раньше, человек шагающий. Эвенк привык много ходить», - объясняет данную ситуацию дядя Гоша.

    Однако, в романе Семена Курилова «Ханидо и Халерха» исследователь В. Б. Окорокова отмечает, что герои произведения обеспечивают себе питание и одежду, занимаясь рыболовством и охотой. «Только у богатых табуны оленей, в том числе у Куриля. Оленеводство у юкагиров еще не развито, как у эвенов» /117, 29/.

    С. Курилов широко использует образ оленя для объяснения жизненных явлений, создания портретных характеристик.

    В произведении юкагирского писателя олень выступает как мерило богатства. Так, благодаря доставшимся оленям, сделался большим человеком Куриль, а разорившийся Мельчайвач становится простым безоленным чукчей. С. Курилов приводит пример, когда пастух, выигравший на гонках огромный табун оленей, умер от радости.

    Автор показывает, что олени имеют важное значение и в жизни чукчей. Это же подтверждают произведения Ю. Рытхэу. О герое романа «Конец вечной мерзлоты» Теневиле писатель говорит: «...нет у Теневиля своих оленей, нет жизненной опоры...» Свенсон считает оленя «другом тундрового человека». Особое отношение к этому животному подчеркивает и такой пример: американец Свенсон хотел купить у чукчей живых оленей с целью перевезти их на другой берег, но даже богач Армагиргин отказывает ему, полагая, что «есть вещи, которые во имя жизни своих соплеменников совершать не дано никому». Армагиргин боялся, что за подобную сделку может наступить возмездие, как это уже имело место ранее.

    Во многих произведениях северной прозы рассказывается об обитателе тайги - медведе.

    Например, якутские писатели Иван Федосеев, Софрон Данилов считают медведя не самым злым обитателем тайги. Якуты верят, что медведь зря никого не тронет, а особенно женщин и детей. Но старики говорят в назидание молодым, что о медведе нельзя болтать плохо нельзя хвастаться перед ним своей храбростью, потому что за нескромность он может проучить. На этом поверье построен рассказ Софрона Данилова «Громко не говори...» Герой повествования, когда отъезжали из дома, грозился, что если встретится с медведем, то запалит ему шерсть. А когда такая встреча произошла, сильно испугался. Данное представление нашло отражение в последней повести Владимира Федорова «Сезон зверя». В своем фантастическом произведении автор наделяет животное человеческими чертами: добротой, умом, сочувствием. Человек же, превращающийся в медведя-оборотня, злой, жестокий, кровожадный.

    В юкагирской, эвенской и эвенкийских литературах медведь представлен как тотемное животное. Так, С. Курилов в начале романа приводит легенду о происхождении юкагиров: «Алаи - потомки юкагирского богатыря Идилвея, вошедшего в родовую легенду. Идилвей, перепрыгивал реки и виски, догонял диких оленей и в половодье переносил на своей спине трех беременных женщин. А эрэчканы - потомки мальчика Эрбэчкана, который будто бы родился в медвежьей берлоге, что согласно преданию, в какой-то мере сроднило юкагиров с могучим медведем».

    Нимкор о происхождении рода от Торганэй, которая была дочерью полумедведя-получеловека и женщины звучит на страницах произведения Болота Боотура «Весенние заморозки». Аналогичное мировосприятие у эвенков обнаруживаем в повести Г. Кэптукэ: «Медведь-то человек наполовину, и человека, и медвежонка когда-то родила медведица в давние-давние времена, говорят. От того человека и пошел род эвенков» /72, 21/.

    В. Санги, А. Кривошапкин, Ю. Рытхэу и другие в своих произведениях подробно изображают сцены охоты на медведя, обряды и обычаи, соблюдающиеся при этом.

    Например, эскимосы после удачной охоты устраивают медвежий праздник, который продолжается пять дней. Медвежья голова вместе со шкурой лежит на «почетном месте, в пологе, перед главным жировым светильником». У нивхов проводился обряд проводов души медведя.

    Представление о китах, как о тотемном для чукчей животном, нашло отражение в творчестве Юрия Рытхэу. В повести «Когда уходят киты» писатель философски размышляет о сущности человека в мире и о роли любви в жизни людей. Любовь превращает кита Рэу в человека. Его союз с Нау, образ которой наводит на мысль о неразрывности связей человека и природы, положил начало людям Галечной полосы. Но тот, в чьем сердце отсутствует любовь ко всему сущему, становится душевно глухим и может дойти до крайней точки морального падения: стать убийцей. Таков Армагиргин, убивший кита, своего брата. Убийство кита превращается в убийство человека.

    Версия о происхождении чукчей от китов встречается в романах «Сон в начале тумана», «Конец вечной мерзлоты», «Остров надежды» и других. Писатель говорит об обычае чукчей и эскимосов ставить челюстные кости китов «в честь своих предков, связанных родством с обитателями морских пучин» /135,41/.

    Для прибрежных чукчей, как показывают эти произведения, важны были также такие животные, как морж, лахтак, нерпа. Шкуры нерпы шли на одежду, на постройку жилища, лодок.

    Из домашних животных в художественной литературе часто упоминается собака. Серошевский В. Л. писал, что по представлениям якутов: «У собаки, кошки нет души, кут, которая наравне с человеком есть у домашнего и конного скота» /145, 296/. В связи с этим, такие ругательства, как «черная собака», «собачья морда», «четырехглазый черной крови, черный пес», были широко распространены. Пренебрежительное отношение к собаке закрепилось и в пословицах: «Хуже, чем лягнула собака» (т.е. так слабо), «Подобно тому, как влить собаке в ухо воды», Жаден, как собака».

    И, действительно, один из героев романа Эрилика Эристина «Молодежь Марыкчана» Амурский говорит Едлину: «Стреляй! Сам ты трусливая собака!» И далее: «Якутов собаками обзываешь, расстреливать собираешься! Тут тебе собак нету!» /178, 37/.

    Амурский считает, что Едлина надо «пристрелить как бешеную собаку». Показательно, что у одного из врагов фамилия Собачкин. В то же время писатель повествует о бережном отношении матери Коли Манасова к старой собаке Эксюсю, которая когда-то была забавой маленького Коли «и старуха берегла дряхлое животное, напоминавшее ей о сыне».

    Жалеет о своем верном друге Хопто и Дархан (С. Данилов «Сказание о Джэнкире»). На Севере собака не только охраняла дом, но и служила средством передвижения.

    Для охотников - эвенов и эвенков была надежным помощником в лесу. Герой романа «Берег судьбы» А. Кривошапкина отправляется на поиски пропавшего пса, он просит духа Земли пожалеть его и его семью: «Если ты вернешь мою собаку, дети мои будут рады и хоть несколько раз в году будут сыты» /65, N3, 13/.

    Многие северные народы используют собак и как средство передвижения, запрягая в них нарты, например, чукчи. В тяжелый период люди беспокоились о том, чтобы животные не умерли с голода. И даже в самые трудные дни не употребляли собак в пищу. «Может быть, и дойдем до того, что будем есть собак, - устало ответил Орво, - но это уже последнее дело. После собак обычно берутся за покойников» /139, 187/. Мечтой многих чукчей было иметь свою собственную упряжку.

    Такая же мечта была и у юного героя повести В. Санги «Тынграй». «Тынграй» - рассказ о знаменитой упряжной собаке, о которой не одно десятилетие ходили легенды. Сын хромого бедняка очень любил собак, но у отца хватало корма только на трех кобелей и одну суку, и потому мальчику оставалось лишь надеяться, что желание сбудется.

    Когда в окрестностях стойбища появился дикий пес, сильный и очень сообразительный, с ним спуталась сука хромоного, и через положенный срок принесла восемь щенят. Мальчик радовался, что через некоторое время у него будет упряжка, и он станет настоящим охотником. Но еды для подросших собак не хватало и пришлось часть щенков отдать соседям, часть выменять на товар. И остался у хозяина только один Тынграй.

    Это был угрюмый и величавый кобель. Он ко всему окружающему относился спокойно, никогда не лаял без необходимости. Также он оказался прекрасным охотником, он выслеживал и сам ловил соболей, поскольку у его хозяев не было ружья.

    Но позже гонщик из рода Такрвонгук выменял у голодавшей семьи необходимого в хозяйстве пса.

    Мальчик, расставшись с любимым животным, тяжело заболел. Когда подростку стало совсем худо, неожиданно в селении появился Тынграй он ходил ночью вокруг стойбища и выл, а к утру его первый хозяин умер. Узнав о его смерти, собака ушла и долго бродила по Ыхмифу.

    В. Санги сосредоточил внимание не на спортивных успехах пса, а на его «человеческих» качествах, которые сделали Тынграя нужным людям.

    Описание мира через восприятие его собакой дано также в рассказе Николая Лугинова «Кустук» и Юрия Рытхэу «Зов любви». Авторы показывают преданность Кустука и чукотской лайки по кличке Гок своим хозяевам, привычному образу жизни, местам, где они родились и выросли. Через них дается и восприятие пространства. Например, «Кустуку всегда казалось, что бегут они по внутренней стороне огромного белого шара, и никуда из него не выскочишь и некуда деться. Повсюду ты виден в этом безбрежном пространстве...» /84, 6/.

    Вопрос о национальном мировосприятии был бы освещен недостаточно без обращения к таким важным категориям, как пространство и время. Окружающий мир, смена времен года накладывают отпечаток на виды трудовой деятельности народов, а также, как мы увидим в дальнейшем, и на поведение, и на мышление людей.

    В описании природы писатели подчеркивают ее первозданность, необъятность просторов тайги и тундры. «Непролазная чаща поглотила молодых бойцов. В этих зарослях лиственницы и ольшаника, среди валежника редко, редко ступала человеческая нога» /171, 96/ или «Который уже час шагали они в белом сумраке ночи, надеясь набрести на жилье, но ни один дымок балагана не поднимался над снежным океаном» /10, 69/.

    Экстремальные природные условия, оторванность человеческих жилищ друг от друга формировали национальный менталитет, особые правила человеческого общежития.

    Герои рассказа Софрона Данилова «Двое» оказались в сложной ситуации. Охотник Тайбаас во время свирепой пурги совершенно случайно находит в тундре обгоревшего и замерзающего тракториста Михася Калиновского, парня из Белоруссии и делает все для его спасения. Автор описывает тундру как огромное «прекрасное» и «величественное» пространство. Кругом снег «белый, как лебединое крыло». Пространство и время слиты воедино: «Едешь на нарте день, едешь два, десять, двадцать дней, и нет ей конца и края» /40, 171/. Но меткий охотник, настоящий хозяин тундры Тайбаас, даже в такую пургу, в условиях полного бездорожья находит дорогу к людям. Писатель показывает, что сама природа формирует людей мужественными и трудолюбивыми, а без этих важных качеств в условиях Севера не прожить. В рассказе даются контрастные описания тундры: тундра в дни ненастья и залитая солнцем. Пейзаж помогает передать психологическое состояние героев. Как меняются оттенки снега при освещении северным солнцем, так изменяется и состояние души старого Тайбааса. Суровой погоде он противопоставляет смелость, решительность, стойкость и рассудительность северного человека. Север требует от людей готовности прийти на помощь: «Так мог погибнуть человек. Один. Но тундра - это двое». Таким образом, в центре внимания писателя оказалось не само действие на суровом фоне природы, а психологическое состояние людей в тяжелых жизненных обстоятельствах, в которых и раскрылись основные гражданские и нравственные качества героев. По мнению Д. Е. Васильевой, типичными чертами характера людей, живущих на Севере, можно считать «братскую взаимопомощь и тесную дружбу людей разных национальностей» /18, 138/.

    Расстояние у народа саха измерялось в кесах. Валентина Гаврильева пишет, что «по нынешним меркам кес составляет примерно десять километров» /24,28/. А у русского поэта Николая Глазкова кесу посвящены следующие строки:

        Кес - якутская мера длины,

        Для больших расстояний страны

        Девяти километрам равна,

        Чрезвычайно удобна она /133, 99/.

    Но, как свидетельствует зарисовка Софрона Данилова «В прошлом году и нынче», в тундре такое измерение становится относительным. Хозяин юрты сообщает автору, что до колхоза «Красный оленевод» в прошлом году было шесть кес, а нынче может уже восемь, потому что в прошлом году собаки были в теле, а в этом году - тощие. Таким образом, мерой расстояния в безграничной тундре, которую никто не замерял метровкой, являются «собачьи ноги, сила - резвость наших четвероногих друзей».

    Из-за больших расстояний якуты гостили друг у друга подолгу. Не отправишься в такую дальнюю дорогу, чтобы посидеть один-два часа. Новости распространялись от соседа к соседу, часто доходя в совершенно искаженном виде. Пример из романа Н. Мординова «Весенняя пора»: «Проехать на тот берег из Дулгалаха можно только зимой, когда реку сковывает лед. Но и в эту пору всякая весть доходит до Дулгалаха с большим опозданием и к тому же неузнаваемо изменяясь в пути»/98, с. 14/.

    Радость от встречи с прекрасной бескрайней тундрой, от свежего вольного ветра и быстроногого бега оленей испытывают и герои Юрия Рытхэу. Так, Армагиргин жалеет людей, «добровольно избравших такую страшную, непонятную жизнь в душных каменных мешках» /135, 10/. А Тымнэро, проходя мимо сумеречного дома (тюрьмы) всегда ускорял шаг. Наказание лишением свободы кажется ему самым невыносимым. Он знал, как приходилось в неволе зверю, а каково подобное положение для человека Тымнэро и представить страшно.

    Ограничение свободы, замкнутое пространство травмируют детскую психику Анатолия (повесть Г. Кэптукэ «Рэкет по-тунгусски»). В школе Анатолий ощущал себя то охотничьей собакой, посаженной на привязь, то оленем, загнанным в кораль. Даже в его снах интернат принимает вид загона для оленей. Все его личное пространство составляла кровать, на которой можно лежать только в определенное время. Не удивительно, что семиклассник бежит на простор, на свободу, в дорогую сердцу тайгу, к милым оленям.

    Как оленей в стадо, так и оленеводов загоняют в колхоз, заставляют жить в поселке, где дома построили русские плотники (повесть «Имеющая свое имя, Джелтула-река»). Георгий Гачев пишет, что «это противоестественно - скученность в тайге; тут пристало напротив: разрежено кочевать семьям-родам. А в поселке они - как на коротком замыкании: привыкшие редко друг друга видеть, теперь неотвязно глазеют - и злоба, и ссоры, драки, и водка, и обман-доносы» /29, 61/.

    И Анатолий испытывает подобное чувство. Приезжая в поселок, он меняется, становится Чульчимой и попадает во всякие неприятности, а в тайге у него уходят злость на мир и на людей, и он снова становится Анатолием.

    О подобном «исцелении» природой Л. Н. Толстой сказал: «Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в человеке чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных? Все недоброе в сердце человека должно бы, кажется, исчезнуть в прикосновении с природой - этим непосредственным выражением красоты и добра».

    Как оленеводов загоняли в колхоз, в непривычный для проживания поселок, так переселяют людей из подлежащих затоплению деревень в повести В. Распутина «Прощание с Матерой». Бывшим жителям деревни Матеры предлагают переехать в построенный наспех на берегу Ангары поселок. Место для него толком никто не выбирал, в подполах новых домов стоит вода, не будет у новоселов ни своей баньки, ни просторного огорода, ни места для сенокоса. Особенно трудно приспособиться к новой ситуации старикам. Поэтому они согласны лучше быть затопленными вместе с Матерой, чем жить в новом поселке. По-видимому, подобные чувства испытывали и жители Якутии, которых переселяли в связи со строительством Вилюйской ГЭС.

    Время тоже носит национальную окраску. Т. Ефимова, исследуя восточные реминисценции в творчестве Н. Неустроева, отметила следующую закономерность: «Смена времен года, можно сказать, та призма, сквозь которую герой видит мир, созерцает тайну бытия сущего. Чередование времен года не столько излюбленная тема на Востоке, сколько принцип художественного видения, организующий произведение» /48, 88/. Например, в «Весенней поре» Н. Мординова проявилась такая особенность литературы народов Севера: сменяются времена года, происходят изменения в природе, которые влекут изменение деятельности людей. Отчего происходят подобные изменения, повествует бабушка Дарья из семьи Эрделиров. Она одаривает людей сказками, прибаутками, пословицами, рассказывает историю о том, почему долго длится суровая зима и так коротко лето. У народа саха есть представление о быке Зиме. Когда приближается весна, говорят, что сегодня отломился первый рог у быка Зимы, потом отлетает голова, а когда рухнет туловище, наступает весна.

    Пожалуй, только в произведении Н. Мординова мы встречаем такое подробное описание устройства якутского календаря, преставления в котором делает Никитка, а бабушка Дарья указывает ему, когда и что делать.

    Интересно, что понятие «кес» применимо было не только к изменению расстояния, но и времени. Это отражает следующий пример: «Авдотья совсем не спала эту ночь. Если и придремала, то не больше трех кес». (Примечание: кес - время, потребное на варку мяса в котле. Равно примерно одному часу) /9, 43/.

    В произведениях якутских писателей мы находим описание разных времен года и то, как влияет природа на поведение людей, зимой «медленно тянутся сумрачные короткие дни. Словно свинцом налиты скукой долгие вечера и бесконечно беспамятно-сонливые ночи» /9, 168/, то с наступлением тепла картина меняется: «Окруженный березами алас, куда на лето переселились Киргеляй с семьей, Яким с Юрюной и еще два семейства, звенел от ребячьего гомона, мычанья коров...» /9, 209/. Ритмическая упорядоченность природных циклов, чередование времен года, дня и ночи осознавались как главный закон жизни вообще, в том числе органично включенного в природное окружение человека. В национальном сознании восточного человека замкнутость природного годового цикла сочеталась с мыслью о уходящем времени. Повторяемость годового цикла, дававшая человеку ощущение упорядоченности бытия, устанавливала циклическую концепцию времени, где не было начала и конца, но был повтор, возврат, что определяло принципиальный традиционализм восточной культуры.

    Для якутов, занимающихся скотоводством, были характерны и перекочевки на зимние и летние стойбища. Чукчи в начале лета сменяли зимний полог на летний, убирали до следующих холодов зимнюю одежду. У нивхов, согласно произведениям В. Санги, год был строго разбит на сезоны. Это были сезон лова горбуши, заготовки юколы, потом кеты, сезон охоты на соболя и морского зверя. Также было два жилища: тул-во - зимнее стойбище, кэт-во - летнее.

    Время у нивхов измеряется анями, год равняется двум аням.

    Время у юкагиров, как это описывает С. Курилов, определяется такими событиями, как «в тот год было много снега», «многоводный год» и т.д. «Юкагиры каждый прожитый год отмечали раной на теле Они называли «год» «снегом», «водой», а месяц года «луной».

    Отношение ко времени передает и психологическое состояние литературных героев. Показывая сложную работу пастуха-оленевода, Улуро Адо сравнивает сутки с бесконечной северной равниной. «И кажется, что их каюр - вечно молодое остроглазое солнце, заснул в пути» /161, 27/.

    Мы находим в произведениях и представление о времени как о главном судье: «Подожди, сынок. Время все поставит на свои места. Время-то оно главный судья...» /152, 13/ и как о лучшем враче. Если русские говорят, что время лечит, то «у якутов другое присловье: былое закрывается облаком» /24, 11/.

    Следовательно, образ мира, созданный в художественной литературе, характеризуется такими понятиями, как пространство и время: устремленностью вперед, в будущее; назад, в прошлое; вверх и вниз - в бесконечность.

    Исходя из вышеизложенного можно выделить следующие моменты: В литературе достаточно полное освещение получили космогонические представления народов Якутии. В ней ярко отражены такие черты национального менталитета, как анималистическое отношение к природе. Тогда как в европейской культуре центральное место в соотношении «природа - человек» отводилось человеку, в восточной системе традиционных миропредставлений главная роль всегда принадлежит природе, что присуще и менталитету народа саха. Произведения С. Данилова, Н. Лугинова, Г. Кэптукэ формируют взгляд на природу, прежде всего, как на великолепную и возвышенную организованность, как на общечеловеческую ценность, а не лишь как на материал для хозяйственной деятельности человека.

    Если обобщенно охарактеризовать традиционные системы национального космоса северных народов, то их объединяет устойчивый мотив космического верха и космического низа, трехчастная модель устройства мира.

    В якутской натурфилософии представление о системе мироздания, составной частью которого является человек, схоже с древнекитайским учением о Дао как универсальном пути саморазвития всего сущего, бесконечной цепи изменений. Но по якутской натурфилософии одушевленность природы трактуется более конкретно: наличествует обожествленное понятие мира. То, что окружает человека, представляется живым, разумным. У каждой стихии есть «иччи», имеющие душу. Все они обожествляются и считаются духами-покровителями. Среди них наиболее выделяются: дух Огня, дух Земли, дух Воды. Стихия Дерева, которая присутствует в традиционном восточном мировосприятии, находит свое подтверждение в образе мирового дерева, в поклонении священным деревьям, почитании сэргэ. Более полное описание традиционных космологических представлений дано в романах Далана «Глухой Вилюй» и «Тыгын Дархан».

                                                                         ГЛАВА 2.

                                        ПРОБЛЕМЫ НАЦИОНАЛЬНОГО ПСИХОЛОГОСА

                                                    В ЛИТЕРАТУРЕ НАРОДОВ ЯКУТИИ

    Как было уже отмечено, изучение проблемы менталитета, согласно Г. Гачеву, предполагает рассмотрение Психеи (национального характера) и Логоса (склада мышления). Такого же мнения придерживается А. Иннокентьев. «Менталитетом принято считать так называемый психический уклад, свойственный тому или иному народу (этносу). Это традиционное отношение к жизни, которое закрепилось в самой психике народа, обусловливая тот или иной поступок» /53, 11/.

    Следовательно, целесообразно проследить отражение в художественной литературе следующих основополагающих вопросов:

    - Религиозность (например, страх перед божеством или любовь к Богу; исключение гипотезы существования божества);

    - Оценка и преодоление болезненности;

    - Представление о смерти и поведение человека при умирании;

    - Точка зрения на юность и старость;

    - Представление о соотношении радости, страдания и счастья;

    - Отношение к любви, выражение чувств;

    - Значение труда и отдыха;

    - Структура и оценка власти;

    - Отношение к войне и миру;

    - Формы этикета;

    - Формы коммуникации (например, письменная и устная речь; язык жестов);

    - Этнопедагогика.

    В работах многих ученых отмечаются ментальные черты, присущие тому или иному народу. Как говорилось в первой главе, на формирование «национального образа мира» накладывает огромный отпечаток природа. Доктор психологических наук А. П. Оконешникова, на пример, считает, что «люди, живущие в экстремальных условиях Севера, независимо от их национальных различий, обычно смелые, выдержанные, гостеприимные и терпеливые» /114, 7./

    Терпимость к чужим мнениям, верованиям, поведению определяется сейчас понятием толерантность. Толерантность проявляется в отказе от реактивных внешних актов и поступков. Именно толерантность характерна для коренных народов Севера. Это проявление воли, выдержки, сопротивление ненависти и враждебности между людьми разной национальности.

    Так, В. Санги в романе «Женитьба Кевонгов» пишет, что эвенки удивлялись тому, что «нивхи никак не проявляли недовольства тем, что пришлые охотятся в их угодьях. Напротив, все сделали, чтобы незваных гостей не обошла удача» /141, 73/.

    Толерантность северных народов проявилась, в частности, и в национальных вариантах выражения религиозного чувства.

    Между тем, национальная религия сыграла в истории некоторых стран заметную роль и была одним из основных путей духовного возрождения. Вспомним хотя бы какое значение имело для Руси принятие христианства.

    Христианство, как известно, мировая религия. На территории Якутии оно стало распространяться с начала XVIII века, а к середине XIX века почти все якуты были крещены. Поэтому официально числятся православными христианами.

    Об этом свидетельствуют и строки из стихотворения В. Федорова «Абакаяда», посвященные жене Семена Дежнева якутке Абакаяде Сючю.

        Бабий век - он без того короткий,

        Сердце не осилит тяжесть ран...

        И слезу уронит в чарку водки,

        Возвратясь с погоста атаман.

        И о верности подруги милой

        Будет всем рассказывать окрест

        Над простой якутскою могилой

        Русский

                       православный

                                               светлый крест /165, 12/.

    Рассмотрение вопроса о национальном психологосе мы начинаем с религии, так как религию необходимо «рассматривать как базис, на котором или вокруг которого складываются морально-этические, правовые, этнопсихологические, экологические нормы, теории, представления. Эта «надстройка» придает каждой национальной культуре черты национального, индивидуально-особенного» /50, 6/.

    Как отмечалось в первой главе, религией, сформировавшей менталитет народа саха, была религия белых айыы. Ее определяло поклонение Солнцу и Небу, олицетворяющему в сознании народа Верхний мир светлых творцов, поклонение Срединному миру, как месту жизни человечества, поклонение природе, принятие того факта, что человек является только частью окружающего мира. Наиболее родственной и потому близкой к религиозной системе «Айыы» народа саха является религия тенгрианства, породившая духовные традиции общеизвестных мировых религий: буддизма, ислама и христианства. На огромной территории степной полосы тюркоязычные народы с незапамятных времен поклонялись небесным светилам, в особенности, верховному божеству олицетворяющему Солнце. «У древних тюрков, также как у индоиранцев и хунну, особо почиталось рождающееся солнце. Двери каганского шатра были открыты на восток - в сторону восхода солнца. Двери якутского балагана - юрты и берестяного летнего шатра - урасы также выходили на восток» /32, 33/. Культ Неба, небесных сил был единым для всех обитателей степи. Всевышний Дух - Разум, ассоциирующийся с пониманием Неба, обозначался единым словом «тэнгри», что соответствовало понятию «бог». Религию «Айыы» с религией Великой Степи сближает и космологическая система миропонимания. Характерной чертой иерархической структуры восточной культуры является деление небесной сферы на составные уровни.

    Отзвуки тенгрианства мы находим в романе Далана «Глухой Вилюй». Старуха Хаттыана просила защиты у Таҥары. Она упрекает мужа за неверие в божество и полагает, что по этой причине он не помогаем им. Хаттыана называет верховного создателя Айыы Тойон Таҥара. По мнению К. Д. Уткина, живые традиции великого тенгрианства не ушли насовсем, они остались в генетической памяти наследника древнетюркской культуры - народа саха. «Якутская религия «Айыы» (или «Айыы таҥара») законно считается северной ветвью традиционной религии великой Степи - тенгрианства» /163, 101/.

    Христианские догматы среди народа саха не получили ни признания, ни широкого распространения. В то же время христианство не могло не оказать определенного влияния на верования саха.

    Наиболее подробно вопрос об отношении к церкви раскрыт в таких произведениях якутских писателей, как «Молодость Марыкчана» Эрилика Эристина, «Весенняя пора» Н. Мординова, «Пробуждение» Болота Боотура.

    В романе «Молодость Марыкчана» Эрилика Эристина, события которого происходят в годы гражданской войны, писатель показал, что среди жителей были искренне верующие в бога. Так, слепая мать Сени Оноева «часто выходила во двор и, повернувшись лицом к церкви, громко молилась богу, призывая проклятия на голову Едлина и всех власть имущих» /178, 55/.

    В романе «Весенняя пора» Н. Мординова отношение к богу дано через восприятие старика Василия Болорутты. Хотя у него в избе и видели два медных креста, но крестился он в их сторону неохотно. Боллорутта не просто равнодушен к религии, а даже сомневается в существовании рая и ада, высказывая свое мнение следующими словами: «Вот если бы кто вернулся оттуда и рассказал людям о тамошних делах...» /98, 145/.

    Писатель передает и изменение отношения учащихся к попу: сначала дети «уже не так тщательно готовились к его урокам, потом перестали в морозные дни снимать перед ним шапку и неохотно посещали церковь». Надо заметить, что такое отношение к вере описано не случайно. Безусловно, сказалась проводимая в те годы государственная политика, что подтверждается и другими моментами. Например, высказывания о том, что «не боятся теперь ни греха перед богом, ни стыда перед людьми». О том, что вера в бога все-таки была сильна, свидетельствует и такой эпизод: когда доверенные распределяли заготовленное на церковной земле сено между больными и престарелыми, то некоторые из нуждающихся, «боясь божьего проклятья», отказывались от сена. Доверенным пришлось выдавать таким людям расписку, что весь «грех» они возьмут на себя.

    А. Г. Новиков считает, что «большинство саха совершенно не понимали различия между язычеством и христианством» /107, 41/.

    Это же отмечает и герой романа Болота Боотура «Пробуждение» Алексей: «Якутов принято считать язычниками, а они самые настоящие христиане». Молитва хозяина Алексея начиналась с обращения к Айыы и Тачете. Он объяснял это таким образом: «Айыы... это наш якутский бог, Тачета - ваш русский бог, а кемелес - значит, пусть оба бога мало-мало помогают нам...» /10, 79/.

    Аналогичное мировосприятие, желание объединить «национального» бога с христианским мы наблюдаем и в произведении Ю. Рытхэу «Время таяния снегов». Богач Армагиргин чувствует себя виноватым перед чукотским богом Тынантомгыном за то, что покрестился, хотя сделал это из лучших побуждений, полагая, что если он будет почитать и русского бога, и чукотского, то у бедного народа удвоятся силы, увеличатся оленьи стада, а злых «келе» станет меньше.

    Сходные мысли обнаруживаем и у героев другого произведения Ю. Рытхэу «Сон в начале тумана». Чукчи ставили иконы рядом со своими богами, рассуждая так: «если бог, которого привезли белые шаманы, вправду всемилостив и всемудр, он не станет выгонять хозяев из того жилища, куда его приняли» /139, 174-175/. Причиной крещения многих стало еще и то, что из медного крестика можно было смастерить рыболовный крючок, а взрослые, принявшие крещение, получали целую связку табака.

    Но если Армагиргин и Орво пытаются соединить языческую и христианскую веры, то глава юкагирского рода Куриль (роман С. Курилова «Ханидо и Халерха») решил заменить язычество целиком и полностью верой в Христа. Именно в этом он видит путь своего народа к счастью и, главное, возможность покончить с шаманами и злыми духами, которые обитают везде: и в тундре, и в стойбище, и внутри людей.

    Для исследования проблемы менталитета также важно проследить представление о смерти и поведение человека при умирании. Этот вопрос тесно связан с определенным верованием. Самые северные тюрки - скотоводы-якуты сохранили в своей традиционной мировоззренческой системе субстрактный пласт разнородных представлений, которые сформировали в конечном итоге сложную религиозно-философскую традицию. В ее основе, безусловно, лежали представления, характеризующие главную триаду жизненного цикла человека: рождение - брак - смерть и представление о судьбе, о смысле жизни. «Знание и передача этой традиции из поколения в поколение ориентировали якутов не только на выполнение определенных ритуальных действий, но и обязывали их постоянно и строго корректировать свое религиозно-этническое поведение» /130, 64-65/. Например, саха считали, что у человека есть три «кут» (на русский язык это понятие можно перевести как «душа»). Все три «кут» объединены жизненной силой - «сюр».

    Внешний облик человека определяла «Буор кут» (земляная душа), которая после смерти возвращалась назад в землю. Определяла наследственность и передавалась от предков к потомкам через детей и родственников и оставалась в Срединном мире «Ийэ кут» (материнская душа). Определяла духовный мир человека, его мысли и обеспечивала связь с окружающей средой и после смерти уходила в пространство, в Верхний мир «Салгын кут» (воздушная душа). Пропадание жизненной силы «сюр» означает смерть человека как индивидуума и гибель «Буор-кут». Однако, считалось, что у человека, который умер насильственной смертью, «Салгын кут» остается в Срединном мире и мучается, и мерзнет без «Буор кут». «При рождении ребенка эти души и сюр соединяла богиня Айысыт. По тем же представлениям ийэ кут обитает около сердца (имеет белый цвет), буор кут находится в ушах человека (имеет коричневый цвет). А салгын кут - бесцветный» /31, 65/.

    В романе Далана «Тыгын Дархан» есть эпизод, когда один из героев Хатас после замужества своей возлюбленной Эгей Туллук решил покончить жизнь самоубийством, но стоило ему представить, «как бог смерти Кельтечей Хаймык с хищной улыбкой стоит рядом, занеся над ним руку», он осознал, что решился на поступок, недостойный человека. Якуты полагали, что «земляную душу» самоубийцы земля не может принять, и несчастный, наложивший на себя руку, превращается в ера...» /39, 302/. Ер можно определить как блуждающую душу. Чаще всего «ер» терзает своих близких, он не дает им спокойно жить, постоянно напоминает о себе. Причиной превращения умершего в «ер» могли стать отношения к нему при жизни окружающих, а также неточное исполнение кого-нибудь обряда и, как говорилось выше, насильственная смерть. В древнеиндийской мифологии «преты» - души умерших, в течение некоторого времени после смерти человека оставались жить на земле и необходимо было совершить определенный ритуал, чтобы духи умерших не стали враждебны людям. Великие же грешники оставались «претами» навсегда. В буддизме можно найти причину появления таких духов. Так, «претами» становились те, кто в прошлой жизни не обладали положительными качествами человека. «Не трудно заметить, что круг представлений якутов, связанный с «уор» совпадает с представлениями «преты» как в индийской, так и в буддийской мифологии» /130, 71/.

    Самоубийство представлено как грех во многих произведениях. Например, в романе Ивана Гоголева «Черный стерх». Две героини кончают жизнь самоубийством красавица Кыталык Куо и бедняжка Хараанай: «Поэтому похоронили ее не по-человечески...» - объясняет Тэллярис.

    Аналогичное отношение к суициду и в научных трудах и творчестве эвенкийской писательницы Г. Кэптукэ. В статье «Душа - судьба МАИН» она пишет, что у эвенков существовало и существует сейчас преставление о душе-судьбе, как о нитях, соединяющих людей с высшим божеством или небом. Судьба человека связана и зависит еще и от родовой нити, которая «как бы соединяет всех близких в одну связку». Самоубийство у эвенков также считается великим грехом, который является наказанием за несправедливую жизнь предков, с одной стороны, и, с другой стороны, «этот грех тянул за собой и других», что близко к понятию кармы.

    В повести «Имеющая свое имя, Джелтула-река» накладывает на себя руки Мая-Гивчэн. Размышляя о ее смерти, мать героини говорит, что женщина совершила тяжкий грех, потому что он ляжет на всех.

    Представления о душе у эвенков и народа саха, что нашло отражение в художественных произведениях, имеют не только сходства, но и различие. Если якуты считали, как было сказано выше, что у человека три души: материнская, воздушная и земляная, то эвенки тоже верили в существование трех душ, но первая душа называлась «оми», это детская душа. Когда ребенок вырастает, его душа-оми становится взрослой душой - «хэян», и на солнце человек может увидеть ее в виде собственной тени. В случае смерти душа-«хэян» покидает человека, превращаясь в душу - «мугды», которая уходит в царство мертвых (у нивхов есть представление о селении усопших - «Млы-во»). Но у тех, кто лишил себя жизни сам, душа - «хэян» не может стать душой «мугды», а следовательно, не может попасть в мир мертвых. Она превращается в призрак, пугающий и мучающий людей (что схоже с представлением о блуждающей душе «ер» у народа саха). «Позор и грех непутевой смерти в том, что человек, уйдя из жизни, не подумал о других. Не хотел думать о том, что его неуспокоенная душа будет мешать жить другим» - заключает свой рассказ мать героини повести /72,798/.

    Об участившемся суициде среди эвенков размышляет и Анатолий (повесть «Рэкет по-тунгусски»). Он задается вопросами, почему у многих так тонка стала «Нить жизни» и почему люди сами разрывают ее. Он перебирает в памяти «грустные новости» из поселка: о девочке, пытавшейся добровольно уйти из жизни, о бабушке Колесовой, наложившей на себя руки. И не смог припомнить случая, чтобы подобное совершили старые люди, жившие в тайге. «Даже если они были одиноки, они всегда умирали своей смертью, пусть даже от голода, если их руки и ноги, глаза и уши уже не могли помочь им добыть еду...» /73, 35/.

    Возможно, именно такие представления о своей душе, забота не только о себе, но и о тех, кто остается жить, о тех, кто придет в этот мир, помогали людям выживать в трудные дни, не сводя счеты с жизнью.

    Как уже говорилось выше, чтобы душа покойного не превратилась в «ер», необходимо было точно соблюсти похоронный обряд. Особенно строго это делалось при захоронении шаманов, что показано, к примеру, в произведении Ивана Гоголева «Черный стерх», в романе Далана «Глухой Вилюй» (похороны шамана Люксюрээни) и др.

    Так, в романе И. Гоголева «Черный стерх» собравшиеся родственники с трепетом слушают завещание Орджонумана, который просит зарыть его возле священной старой лиственницы, поставить могильный сруб, железные подвески кафтана для камлания зарыть вместе с ним. А если что-то будет сделано не по его нраву, то он покинет сей мир «со многими жертвами в пристяжку, со всеми вихрями по земле». Родичи сделали все, как велел шаман.

    Вообще было принято исполнять волю умирающего. Старик Кытыя, герой другого романа писателя «Последнее камлание», исполнил просьбу жены, похоронив ее «на вершине священного холма, под могучим шаманским деревом с семью развилинами...». Михаил Егоров (роман Н. Мординова «Весенняя пора») украшает лицо умершего брата Григория подснежниками, потому что такова была его просьба перед кончиной. Даже не вызывающий симпатии герой этого же произведения Лука Веселов, по прозвищу Губастый, повинуясь воле умирающего отца, распустил штаб и объявил «мирную политику».

    В исследовании «Якуты» В. Л. Серошевский упоминает об обычае, который называется «кэрэска». Он состоял в том, что умирающий одаривал присутствующих принадлежащими ему вещами, чтобы они поминали его добром. В произведениях описания данного обычая не встрстились, но подобное явление дано башкирским писателем Мустаем Каримом в повести «Долгое-долгое детство». Старшая Мать раздает перед смертью «не для веселья, а для памяти» подарки: «Щедрые руки Старшей Матери доставали из сундука вещи - одна другой замечательней. Одной глиняная куколка досталась, другому - свисток, третьей - катушка, четвертому - оловянный солдатик, пятой - наперсток...» /55, 224/.

    Якуты, если смерть не является насильственной, встречают ее спокойно. Это подтверждает и содержание произведений. Мудрая старушка Окдоччуя (роман И. Гоголева «Месть шамана») абсолютно спокойно готовится к своему концу, считая, что смерть для нее является неизбежной платой за жизнь. Другая старуха Мотуо даже сама заказала себе могилу, которую велела вырыть побольше. «Бери от жизни все, чтобы на старости было о чем вспоминать», - советует она Хабырыысу /33, 323/.

    Одним из условий похоронного обряда обычно является просьба быть похороненным в родной земле, недалеко от местности, где родился и жил. Невозможность исполнения этого желания ведет к душевным мукам умирающего, о чем свидетельствуют герои Николая Лугинова. Айгылла (рассказ «Айгылла»), мужественный человек, прошедший дорогами войны, плачет, осознав, что будет похоронен в чужой земле. Бабушка из повести «Роща Нуоралджима» переживает, что не ведает о том, под каким небом, в какой земле лежат ее сыновья.

    В старину якуты хоронили на ветвях деревьев или на деревянных платформах, опирающихся на два высоких столба; такой способ назывался арангкас. Сравнивая способы захоронения у разных народов, Г. Гачев делает вывод: «Если земледельцы хоронят человека в землю, роют могилу, то у кочевых, «срединных» народов виды «погребения» разнообразны: неглубокое плоское захоронение (ибо почва тверда, отталкивает от себя); подвешивание гроба (так хоронили в Бурятии); наконец, и наиболее распространенное, сжигание - отослание в воздух, вверх» /27, 78/.

    Серошевский В. Л. предполагал, что способ захоронения на деревьях был перенят якутами от тунгусов и юкагиров. Однако, если учесть, что погребальный обряд является отражением представлений о мире, а якуты считали, что под землей находится Нижний мир и поэтому ее нельзя раскапывать, то такой способ захоронения был следствием определенного мировосприятия.

    Аналогичный обряд был характерен и для эвенов. Они считали, что после смерти душа человека «һаньын» улетает в сторону небожителей, т.е. в верхнюю сферу, а не в нижнюю. «Возможно, мифологическим воззрением объясняется то обстоятельство, что у эвенов строго соблюдалась ориентация тела покойного во время захоронения: покойного клали головой в сторону восхода, чтобы он быстрее попал в «отверстие» Утренней звезды, т.е. верхний мир» /54, 134/.

    Эвены хоронили детей и взрослых на помостах, сооруженных на сваях или на деревьях. В творчестве эвенкийской писательницы Г. Кэптукэ тоже упоминается подобный обряд: «Помню только, что через день или два отец берет люльку, в которой спит сестренка, и мы едем с ним куда-то. Отъехав далеко, отец подвешивает колыбель на большое дерево. Мы оставляем ее там, на дереве» /72, 63/.

    Раньше якуты оставляли на могилах пишу, упряжь, сбрую, оружие, посуду, а также поломанные предметы быта. Стрелы, наконечники, стремена - все ломалось, дырявилось, чтобы мертвые не могли нанести вреда живым.

    Также существовал обычай хоронить вместе с покойным лошадей. В своем романе Далан писал: «На этих лошадях умерший Муннян Дархан должен был на том свете ехать в далекую Страну предков» /39, 117/.

    Для сравнения, у казахов, как описывает Мухтар Ауэзов, любимых коней покойного помечали на другой день после похорон. С этой целью им срезали челки и хвосты и отпускали в табуны на отгул. Через год отдыха, когда кони разжиреют, их забьют на поминках хозяина. Один из коней назначался траурным:

    «Байдалы посмотрел вслед коням.

    - У темно-серого - грива и хвост черные. Пусть он и будет траурным конем. Во время кочевок будет ходить под седлом хозяина покрытым черным, - решил он». /5, 162/. Вообще в обрядах жертвоприношении или посвящений масть имела ритуальный характер. Например, у алтайцев в каждом роду существует обычай принесения в жертву коней определенной масти. Саяно-алтайские народы посвящали небу и божествам небесного ранга коней светлой масти, а горам - более темной «Зафиксированы сведения о масти посвященных коней и в монгольском средневековом эпосе и у волжских калмыков» /151, 27/.

    У эвенов, как и у народа саха, было принято обеспечивать умершего всем необходимым во время пути в мир мертвых, который называется «буни». Считалось, что в «мире мертвых» - Буни - по сравнению со Средним миром, все должно быть наоборот. Забивание верхового оленя покойного означало, что он следует в иной мир пешком. Возле могилы на специальном возвышении оставлялись предварительно приведенные в негодность вещи умершего, посуда, оленье седло. Они должны были послужить ему, когда душа полетит в потусторонний мир.

    Во время похорон бабушки Экичи (роман П. Ламутского «Запретный зверь») к ее изголовью «положили кожаный мешочек со швейными принадлежностями, приготовили ее собственную посуду, чтобы положить еды. Забили учаха и запасного оленя покойной, чтобы было ей на чем разъезжать на том свете» /75, N4, 51/.

    Принятие христианства в конце XVIII века оказало влияние на погребальные обряды, но архаичные черты сохранились и в наши дни. Исследователь традиционного мировоззрения эвенов Северо-Западного Верхоянья А. Л. Алексеев, описывая похоронные обряды эвенов отмечает, что христианские кресты на могилах эвены делали ссмиконечными и наверху основной стойки кресла вырезались фигуры двух птиц - символ отлетевшей души умершего. Он полагает, что «это также означало соприкосновение двух идеологий: христианства и шаманства» /1, 23/.

    Шаманов и шаманок обычно хоронили в глухом, заброшенном уголке. У эвенов посещать могилу шамана первые годы было запрещено. Проходя мимо могилы надо было принести дар духам. Также эвены никогда не проходили мимо, ничего не оставив могилам предков.

    У эвенков, как пишет Г. Кэптукэ в повести «Имеющая свое имя, Джелтула-река», было «не принято навещать умерших, их могилы объезжают стороной». Но героиня «Серебряного паучка» Варвара навещает могилу отца. При посещении она «привязала к кресту полоски ткани, прикурила сигарету и положила ее на могилу. Сигарета дымилась, не тухла, будто отец, соскучившись по куреву, невидимо для нее с удовольствием затягивался» /74, 30/.

    В данном случае обнаруживается сходство с обрядом эвенов и, возможно, изменение отношения к могилам предков.

    Прежде якуты очень боялись покойников. Покуда мертвец находился дома, родные ночевали у соседей или во дворе. Особенно было страшно, если смерть была насильственной, потому что считалось, что душа такого человека может превратиться в «ер». Николай Мординов в романе «Весенняя пора» отмечает перемены, происшедшие в психологии людей по отношению к покойнику, описывая похороны Дмитрия Эрдэлира - младшего сына Дарьи. Дмитрий был веселым, умным человеком, обладал и артистическими способностями. Он всегда шутил, приходил на помощь в трудную минуту. Дмитрий погиб в борьбе за власть Советов. День, когда хоронили Эрдэлира, был очень холодным, но народу собралось много, хотя прежде люди не только не посещали могилы, но «даже из юрты не выходили в день чьих-либо похорон - так боялись блуждающей души покойника» /98, 354/.

    В этом же романе автор рассказывает еще об одном обряде, связанном со смертью. Человек, явившийся из дома, где лежит покойник, должен был сильно колотить в дверь. Из юрты ему навстречу выходил человек по возрасту старше умершего для того, чтобы не посетил юрту покойник, превратившийся в привидение. И прежде чем впустить такого человека, надо посыпать порог горячей золой или окропить святой водой.

    Особенностью похоронного обряда у эвенов является то, что они поминают усопших во время танца «сээдьэ», во второй его части, своего рода плачевная тризна, когда запевала старается подбадривать людей, стараясь утешить подавленных горем.

    В произведениях литератур народов Якутии передано и поведение, характерное для того или иного народа во время траура. Например, герой романа «Запретный зверь» П. Ламутского Этейле запричитал, когда старуха впала в беспамятство.

    Во время похорон Мунняна Дархана, пишет Далан, неслыханный доселе плач огласил округу. «Тех, кто не выказывал скорби, воины Тыгына принуждали плакать, хлеща по щекам нарочно изготовленными для этого дощечками» /39, 116/.

    У чукчей же отношение к смерти совершенно спокойное. Когда Тымнэро (роман Ю. Рытхэу «Конец вечной мерзлоты») умирает сын, он говорит пришедшему к нему Каширину: «Ты не плачь, Кассира... Не жалей моего сына. Ему там хорошо. Он несется сквозь облака...» Спокойно, почти равнодушно сообщает Тымнэро о смерти своего сына Теневилю. Чуванец Куркутский, пришедший выразить соболезнование, ничего не говорит о случившемся, так было заведено, пишет Ю. Рытхэ среди чуванцев, эскимосов и других жителей чукотской земли. Но Куркутский заметил, что погода стала лучше, а из-за туч начинает выглядывать солнце. «Это было намеком на то, что дорога уходящего сквозь облака ничем не омрачена и путь его проходит согласно предначертанию Высших сил» /135, 110/.

    Тымнэро похоронил сына на горе, соорудив для тела маленькое убежище. Рядом с телом ребенка он оставляет разрезанную одежду, фарфоровое блюдечко, кожаную пращу, кусочек сахару.

    Богач Армагиргин завещал похоронить его по старинному обычаю, по которому хоронили лишь самых уважаемых и достойных людей. Он попросил, чтобы его тело сожгли.

    Легкость, с которой относятся к великому таинству смерти эскимосы, тоже поражает русского ученого Ушакова (роман Ю. Рытхэу «Остров надежды»).

    У юкагиров дети покойного должны были не плакать, а улыбаться, чтобы их улыбка стала улыбкой умершего, на могилах умерших, как сказано в произведении С. Курилова «Ханидо и Халерха», люди будут пировать, прыгать, шутить, бороться, петь песни умерших и как можно громче смеяться. Ведь их сородичи уехали в лучший мир, а они не должны скорбеть - жизнь и без того скорбная» /70, 622/.

    Если у русских считается, что о покойном можно говорить или только хорошее, или не говорить ничего, то у юкагиров принято ругать умерших, чтобы смягчить скорбь.

    Как отмечалось в первой главе работы, земля считалась у юкагиров одушевленной стихией, которую нельзя ругать, рубить и копать. Поэтому в старину у них были воздушные или надземные захоронения, которые в настоящее время под влиянием христианства заменены грунтовыми погребениями.

    Из вышесказанного можно сделать вывод о том, что в представлении о смерти и об отношении к ней у народов Севера есть общее: вера в то, что душа человека (или одна из душ) отлетает в мир мертвых, в Верхний мир. Строгое соблюдение обычаев, чтобы душа не превратилась в «ер» или призрак, обязательное исполнение завещания покойного, умертвление во время похорон животных (коней, оленей, коров и т.д.). Восприятие земли, как одушевленной стихии, отсюда воздушный и надземный способ захоронения, а также сжигание. Отрицательное отношение к суициду.

    Различия в отношении к факту смерти: печаль, скорбь у якутов, эвенов, эвенков; более спокойное у чукчей и эскимосов, песни во время поминок у юкагиров. В произведениях отмечаются изменения в психологии и поведении людей (например, посещение кладбищ, отсутствие страха перед покойником, грунтовое погребение), которые возникли под влиянием христианства и перемен в социальной жизни.

    Главной социальной ценностью для северянина являются его взаимоотношения с природой и другими людьми в процессе деятельности. «Вступать или не вступать в такие взаимоотношения не является делом индивидуального выбора, потому что они носят постоянный, ежедневный характер и составляют самую основу менталитета людей, живущих на территории Арктики» /114, с.7/.

    Мы уже отмечали, что одной из черт менталитета народов Севера является толерантность, что выразилось, в частности, в терпимости к другим религиям. Психологические свойства личности, как известно, проявляются в таком многоплановом процессе развития контактов между людьми, порождаемым потребностями совместной деятельности, общение.

    Содержание художественных произведении якутской литературы также подтверждает стремление людей к мирному сосуществованию, жизни без вражды, стремление разрешить конфликты путем переговоров.

    О переменах, происходящих в общественной жизни и в поведении людей, герой романа «Весенняя пора» Н. Мординова Григорий замечает: «Жили до сих пор мирно... Жили - и в долг давали и делились по нашему, по якутскому обычаю» /98, 71/. Его мысли перекликаются с мнением шамана Люксюрээни: «Мирная жизнь лучше битв и сражений. Когда звенят окровавленные пальмы, вырождается потомство, кончается жизнь...» /37, 217/. Высшей нравственной ценностью выступает в этом человеческая жизнь.

    В. Л. Серошевский, повествуя о родовой мести, приводит пример насилия и убийства в старину. И в то же время пишет: «Убийство было тоже вещь неслыханная; весь драматизм выше цитированной былины «Богатырь Шумный и богатырь Бешеный» вращается главным образом кругом этого необычного события» /145, 441/.

    Неприемлемость разрешения конфликта с помощью убийства мы наблюдаем во многих произведениях. Особенно ярко отразилась эта мысль в тех книгах, где рассказывается о событиях гражданской войны и установлении Советской власти.

    Обратимся к роману С. П. Данилова «Красавица Амга». Чисто национальными чертами характера наделил писатель хамначчита Аргыловых - Суонду. Автор рассказывает о жизни сироты Суонда, который безропотно трудится у хозяев с десятилетнего возраста. Суонда, угрюмый и неуклюжий на вид, на самом деле был добрым и отзывчивым. Хотя в его душе кипели страсти, все переживал в себе, не делясь ни с кем. Ему было трудно понять происходящее в мире и в нем самом. Суонду потрясает садистское убийство старика Чаанара его тойоном Аргыловым, ведь сам Суонда категорически отрицал насилие одного человека над другим: «За что ему людей убивать, если он, якут, до старости дожив, ни разу ни зверя, ни птицу не подстрелил, ни разу из ружья не выстрелил?» /41, 75/.

    Как великий грех воспринимает убийство человека и эвен Сергечан Никулин, герой произведения Болота Боотура «Весенние заморозки». Честный, трудолюбивый Ссргечан вначале беспрекословно исполняет все, что поручают ему бывший князец Уянди Урэкин и торговец Ремисов. Не понимая смысла революционной борьбы, боясь угроз Ремисова, содержит и прячет опасного врага Советской власти, глава банды Олохова.

    Хотя в развитии сюжета повествования Болот Боотур и показывает духовную эволюцию героя, которая происходит под влиянием исторических событий, но в конце романа Сергечан не способен убить человека. Когда Турантаев говорит ему, что если Олохов не сдастся добром, его можно и убить, Никулин обещает что-нибудь придумать, чтобы избежать кровопролития. Спящего бандита, которого увидел Сергечан, можно было очень просто пристрелить, но «такая мысль даже не пришла Сергечану в голову».

    Становится свидетелем страшного преступления - расстрела рабочих - и чукча Тымнэро (роман Ю. Рытхэу «Конец вечной мерзлоты»). Автор очень тонко передает в нескольких эпизодах психологическое состояние героя, который переживает случившееся. Вначале, когда он видит ужасную картину расстрела, то чувствует, как «под малахаем шевелятся волосы», «ноги словно одеревенели». После, когда Тымнэро тащит нарты, ему кажется, что он превратился в собаку, запряженную в нарту смерти. И позже его мысли не раз возвращаются к увиденному. Несмотря на то, что у чукчей был обычай «помогать уйти сквозь облака» немощному человеку по его воле, расстрел рабочих переживается героем очень эмоционально. В случае умерщвления по просьбе, размышляет Тымнэро, все было просто и понятно. «Но те парни... Они совсем здоровые, молодые... они хотели жить...» /135, 289/. По мнению исследователя творчества Ю. Рытхэу К. Б. Николаева, в образе Тымнэро отразилась традиционная психология примиренчества. Тымнэро не принимает участие в революционных событиях, хотя и многократно общался с ревкомовцами, а в трудные минуты получал от них помощь. «Века труднейшей борьбы чукотского оленевода, охотника с северной природой воспитали в нем представления о «настоящем человеке», живущем пусть в нищете, но зато, не трогая никого» /106, 148/. Этому способствовало и то, что вражда между людьми часто приводила к истреблению целых племен или родов, а ведь они были и без того так малы на Севере.

    Мыслью о том, что кровопролитие и убийства, разбой и кровная месть не принесли ни одному народу счастья, проникнуты романы Далана «Глухой Вилюй» и «Тыгын Дархан». В данных произведениях автор показывает историю взаимоотношений народов, населявших Якутию в эпоху «кыргыса» - в век битв и резни.

    Хранителем старинных обычаев и обрядов, человеком, понимающим, что вражда не приведет ни к чему хорошему, в романе выступает белый шаман Люксюрээни. «Плохой мир лучше хорошей войны. Зачем до битв доводить, если можно дело миром решить?» - считает он. Люксюрээни добровольно отправляется к туматам как посланец мира и трагически гибнет.

    Среди представителей враждующих племен были и противники грабежей и убийств. В романе к ним относятся тумат Даганча, тонг биисы Ерегечей и Малыда, якуты Люксюрээни и Мохсохо. Как пишет Д. Е. Васильева, эти люди «понимают: без взаимной поддержки и помощи им не выжить на свете. Однако в век битв и резни их силы были незначительны» /17, 92/.

    В другом романе Далана «Тыгын Дархан», отразившем наиболее сложный период истории народа саха, конец XVI - начало XVII вв., в качестве символа мирной жизни изображен народный праздник Ысыах. В хороводном танце осуохай люди в едином, эмоционально порыве воспевают родную землю, родную природу.

    Вопрос о войне и мире волнует и главного героя - властелина Туймаады - Тыгына Дархана.

    Тыгын с молодого возраста мечтает соединить якутские роды в один могучий Улуу Ил (в переводе на русский язык - мир, согласие). К тому же и отец Тыгына Муннян завещал сыну установить мир, чтобы земля не пропала без хозяина. Однако выполнить последнюю волю отца оказалось не так просто. Вначале Тыгын пытается действовать мирным путем, но убеждается, что такой путь не подходит. Действия Тыгына приводят к конфликту с собственными детьми. Так, сын Тыгына Керемес считает методы отца безнравственными: «Человек должен жить свободно, как вольная птица. Если хочешь знать, я рад, что уранхайские Уусы не позволили тебе накинуть аркан на них и разбежались в разные стороны» /39, 375/. С ним согласна и дочь Тыгына шаманка Тесани.

    Талантливый и мудрый кузнец Дорхон «всем сердцем ненавидит оружейное дело», считает, что «изготовление оружия - дело чрезвычайно опасное и греховное». В конце концов он принимает решение покинуть Туймааду. Уходит из Туймаады и вторая жена Мунняна Дархана Нюрбачан. В детстве она узнала всю жестокость вражды, цену жизни, чудом осталась жива. С той поры Нюрбачан всей душой ненавидит войну. Она бежит вместе с сыновьями, не желая отдавать одного из них в ботуры Тыгыну. Автор говорит следующее: «Спор... между Матерью и Войной завершился. Победителя не было: насилие продолжалось, но и мать тоже не сдалась» /39, 397/. А. Н. Мыреева о произведении Далана пишет: «В сложной полифонии романа утверждается главное - народный идеал мирной созидательной жизни» /101, 140/.

    Объединить всех северян хочет и глава юкагиров Куриль (роман С. Курилова «Ханидо и Халерха»), понимая, что в родовой обособленности заинтересованы только шаманы, которые своими поступками сеют вражду между людьми. Куриль возрождает «с божьей помощью» большой костер дружбы. Чукчи, юкагиры, ламуты кружатся в хороводе, в танце дружбы.

    Огрицательное отношение к войне, желание жить в мире высказывают герои и других произведений. Например, Никулай Иситчит спрашивает: «Понять не могу, из-за чего люди воюют, или места мало на земле?...» /10, 290/.

    О жизни без войны мечтает и Николай Тогойкин, главный герой повести Н. Мординова «Беда», события которой происходят в годы ВОВ. Он представляет, что «во всем мире нет войн». Стальные мечи, проливавшие кровь, перекованы на плуги» /99, 381/. В повести автор размышляет и о таком, к сожалению, частом явлении в нашей жизни, как ссора. Н. Мординов рассказывает историю о двух Ивановых, Большом и Малом, которые скандалили друг с другом, а потом, когда чуть не утонули, Большой умер, а Малый горько плакал по соседу. Писатель говорит о том, какие ничтожные причины порождают конфликты, как они переходят в непримиримую вражду, а если бы люди попытались мирно объясниться, то дело бы не доходило до вражды...».

    Такие качества, как умение дать толковый совет, помирить поссорившихся высоко ценились в таежной глуши, что нашло отражение и в якутских пословицах: «Где не возьмет топор, там возьмет совет», Совет даже воды останавливает».

    Особенностью менталитета северных народов являются гостеприимство и взаимопомощь. Эти черты местных жителей отмечали в своих воспоминаниях и письмах многие известные люди, посетившие Якутию и XIX веке. Поэт-декабрист А. Бестужев-Марлинский писал: «Тунгус беден, но честен и гостеприимен. Живучи день до вечера одною ловлею, он нередко постится дня по три, ничего не убив, но готов разделить последний кусок с путником своим...» /95, 39/. Аналогичные впечатления произвели якутские бедняки и на Н. Г. Чернышевского, отбывавшего ссылку в Вилюйске. В одном из писем он говорит: «И вообще простые люди здесь добры, честны, некоторые при всей своей темноте положительно благородные люди...» /95, 77/.

    Писатели показывают гостеприимство как черту национального менталитета в разных аспектах. Это поведение при встрече и прощании хозяев и гостей, отношение к обычаю бедных и богатых, мнение о нем приезжих, например, русских, также подчеркивают незыблемость данной традиции в наши дни.

    Суровая природа, огромные расстояния, отделявшие человеческое жилье, определили взаимоотношения. «Да, приветлив и разговорчив встретившийся в тайге якут, он сделает все, чтобы узнать, не нуждаешься ли ты, его незнакомый будущий друг, в какой-нибудь помощи с его стороны» /98, 450/.

    Необходимо отмстить, что в данном случае Н. Мординов говорит именно не только о знакомых, но и о незнакомых людях.

    Находились и те, кто не хотел соблюдать старинный обычай: «О неводы близлежащих стойбищ откочевали подальше от набегов родичей и знакомых, которых... надо было... приветливо встречать, угощать...» /135, 45/.

    Однако, чаще всего такое поведение характерно только для некоторых героев, каковым является, например, жадный богач Федор Веселов (роман Н. Мординова «Весенняя пора»). С целью, чтобы не принимать всех прохожих и проезжающих, попросил разрешения у Лягляров на строительство избушки рядом с их юртой, которая находилась далеко от дорог.

    В произведении А. Сыромятниковой «Подруги» речь идет о шестидесятых годах. Один из приехавших на комсомольскую стройку «русоголовый» парень, делясь своими впечатлениями о Якутии, говорит что больше всего его поразило гостеприимство. «Постараюсь обязательно овладеть щедрым умением якутов принимать гостей» /154, 104/.

    О том, насколько естественным считал народ саха обычай гостеприимства, свидетельствует эпизод из произведения Н. Якутского «Алмаз и любовь». Руководитель строительства Антонов, сам местный житель, хорошо знал законы тайги и то, что лучшим пожеланием считалось: «Пусть у вас бывают часто гости». Но так сложились обстоятельства, что мимо зимовья Трофима часто проезжали машины, и водители заходили к старику обогреться и попить чая. Антонов долго обдумывал разговор с Трофимом перед тем как предложить ему получать зарплату за выполнение обязанностей сторожа зимовья. Старик вначале не мог понять, почему за соблюдение доброго обычая он будет зарабатывать деньги, и согласился только после убедительной беседы с Антоновым.

    В условиях чрезвычайной территориальной разбросанности и изолированности большое значение имело взаимопосещение соседей. В гости ходили с подарками - гостинцами, которые обязательно делили между собой. Этот обычай учил быть щедрым, осуждал жадность, корысть.

    Так, Анича, героиня романа Болота Боотура «Весенние заморозки», когда приезжает в поселок, сидя в гостях, откусывает лишь немножко от своей доли сахара, а остальное завязывает в кончик платка, чтобы отвезти сестре и брату. Отец Аничи тоже отдал ей свой кусок.

    Собираясь в гости, родители брали с собой ребенка с целью незаметно, исподволь научить его неписаным правилам приема гостей, общения с другими, расширяли его кругозор, учили сравнивать жизнь различных семей, поведение людей, быть наблюдательными. Говоря о встрече гостей, А. Кривошапкин пишет: «Кто бы ни приехал,- первым делом надо напоить чаем» /65, N5-6, 14/.

    П. Ламутский в романе «Запретный зверь» рассказывает, что по приезду соблюдается определенный этикет не только со стороны хозяев, но и со стороны гостей. Останавливаться надо было поодаль от ближнего чума, проходить мимо чума, не заходя в него, не полагалось, нужно было обязательно зайти в первое встречное жилье. Хозяевам же, если все благополучно, не следовало выходить навстречу путнику.

    (Интересно, что по чукотскому обычаю первым пришельца должен приветствовать хозяин или тот, кто сидит в яранге).

    Платон Ламутский также перечисляет требования, которые предъявляются к гостю внутри жилища. Ему необходимо «вести себя соответствующим образом» - не суетиться, говорить степенно, иначе тебя не сочтут за достойного человека» /75, N3, 25/.

    Как свидетельствует содержание художественных произведений, не был чужд обряд гостеприимства и юкагирам, эскимосам, нивхам. В романе В. Санги «Женитьба Кевонгов» есть момент, когда нивхи слушают говорливого якута Чочуну. Его слова о том, что «все люди - братья» они воспринимают со смешанным чувством. «Нивх, - пишет автор, - всегда впустит к себе другого человека - будь то нивх, орок, эвенк или русский. Накормит, согреет теплом своего очага. «Неграмотные люди удивляются бессмысленности речей их новоявленного друга, зачем говорить о том, что и так понятно каждому. Исследователь творчества В. Санги Л. Вуколов дает этому эпизоду следующую оценку: «Одновременно с этим мы узнаем и об отношении нивхов к понятию добра и братства, которые для них так же естественны, как сама их жизнь» /23, 126/.

    Характерной чертой менталитета северных народов являются взаимопомощь, взаимовыручка. «Потому еще и живы эвены в этом суровом краю, что поддерживают друг друга», - считает Сергечан Никулин /8, 266/. Поддержка проявлялась в самых разных формах и находила выражение в определенных обрядах, обычаях, формах совместного труда.

    Так, например, одним из основных промыслов народа саха было рыболовство. Якуты предпочитают единоличные способы рыбной ловли, но осенью и весной они ловят карасей по льду «миром». Праздник неводьбы «мунха» описан Даланом в романе «Тыгын Дархан». Писатель говорит, что «мунха» ожидали с таким же нетерпением как ысыах. Болот Боотур тоже рассказывает в «Пробуждении» об этой традиции. Показывая слаженную работу рыбаков и то, как был поделен улов, писатель обращает внимание на то, что решение о размере причитающейся каждому доли было принято после «совещания мужиков», которые проявили особое участие в судьбе бедняков: «Если что останется, добавить тем, кто нуждается больше других» /9, 148/.

    Помочь нуждающимся считалось обязательным у эскимосов. В произведении Ю. Рытхэу «Остров надежды» речь идет о переселении группы эскимосов на остров Врангеля. Остров обживался с практической целью и для научного исследования. Когда руководитель экспедиции Ушаков объяснил жителям, что они ничего не должны за продукты и другие товары, так как долг полностью покрывается платой за строительство дома и переноску грузов, то люди растерялись. Они считали, что делали все бесплатно, в помощь. И не сразу принимают как должное оплату за работу: «Может быть, по вашим обычаям, действительно так полагается, - после некоторого раздумья произнес Иерок, - но все же это не очень ладно. Мы ведь старались не за плату» /137, 102/.

    Много примеров взаимной выручки и в романе Н. Мординова «Весенняя пора». Это и эпизод, когда Федосья, придя от дальних знакомых, принесла в кончике платка «огрызки сахару, катушку ниток», а из пучка сена достала кусок вареного мяса - «гостинец, присланный ее доброй подругой». Сестра Федосьи Ульяна тайком от жадного мужа отдает свое платье и прячет в условленном месте в лесу для Никитки с матерью туесок свежего масла. Друзья Егордана приходят к нему на помощь во время сенокоса, чтобы за день убрать весь Дулгалах, несмотря на то, что из-за него у Лягляриных была вражда с богачом Веселовым.

    Герои художественных произведений часто говорят о таком важном качестве, как доброта. Благодаря своему сострадательному характеру славилась старушка Огдоччуя (роман И. Гоголева «Черный стерх»), оказавшая помощь любящим друг друга Хабырыысу и Хобороос. При этом Огдоччуя проявила еще и силу характера, не побоявшись «зловещей молвы, пренебрегла людским осуждением, злословием...»

    Рискуя жизнью и здоровьем, поспешил на помощь Н. Тогойкин, герой повести Н. Мординова «Беда». О взаимовыручке, как неотъемлемой черте менталитета народа саха свидетельствуют слова русского Коловоротова, сказанные с большим волнением: «Якуты не бросают друзей в беде, товарищ...». Аналогичное мнение высказывает писатель в «Друзьях-товарищах» в речи Вани: «Якут жизни своей не пожалеет, чтобы спасти человека» /99, 151/.

    И это действительно так. Благодаря помощи местного населения выживали политссыльные, репрессированные. Добрый Дархан (роман С. П. Данилова «Сказание о Джэнкире») помогает сбежавшему из лагеря заключенному. Интуитивно, а также полагаясь на собачий нюх Хопто, Дархан чувствует, что перед ним человек, неспособный совершить зло. И хотя беглец не понимает по-якутски, а Дархан плохо говорит по-русски, они поняли друг друга. Кстати, человеческие качества незнакомца были определены по его отношению к природе: «Дархан сочувственно вздохнул. Он знал: нехороший человек так увлеченно к цветам не потянется» /42, 6/.

    Сбежавший заключенный знает, что, помогая ему, Дархан рискует собственной жизнью и потому, оценив его поступок, падает перед ним на колени.

    То, что традиция поделиться с нуждающимся сохранилась и в наши дни, подтверждают произведения о современной жизни. Например, героиня повести Г. Кэптукэ «Серебряный паучок» Варвара, прилетев в Благовещенск, осталась без денег. Выручает ее Согдекон, давший деньги на билет до Бомнака. Земляки Варвары, сами живущие не без проблем, подыскивают ей работу, помогают устроиться на новом месте. В другой повести «Рэкет по-тунгусски» писательница говорит, что у нерюнгринцев не принято было прятать друг от друга: «Было мясо, делилось между всеми, было что-то еще привезенное из тайги, - тоже раздаривалось. Никогда за это никто ничего не просил, потому что знал - в следующий раз перепадет и тебе» /73, 36/. В этом сказалось проявление нелегкого опыта эвенков, которые в прошлом таким образом, поддерживая друг друга, ухитрялись прожить голодные месяцы.

    Отмечая данную особенность менталитета народа саха, Серошевский В. Л. в книге «Якуты» пишет, что грабежи и воровство внутри рода были немыслимы из-за ненужности кражи, так как имущество было общим и ни спрятать, ни продать награбленное было невозможно. В прошлом за кражу обыкновенно наказывали состоятельных штрафом, превышающим ценность украденной вещи вдвое или втрое. Воровство осуждалось не только материально, но и морально. Прослыть вором было очень неприятно. В романе Болота Боотура «Пробуждение» Никулай Иситчит стал свидетелем кражи, но, боясь, что в результате мести со стороны преступников дети могут остаться сиротами, не захотел связываться с Борукаем. Однако мысль о том, что его обозвали вором, не давала покоя и у него даже возникло решение покончить жизнь самоубийством: «Было у него сейчас только одно желание - уйти куда-нибудь в лес и удавиться на дереве. Такой позор на седую голову... вором назвали» /9, 45/.

    Но если проблема Никулая была благополучно разрешена, то в романе С. Курилова «Ханидо и Халерха» подозрение в воровстве трагически обрывает жизнь родителей Ханидо. У юкагиров так же, как и у якутов было принято голодать вместе и вместе делить добычу. Воровство у юкагиров воспринималось самым постыдным поступком. «Вор - не человек. Вор - не юкагир. Вор - это вор», - объясняет писатель. Человека, защищающего вора, могут убить. В краже подозревают Ханидо, потому что когда семья голодала, юноша убил трех оленей из стада богача Тинальгина. Он полагает, что поступил правильно, так как Тинальгин не отблагодарил его за услугу. Ханидо думал отомстить таким образом жадному богачу, но закон юкагиров суров: его считают вором. «Куриль всс простил. И Пурама. А Ниникай даже сказал, что я правильно сделал» - говорит Ханидо Халерхе. Но родители юноши не смогли оправдать его поведение и покончили жизнь самоубийством. «Они отравились ядом. Из-за меня» - Ханидо винит себя в случившейся трагедии.

    Воровство считалось страшным позором и у чукчей. В романе «Сон в начале тумана» Орво рассказывает Джону Макленнану историю о том, как в соседнем селении глава семьи умертвил всю семью и заколол себя, когда, пробудившись от пьяного сна, понял, что накануне, будучи нетрезвым, украл у соседа бутылку водки. Он не захотел «всю жизнь прожить с именем человека, польстившегося на чужое». По мнению Орво, он поступил правильно и так сделал бы каждый, считающий себя настоящим человеком.

    В повести «Имеющая свое имя, Джелтула-река» Г. Кэптукэ пишет об эвенках, почитающих закон: «что положено не тобой, не тебе и принадлежит». Эту традицию передают родители детям, стараясь сформировать у них представление о честности и порядочности. За нарушение запрета брать чужое отец побил Тембе, предложившую залезть огород китайца Саласая за маком, хотя у эвенков не принято наказывать детей. «Самое плохое - вором быть. И ниточки нельзя брать, если она не твоя...» - наставляет он дочь.

    Но и обвинять в краже человека, не имея на то достаточных оснований, тоже грех. Из-за подозрений невиновного в воровстве начале конфликт десятиклассников с Надеждой Алгысовной Пестряковой (роман С. П. Данилова «Бьется сердце»). Учительница математики приняла участие в обыске ребят, а когда злополучные деньги были найдены, не извинилась перед пострадавшим юношей, и тот ушел из школы.

    В произведении «Весенняя пора» Н. Мординова есть одна очень любопытная деталь: «К двери юрты Лягляриных был прислонен колышек, - это значило, что хозяев нет и дом оставлен на попечение соседей» /98, 249/. Ни замков, ни запоров нет на бедной юрте. И не от того, что брать в ней нечего, а именно по причине доверия, что ничего не возьмут без спроса. На щепочку закрывали раньше дома и в сибирских деревнях. Поэтому пропажа топора из бани Гуськовых (повесть «Живи и помни» В. Распутина) воспринимается как чрезвычайное происшествие, а Настена догадывается, что никто кроме мужа не мог вершить подобное.

    Открытость, доверчивость, во многих случаях даже наивность были характерны для психологии человека Севера. Наивность, идущая от душевной чистоты, высокой нравственности, порой из-за незнания чего-то (например, цены на товар). К сожалению, именно этими качествами часто злоупотребляли нечистые на руку люди.

    В безусловной вере в добрые начала, заложенные в природу каждого человека, независимо от его национальности выразился принцип гуманизма. В романе Н. Мординова «Весенняя пора» бабушка Дарья, к чьим мудрым советам привыкли прислушиваться, вступает в разговор, когда Федосья не решается продать русскому фельдшеру Боброву бутылку спирта. Она говорит, что необходимо отдать спирт, иначе «фельдшер подумает: якуты мне не доверяют, значит и сами они обманщики». Привыкшие доверять другим, литературные герои делают все возможное, чтобы оправдать доброе расположение со стороны товарищей, оказавшихся в беде. Так, был «истинно благодарен людям за их доверие к нему» Н. Тогойкин (повесть «Беда» Н. Мординова). Герой повести Н. Якутского «Искатели алмазов» Александр старается не подвести людей, поручивших ему нелегкое задание. Когда было необходимо переправиться через приток Мархи, он не стал переходить ее вброд, боясь снова простудиться. Несмотря на то, что на изготовление плота требовалось время, «от такого простого решения проблемы его удерживало чувство ответственности за жизнь товарищей, оставшихся у горы Сарын».

    Веками из поколения в поколение передавались у народов Севера такие черты национального менталитета, как скромность, доверие к любому, впервые повстречавшемуся на огромном безлюдном пространстве человеку. Отсюда осуждение хитрости и лукавства: «...Схитрить нетрудно, но в тундре лучше говорить, что думаешь. Если ты человек настоящий, тебе своих мыслей и слов стесняться не надо» /84, 207/.

    Доверчивыми в силу неопытности, неосведомленности и неиспорченности представители северных народов воспринимаются не друг другом, а с точки зрения приезжих людей. Политссыльные, большевики с сочувствием относятся к местным жителям.

    Примеры из некоторых произведений перекликаются друг с другом, выраженными в них мыслями.

    Так, Семенов опасается «чрезмерной доверчивости ламутов - бедняков...» и считает «своим долгом помочь этим большим детям природы разобраться в сложном сплетении жизни, распознавать, кто твой друг, а кто враг...» /65, N5-6, 42/.

    «В силу нивхской доверчивости» и в надежде найти защиту рассказывает о беде иноземцу Ньолгун, герой романа «Женитьба Кевонгов» В. Санги.

    «Народ доверчивый, как ребенок, каждый готов помочь разделить последний кусок...» - говорит Куркутский о чукчах /135, 284/.

    Убежденность в лучших качествах личности, таких как честность, порядочность, сохранилась у северян и в наши дни. Но, к сожалению она оборачивается иногда бедой. В произведении «Прямо в глаза» Юрий Рытхэу повествует об истории, приключившейся с оленеводом Инки. Будучи председателем колхоза, он отдал на хранение полученные в банке деньги первому встречному, «солидному, доброму на вид человеку», к тому же в форме. Но Кожура, «пожарный начальник», приехавший как видно на Север «за длинным рублем», оказался подлецом. Он не только не вернул денег, а еще и оскорбил Инки, обозвав «чучмеком несчастным». По-видимому, прав Александр Власенко, не согласивший с оценкой данного образа Владимиром Санги, который упрекнул Ю. Рытхэу в излишней снисходительности к слабостям героя в статье «Без умилению) /Лит.газ. - 1987. - N14/. С точки зрения Александра Власенко автор повести не оправдывает поступок Инки, а только объясняет его причину /20/.

    Часто использовали доверие и безысходное положение местного населения заезжие купцы.

    Например, старику Буокаю (повесть А. Сыромятниковой «Кыыс-Хотун») и в голову не приходило, что за пушнину можно получить чистое золото: «Приезжие в тундру торгаши неизменно твердили, что шкурки ничего не стоят, что в Якутске молодежь из богатых семей наворачивает их на ноги вместо портянок» /153, 252/.

    За бесценок покупает купец Кокорев прекрасный алмаз у бедного рыбака Бекэ (Н. Якутский «Искатели алмазов»).

    Особенно яркие картины в связи с этим созданы С. Куриловым в романе «Ханидо и Халерха». За десять черно-бурых лисиц Чайгуургин выменивает американское ружье и при этом очень счастлив. Не зная истинной цены иголки, женщины, чтобы получить ее даром, доходят до того, что теряют человеческий вид. Дерутся друг с другом, хватают за волосы, оскорбляют. Американский купец Томпсон не просто пользуется их наивностью и обирает начисто, но еще и не упускает случая поиздеваться над ними.

    Часто с целью заполучения пушнины торгаши спаивали население которое «на радостях» отдавало им последние запасы за бутылку водки.

    Многие ученые высказывают тревогу из-за распространения пагубного влияния алкогольных напитков: «Это страшная беда для народа, способная уничтожить его. Надо всем миром взяться за свое спасение, поддерживать всяческую инициативу в борьбе с этим злом» /19, 55/.

    Сцену повального пьянства и его последствий изображает Г. Кэптукэ в повести «Рэкет по-тунгусски». В праздник оленевода съехавшиеся в Уркиму охотники пьют несколько дней подряд и в результате отдается все: «и соболя, припасенные трезвой головой женам и дочерям на шапки, и требующие мастерства и долготерпения эвенкийские кумаланы - малахоны, и мясо, и прочес, прочее...». Во многом способствовали этому приехавшие из всех ближних мест бамовцы, предлагавшие за пушнину спиртное.

    Леханов Б. И. видит причины потребления алкоголя в социальном вкладе: «отрыв с 6-7 летнего возраста от кочевого образа жизни, связанный с оленеводством и охотопромыслом, отрыв от родителей. Технология ведения домашнего оленеводства и охотничьего промысла остались без видимого изменения, а поколения - другие» /79, 97/. К такому же выводу приходят и герои Г. Кэптукэ.

    С изменением социальных, политических условий изменяется и характер народа, чему можно привести немало примеров. Меняется само восприятие мира. Но многие черты национального менталитета, как свидетельствует содержание художественных произведений, остаются постоянными. И каждый народ, как не изменилась его жизнь, остается самим собой. И сегодня мы отмечаем у северян такие качественные характеристики, как гостеприимство, взаимовыручка, доверчивость. Но необходимость приспосабливаться к новой социальной обстановке вносит поправки в национальный психологос, а следовательно, в психологию личности.

    Если рассматривать понятие личности в западной и восточной культурах, то традиционные установки в них различны. Западная психология предусматривает активность личности, тогда как в восточной культуре - человек познает мир через созерцание, недеяние, особенно в отношении природы.

    Изменение в психологии людей отмечают в своих произведениях многие писатели. Так, Николай Мординов пишет о переменах, происшедших в поведении людей во время установления Советской власти: «С них будто рукой сняло вековое, дремучее «не мое это дело» /98,432/. В другом месте читаем: «Если прежнего крестьянина-якута не особенно трогало происходившее за пределами его наслега, и доходившие оттуда вести воспринимались только как занимательная сказка, то сейчас он уже духовно сроднился со всей Советской Родиной...» /98, 478/.

    В романе «Пробуждение» Болота Боотура Николай Иситчит говорит: «Мы, якуты, несмелые... У них целые деревни бунтуют. А у нас Манчары все в одиночку пугал баев и тойонов» /10,49/. Несмелость здесь надо понимать в смысле неактивность, покорность судьбе, что характерно для восточного менталитета, потому что в содержании якутского фольклора и литературы есть немало примеров, свидетельствующих о смелости народа саха.

    С. П. Данилов тоже отмечает изменения в психологии хамначчитов и батраков: если раньше они были полностью подвластны хозяину как послушное стадо, то «теперь что ни оборванец, то оратор, да такой, что другому и рта раскрыть не даст» /41, 38/.

    В самосознании человека западной культуры доминирует понятие «я», для восточного человека более значимо понятие «мы», и если первого поведение мотивируется внутренними побуждениями, то для второго поведение достаточно регламентировано нормами, этикетом.

    Современные исследователи сходятся на том, что национальные особенности нравственных систем заключаются в их форме. Одной из форм проявления национальной особенности является моральная психология народа. По традиции северные народы представляются более уравновешенными, а южные - более вспыльчивыми. Соответственно у северян меньше разработаны способы улаживания внезапно вспыхивающих конфликтов. А восточные нравы полны церемоний, словно для того, чтобы «притормозить» в них страсти участников.

    Данные наблюдения подтверждает литература. Возьмем, к примеру, роман С. Курилова «Ханидо и Халерха». Трое героев Куриль, Ниникай и Пурама отправляются на поиски семьи Нявала. Каждый из них обеспокоен судьбой Ханидо и хочет поскорее узнать правду, их волнует вопрос о том, почему Косчэ-Ханидо стал шаманить и насколько серьезны происшедшие в нем перемены. Однако, по приезду они не подают вида о намерениях, а спрашивают о парне только после разговора об охоте и о том, как живут хозяева. Гости проявляют огромную выдержку: «И началось состязание - шмыганье железки о камень и шаманская песня под бубен.

    Но что может сделать даже богатырь, если против него самые близкие люди, если не на его стороне правда! Сильный удар колотушки оборвал песню и воцарил тишину» /70, 406/. В ходе последовавшего спокойного рассудительного разговора Ханидо изменяет свою точку зрения на случившееся с ним, и Куриль, подводя итог, радуется: «Я говорил, что растет новый голова юкагиров!..».

    Для сравнения вспомним эпизод из романа М. Шолохова «Тихий Дон», когда Григорий Мелехов, придя в отпуск, узнает об измене Аксиньи. Григорий и вида не подает, что ему что-то стало известно. Подавляя сухое рыдание, он рвет платок, который вез Аксинье в подарок. А на другой день, по-прежнему не говоря ни слова о своей боли, избивает сотника и Аксинью:

    «Аксинья на гром откинутой двери оглянулась.

    - Гадина!.. Сука!..

    Взвизгнув, кнут плотно обвил ее лицо» /175, 350/.

    По мнению И. Л. Зеленковой и Е. В. Беляевой «малотемпераментный народ часто полагается в борьбе с врагом не столько на воинскую доблесть, сколько на хитрость и терпение» /52, с. 208/.

    Мы находим тому подтверждение в романе Далана «Глухой Вилюй», действие которого относится к XVI веку, когда якуты, разделенные на племена, переживали трудные времена кровавых междоусобиц. В главе «Кюлэт» писатель повествует о хитрости, предложенной Дагдагаром. Он посоветовал для защиты от врагов построить вокруг юрт «высокую бревенчатую, глубоко вкопанную в землю стену - кюлэ». Кроме того, был изготовлен деревянный идол. «Не такой это идол, каких ты мастеришь, это - военная хитрость!» - объявил Дагдагар шаману Миикээну. В результате проведенных приготовлений «трусливые и хитрые, как лисы, Саха Уранхаи-якуты» напугали туматов, и те больше не пытались сражаться с ними лицом к лицу.

    В романс «Молодость Марыкчана» Эрилика Эристина старый проводник придумал прорубить лед и вызвать искусственную наледь, которая закрыла бандитам путь, а майдарханцы в результате спокойно прошли по речке Большой Баал и вышли в Аару.

    В «Весенней поре» Н. Мординова благодаря находчивости и хорошему знанию течения реки Талбы красноармейцы арестовали отряд Луки Губастого, который «не учел того, что совсем необязательно гнаться за ним, а достаточно перевалить через узкий хребет и спокойно поджидать, сидя на берегу, пока река сама не доставит его прямо в руки преследующих» /98, 429/.

    Кстати, герои бытовых якутских сказок часто достигают победы при помощи ловкости, хитрости и плутовства. Противники же оказываются несообразительными и легко попадаются в расставленные ловушки.

    На характер народа оказывает влияние его возраст. «Старые», давно сложившиеся нации, успевают выработать нравственные формы, которые не «лучше», но сложнее архаических. «Молодые» народы в сравнении с другими представляют качества «нравственности»: доверчивость, внушаемость и в то же время обидчивую гордость. О доверчивости было сказано выше. Что касается такой черты, как гордость, то писатели, представители литератур народов Севера, пишут о ней, как о присущей не только отдельному герою, но и народу в целом.

    «Гордость их губит, - мрачно произнес Волтер. - Ведь я его встречал, спрашивал, может чем помочь...» - пишет об особенностях психологии чукчей Ю. Рытхэу /135, с. 104/.

    «Ничьей власти они над собой не знали и знать не хотят. Красивый, гордый народ...» - сказал Чехов, когда тарантас тронулся» /141, 541/. Читаем о нивхах у В. Санги.

    Своеобразные черты национального менталитета носит и этноэтикет, закрепление моральных представлений на уровне ритуала, способы выражения симпатии, приветствия и прощания имеют специфическое выражение. Так, у чукчей пришелец давал знать о своем приходе хозяевам легким топотом. Гостеприимство разного рода по-своему создает гостю максимальные удобства и почет. Бесчисленные формулы благодарности (например, вручение подарков: «Джон преподнес подарки своему тундровому другу. Ильмоч их принял со сдержанным достоинством...» /139,176/) и добрых пожеланий (у народа саха в форме алгыса).

    Нравственный облик народа складывается под влиянием его исторической судьбы. Большому народу легче занять почетное место среди других. Он не столько борется с чужими образцами, сколько ассимилирует их. Малочисленному же народу это дается труднее, хотя и он способен достигнуть таких высот духа, что они становятся эталоном других, а гордости за эти достижения хватает на столетия. Один из героев Ю. Рытхэу говорит о чукчах: «Вместо памятников на земле остаются их кости, но люди не отступают и упорно цепляются за эти холодные оконечности земли» /139, 199/.

    Оседлый или кочевой образ жизни делает весь строй морального мышления весьма специфичным. Если оседлые народы связывают свою идентичность с землей, то на этой идее покоятся их патриотизм, трудолюбие и коллективизм. Для кочевых народов те же нравственные принципы отражаются, в первую очередь, на кровное единство рода. В романе «Ханидо и Халерха» С. Курилова как раз запечатлен момент распадения родового общества, подтверждением чему служит выделение личности, становление индивидуального характера юкагирского головы. И хотя Куриль со своей семьей кочует уже отдельно, остальные сородичи живут в основном вместе, вместе делят радости и беды. Очень точно сказал об этом Георгий Гачев: «Поставленные лицом к лицу с природой, люди здесь поставлены и лицом друг с другом» /27, 76/.

    Об одной из страшных потерь - прекращении рода Кевонгов - идет речь в романе В. Санги «Женитьба Кевонгов». В начале романа на первый план как будто выступают проблемы быта: глава рода Касказик намеревается женить сыновей. Но после выясняется, что за этим стоит большее: судьба рода, судьба нивхов. «Земля будет жить. И травы будут жить. И звезды, и зверье будут жить. А рода Кевонгов не будет!».

    Женитьба одного из Кевонгов на Ланьгук из рода Авонгов не состоялась в виду следующих причин. Старейшина Касказик перед тем как отправиться с богатым выкупом в род тестей решил искупить свою вину - убийство одного из членов рода Нгаксво, посягнувших на его невесту. Понятия Касказика о чести неизменны. Узнав, что из рода его кровных врагов остался только один юноша, он не отменил свое решение. Когда старший сын Касказика понимает, что богатые подарки, которые они приготовили Нгаксвонгам, могут остаться на выкуп невесты для него, Касказик резко его обрывает: «Ублюдок! Один человек - тебе не человек? Пока жив хоть один человек, род его живет!» Только после заглаживания греха он приезжает в стойбище Аво с младшим сыном, и здесь происходит обряд нивхского обручения. Но Авонги требуют испытания для жениха - охоты на медведя. Ыкилак успешно справляется с ним, и теперь свадьба должна совпасть с медвежьим праздником. Но появляется новый претендент на руку Ланьгук, друг торгаша Чочуны Ньолунг, который может с его помощью перекупить девушку.

    Обещания нарушены, чего прежде никогда не бывало. Шаман, к которому обратились с просьбой восстановить справедливость, был явно подкуплен. Уставший Ыкилак проиграл схватку. «Что же произошло, люди? Что случилось в этом мире?» - с болью спрашивает Касказик.

    Автор сделал доминирующей темой романа столкновение первозданной жизни нивхов с новыми, неизвестными им доселе веяниями, разрушающими традиционный уклад жизни. На смену вечных законов пришли обман и грабеж. И нивхам не уберечься от этого влияния и не устоять перед соблазнами цивилизации. Хотя Касказик оказался выше предрассудков и, сжалившись, предлагает жене, рожающей зимой в шалаше, перейти в теплое помещение - тораф, женить сына он хотел согласно обычаям. Однако, как точно охарактеризовал данное явление Алексей Михайлов, пока Касказик будет честно копить меха на выкуп невесты сыну, долгие месяцы пропадая в суровой тайге, «Чочуна, эксплуатируя чувство благодарности нивхов, где лестью, где спаиванием, где «добротой» соберет куда больший капитал» /91, 110/. Ругает сегодняшних людей за то, что они забыли старые обычаи, среди которых немало «нужных и прекрасных», старый Лучка, герой романа «Ложный гон» В. Санги.

    Что же произошло, только ли влияние цивилизации способствовало отказу от обычаев, и, следовательно, изменению некоторых черт менталитета? Если проследить историю возникновения обычаев и традиций, то можно сделать вывод, что это не совсем так.

    Первыми человеческими коллективами являлись кровнородственные общины. Так как условия жизни в них были тяжелыми, выживание зависело от сплоченности коллектива, вне которого никто не мог существовать. Для поддержания порядка была определенная система табу. Если человек даже случайно нарушал запрет, его ждало наказание, несмотря на отсутствие злого умысла. В расчет не принималось, добрым был поступок или нет. Главное, что он был неправильным. Нарушитель соглашался с мнением общины, потому что собственного мнения у него еще не было.

    Так, Маркани, герой романа «Запретный зверь» П. Ламутского, ощущает вину за содеянное, так как обычай предков предписывал не сообщать о месте нахождения мамонта. Но когда Тинькани советует ему отказаться и не показывать дорогу купцу Явловкому, он не соглашается, потому что теперь вступает в силу другой закон: быть твердым в данном слове. «Мне ли нарушать завет, отказываться от собственных обещаний?» - вопрошает Маркани, хотя обещание было дано в пьяном виде.

    На основе табу с течением времени сложились многовековые обычаи и традиции. Часть из них мы сейчас оценили бы как нравственные: уважение к старшим, почтение к предкам, взаимопомощь в труде и т.д.

    Обычай всегда подробно расписывает, когда и что делать. При соблюдении обычая у личности нет выбора, она должна «делать, как все». В общине сознательный выбор поступка невозможен, потому что выбирать не из чего - обычаи общины единственны. Индивидуальное сознание слито с коллективным. С разложением первобытнообщинного строя, формированием социально неоднородного общества совершатся постепенный переход к собственно нравственным отношениям. Повышение производительности труда ведет к имущественному расслоению, социальной ячейкой становится семья. А глава семьи - сам себе хозяин и имеет возможность самостоятельно решать, что хорошо, а что плохо. Индивид освобождается от опеки общины, и ему нужны новые средства ориентации в жизни, потому что конкретных решений проблем нет, нужны гибкие советы относительно поведения. Личности самой предоставляется отвечать за поступки. И если нарушитель табу раньше подвергался наказанию автоматически, то со временем стал приниматься во внимание его намерения.

    Поэтому разозленный Маркани уже не оправдывается за свой поступок, а кричит шаману, что тот несет несусветное, и что вина его, Маркани, только в том, что он все рассказал, но «оказывается, так и нужно было поступить!»

    Личностное отношение к обычаям проявляют и герои романа С. Курилова. Юкагир Пурама с целью спасения пропавшей девочки копает землю, что считалось грехом. Косчэ-Ханидо мстит богачу, убив несколько оленей последнего, и не считает это воровством. Но главным бунтарем выступает в романе чукча Ниникай. Его невеста переживай из-за того, что согласно традиции, муж может привести в дом вторую жену или уступить ее кому-либо, как это предписывал обычай. Кроме того, муж не должен был помогать жене во время родов. Но любовь Ниникая к Тиненеут, жалость к ней и ребенку побудили его нарушить данный запрет. Естественно, согласно традициям, отступника ждет суровое наказание. Родители Ниникая обзывают Тиненеут собакой и предлагают сыну бросить эту «гадкую женщину». «У чукчей, - поясняет автор, - нет более грубого и страшного оскорбления: если человека назвали собакой, а значит, и превратили в собаку, то лучше не появляться среди людей» /70, 300/. Но Ниникай «сам себе хозяин», человек, способный на поступок, не отказывается от намерения и переезжает с женой и ребенком к юкагирам, у которых подобных обычаев не было.

    Нарушает обычай и Кагот (Ю. Рытхэу. «Магические числа»). Он спасает тонущего Амтына, что запрещалось делать, так как попавший в воду или унесенный на дрейфующем льду считался добычей морских богов.

    Конечно, борьба с традициями родового строя, нравы которого представлялись некоторым образцом справедливости, «золотым веком», была нелегкой. Ведь жизнь первобытного общества отличалась примитивностью, его нравы порой были жестоки и негуманны, а главное, они абсолютно не учитывали интересов личности. Не ценились ни ее индивидуальность, ни даже жизнь.

    Например, в романе Далана «Тыгын Дархан» описывается обычай, согласно которому «человек, доставивший злую весть, подлежал казни». Но когда вестовой сбежал, люди не жалели о том, что ему удалось спастись. Старики тоже промолчали.

    Позже вестового, слугу по имени Олохчо, хотели похоронить вместе с Мунняном Дарханом. «Безжалостный обычай предков требовал, чтобы такой холоп сопровождал мертвеца и на том свете». Однако, когда слугу не нашли, мудрый шаман Одуну погасил начавшийся конфликт.

    Таким образом, в содержании произведений литератур народов Севера нашел отражение переход от обычаев, которыми регулировались отношения при родовом строе, к появлению морали - гигантскому скачку в области духа и человеческих отношений. «Глубокие, коренные изменения в общественной жизни чукчей, - писал об этом Юрий Рытхэу, - ломка устоявшихся веками и казавшихся незыблемыми традиций, обычаев, установлений, восприятие иных понятий и отношений между людьми - все это было далеко не просто и не являло собой легких прогулок по тщательно вымощенным дорогам истории» /138, 4/. Здесь необходимо пояснить, что тщательное соблюдение традиций и обычаев более характерно для восточной культуры. Если западная философия обращается к человеку чаще не через его психическое бытие или этикет, а предлагает ему общие принципы бытия и познания, то восточная философия исследует проблему человека с точки зрения практики, жизнедеятельности людей, их образа жизни. Поэтому в ней содержится много более частных проблем, связанных с самосознанием человека, его формами и состояниями, этикетом, практическими наставлениями правителям, старшим и младшим по возрасту людям, а также людям, занимающим разное социальное положение в обществе. У народа саха тоже выработана стройная система, предусматривающая и объясняющая все «случаи жизни» и необходимые средства для достижения целей. «Отрицательный итог - следствие незнания традиции или допущенных и вовремя не устраненных ошибок даже не столько в сакральном, сколько в повседневном поведении человека» /130, 65/.

    Приобретают особый моральный статус и личности, выразившие чаяния народных масс. К числу народных героев относятся, в первую очередь, борцы за свободу своей Родины. Кроме того, это правители (иногда полулегендарные), от которых как бы берут начало порядок и справедливость. У народа саха таковыми являются Эллэй, Нюргун Боотур, Василий Манчары и другие. Наряду с известными личностями государственного масштаба фольклор создает собирательный образ героя из народа. У узбеков Ходжа Насреддин, у ирландцев Черный Патрик, у казахов Алдас-Косе, у болгар Хитрый Петр. Героями якутских сказок нередко являются ловкачи, воры и разбойники. Например, Тутум Тюэкэй, Кутурук Уоруйах, Чээрэ Чээрэкээн и другие. Как пишет исследователь якутского фольклора Г. У. Эргис: «Конечно, герои этих сказок не являются выразителями народных идеалов в борьбе с социальной несправедливостью. Но ловкачи, воры обычно обманывают только богатых, тем самым как бы выступают против эксплуататоров народа» /177, 229/.

    Наконец, в памяти народной остаются поэты и музыканты, воспевшие родной край и его судьбу. У якутского народа пробуждение национального самосознания, заложение основ письменной литературы и профессионального искусства, защита прав обездоленных связано с именами А. Е. Кулаковского, В. В. Никифорова, А. И. Софронова, Н. Д. Неустроева, П. А. Ойунского, М. Н. Жиркова и других.

    Национальная форма моральной психологии народа усваивается человеком с рождения. Но какая бы она ни была, содержание морали у всех народов примерно одинаковое. И это не случайно. Мораль везде занимается одним и тем же: гуманизацией, возвышением личности, созданием идеальной перспективы развития.

    Народная мудрость особенно ярко отражена в пословицах и поговорках. По выражению А. Е. Кулаковского: «В пословицах отражается, как в зеркале, все мировоззрение данного народа, его быт, характер, наблюдательность и даже историческое прошлое» /69, 4/. Рассмотрим группы заповедей, посвященных трудолюбию. Русские: «Без труда не вытянешь рыбку из пруда», «Лентяй за дело - мозоль за тело», «Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня». Тюркские: «Без труда нет наслажденья», «Лодырю и порог кажется вершиной горы». Дагестанские: «Кушай вчерашнее, делай завтрашнее», «Работать кое-как, так и умереть кое-как». Якутские: «Рот бывает полон, когда руки работают», «Колос становится хлебом, когда его приготовят», «У лентяя много отговорок», «Усердный человек зря не сидит». Как видим, все эти высказывания, несмотря на то, что принадлежат разным народам, выражают любовь к труду, народ именно труд считает основой счастья.

    Сравнивая отношение к труду в восточном и западном менталитете, доктор философских наук А. Г. Новиков пишет:

    «Западный менталитет: трудись и разбогатеешь.

    Восточный менталитет: трудись, но добросовестно.

    Для россиян материальные стимулы имеют гораздо меньшее значение, чем для западных людей. Восточные люди всегда работали без всякого принуждения» /107, 6/. Как отмечают исследователи современного менеджмента, в каждой стране бизнес имеет свое «национальное лицо», свои отличительные особенности, которые во многом продиктованы психологией народа и его национальными традициями. В то же время модели национального менеджмента - североамериканского, западноевропейского, японского, латиноамериканского - в условиях интернационализации экономических связей «сближаются», постепенно теряют свою специфику, а теоретики и практики менеджмента разных стран взаимно обогащаются идеями, наиболее продуктивными методами руководства, формами и средствами управления» /87, 46/.

    Имеется несколько мощных факторов, способных оказывать заметное влияние на национальное мировосприятие, в том числе и на отношение к труду. Среди них особенно заметно влияние господствующей религии на характер, образ жизни и мышление людей у народов Северной Европы - англичан, немцев, голландцев, шотландцев и других, а также в большинстве исповедующих протестантизм. Эта религия неплохо сочетается с идеями рационализма, предпринимательства, обогащения. Вспомним некоторые высказывания Бенджамина Франклина: «Помни, что время - это деньги», «Деньги по природе своей плодоносны и способны порождать новые деньги», «Тому, кто точно платит, открыт кошелек других», «Честность увеличивает кредит». Высшее благо подобной этики в экономическом процветании нации.

    Народы Восточной Азии считают, что труд, знание и бережливость высшие ценности. У японцев: труд - призвание.

    Нельзя отрицать, что на изменение менталитета северных народов, в том числе в отношении к труду, оказали влияния другие народы, в частности, русский.

    Основным качеством русского национального характера признается неопределенность, непостижимость для европейцев «загадочной» русской души. Философ Н. Бердяев характеризует русскую душу такими эпитетами, как «безграничность, бесформенность, широта, устремленная в бесконечность». По И. Канту, русский характер еще не сформировался. Скорее нужно говорить не о несформированности русского характера, а о неевропейском типе его формирования.

    Русским, так же, как и народам Севера, присуще гостеприимство. Обильные трапезы, частые тосты, песни, танцы, юмор - черты гостевых приемов, причем полное их обеспечение возложено на хозяев. Даже если знакомый зашел в гости попутно, без предупреждения, его все равно пригласят к столу.

    Что касается представления о труде, то период сельскохозяйственных работ в России всегда был очень коротким, а урожаем нужно было обеспечить себя на целый год. Отсюда и пословица: «Летний день год кормит» Этот фактор выработал в русском человеке способность к крайнему напряжению сил, концентрации на сравнительно короткий период времени всей своей физической и духовной потенции к работе «на одном дыхании». Зато потом появлялось много свободного времени. Подобный режим жизни обусловил формирование национальной лености. Отсутствие взаимосвязи между качеством земледельческой работы и урожайностью не выработало у русских ярко выраженной привычки к тщательности и аккуратности в труде. Вспомним, что герою романа И. С. Тургенева «Отцы и дети» Николаю Петровичу Кирсанову при виде чистоты отведенной ему комнаты на постоялом дворе, свежести постельного белья, в голову приходит мысль: «Уж не немка ли здесь хозяйка?» Не случайно, Кирсанов делает предложение Арине Савишне поступить на службу к нему и после убеждается, что выбор был правильным. Другой тургеневский герой из рассказа «Хорь и Калиныч» приятно удивлен чистотой и порядком в доме Хоря, в котором «липовый стол недавно был выскоблен и вымыт; между бревнами и по косякам окон не скиталось резвых прусаков, не скрывалось задумчивых тараканов».

    Северяне, как говорилось выше, всегда готовы прийти на помощь не только ближнему, но и любому попавшему в беду. В стихотворении «Кто я» Леонид Попов полно раскрыл основные качества своего народа - гостеприимство и надежность:

        Я как никто, ценю тепло уюта

        И дружбу, что надежнее гранита.

        Как дверь моей гостеприимной юрты

        Душа моя для ближнего открыта.

    Для якутов было свойственно ведение семейного хозяйства. «Внутри каждой группы работников, - пишет Н. Мординов, - в большинстве случаев связывают родственные или соседские отношения» /98, 16/.

    Относительно чувства коллективизма В. Л. Серошевский отмечал, что у «якутов в ходу только летучие кооперативные союзы... Два рыбака, сойдясь на одном улове, сейчас же образуют компанию: ловят вместе и делят добычу поровну» /145, 413/.

    В произведениях якутской литературы чаще всего из коллективных работ описываются рыбалка, реже охота, заготовление корма для скота (например, в романе С. П. Данилова «Бьется сердце») или общие строительные работы, как сооружение плотины для орошения участка (Н. Мординов «Весенняя пора»).

    Основными работами у якутов являются следующие: посев хлеба, сжигание старой травы, уход за скотом, лесные работы, сенокос, кроме того, рыбалка и охота. Женщины постоянно трудятся по дому: готовят пищу, шьют, чинят одежду, посуду и т.д. Посильную помощь оказывают старики и дети.

    Таким образом, якутам, как и русским, больше приходится трудиться в весенние и летние месяцы.

    Влияние особенностей времени года на психологию человека затронуто многими писателями. Так, Болот Боотур пишет о поведении людей зимой следующее: «Все погружено в сон, глубокий зимний сон - и обдутые могильные курганы, и грузные вековые сосны... А люди?.. Людей тоже не слышно. Северный человек зимой впадает в сонную одурь» /9, 3/. В другом месте исправник Душкин предполагает: «Северная природа, видать, и человека, как медведя, заставляет погрузиться в зимнюю спячку» /10, 146/.

    Данное явление отмечается учеными-психологами, в частности, А. П. Оконешниковой. Она совершенно справедливо спрашивает: «Например, наша длительная зима, разве не создает нам - всем живущим на данной территории - длительную, сплошную неприятность? Холода, короткие световые дни и т.п. разве не имеют никакого влияния на психику человека?» /114, 6/.

    Отсюда, возможно, медлительность в поведении, все делается не спеша, каждое движение обдумано. «Жители деревянных домишек не торопились вставать - спешить здесь некуда...» - пишет Ю. Рытхэу о жизни в поселке /135, 22/. Кроме того, в голодные дни люди старались таким образом не растрачивать свою энергию. Но в психофизиологическом плане народ саха, как и представителей других северных народов, отличает большая физическая выносливость, смекалка, быстрота реакции, особенно в экстремальных ситуациях.

    Вот как описывает физические качества одного из героев повести «Искатели алмазов» Н. Якутский. Бывший фронтовик, двадцативосьмилетний колхозник Александр Васильев, хорошо знавший тайгу, становится проводником в экспедиции, ведущей поиски алмазоносного месторождения. Автор сравнивает состояние Васильева и других членов экспедиции: «Он оказался на редкость выносливым человеком. После целого дня пути по бездорожью, когда все валились с ног от усталости, он оставался свеж и бодр...» /181, 69/. Таким же физически крепким показан и Н. Тогойкин, герой повести Н. Мординова «Беда». Хорошим здоровьем отличаются не только молодые люди, но и старики. Так, Н. Мординов пишет о Сеюбялирове: «Старый охотник, лучшие годы свои проведший на лыжах, он сразу почувствовал себя бодрым, способным одолеть все преграды...» /98, 357/.

    Показателен в этом отношении и пример из романа Болота Боотура «Весенние заморозки». Бандит Олохов с удивлением наблюдает за старым эвеном Никушком, которому перевалило за восемьдесят. Во-первых, старик прошел большое расстояние, почти не присаживаясь на нарты. Во-вторых, делает он все медленно, а «получается как надо». И, в-третьих, дома он больше полеживал да посиживал, то «на воле, в опасности - отважнее молодца. И медведя не напугался, не дрогнул даже».

    Физическая выносливость необходима людям Севера. Она требуется, чтобы преодолеть большие расстояния, выдержать суровые погодные условия, выследить добычу во время охоты. Как пишет А. Кривошапкин, бог охоты Байанай поощряет усердного, а «ленивого наказываст жестоко, - угоняет с его пути все живое» /65, N3, 55/.

    Но умение правильно распределить свои силы, выносливость во многом приобретенные качества, которыми человек начинает обладать в силу опыта.

    Вспомним, как тяжело Анатолий (повесть Г. Кэптукэ «Рэкет по-тунгусски») привыкает к жизни в условиях тайги, хотя и жил так раньше. Он не смог после школы работать охотником. Как говорит писательница: «Если не научишь молодую собаку брать зверя вовремя, то время будет упущено навсегда...». Сравнивая Митэску и Чульчиму, Г. Кэптукэ пишет, что Митэскэ ходил на охоту каждый день и удачно, а Чульчима через каждые три-четыре дня брал выходной. А по утрам подбадривал себя дедовской приговорочкой: «ну-ка, поддай пинком свою лень, разбуди в себе старательность!». Следовательно, процесс охоты, подробно описанный автором, требует сноровки, аккуратности, выносливости и, конечно, терпения.

    В романе С. Курилова «Ханидо и Халерха» нет широкого изображения труда юкагиров. Картина охоты Ханидо на волка показывает исполнение юношей свадебного обычая. Но весомы слова писателя о привычке к труду в нелегких условиях: «Да, в тундре все зависит от подвижности и трудолюбия - ленивых она жестоко наказывает» /70, 81/.

    Согласно восточному менталитету, любой труд прекрасен и полезен. «Работа - она как хорошая песня: коль начнешь, так и останавливаться не хочется,» - говорит Иван, герой романа Н. Мординова /98, 135/.

    Мы встречаем в произведениях образы народных умельцев, больших мастеров своего дела. К примеру, Никулай Иситчит, который целыми днями колдует над посудой (Болот Боотур «Пробуждение»), кузнец Доргон (роман Далана «Тыгын Дархан») делает оружие. Никулай Иситчит хотя и с удовольствием занимается изготовлением посуды и даже сочиняет песню о березовой чаше, но в то же время задумывается о том, «велик ли толк в работе, если ничего своего нет?» Кузнец Доргон кажется занят любимым делом и окружен уважением: «Кузнецов почитают во всех десяти уранхайских Уусах, так что с голоду пропасть ему не придется». Но, изготавливая лук и стрелы, он мечтает о том, чтобы они понадобились только для охоты и «не пригодились для убийства двуногих братьев».

    Интересно о творческом начале в работе отзывается герой произведения Ю. Рытхэу «Полярный круг», артист народного танцевального ансамбля Нутетеин. Он, жалуясь на многочисленные гастроли, считает, что заниматься искусством по приказу, петь и танцевать, когда сердце молчит, «все равно что спать с женщиной по принуждению». Слова Нутетеина перекликаются с мыслями горьковского Сатина о том, что «когда труд - удовольствие, жизнь - хороша! Когда труд - обязанность, жизнь - рабство!»

    Желание заниматься любимой работой даже бесплатно одна из черт российского менталитета. Наверное, о людях, которые трудятся не ради денег, а для души, и была придумана пословица: «Дурака работа любит».

    «Тебе деньги, что ли, нужны? Не нужны, я знаю. А воля нужна!» - говорит сын отцу, старому человеку, который не хочет уходить из тундры и согласен работать и за бесплатно /84, 214/.   

    «Плата ваша меня не интересует, я больше об оленях думаю», - заявляет бывший пастух Семен Мэтину Петровичу, когда тот просит опытного мастера сделать седла /64, 11/.

    Трудовая деятельность должна иметь результат. Поэтому в содержании произведений размышления о труде всегда тесно переплетаются с такими вопросами: В чем состоит богатство? Каков его источник? Стоит ли наживать состояние нечестным путем? Нередко споры ведутся между «отцами» и «детьми».

    Так, разговор Тыгына с Маргой (Далан «Тыгын Дархан») обнаруживает их полную противоположность в представлении о смысле жизни и назначении человека. Тыгын убежден, что лучше отстаивать свое доброе имя в поединках с храбрецами. Точка зрения Марги: «Достойно живет тот, кто неустанно трудится, неусыпно блюдет добро». Марга не отказывается от своих слов и в споре с легкомысленным Сатаем. Если Сатай считает, что не надо копить богатство и всю жизнь гнуть спину, все равно у жизни один конец, то Марга думает, что благополучие прочно только то, которое заработано трудом, а «что занесено ветром, унесет вихрем».

    Предпочтение крестьянскому труду отдает Терентий (Болот Боотур «Пробуждение»), но понимает, что изменились времена, и теперь этот труд стал непочетным. Чтобы получить прибыль, занимаясь скотоводством, надо приложить немало труда. Куда проще тот путь, который предлагает сын Терентия Петр, наслушавшийся рассказов о купцах, которые наживали свое богатство, кто как умел. Терентий не пытается переубедить сына, полагая, что ему, молодому, не надо отставать от жизни. Но остается при мнении: «Не велико счастье, если тюрьмой попахивает. Счастье - это когда своим горбом нажил, честными руками заработал» /9, 26-27/. В ответ Петр приводит пословицу: «Не обманешь - не продашь, не продашь - копейку не выманишь».

    Но, если делать выводы из содержания художественной литературы, такие люди, как ленивый Сатай, любитель получить доход любой ценой, скорее исключение из правил. Хитрость, обман всегда осуждались в народе. Основная масса - это простые, честные труженики, которые привыкли зарабатывать «хлеб насущный» своим трудом. К ним можно отнести и героев романа Ю. Рытхэу «Конец вечной мерзлоты». Теневиль ставший по завещанию Армагиргина обладателем большого стада, решил, что по справедливости олени должны быть общими. Тымнэро отказывается от материальной помощи. В другом романе Ю. Рытхэу «Сон в начале тумана» большевик Кравченко никак не может объяснить чукчам принцип большевиков: кто не работает, тот не ест, потому что они всегда жили по такому правилу и призывать к нему их не нужно.

    Эвенов, как трудолюбивый народ, характеризует писательница А. Сыромятникова: «Сколько обидных, презрительных слов приходилось слышать о них: «тунгусы - неряхи», «тунгусы - лентяи». А на самом деле это добрые, жалостливые люди. И очень работящие» /153, 168/.

    Отношение к труду часто выступает критерием нравственности. Сказка неизменно сочувствует тому, кто работает от темна до темна, и воздаст ему по заслугам. Трудолюбие - та позиция, с которой народная мораль как бы упрекала господствующие классы в их главном пороке - безделье. Незаслуженное богатство порицалось. Народная мудрость одобряет не роскошь, а трудовую зажиточность, достаток.

    Но труд временами был настолько тяжел, что мечталось от него избавиться. Идеал счастливой жизни связывался с чудом, когда все совершается «по щучьему веленью, по моему хотенью». Хотя встречались и такие герои, которые отказывались от праздной жизни.

    У многих литературных героев представление о счастье ассоциируйся с достатком. В сказке, рассказанной бабушкой Дарьей (Н. Мординов «Весенняя пора»), есть картина торжества во дворце: «Все едят конское сало, печень в масле, землянику со сливками, оладьи в сметане, строганину из мерзлой стерляди...» /98, 24/. Жизнь впроголодь порождала у людей мечты о сытых временах, о скатертях-самобранках, о реках с кисельными берегами и т.д. Однако счастье связано и с самореализацией личности, раскрытием ее внутренних потенций, духовного богатства. Одним из главных условий счастья является человеческое общение, что подчеркивается многими авторами: «Прочнее всего и чище всего в этих сказках - любовь. Четыре десятка дверей из литого чугуна не могут разъединить любящие сердца» /98, 24/. Эти слова перекликаются с мыслью древнегреческого философа Аристотеля: «Дружба есть самое необходимое для жизни, ибо никто не пожелает себе жизни без друзей, даже если бы он имел все остальные блага».

    Еще древнегреческие мыслители отмечали, что удовлетворение духовных и материальных потребностей имеет свою специфику: быстрое насыщение тела приводит к пресыщению, а душа ненасытна, вечно голодна. Это подтверждает и разговор героев романа Болота Боотура «Пробуждение» Киргеляя и Евдокии. По мнению Киргеляя, счастье - это иметь свой дом, двор с клетями и амбарами, много одежды и всякой еды. В представлении Евдокии, что, несомненно, свидетельствует о ее глубокой духовности, главное, чтобы люди понимали друг друга.

    Несмотря на то, что общение имеет огромную ценность как средство самореализации, как важный фактор нравственного и интеллектуального развития личности, оно должно иметь количественные ограничения, которые каждым определяются индивидуально с учетом своих возможностей и особенностей.

    Вспомним эпизод из романа С. Курилова «Ханидо и Халерха». В ответ на слова Пайпэткэ, что Халерха не видит своего счастья, девушка возражает: «Не обижайся: не одинаково мы понимаем счастье. А самое большое счастье, которое люди могли бы сделать, - это никому ничего не навязывать!» /70, 544/. В данном высказывании отразилось отношение героини к обычаю (умер отец, а она должна улыбаться), к тому, что жители стойбища ждут ее свадьбы с Ханидо, не вдаваясь в ее душевное состояние, желание жить как хочется, индивидуальное представление о счастье.

    Чем выше человек в духовном и нравственном плане, тем выше «планка» условий осуществления счастья. Так, в рассказе С. П. Данилова «Будьте счастливы, люди!» описывается нелегкая судьба художника, который хотел на полотне запечатлеть свою любовь к суровому краю, в котором он родился, живет и работает. И поэтому самым счастливым днем в жизни Байаная Аянитова стал тот день, когда «родная земля открыла, доверила ему свою скрытую от суетных взглядов красоту».

    Таким образом, на примере якутской литературы можно сделать вывод о том, что условиями счастья, которые значимы для наибольшего количества людей, являются:

    - оптимальное удовлетворение материальных потребностей;

    - возможность для личности раскрыть свой внутренний потенциал, духовное богатство.

    Счастье, как психологическое состояние, сложный комплекс переживаний человека, связанный с положительной оценкой им своей жизни в целом, нашло отражение в представлениях и верованиях, легендах, которые встречаем в литературах народов Севера.

    О путях достижения счастья есть крайние точки зрения. Согласно одной: счастья надо дождаться, оно само найдет человека. Вторая говорит: «счастье в твоих руках», за него нужно бороться. Далан в романе «Тыгын Дархан» описывает свадебное соревнование, которое называлось «дьол былдьаһыы», то ость «борьба за счастье». Скакуны со стороны жениха и невесты соперничали в том, кто кого обгонит. «Считалось, что победившие в этой скачке отнимали у соперников удачу».

    Стремление к счастью - естественное желание, определяемое самой природой человека. Но для восточного менталитета характерен «средний путь», что нашло яркое подтверждение в романе С. Курилова «Ханидо и Халерха». Сама идея романа связана с поиском счастья, автор хотел показать стремление и обретение счастья многострадальным народом.

    В произведении рассказывается легенда о парне, который не хотел ждать своего счастья, но «от судьбы не убежишь», и через пятнадцати лет он женился на той, которая была предначертана ему. Но он опять не был доволен судьбой и снова отказался от счастья. Желание получить все немедленно привело героя легенды к печальному концу. Юкагиры мечтают о счастье и связывают теперь его с новым богатырем - Ханидо, терпеливо ожидая осуществления мечты и одновременно прилагая усилия к ее воплощению в реальность.

    У якутов существует свое поверье о счастье. Оно связано с танцем белого журавля. Об этом упоминает С. П. Данилов в романе «Сказание о Джэнкире». Считается, что тот, «кто видел танец белых журавлей, что не селятся рядом с людьми, а живут неведомо где, наособь, - избранный. Он будет счастлив воистину» /42, 31/.

    У казахов есть подобная легенда про Кыдыра. Герой казахской легенды странствует по необъятным степям. Его задача незаметно для человека побывать рядом с ним. Если человек узнает Кыдыра, то сможет попросить у него совета, который сделает его счастливым.

    Представление о камне счастья нашло отражение в якутской и эвенкийской литературах.

    Так, И. Гоголев вводит в роман «Месть шамана» предание о волшебном камне Сата. «Камень этот иногда образуется в желудке и печени крупных птиц, лесных зверей и домашних животных» /33, 103/. По словам В. Л. Серошевского, якуты верили, что «самый сильный сата - волчий: он производит засуху и стремительные ветры (Куран Сата); обыкновенно сата производит ветры, холод, заставляет падать среди лета снег и т.п. /145,644-645/. О камне счастья расспрашивает Ньюрбачаан у бабушки (Далан «Глухой Вилюй»). Представление о камне счастья встречается и у эвенков. Например, грозовой камень Агды Охокон, камешек счастья и удачи, обретает в конце повести «Рэкет по-тунгусски» Анатолий. Писательница рассказывает и о крылатом вестнике сингкэне. Сингкэн по-эвенкийски означает «добрый дух», «счастье». И если горят о ком-то «сингкэчи» - значит всю жизнь ему сопутствуют удача и счастье в жизни» /72, 11/.

    Такие черты национального менталитета, как оптимизм, вера в будущее нашли воплощение в образах многих литературных героев. В трудные минуты люди делятся друг с другом своими бедами, стараются найти сообща выход из сложной ситуации. «Но с тех же самых времен седой старины никогда не переставал этот народ лелеять мечту о счастье», - сказал С. П. Данилов о якутах /41, 31/. Эти слова можно с полным основанием отнести ко всем народам Севера.

    Наше исследование было бы неполным без обращения к таким важным представлениям в моральной психологии народов, как точка зрения на юность и старость, способы выражения чувств, семейную мораль.

    Принцип почтения к тому, кто старше годами, пришел еще из первобытных верований. Культ предков - этап духовной жизни, который был у всех народов. Связь живых и мертвых отчетливо просматривается, например, в волшебных сказках, когда сын, что посещает могилу отца, получает от него чудесные дары.

    То, что старость хранит знания и мудрость, было осознано не сразу. В фольклоре сохранились следы обычая отделываться от стариков, оставляя их на голодную смерть или на растерзание диких зверей. О подобных явлениях упоминает и В. Л. Серошевский: «С дряхлыми, выжившими из ума родителями якуты обращаются совсем дурно. У этих прежде всего стараются отнять остатки имущества, если таковое имеется; затем постепенно, по мере того как они становятся беззащитнее, с ними обращаются все хуже и хуже» /145, 495/. Случаи умертвления стариков, надо отметить, по воле последних, описаны в произведениях Далана, Ю. Рытхэу, С. Курилова.

    В сказках восточных народов часто встречается сюжет, в котором сын тайно прячет своего отца. Советы последнего оказываются ценными и помогают впоследствии спастись всему народу от голода, найти в пустыне воду и избавиться от злого шаха, который приказал убивать стариков.

    Проанализировав содержание художественных произведений, мы пришли к выводу, что и в отношении к юности и старости наблюдается тот же «средний путь», о котором говорилось выше. Мы не можем утверждать, что опыт старых людей игнорируется полностью или что в обществе царит культ молодости.

    Особое место в сознании народа занимает женщина-мать, что идет от культа прародительницы. Даже у тех народов, где женщина - существо явно второго сорта, почитание матери стоит особняком, как бы обозначая кровное главенство. «Хотя образы женщин, - по замечанию Ю. Хазанкович, - менее частотны в северной литературе, но их функциональная значимость не меньшая. Они также являются выразительницами архетипов национального сознания» /171, 85/.

    Во многих произведениях якутской литературы есть образы мудрых старых женщин. Вот что писал об этом И. Гоголев: «Среди якутов встречаются особо почитаемые старухи - добрые, как сама госпожа Айыысыт, сострадательные, как мать-земля, с чуткой и светлой, как утренний луч душой» /35, 155/. В романе «Черный стерх» таковой является старушка Огдоччуя. Она отличный лекарь, способна выручить попавшего в беду, у нее спокойный, мудрый взгляд не только на жизнь, но и на смерть.

    Схожа с Огдоччуей и бабушка Дарья из семьи Эрделиров (Н. Мординов «Весенняя пора»). Бабушка Дарья знает много сказок, прибауток, песен, пословиц и щедро делится ими с людьми. Ее сказки увлекают и больших, и малых. Взрослые и дети с одинаковым интересом ищут ответы на ее загадки.

    В сказках бабушки Дарьи звучат и правда о доле бедняков, и пока неясные, но светлые мечты о будущем. От старой Дарьи услышал главный герой романа Никита и имя Василия Манчары, защитника якутской бедноты, образ которого проходит через весь роман. И маленький Никитка хочет стать таким же как Манчары, чтобы о нем сложил народ песню. Мудростью и сердечной простотой наделен и образ бабушки в повести Н. Лугинова «Роща Нуоралджыма». Во многих произведениях показано, как люди обращаются за советом к старшим. Далан, говоря о вымершем племени туматов в романе «Глухой Вилюй», видит причину его исчезновения в том, что они не слушали, как Саха Уранхаи, советов стариков. В примечании автор поясняет: «Древние якуты при передвижениях носили стариков в заплечных кожаных сумках, чтобы всегда можно было воспользоваться советами мудрых старцев» /37, 331/.

    За советом к старшему обращается Н. Тогойкин (повесть Н. Мординова «Беда»). Обдумывая план спасения людей, Николай считает необходимым сначала посоветоваться с одним Иваном Васильевичем Коловоротовым.

    Уважение к старшим автор подчеркивает, когда описывает встречу Николая со старыми лиственницами, похожими на «одиноких заносчивых стариков, никогда не воспитывающих детей». Николай проходит мимо них «с чувством почтительного страха».

    Согласно традициям этнопедагогики, родители старались воспитать у детей уважительное отношение к старым людям. Особую роль в этом плане играла мать. Например, героиня романа Болота Боотура «Пробуждение» Евдокия говорит своему сыну, что взрослых, старых людей необходимо называть только по имени.

    С другой стороны, отличительной чертой менталитета народов Севера было заботливое отношение к детям. Доктор философских наук Б. Н. Попов отмечает: «Вообще все народы региона без исключения искренне любили не только своих, но и вообще детей» /123, 79/.

    Люди, не имеющие детей, считались несчастными. Отсюда особое внимание к здоровью ребенка, соблюдение всех обычаев во время беременности, родов и после рождения ребенка.

    Раньше у народов Севера существовала своя традиционная система воспитания детей, которая нашла отражение в литературе. Система воспитания решала такие основные задачи, как подготовка ребенка к будущей самостоятельной трудовой деятельности и продолжение им традиций своего народа. Большое значение имело духовное воспитание. От расположения трех кут, по представлениям народа саха, зависит не только земной жребий человека, но и последующее развитие и самосовершенствование личности уже будущего поколения. «Поэтому старшие не только раскрывали перед своими последователями и учениками врата мудрости, но и обеспечивали преемственность, связывая воедино поколения и обеспечивая своеобразную духовную эстафету» /124, 10/.

    Родители заботились о физическом развитии детей. Н. Мординов пишет, что семилетнего Никитку родители берегут, не заставляют много работать: «Кости у него хрупкие, успеет еще попотеть. Пусть после нашей смерти скажет с благодарностью: «Родители меня жалели»,- говорят взрослые» /98, 57/.

    Подрастающему поколению передавались накопленные знания об окружающей среде, ее богатствах и способах существования в ней. Прививалась сумма нравственных и этических норм.

    В экстремальных условиях Севера важно привить такие качества, как взаимная выручка, смелость, честность, терпеливость. Родители поручали детям самостоятельное выполнение работы, потому что знали, что самостоятельность необходима не только в процессе труда, но и жизни вообще. Н. Мординов в «Весенней поре» говорит об этой черте национального менталитета следующее: «Только посторонние иной раз высказывают опасение по поводу такой самостоятельности детей» /98, 58/. В хорошо воспитанных, трудолюбивых детях видели якуты залог счастливой старости.

    Георгий Гачев, сравнивая «удельный вес» детей в самой жизни разных народов и различие в «литературности» этой темы, считает, что «большая русская литература не видит в детях, их просто существовании, - самоценности. Ребенок занимает место в ее поле как чистое нравственное сознание, как мысль особой чистоты и прозрачности: и это преимущественно подросток, т.е. подтягавающийся под взрослых» /27, 100/. Что же касается болгарской литературы, то, по наблюдениям ученого, «нас поразит радость просто наличия детей в мире, эстетика их тела. Человек в кругу своих, чужих детей - почти необходимая в болгарском романе ситуация, где выверяется характер персонажа» /27, 101/.

    Во многих произведениях литератур народов Якутии, как и в болгарской литературе, встречаемся с описанием детских национальных игр. Картины природы, отношение к людям и происходящим событиям даны через восприятие детей. Взрослые члены семьи эмоционально отмечают успехи и неудачи, считают своим долгом помочь молодым.

    Так, все стойбище обеспокоено судьбами Ханидо и Халерхи. Радуется за своих детей глава семьи Нэге (роман А. Кривошапкина «Берег судьбы»). О молодом парне Чоноку, с которым обошлись несправедливо, рассказывает отец героини повести Г. Кэптукэ «Имеющая свое имя, Джелтула-река». «Парень-то совсем молодой, на ноги еще не встал, душа его оми еще и взрослой душой хэян не успела стать», - объясняет отец. Этой историей он учит своих детей не унижать человека без вины, не издеваться над тем, кто слабее не только в жизни, но даже в игре.

    Через отношение к детям выявляется духовный мир действующих лиц. Только отрицательные герои позволяют себе обращаться с ребятишками грубо, бьют их, оскорбляют.

    Во многих произведениях нашла отражение извечная тема «отцов и детей». Проследим ее решение в повести «Беда» Н. Мординова. Старый якут Иван Дмитриевич сообщает Николаю Тогойкину, что его друг Никуш мечтал съехать с горы Крутой, но так и не смог этого сделать. Николай долго размышляет, стоит ли ему признаваться старику, что ему, Николаю, удалось преодолеть гору таким образом. Иван Дмитриевич может не поверить и расстроиться из-за того, что «молодежь превосходит отцов и образованием, и на лыжах». На самом деле, считает Тогойкин, «нынешние молодые люди не соперники старшему поколению, а продолжатели проторенных им путей».

    Следовательно, и во взгляде на молодость и старость мы обнаруживаем стремление к «среднему пути», к гармонии молодого тела и мудрости старого ума. Для национального менталитета народов Севера свойственно и свое определенное выражение чувств. Переживание чувств в форме эмоций, настроений, стрессовых ситуаций обычно сопровождается более или менее заметными внешними проявлениями. К ним относятся выразительные движения лица (мимика), жестикуляция, позы, интонации.

    Известны некоторые определенные черты характера и поведения, общие для целых групп народов, населяющих континенты. Так, сообразуясь с конституциональными особенностями, темпераментом и манерой поведения, немецкий психолог X. Гюнтер условно подразделил народы Европы на четыре подтипа - нордийцы, динарцы, средиземноморцы и остийцы /144/.

    Нордийцы но темпераменту холодны, сдержанны, упрямы, скупы на слова, лишены сердечной простоты, враги всякому панибратству, обладают силой воли, часто - тягой к морю. Их отличает неприятие базарного крика, уверенность в себе, критическое осмысление событий, правдолюбие, здравый рассудок. Не падают духом при невзгодах, тверды в трудную минуту.

    Динарцы - звучноголосые люди, склонные к буйной веселости и буйному проявлению своих настроений: певучие и экспансивные. Им требуется иногда выйти из себя.

    Люди средиземного подтипа по темпераменту - неспокойные, одержимые, энергичные, переменчивые в настроении, влюбленные в жизнь, жаждущие перемен, быстродумающие. Из-за своей неугомонности они часто попадают в курьезные ситуации. Суждения у средиземноморцев чувственные или интуитивные.

    Подтип остийца объединяет людей, которых характеризует отсутствие четко выраженных привязанностей, твердо сформировавшихся чувств, неумение владеть собой, склонность поддаваться соблазнам. Во время спора прибегают к ругательствам.

    Обратимся к восточным народам, например, японцам. Здесь мы наблюдаем очень сдержанное проявление чувств.

    Улыбка или смех в Японии могут означать разное: признак дружеского расположения и выражение сдержанности, открытое выражение эмоций и признак неловкости, вызванной затруднительным положением. Такую улыбку называют «загадочная улыбка», она запечатлена на лицах будд, покоящихся в храмах.

    Рукопожатие в Японии не принято. Очевидно, японцы избегают пристального прямого взгляда, который неизбежен при рукопожатии и им не импонирует манера прикасаться друг к другу. Важнейшим элементом правил хорошего тона являются поклоны.

    Формирование эмоционального самоконтроля, запреты на само выражение, подчеркнутое внимание ко всякого рода правилам и ритуалам не только тормозят активность и самостоятельность, но препятствуют даже приемлемому проявлению тревоги и гнева. Сдержанность является нормой их поведения.

    Если проанализировать тексты художественной литературы народов Севера, то тоже можно уловить в поведении людей стремление к сдержанности в выражении чувств.

    Возьмем к примеру, такое положительное эмоциональное состояние, связанное с возможностью достаточно полно удовлетворить актуальную потребность, вероятность чего до этого момента была не велика или во всяком случае неопределенна, как радость.

    Мы наблюдаем как ее бурное проявление, так и желание скрыть данное чувство.

    Так, во время охоты было не принято говорить эмоционально об удаче. Об этом свидетельствуют следующие примеры из разных произведений:

    « - Удача пришла к тебе, - сдержанно похвалил Токо.

    - Повезло, - произнес Армоль» /132, 81/.

    В романе А. Кривошапкина «Берег судьбы», стараясь «выдержать степенность», сын сообщает отцу о том, что нашел медвежью берлогу. Узнав, что нужно готовиться к охоте, сын, «ничем не выражая радость», просто ответил: «Хорошо, ама, я буду готовиться».

    В романе «Ханидо и Халерха» С. Курилов, говоря о мимике и жестах у народов Севера, замечает, что «северный человек терпелив и умеет хитро скрывать намерения». Автор описывает состояние богачей, когда они видят медаль на груди Куриля, через восприятие Друскина, хорошо знавшего «ледяную выдержку людей Крайнего Севера». С. Курилов пишет, что у одних богачей «отвисли челюсти и оттого заострились скулы, у других черные глазки жалко, беспомощно бегали в щелках, как испуганные мыши в глухих норках».

    Конечно, чувство радости не чуждо северным людям. И когда Куриль получил награду, ему стоило больших сил не похвастаться об этом.

    Тщательно скрывает удовлетворение своим положением и герой романа П. Ламутского «Запретный зверь» Мэнгдуни. Автор передает психологическое состояние юноши, собирающегося жениться: «Являть теперь объектом всеобщего внимания, он следил за каждым своим движением, мимикой лица, стараясь не выдать пылкости своих чувств» /75, N4, 63/.

    О том, что люди умеют и радоваться, свидетельствуют изображения национального праздника ысыах, танцев, игр. Особая приветливость проявляется при встрече гостей. Раскрытию чувств способствуют и экстремальные ситуации. Одна из них дана в романе Н. Мординова «Весенняя пора». Когда пришло известие о мобилизации на войну, самые сокровенные чувства вырываются наружу. «Девушки, обычно кроткие и смиренные - кажется, пройдут такие по земле и травинки не пригнут, - открыто выражали свой гнев и, не стесняясь, оплакивали милых» /98, 184-185/. Даже Майыс, пребывавшая в ледяном спокойствии, позволила себе поцеловать любимого в губы. «Столб горести» сменяется «столбом радости», и люди обнимаются, целуются, приветствуют друг друга ликующими голосами.

    Психолог Станислав Тидор характеризует северянина как личность духовно богатую. «При всей внешней закрытости, - делает он вывод, - люди Севера никогда не воздвигают сплошные и высокие заборы вокруг своего жилья, чтобы физически изолироваться от соседей, как это делают на Юге. Насыщенная духовная жизнь северянина ищет разделенности. Как правило, северянин экспрессивно скуден. Его лицо сдержанно и неброско отражает игру страстей и движения души, упрятанной в утолщенную оболочку «эго». Лицо и телодвижения северянина производят впечатление зажатости и отчужденности, холодности и равнодушия. Это одна из наиболее трудных для постижения типичных антиномий характера людей нашего края. Однако в глубинах иллюзорно закрытой натуры таится жар активно пульсирующей души» /157, 110/.

    Среди множества устойчивых чувств важнейшим является любовь. В психологии понятие «любовь» употребляется в двух значениях. В широком значении - это высокая степень эмоционально-положительного отношения, выделяющего его объект среди других и помещающего его в центр устойчивых жизненных потребностей и интересов субъекта. Такова любовь к матери, детям, Родине и т.д.

    В более узком смысле (видовое понятие) любовь - это интенсивное, напряженное и относительно устойчивое чувство субъекта, физиологически обусловленное сексуальными потребностями и выражающееся в стремлении быть с максимальной полнотой представленным своими личностно-значимыми чертами в жизнедеятельности другого таким образом, чтобы пробуждать у него потребность в ответном чувстве той же интенсивности, напряженности и устойчивости. Остановимся на последнем.

    Чувство любви, имеющее глубоко интимный характер, сопровождается ситуативно возникающими и изменчивыми эмоциями нежности, восторга, печали и др., хорошим или плохим настроением.

    В романе Ю. Рытхэу «Конец вечной мерзлоты» описано чувство любви, возникшее у чукотской девушки Милюнэ к русскому парню Булатову. Перемены, происходящие в настроении Милюнэ, замечает ее хозяйка Агрипина Зиновьевна. Она видит, что «служанка уходит надолго, поет и вообще не скрывает своей радости». Когда девушка предложила Булатову остаться, то сама поражается своей смелости. Не менее ее удивлены Ваня Куркутский и Тымнэро, потому что чукотским женщинам было не свойственно говорить о своих чувствах даже при встречах и расставаниях. Так, Джон, герой романа «Сон в начале тумана», удивляется тому, что охотники при возвращении не были встречены объятиями и поцелуями. Жена Джона Пыльмау не сказала ему ни слова на прощание, хотя и хотела крикнуть, что будет его ждать. Она «только смотрела пристально, не сводя глаз, на мужа своего, и про себя повторяла эти слова» /139, 164/.

    У чукчей было не принято объясняться в любви. В повести «Дорога в Ленинград», действия которой происходят в современные дни, Иунэут, размышляя о любви, не может вспомнить, чтобы ее муж Кайо сказал ей когда-нибудь: я тебя люблю. «Да, по правде говоря, в чукотском языке как отдельное слово «любовь» не существует...» /134, 12/. Но, несмотря на это, Иунэут уверена, что муж любит и ее, и дочь.

    Любовь не на словах, а на деле ценится людьми Севера. «Языком трепать не любил. Три года они летовали вместе, - и слова Матоше не сказал», - пишет Болот Боотур о Таппанче, герое романа «Весенние заморозки», характеризуя положительно этого неразговорчивого, но умевшего искренне любить юношу. Скромность в проявлении чувства любви присуща многим героям. Не смогла «крепко-крепко обнять и поцеловать так, чтобы он чувствовал этот поцелуй» всю разлуку Надежда Пестрякова (С. П. Данилов «Бьется сердце»). Маруся стесняется спросить о водителе Паше, хотя и не находит себе места (Н. Якутский «Алмаз и любовь»), под шум взревевшего мотора признается в любви Ларисе Александр Васильев (Н. Якутский «Искатели алмазов»), не решается посмотреть на фотографию любимого Коли Анича (Болот Боотур «Весенние заморозки»). Уже стариками, читая книги, узнают, что у них была любовь, муж и жена из повести об эскимосах Ю. Рытхэу «Полярный круг». Слово «любовь» муж сказал по-русски. «И когда ослабел и примирился с мыслью о путешествии сквозь облака, еще раз с удивлением сказал: вот была у нас любовь, а мы с тобой не знали...» /134, 344/. С изменением условий жизни изменяются и проявления чувства любви, как существенной стороны духовного богатства человека, но по-прежнему ценятся такие качества, как верность, скромность, сдержанность.

    Северный человек старается овладеть своими чувствами, сдерживая их неуместные проявления. Так, героиня повести Г. Кэптукэ «Имеющая свое имя, Джелтула-река» пытается не плакать, когда ей хочется разреветься, потому что «эвенку слезы ни к чему». Выучившись у мамы, она в трудный момент заклинает себя на твердость:

        Сожмись, мое сердце, стань крепким,

                          как березовый корень!

        Не сочись соком-слезой,

                          как весенняя береза!

        Слезы иссушают тело и душу,

        вместе с ними уходит сила.

        Чтобы жить, надо быть

                         крепким и сильным.

    Авторы показывают, как многие герои стараются сдержать гнев, эмоциональное состояние, отрицательное по знаку, протекающее в форме аффекта и вызываемое внезапным возникновением серьезного препятствия на пути удовлетворения исключительно важной для субъекта потребности. В случае несдержанности человек испытывает стыд. К примеру, Н. Тогойкин (повесть Н. Мординова «Беда»). Когда Николай вспоминает свой разговор с людьми, то ругает себя за неумение решать вопросы спокойно. Но потом, поняв, что все это случилось из-за того, что он был очень усталым, юноша перестал строго судить себя.

    Своеобразно выражается чувство презрения. У эвенков, например, признаком величайшего презрения является плевок под ноги. «Ругаясь и ссорясь, что было раньше редкостью, потому и запомнилось, - старики прямо-таки сражаются плевками» /73,17/. Аналогично проявлялся гнев и у юкагиров: «Но, кроме них, есть еще и Куриль. Этот рассвирепеет, как весной медведица, - растопчет и заплюет тордох...» /70, 111/. У якутов самым оскорбительным было обозвать человека собакой. Чукчи называют себя луоравэтлан - настоящие люди. Самые скверные слова, которые можно сказать на чукотском языке, - «очень плохой человек». Ю. Рытхэу пишет: «Можно как угодно назвать человека, сравнить его с любым мерзким и кровожадным зверем, даже с дерьмом, однако страшнейшим из оскорблений считается то, что его отнесли к худшим людям» /139, 286/.

    Нередко люди, переживая сильные и яркие чувства, с внешней стороны сохраняют спокойствие, иногда считают нужным сделать безразличный вид, чтобы не обнаружить свои чувства. Так ведет себя, к примеру, Куриль, услышав неожиданные для себя слова Тинелькута. Курит «сумел ничем не выдать радости - и так, с окаменевшим суровым лицом, обошел кучку людей, направляясь вниз, к озеру, где колыхался огромный табун» /70, 258/.

    Таким образом, в литературах народов Якутии мы встречаем описание различных чувств: гордость, уважение, интерес, удивление, чувство долга, чувство собственного достоинства и т.д. Но характерной чертой национального менталитета в данном отношении выступает сдержанность или стремление к сдержанности в их проявлении.

    Жесты, мимика, интонация, паузы, поза, смех, слезы и т.п. являются средствами невербальной коммуникации, которые образуют знаковую систему, дополняющую и усиливающую средства вербальной коммуникации - слова.

    Речь - это вербальная коммуникация, т.е. процесс общения с помощью языка. Именно в языке отражается душа народа, его национальная ментальность.

    О том, какую важную роль играет родной язык в судьбе человека замечательно сказал известный педагог К. Д. Ушинский: «Язык народа - лучший, никогда не увядающий и вечно вновь распускающийся цвет всей духовной жизни, начинающийся далеко за границами истории В языке одухотворяется творческая сила народного духа в мысль, в картину и звук, небо отчизны, ее воздух, физические явления, ее климат, ее поля, горы и долины, ее леса и реки, ее бури и грозы - весь тот глубокий полный мысли и чувства, голос родной природы, который говорит так громко о любви человека к его иногда суровой родине, который высказывается так ясно в родной песне, в родных напевах, в устах народных поэтов. Но в светлых, прозрачных глубинах народного языка отражается не одна природа родной страны, но и вся история духовной жизни народа... Вот почему лучшее и даже единственно верное средство проникнуть в характер народа - усвоить его язык.

    Пока жив язык народный в устах народа, до тех пор жив и народ. И нет насилия более невыносимого, как то, которое желает отнять у народа наследство, созданное бесчисленными поколениями отживших предков. Отнимите у народа все, и он все может воротить, но отнимите язык, и он никогда более уже не создаст его, новую родину даже может создать народ, но языка - никогда, вымер язык в устах народа - вымер и народ...» /164, 109-110/.

    В языке сохраняются многовековая история, духовная и материальная культура.

    Н. Г. Самсонов пишет о языке: «Язык теснейшим образом связан с национальной психологией, с самобытностью народа, его самосознанием, то есть пониманием им самого себя в прошлом и настоящем, своих интересов и целей, взаимоотношений с другими народами...» /140, 70/.

    И действительно, именно через речевую характеристику проявляется национальный менталитет некоторых литературных героев. Например, автор книг о якутской литературе Д. Е. Васильева, говоря о главном герое романа С. П. Данилова «Бьется сердце» Сергее Аласове, считает: «Страстный борец за правду и творческое отношение к жизни и труду, Аласов как-то лишен чисто национального в характере» /16, 59/.

    Иной точки зрения придерживается Н. М. Ломунова: «Национальные черты Сергея Аласова, за отсутствие которых критика упрекала писателя, обязательно проявятся в языке, в самой структуре мышления» /83, 58/. Мы должны заметить, что речь Аласова отличается немногословностью, но большой эмоциональностью и яркостью, что характерно для северян. В его речи и в размышлениях часто встречаются якутские поговорки, такие как «Еще и рыбка наша взыграет, и солнышко взойдет», «Сегодня такой день, что любая печаль - не печаль». В трудные минуты Аласову вспоминается присловье о холостяке, у которого «одеяло зябко, подушка жестка, кровать неспокойна».

    Святая вера в спасительную силу слова находит отражение в описаниях заклинаний, произносимых шаманами, в благословениях - алгысах.

    О необходимости осторожного обращения со словом говорит и героиня повести В. Гаврильевой «Динамит»:

    « - Прошло лето красное, - холодно прервала его Сахая. - Что мы, как детишки, в слова играем? Грех.

    - Грех?

    - Якуты говорят: играть словами - грех» /24, 20/.

    Как уже отмечалось в первой главе, народ саха почитал «иччи». В романе И. Гоголева «Последнее камлание» олонхосут Сымасый, пытаясь найти объяснение своим несчастьям, приходит к мысли о том, что «в своих песнопениях переступил некую черту дозволенного, говорил запретные вещие слова и тем самым рассердил духа-иччи слова» /33, 268/. В своем произведении И. Гоголев показывает, каким большим уважением пользовались олонхосуты в народе. Не только шаманские заклинания, но и слово олонхо несло в себе подчас целительную силу: «И так бывало: тяжелобольные упрашивали передвинуть свои топчаны поближе к огню... Мне верилось, что своим олонхо я помогаю им противостоять хвори, облегчаю тяжкие мучения» /33, 268/.

    В лексике родного языка также отражается жизнь народа: название природных явлений, местностей, предметы быта, встречаются, как говорилось выше, свои понятия о времени и пространстве и др.

    Так, в эвенкийской и эвенской литературах имеется много названий промысловых животных; названий оленей, связанных с различиями по полу, возрасту, масти животного и т.д. А для чукотского языка характерна богатая лексика по оленеводству, морскому зверобойному промыслу и пр.

    В. Б. Окорокова, автор исследования «Юкагирский роман», отмечает такое национальное своеобразие языка северян, как иносказание «Иносказание является важным компонентом и речи вождей, что видно из речи Куриля. Он же учит исправника разговору с северянами «Иносказательно надо. И очень мало... не прямо». Но исправника этому делу учить не стоит, он им владеет в совершенстве» /117, 48/.

    Важную роль языка в общении подчеркивает и уважительное отношение к человеку другой национальности, знающему чужой язык. На пример, в романе С. Курилова «Ханидо и Халерха» поп Синявин, говоривший на многих языках народов Севера, сразу вызвал к себе доверие «Толпа вскрикнула от удивления. Люди медленно, но уверенно двинулись к попу, охватывая приезжих со всех сторон, лица их ожили, повеселели...» /70, 549/.

    Каждый язык дорог своему народу, независимо от его численности. Но общественные функции языков северных народов сильно сужены. На этом сказались малочисленность, территориальная разобщенность, иноязычное окружение. Однако, отрыв детей от знания родного языка ведет к отрыву от духовной культуры своего народа. Невозможность поговорить на родном языке, переброситься хотя бы парой-другой слов болезненно воспринимается главным героем повести Г. Кэптукэ «Рэкет по-тунгусски» Анатолием. В интернате их насильно отучали от родного языка, и он, считая эвенкийский язык неперспективным, выучился говорить по-русски без акцента. Но проходит время, и просыпается в душе тоска по местам, где жил, по людям, которых любил, по родному языку. Это еще раз подтверждает то, что за каждым языком стоит целая культура, особое видение мира.

    Среди героев якутской литературы встречаются как немногословные (например, Суонда в романе С. П. Данилова «Красавица Амга» или Таппанча в произведении Болота Боотура «Весенние заморозки») так и разговорчивые.

    В «Маленькой повести о глупой женщине» В. Гаврильевой есть такая точка зрения на болтливость: «Как не тараторить, когда есть с кем. Человек от всех прочих тварей тем и отличается, что говорить умеет» /24, 129/. Но в целом для народа саха характерна немногословность, «длинные речи не считаются у якутов признаком хорошего тона...» /169, 25/. Николай Мординов, подчеркивая эту особенность национального характера отмечает, что хотя якут, встретившийся в тайге, разговорчив, но «и умеет молчать, если того требуют интересы народного дела» /98, 450/.

    Наблюдение над формами коммуникации у юкагиров и чукчей описано С. Куриловым. В романе «Ханидо и Халерха» он пишет о чукчах, что они «люди не слова, а дела». О юкагирах говорит, что они любят поболтать, но «и в обыденной жизни они тоже умеют долго молчать. Но терпение их лопается - и тогда держись: зашвыряют словами» /70, 492/.

    Язык помогает человеку проникать в тайны мироздания, благодаря ему люди приобщаются к истории и передают опыт, знания и мысли от поколения к поколению. Отсюда важное значение придается письменной речи. Во многих произведениях мы наблюдаем за героями, которые постигают грамотность, учатся читать и писать. А некоторые, как Теневиль (роман Ю. Рытхэу «Конец вечной мерзлоты»), пытаются изобрести письменную форму родного языка.

    По легендам самих якутов, что нашло отражение в художественных произведениях, в частности, в повести Анастасии Сыромятниковой «Кыыс-Хотун», они и раньше имели письменность, но растеряли буквы по пути с юга на север, забыв их в Ленских скалах. Анастасия Сыромятникова пишет, что якуты «уронили в синие воды дощечку. Простая с виду дощечка, а на ней все счастье якутского племени было записано, будущее предопределено» /153, 130/.

    Национальный язык обладает определенными, присущими ему достоинствами. Он выступает не только средством общения, но и средством овладения и хранения знаний, орудием развития мышления.

    Национальный склад мышления, Логос, по Г. Гачеву имеет также свои особенности. Р. Д. Санжаева и С. Д. Намсараев, отмечая особенности психологии народов, считают: «Способы познания мира, пути формирования менталитета, мыслительные схемы различны в силу нейрофизиологических особенностей, ассиметрии мозга. В современной науке априорна парадигма левополушарного мышления. В целом все это подводит к типологии экстравертированного человека западной культуры и более интравертированного типа личности в восточной культуре» /143, 38/.

    В психологии распространена следующая, несколько условная классификация видов мышления: 1) наглядно-действенное, 2) наглядно-образное, 3) отвлеченное (теоретическое) мышление.

    Для народов Севера больше свойственно образное мышление.

    Критик М. Н. Ломунова пишет о главном герое романа С. П. Да нилова «Бьется сердце» Сергее Аласове: «Не однажды придет ему «на выручку» так кстати подвернувшаяся пословица или поговорка. Никакой натяжки тут нет. Это образное мышление не отнять у Сергея, других героев Софрона Данилова» /83, 57/.

    Яркое образное мышление и у Кагота (роман Ю. Рытхэу «Магические числа»). Когда его обучали арифметике, очертания цифр напоминали ему реальные вещи. В ущерб работе Кагот пытается проникнуть в смысл цифр, отыскать магическое число. «У него, как я заметил, очень образное мышление, - продолжал рассуждения Амундсен. - Когда Сундбек учил его счету, все вычисления с пальцами он воспринимал как реальные действия» /136, 159/.

    Об образном мышлении говорит и эпизод в романе И. Гоголева «Месть шамана», когда Кысалга, обучаясь грамоте, наотрез отказался написать слово «абаасы», объясняя это тем, что они могут на него обидеться.

    Об огромной роли в общем процессе познавательной деятельности художественного освоения мира у народов Севера, пишет и А. Г. Новиков: «Для саха особенно характерно художественное, а затем шаманистское осмысление мира. Известно, что дети Севера и Арктики настолько великолепно умеют рисовать, что под этими рисунками не постыдились бы поставить подписи именитые мастера» /107, 22/.

    К индивидуальным особенностям мышления относятся такие качества познавательной деятельности как самостоятельность и быстрота мысли.

    Самостоятельность мышления проявляется, прежде всего, в умении увидеть и поставить новый вопрос, новую проблему и затем решить их своими силами. Во многих произведениях героям приходится принимать решение, и делают они это не спеша. Так, Теневиль (роман Ю. Рытхэу «Конец вечной мерзлоты») обдумывает, как ему поступить с доставившимся от Армагиргина стадом «три дня и три ночи». Часто герои прежде чем принять решение советуются с друзьями, родственниками, соседями. Посоветовавшись со старшим, отправляется за помощью Н. Тогойкин (повесть Н. Мординова «Беда»), сообща обсуждают судьбу Джона герои романа Ю. Рытхэу «Сон в начале тумана», аналогично ведет себя и эскимос Иерок (Ю. Рытхэу «Остров надежды»). Хотя, как правило, герои принимают решение самостоятельно, считалось необходимым советоваться с людьми. Противоположное поведение осуждается: «Пурама предвидел, что день для Куриля будет тяжелым, он чуял, что большое дело может кончиться плохо, и он знал почему могучий родственник его опять нарывается на беду. Куриль ни с кем не держит совета, все предусмотреть не успевает...» /70, 601/.

    Говоря о мышлении, нельзя не отметить и такую важную особенность психологии северных народов, как интуиция. Именно она помогает ориентироваться в огромных пространствах тайги и тундры. К примеру: «Он нисколько не сомневался, что идет прямо на восток, не сворачивая и не уклоняясь. Он, дитя привольной тайги, безошибочно держит взятое направление, угадывая его сердцем» /99, 378/ или: «Нартовой дороги не было, и каюры ориентировались непостижимым для Бессекерского способом» /135, 197/.

    Спокойное обдумывание ситуации характерно для таких моментов, когда есть время на размышление. Но в тех случаях, когда от человека требуется принять решение в очень короткий срок, мы обнаруживаем у героев быстроту мысли. Так, в экстремальной ситуации Н. Тогойкин приходит к выводу о необходимости спуститься с горы, хотя нужно было при этом подавить чувство страха: «А вдруг сломаются лыжи?.. Тогойкин вздрогнул, будто его обдали холодной водой. Но тут же с досадой отогнал чувство робости!» /99, 377/.

    Таким образом, мы можем сделать следующие выводы:

    В произведениях якутской литературы нашли отражение черты национального менталитета народа саха и коренных народов Севера. Это выразилось в описании религиозных верований: тенгрианства, религии белых Айыы, шаманизма. Переданы воззрения якутов о душе. Если принять во внимание, что в западной философии чувствуется тенденция к расчленности понятий духа и тела, начиная с античных мыслителей, а у народа саха осмыслен и обобщенно понят смысл выражения «чол буолуу» («целостное состояние»), то представление о душе ближе восточной культуре.

    Многими авторами подчеркнуты такие черты национального менталитета якутского народа и коренных народов Севера, как толерантность, гостеприимство, открытость, сдержанность в проявлении чувств, стремление делать добро. Рассуждения о данной добродетели занимают одно из ведущих мест. Мудрецы Востока (Конфуций, даосисты) именно понятие добра ассоциировали с истиной.

    Счастье мыслится не только как материальный достаток, но и как духовное самосовершенствование, что близко к восточному менталитету Вся духовная цивилизация Востока несет в себе обращение к бытию личности, ее самосознанию и самосовершенствованию через уход от материального мира, что сказалось на всем образе жизни и способах освоения всех ценностей культуры, истории народов Востока.

    Для Логоса северных народов более свойственны образное мышление, интуиция, диалог.