ЎЎЎ 3. Галерыта Рака-Ашмяна. Якуцкі летуценьнік Вольга Пашкевіч. Т. 3. Превратности судьбы. Койданава. "Кальвіна". 2019.

                                                                        ЛЮБОВНИК

    Рабочий день приближался к концу. Людмила Васильевна, заведующая общежитием, уже несколько раз подходила к окну, осматривала училищный двор и, глубоко вздохнув, садилась за стол. Тревога Людмилы Васильевны, явно поджидавшей кого-то, передалась и Марине. Еще с утра она обратила внимание на особую торжественность, появившуюся в поведении заведующей общежитием. И хотя была Людмила Васильевна в том же синем платье в белый горошек, в тех же босоножках, в которых ходила всю последнюю неделю, но что-то было не так. Во-первых, новый золотистый оттенок коротких, явно уложенных в парикмахерской волос, во-вторых, подведенные глаза, и, в-третьих, ярко-розовый лак на ухоженных ногтях.

     — Какая вы сегодня интересная, — вырвалось у Марины, когда она увидела Людмилу Васильевну.

    — В смысле? — уточнила та.

    — В смысле красивая. Правда? — обернулась Марина за подтверждением к коменданту корпуса Вере Леонидовне. Вера Леонидовна кивнула в ответ:

    — Да.

    Спрашивать про причину такой перемены Людмилу Васильевну Марине показалось неудобным, как-никак, Людмила Васильевна ей почти в матери годится, а когда спросила у Веры, то была удивлена ответом:

    — У ее любовника сегодня день рождения, если даже не юбилей.

    — Ничего себе, — охнула про себя Марина. Уж кто, кто, а Людмила Васильевна, молодящаяся полная женщина с постоянной прической вроде осиного гнезда никак не ассоциировалась у нее с любовницей. Любовница всегда представлялась ей молоденькой, модной, с красивой фигурой. Вот Верочка и она сама подходит под данный типаж. К тому же у Людмилы Васильевны был муж, о котором она всегда отзывалась положительно.

    — А зачем он ей?

    — Кто? — не поняла Вера.

    — Ну, любовник.

    — Эх, Марина Викторовна, ничего вы не понимаете. Любит она его.

    Подойдя в очередной раз к окну, Людмила Васильевна захлопала в ладоши:

    — Девчонки, я побежала.

    Вера Леонидовна с Мариной переглянулись и как по команде двинулись к окну, уж очень им хотелось увидеть того, в кого была влюблена их коллега. Но, увы. Голубой «Москвич» стоял на приличном расстоянии, а сидевший в нем мужчина не торопился выйти навстречу Людмиле Васильевне.

    Сегодняшнее событие заставило Марину оглянуться назад, на себя, пятилетней давности. Точно также только весенним днем стояла она у окна аудитории и ждала Петра. Прямо через дорогу от учебного корпуса находилась троллейбусная остановка. Троллейбусы подходили один за другим, а она и ее однокурсницы ждали, когда появится он, ее суженый. Он вышел из очередного троллейбуса, широкоплечий, в светлом плаще, с дипломатом. Осмотревшись по сторонам, закурил и принялся ждать.

    — Иди, — поторопили девчата. Но она уже не шла, а бежала к нему. Всего неделю назад познакомились они на свадьбе, но казалось знали друг друга целую вечность. Он студент политеха, она — нархоза, последний курс. Через месяц решено было пожениться, чтобы ехать по распределению вместе. И поначалу все складывалось неплохо. Попали на нефтеперерабатывающий завод в том же городе, где жили родители Петра. После рождения сына получили небольшую квартиру. На инженерской должности Петр долго не задержался, так как его избрали секретарем комитета комсомола завода, потом членом горкома и потянулись бесконечные то конференции, то совещания, то учеба комсомольских работников. Приходил поздно вечером, начинал кому-то звонить, звонили ему. Петру всегда было некогда ни ей внимания уделить, ни сыну. Свекровь, выслушав ее жалобы, сказала: «Мужчина должен расти, а женское дело — заниматься детьми».

    Может Марина еще долго терпела бы такое отношение к себе, если бы не приехала в гости мать. Майя Дмитриевна материнским сердцем почувствовала, что у дочери в семье лада нет, хотя зять, пока гостила теща, являлся домой пораньше и вел себя как нельзя лучше. Перед отъездом Майя Дмитриевна советов давать не стала, а просто сказала Марине:

    — Будет трудно — приезжай, проживем как-нибудь.

    Вскоре детсад закрыли на ремонт и она оставляла трехлетнего Илью то у соседей, то у знакомых, то брала с собой на завод, вызывая недовольство сослуживцев. Свекровь, ссылаясь на гипертонию, сидеть с внуком отказалась. Петра похоже совсем не интересовали домашние дела, главное, чтобы было что поесть и чистая одежда. Однажды, явившись под утро, на вопрос где был, заявил:

    — Скажи спасибо, что вообще пришел.

    Тогда и поняла Марина, что ждать больше нечего, не вернется к ним в дом прежнее недолгое счастье. Уволилась с работы, собрала нехитрые пожитки и уехала к матери. Петр вызывал ее на переговоры, просил вернуться, но чем больше проходило времени, тем больше убеждалась Марина, что поступила правильно. «Мама, а когда приедет папа?» — спрашивал Илюша, и она не знала что ответить ему. Вроде Петр и не занимался совсем с сыном, а ребенок тосковал. Если бы он приехал за ней, может она бы и поверила, простила и вернулась, но он не ехал, а только присылал деньги, заявив, что развода не даст. А Марина и не торопилась с разводом, кольцо обручальное с пальца не снимала. Родственникам и знакомым они с матерью говорили, что муж уехал на работу за границу, потому она и вернулась пока домой. А через какое-то время ей и самой уже верилось в эту спасительную ложь, что есть у нее муж, любящий, заботливый, скучающий по ней и сынишке.

    Первое время после возвращения отношения с матерью были доверительные, теплые. Но проходили дни, и Майя Дмитриевна все чаще жаловалась на жизнь. Ей уже мешал Илья. То он залез не туда, то взял не то, то громко разговаривает. Потом начались попреки, что Марина в свое время не послушалась ее, уехала учиться в другой город, вышла замуж, не посоветовавшись с матерью. Случалось, Майя Дмитриевна перечисляла сколько отдала за продукты, электричество и прочее. Работала Майя Дмитриевна лаборантом в инфекционной больнице, а потому требовала, чтобы кругом была чистота. Стоило ей заметить соринку, как тут же сокрушалась, что везде грязь. Распылялась Майя Дмитриевна только наедине с Мариной, а при сожителе Николае Ивановиче, она сошлась с ним когда Марина поступила в институт, была сама доброта. С Николаем Ивановичем Илья подружился быстро, называл его дедушкой и ходил за ним как хвостик.

    Марину и саму не устраивало ее нынешнее фактически бесправное положение. Привыкшая жить самостоятельно, она внутренне протестовала против попреков матери, но в споры с ней не вступала, потому что не видела смысла. В том, что произошло, виноватой считала только себя. Уже подумывала после очередного письма от Петра вернуться, но почти одновременно пришло письмо от соседки тети Мани, которая сообщила, что с ее мужем живет какая-то размалеванная девица. «Надеяться в жизни надо только на себя», — поняла Марина. Всякими правдами и неправдами удалось пристроить Илюшку в детский сад. Потом старший брат сообщил ей, что в техникум, который он окончил, требуется преподаватель экономики. И есть надежда, он уже разговаривал с директором, она его бывший классный руководитель, что комнату в общежитии могут выделить. «Соглашайся», — убеждал он.

    Никакого педагогического таланта Марина в себе не ощущала, но сходила к директору. Та познакомила ее с нагрузкой, показала программу и убедила, что все будет нормально, а если возникнут проблемы, она ей поможет.

    Директор техникума, немолодая женщина, внимательным взглядом серых глаз, приятным голосом расположила Марину к себе, и она дала согласие. «Мне бы какую-нибудь работу до осени».

    — К сожалению, ничего не могу предложить, разве что должность экспедитора? Сходите к моему заму по хозяйственной части Олегу Владимировичу, если вас устроит, напишите заявление...

    Олег Владимирович по отношению к Марине вел себя двояко. На людях он разговаривал с ней сухим, деловым тоном, но стоило им остаться наедине в его кабинете, как он начинал шутить, предлагал попить с ним кофе, расспрашивал о сынишке и о муже.

    — Какой вы любопытный, — возмущалась Марина.

    — Не любопытный, а любознательный, — отвечал он, по-видимому, давно заученной фразой. — Когда встретимся в неофициальной обстановке?

    Марине было приятно его внимание. Давно уже никто не говорил ей комплименты, не замечал, какие красивые у нее глаза, грустные они или веселые. Но интерес к ней Олега Владимировича одновременно и настораживал. Его возраст ей было трудно определить. Когда он был в хорошем настроении или вспоминал какую-нибудь забавную историю, Марине казалось, что он ее ровесник, но глубокие поперечные морщины на лбу и тяжелая походка делали его намного старше.

    Однажды, когда Марина в ожидании машины сидела возле словоохотливой вахтерши Надежды Иннокентьевны, мимо прошел Олег Владимирович.

    — Молодой мужчина, а со старой живет, — показав глазами в его сторону, сообщила вахтерша. — Ты думаешь, он ей нужен, ей мужик нужен, чтоб в квартире ремонт делать. Он же больной весь. Мастер спорта по боксу, тренером работал. Получил травму позвоночника, говорят, почти год на инвалидности сидел, у нас-то он недавно.

    Она помолчала и добавила:

    — Но женщинам умеет пыль в глаза пускать, ты от него держись подальше. Мы им нужны, пока замужние, а разведешься, думаешь в жены позовет? Моя племянница вот тоже глупостей наделала...

    Услышанное от Надежды Иннокентьевны было не очень приятно Марине. Она думала, что Олегу Владимировичу она действительно не безразлична, а он просто бабник. «Он бабник, самый настоящий бабник», — убеждала она себя. А между тем, когда он опять затеял разговор о том, когда они встретятся, подзадоривая его, ответила:

    — Да хоть в пятницу.

    — Хорошо. Куда пойдем?

    — А куда вы обычно водите своих подружек?

    — Может перейдем на ты? Тем более, что я являюсь твоим начальником, временно. В «Маяк» пойдем?

    Марина бывала в ресторане не так часто, но делала вид, что ее ничем не удивишь.

    — За нас? — Олег Владимирович поднял бокал.

    — За нас.

    Он пригласил ее на танец только один раз. Она немного смутилась, ощутив на талии его руки. А он признался, что совсем не умеет танцевать и боялся оттоптать ей ноги.

    — Может поедем ко мне? — предложил он.

    — Не сегодня.

    Он поймал такси, а когда подъехали к ее дому, доверительно сообщил:

    — Скоро вас снесут.

    — Откуда знаешь?

    — У меня родственник в отделе архитектуры работает.

    Марина почти не спала ночью. Ругала себя за то, что поведала Олегу Владимировичу о своем истинном семейном положении. Он рассказал ей о спортивной карьере, о женщине, с которой жил, упомянул, что она уехала в отпуск.

    Впервые выходные дни показались ей такими длинными. Она то принималась вязать себе новую кофточку, то затеяла стряпать торт по новому рецепту, то принималась изучать программу по экономике.

    Но в понедельник, собираясь в техникум, взвесив все за и против, решила, что пора с этим служебным романом завязывать. Ни к чему хорошему он не приведет. Олег Владимирович женат, пусть даже неофициально, к тому же ее начальник, зачем ей лишние пересуды. И ни к чему было ей рассказывать ему о своей семейной жизни, она ведь совсем его не знает, а мнение, высказанное о нем Надеждой Иннокентьевной, было явно не в его пользу. Она человек пожилой, опытом житейским умудренная, и, наверное, лучше разбирается в людях.

    Приказав себе прекратить строить всякие планы относительно Олега Владимировича, она всю неделю старательно избегала оставаться с ним наедине. Его глаза порой словно спрашивали ее: «Что случилось?». Но она делала вид, что ничего не замечает.

    В пятницу после обеда ее позвали к телефону. Звонила мать, чтобы сообщить приятную новость — их сносят. Она уже сходила в горисполком, теперь надо идти в понедельник с документами, поэтому Марине нужно утром отпроситься с работы.

    Выслушав просьбу Марины, Олег Владимирович искренне поздравил ее с предстоящим новосельем:

    — А мне у вас нельзя прописаться, чтобы тоже квартиру получить? — пошутил он.

    Она собралась уходить, но он задержал ее:

    — Подожди, Марина. Почему ты меня избегаешь?

    — Я не избегаю.

    — Тогда когда встретимся? — и, не дав ей ответить, быстро проговорил: «Приходи ко мне завтра после четырех. Магазин на горке знаешь? Рядом панельный дом, квартира тридцать. Жду».

    Может Марина никуда бы и не пошла, если бы в тот же день не стала свидетельницей любовных похождений Людмилы Васильевны. Теперь она по-другому смотрела на свои отношения с Олегом Владимировичем. «А почему бы собственно и не пойти? — спрашивала она себя. — Другие, замужние, влюбляются, бегают на свидания, а я заперла себя в четырех стенах и жду, что принц за мной приедет на белом коне или Петя примчится». И она стала придумывать под каким бы предлогом уйти из дома.

    — Мама, ты не побудешь с Ильей, я схожу к Вере помыться, тут недалеко.

    Она не рассчитывала, что так быстро дойдет до места, было всего половина четвертого. Собралась зайти в магазин, но кто-то сзади крепко обнял ее за плечи.

    — Привет, — перед ней стояла одноклассница Галка Зайцева. Сколько лет, сколько зим, но ты не изменилась, я тебя сразу узнала.

    — Ты тоже.

    — Как живешь? Замужем? Дети есть? — спрашивала Галя, осматривая Марину с головы до ног. Марина невольно ежилась под этим взглядом, как будто бывшая одноклассница догадалась куда направилась она средь бела дня.

    — А я на базе горпромторга тружусь. Нормально.

    — По тебе видно, что на базе, — рассмеялась Марина. Действительно, Галка была одета по последнему писку моды и пахло от нее настоящими французскими духами.

    — О, знакомое колечко, — Марина коснулась Галиной руки. — Помнишь, как тебя из-за него ругали? Серьги на месте, а кулончик?

    — Зараза, — Галя потрогала шею, — забыла цепочку с кулончиком.

    — Потеряла?

    — Нет, оставила у знакомого, — с намеком сообщила она. Галя была явно в приподнятом настроении, Марина даже подумала трезвая ли она.

    Из всех ювелирных изделий, которые доводилось видеть Марине, ей запомнились Галины украшения. Она пришла в них в десятом классе после весенних каникул и похвасталась девчонкам, что родители подарили ей на день роения. Классная руководительница оставила Галю после занятий и категорически запретила появлялся школе в украшениях. С тех пор до самого выпускного вечера она носила только колечко, поворачивая его во время уроков камешками вовнутрь, чтобы не бросалось в глаза. Колечко это с тремя бриллиантинами притягивало девчоночьи взгляды а Галька не отказывала себе в удовольствии продемонстрировать его лишний раз, а некоторым и примерить разрешала.

    — Все-таки мне повезло, — заключила Марина после разговора с одноклассницей. — Замужем была, сын растет, а у Галки никого нет, хоть и в брилиантах...

    — Сладкая моя, — обнял ее Олег Владимирович, — я думал уже, что не придешь. Проходи в зал.

    Судя по дорогой импортной мебели, коврам на полу, большой хрустальной люстре, жил Олег Владимирович не так уж и плохо. В стенке ровными рядами стояли полные собрания сочинений, хрусталь, позолоченный чайный сервиз, который в магазине просто так не купишь.

    — А помыться у тебя можно.

    — Сейчас?

    — Да.

    — Конечно. Ты посмотри пока. — Он протянул ей небольшую деревянную шкатулку. — Это монеты. Я собираю.

    Марина рассматривала монеты машинально, прислушиваясь к каждому звуку. Она вздрогнула, когда зазвонил телефон.

    — Да, подойду, — ответил коротко Олег Владимирович.

    Он присел рядом, взял за руку.

    — Я к соседу спущусь ненадолго, помочь нужно. Вода набирается. Мойся, я ключ возьму.

    Оставшись одна, Марина осторожно, словно воровка, прошлась по квартире. Она мельком заглянула на кухню, потом отворила дверь во вторую комнату. Шторы здесь были плотно закрыты, большая, занимающая почти половину комнаты, кровать была не застелена. Она сразу обратила внимание на трюмо, точно такое же, как осталось в их квартире с Петром. У нее оно пустовало. Духи, помаду она прятала в ящички от Илюшки. Здесь тоже было негусто: мужской одеколон, лак для волос, расческа. На желтой кружевной салфетке неприметно лежала золотая цепочка с кулончиком. Марина взяла ее в руки и глазам не поверила. Она могла поклясться чем угодно, что это принадлежит ее однокласснице Галке Зайцевой. Те же три камушка, тот же лепесточек и даже тот же запах французских духов. Первым желанием было уйти, но потом передумала, помыться все-таки было нужно.

    Марина не торопилась из ванны. Дождалась пока стекла вода, нашла чистящее средство, щетку, помыла ванну. «Скоро и у меня будет такая же, — подумала она, — будем с Ильей мыться когда захочется, ни к кому не надо напрашиваться, никого не надо будет беспокоить».

    По выражению ее лица он понял, что она собирается уходить.

    — А я чайник скипятил и варенье есть вишневое.

    — Попьешь с кем-нибудь другим, — она положила на полочку рядом с телефоном 60 копеек, ровно столько стоил в городской бане ванный номер.

    — Это что? — рассмеялся он.

    — Это привет от Гали Зайцевой, — Марина испытующе посмотрела на него, и он, не выдержав ее взгляда, покраснел. Все было ясно, попала в точку.

    Марина еще долго вспоминала этот взгляд, в первые дни с болью, а потом с улыбкой. «Опером бы тебе быть, — говорила она о себе словами героя Василия Шукшина, — цены бы тебе не было».

                                                                             *

                                                                       СЫНОК

    Не успел Лешка после армейской службы к домашней пище привыкнуть, выслушать все тосты от родственников в связи с благополучным возвращением, навестить друзей детства и юности, как поругался с отчимом. И чего, спрашивается, поругался?

    Отчим — мужик, каких поискать. Мать Лешкину с двумя детьми в жены взять не побоялся. Лиля, старшая сестра, ладно, к тому времени невеста была, а он — подросток. В таком возрасте с пацанами нелегко общий язык найти. Григорий, так чаще они обращались к отчиму, зарплату хозяйке отдавал.

    А когда Лиля замуж вышла, посадил Алешку с матерью в выходной день в свой старенький «Москвич» и сказал: «Поехали дом искать». Что Алешка тогда в этом соображал, так нет же, и его взял для совета. Посмотрели один, другой. Выбрали на берегу озера. Признался Григорий, что сам решил его купить, но и на другие предложил взглянуть для сравнения. Хотел он найти что-нибудь поближе к их бывшему хозяйству, чтобы Лиля недалеко жила и Алеша мог продолжить учебу в прежней школе. Но рядом все было старое и убогое. А тут дом — четыре комнаты, горница, веранда, на веранде печка с котлом, так что и зимой тепло. Еще баня, два огорода, теплицы. Одним словом, после их «хижины дяди Тома» — рай. Сестра с мужем на старом месте остались, караулить, авось снесут. Отчим за покупку свои сбережения отдал, в ту пору на них можно было три «жульки» взять. Казалось бы, деньги Григорича, так мать с Лешкой вроде на птичьих правах. А ничего подобного, на равных.

    Лешка в девятый не пошел, подал документы в ГПТУ на автослесаря: и ездить ближе, и стипендия, и специальность до армии получит.

    Но начались у Лешки с отчимом ссоры да споры. И все по пустякам. Мать пополам разрывалась, на чью сторону встать. Сор из избы не выносила, ни с кем не делилась, разве Лиле иногда пожалуется на его поведение. А Лешка в выходные и каникулы в гости к Лиле, к прежним друзьям и товарищам. Там можно жить вольготно: приходить во сколько захочется, летом на мотоцикле ночь гонять, а днем отсыпаться. А если нетрезвый явится, что случалось, надо сказать, нечасто, так никто его обнюхивать не станет и мораль читать не начнет. Лиля с Сергеем друг на друга любуются, друг с другом во всем угодить стараются, не до него им, главное, что сыт, а постирать себе сам может, не маленький. Но Алексей такой двойной жизнью тяготился, мечтал о благополучии, чтобы мать не переживала, а побороть свое упрямство не мог.

    Перед армией, слава Богу, с Григоричем помирились и, когда в отпуск приезжал, обошлось без конфликтов. А как благодарен был Лешка Григоричу в армии за все чему научил, за простые житейские советы. Но снова сорвался. И сорвался-то из-за кого? Из-за Юрки Рыжего.

    Рыжий его навестил. Повел его Лешка в зал. В зале и диван есть, и стулья, и кресла. Нет, Рыжий взял и уселся на столе, как петух на насесте. И что за привычка на столе сидеть? Григорий в тот день отдыхал. И хотя отчим Юрку не жаловал, но решил поинтересоваться, как дела. А как вошел в зал, как увидел Юрку, сидящего на столе, брови вверх: «У нас, молодой человек, стулья есть». Строго сказал. Рыжий сразу соскочил, оделся и вперед. А Лешка, дурачок, за ним. Догнал на автобусной остановке. И чего он за ним побежал? Разве Григории не прав? Ведь и сам хотел Юрке замечание сделать, а духу не хватило. Вообще, хотя и ростом Бог его не обидел и силой, а Юрку слушался. И вечно с ним в какие-нибудь истории влипал. Понимал, что натура у его дружка ох какая подленькая. А в армии еще больше это осознал, и обидно было, что не писал ему Рыжий, а явился — и все, опять друг. Зачем он ему? Рыжий старше намного и давно женат. Кстати, и женился Рыжий неспроста, а назло Юрке Черному.

    На улице среди парней было два Юрия, вот и прозвали за цвет волос одного Рыжим, а другого Черным. Они вначале дружили, были не разлей вода. В одну школу ходили, в один класс. Черный был посимпатичней, посильнее физически и учился лучше. Но на это как-то в то время никто особого внимания не обращал, тем более два друга. Ссора вышла из-за мотоцикла. Черному перед восьмым классом родители купили — с условием, что гонять на нем не будет и никому гонять не позволит. Но Рыжий, конечно, уболтал дать покататься и накатался — налетел на столб. Мало того, что Черному от отца с матерью влетело, так еще Рыжий к нему на другой день с претензией: мол, нашел, что жалеть, мотоцикл, у меня нос перебит, а он железку пожалел. Но родителям Черного ни за что не признался, что разбитый мотоцикл — его рук дело. С тех пор и пролегла между ними пропасть.

    Рыжий в основном с бабушкой находился, пока родители на заработки уезжали. Его провинности она от сына с невесткой скрывала, перед учителями и соседями за внука стояла горой. Родители же Черного держали сына и дочь Нину в ежовых рукавицах. Жила их семья в достатке. Дом большой, на бугорке, летом никакой воды под полом. В гараже теплом «Волга» почти новая, в комнатах мебель импортная и даже телефон был, по тем временам редкость.

    После истории с мотоциклом все-то и началось. Подарили Черному магнитофон на день рождения, на следующий вечер у Рыжего такой же, приглашает к себе ребят записи послушать и, конечно, Лешку, и Лешке указание дает: рассказать Черному, какая у Рыжего музыка. Появилась у Черного модная куртка, джинсы — у Рыжего такие же. Черный на эти затеи внимания не обращает. А Лешка бегает меж двух огней. Как-то зашел к Юрке Черному, а Нина, чуть помладше брата, не выдержала и говорит ехидно: «Знаешь, кто ты?» — и карту игральную подает. Глянул Лешка — шестерка червей. И вида не подал, что неприятно, засмеялся. Ладно, подумал. Я тебе эту шестерку припомню как-нибудь. И припомнил. Завелся у Нины ухажер. Они с Рыжим его телефон домашний вызнали, позвонили инкогнито, доложили, что его Нинка с кем только не ходит и не спит. Ухажер больше у прежней пассии не появлялся.

    После школы Черный в университет на инженерно-строительный поступил. Рыжий в это время службу писарем проходил. Появилась у Черного невеста Катя. Добрая девушка, хозяйственная. Родителям и сестре Черного понравилась. Но Рыжий тут как раз демобилизовался, узнал о предстоящей свадьбе и пришел к врагу с предложением мира. А сам через ребят давай дезинформацию слать: мол, отец у нее пьяница, мать гулящая, из непутевой семьи девушку берет, Катя такой же, как мамаша станет, если уже не стала. Черный заявление из загса забрал, а Катя в положении оказалась. Рыжий ей предложение сделал — согласилась. Черный дочке алименты платит. А Катя с Рыжим не ладят, редкий день когда не ругаются. Из-за такого негодяя он, Алешка, с Григоричем поссорился...

    Выскочил за Рыжим, догнал. А дальше куда? Середина декабря, мороз за сорок. Поехал к сестре. У Лили семейное положение изменилось. Сын родился, племянник Лешкин. Но место брату выделила. Сергей тоже ничего не сказал.

    На следующий вечер пошел Лешка к отцу Юрки Черного, он у него главным механиком в Медавтотрансе трудится. Нужны водители? Нужны. Оформили быстро. Машина не совсем новая. Но бывают и хуже. Напарник — парень трудолюбивый, серьезный. В Лешкиной бригаде врач Василий Михайлович, опытный, любящий свою профессию человек, да медсестра Оксана, миловидная блондинка, мать двоих сыновей. И Лешку, хотя он в сыновья ей явно не годился, называла не иначе как сынок. Потом и Михалыч к нему так же обращаться стал.

    Первое время Лешке нелегко приходилось: и работа сменная, за сутки иногда не приляжешь, и не представлял к каким людям скорая выезжает. И тяжелобольные, и пьяные, и адрес не сразу найдешь в тумане... Но постепенно втянулся. Мать рада была, что устроился сразу, не болтался без дела. Несколько раз просила с Григоричем помириться, и Лиля намекала, но в него словно бес вселился. Понимал, что поступает плохо, а сделать с собой ничего не мог. При разговорах с матерью и Лилей больше отмалчивался или валил вину на Григорича, скрывая правду. А правда заключалась в том, что не хватало ему смелости самому себе признаться, что не прав и стыдно идти к Григоричу с повинной.

    Потом стал замечать Лешка, что Лиля с Сергеем нет-нет да и надуются друг на друга, с ним общаются не как раньше, а с неохотой. А как-то, когда отдыхал после суток, услышал неприятный для себя разговор. Говорил Сергей, а Лиля только иногда вставляла: «Что я сделаю? Не выгонять же его? — Я все понимаю, — шептал шурин, — он твой брат, вырос здесь. Это по сути его дом, а не мой. Но и он не пацан, видит, что и теснота, и кормить его нужно, и вообще у нас своя семья». У Лешки руки в кулаки сжались, хотел выйти и высказать ему все, пусть квартиру себе на предприятии получает и выметается. Дом этот еще его, Лешкин отец строил. И сестру было жаль, и то, что сказал Сергей, было справедливо. Он на его месте себя так же бы чувствовал.

    Вечером, чтобы не мозолить родственникам глаза, решил прогуляться. Конец марта, снег подтаял. Душа радуется, что скоро совсем тепло будет. Дошел до площади, в магазин продуктовый заглянул. Он после службы не заходил в него ни разу, как-то не случалось. Пошел, осматривая полки. В торговом зале покупателей почти нет.

    — Алексей?

    Обернулся. За прилавком Лена стоит, Лена Кнопка. Его соседка из дома напротив. Он помнил ее девчушкой, а теперь перед ним была интересная девушка. И на лицо хороша. Курносая, глаза синие, большие, в пушистых ресницах, губы в улыбке расплылись и накрашены не ярко, как у некоторых, а чуть-чуть бледно-розовой помадой тронуты. Халатик голубой к лицу, а колпачок на голове такого же цвета. В колпачке-то она выше кажется. Протянула руку: «С возвращением». Рука у Лены доверчивая, теплая.

    К прилавку никто не подходит, разговаривать не мешает. Алешке торопиться некуда, а Лена все равно на работе. Так и стояли до закрытия магазина. Лешка на улице Лену подождал, вышла с тяжелой сумкой. Лешка подхватил. Объяснила, что талоны отоварила, свои и брата. Узнал он, что после смерти матери, случилось это осенью, Лена с братом вдвоем живут. Брат второй год в речном учится, в увольнение только в выходные и в праздники приходит. Сама Лена прошлой весной торгово-кулинарное училище закончила, мечтала в институт поступить на заочное. Документы собрала, а тут беда, мама заболела...

    Алешка проводил девушку до калитки. Пригласила войти, не отказался. Печку затопили, чайник поставили. Дом у Лены на два хозяина, через стенку другая семья живет, вход тоже с улицы, свой двор. Соседи немного шумные, любят музыку громко включать, спать ложатся поздновато. А с другой стороны, Лене веселее, вроде не одна, люди рядом. Постучишь — откликнутся.

    С того вечера стал Лешка часто наведываться к Лене. Иногда с работы встречал. Продавцы узнавали его, здоровались. Встречи свои он не афишировал. Ни сестре, ни матери, ни знакомым ни слова. С братом Лениным виделся редко, Лену никуда не приглашал. Она несколько раз предлагала сходить в кино, но он отнекивался, и девушка, словно догадавшись о чем-то, перестала его звать. Первое время шел к ней с радостью. Хотелось помочь Лене отойти от горя, просто послушать ее простые девчоночьи рассказы о матери, о том, где ей удалось побывать и куда она еще только мечтает съездить. Смотрели фотоальбомы, наборы открыток и буклеты о памятных и исторических местах. Готовить она в свои восемнадцать лет толком не умела, но старалась.

    В тот день, когда со дня смерти ее матери прошло полгода, он с ней сходил на могилку. Звенел ручьями апрель, но на кладбище еще лежал снег. Когда возвращались, Лена взяла его под руку, и он не сопротивлялся. Впервые они были рядом так близко, и Лешка не стеснялся того, что кто-нибудь увидит его с ней. Когда малочисленные родственники и знакомые, пришедшие на поминки, разошлись, долго сидели вдвоем. Может Лене боязно было, может, одиноко, но только, едва собрался к сестре, попросила тихо: «Не уходи...» Обняла легкими руками, уткнулась лицом в грудь. Остался. А потом стал оставаться часто, даже кое-что из вещей перенес.

    Лиля матери ничего не рассказывала, но у него поинтересовалась: «Ты с ней серьезно или как?» А он об этом еще не задумывался. С одной стороны, Лена ему, конечно, нравилась и сестре с мужем не надоедал. Но если честно, мечтал совсем о другой подруге жизни. Хотел, чтобы жена на зависть всем была красавицей — ноги от шеи, прическа, как у кинозвезды, с высшим образованием. Хорошо бы с квартирой благоустроенной. Пусть бы чуть и постарше его, ничего страшного. Другие парни красивых девчонок боялись, считали, что на них затрат больше: одеть, обуть. А Лешка рассуждал по-иному. Красавица сама по себе красива, без всяких модных и дорогих одежек. Нет у него ума большого, нет денег больших, так хоть жена будет красавицей. Но с недавних пор прежние планы казались наивными и смешными.

    Совсем уже собрался с сестрой посоветоваться насчет женитьбы, но Рыжего встретил. Рыжий в общежитии комнату получил, там и жил с женой и дочерью, к бабке изредка наведывался, но уличные новости собирал, как пылесос. И тут — не успели поздороваться, он сразу с усмешечкой: «Говорят, с Ленкой Кнопкой живешь? Ну и вкус у тебя!..» И тут же разговор на другое перевел. Расстались. А в Лешкиной голове как застряло: «Ну и вкус у тебя!». И мог бы Лешка заступиться за Лену, за свое чувство к ней, а смелости опять не хватило. И в тот вечер к ней не зашел и на следующий, избегать стал. Видел иногда, как горит свет в ее окнах, знал, что сидит одна, прислушиваясь, не скрипнет ли калитка. Ладно, отмахивался, завтра схожу. И опять откладывал, пока лето не наступило.

    Вернулся как-то к ужину, а Лиля с Сергеем за столом сидят. На столе бутылка вина начатая и бутылка водки, наполовину пустая. Счастливые, его зовут.

    — Чего празднуем?

    — Да ты что, ничего не знаешь? — Лиля подала какую-то бумажку.

    — Вот.

    Это было извещение о том, что дом подлежит сносу и необходимо подойти с документами в горисполком.

    — Такое стоит отметить.

    Они, допив с Сергеем водку, присели на лавочке у ворот, закурили.

    — Твоя идет, — толкнул его плечом шурин.

    Действительно, стуча каблучками по асфальту, шла Лена. Лешка было приподнялся, чтобы пойти ей навстречу, но она сделала вид, что их не заметила, и продолжила путь по тротуару.

    — Облом, — констатировал шурин.

    — Ничего страшного.

    Лешка перешел через дорогу, толкнул калитку — заперто. Постучал в окно. Отдернула штору: «Привет! Что надо?»

    — Лена, впусти. Поговорить нужно.

    — Извини, мне некогда.

    Ответила Лена спокойно, вроде равнодушно. Но почувствовал Лешка, с каким трудом ей это равнодушие далось.

    Долго Лешка не мог уснуть. Лежал в раздумье: неужели не простит? Может, считает, что он из-за будущей квартиры притопал, но он тоже получит, он с матерью здесь прописан, и Лене об этом говорил. И главное, опять все из-за Рыжего, из-за него паршивого. А зачем слушал? Когда своим умом он жить начнет? Тяжело было Лешке найти ответы на такие вопросы. Может, с сестрой обсудить? Раньше между ними были простые, доверительные отношения, но потом тот, случайно подслушанный разговор все изменил. А сейчас, когда проблема почти исчезла в связи со сносом, вскоре разъедутся они и будут жить отдельно, возможно, и отношения их станут прежними?

    И днем не мог Лешка успокоиться. Взвешивал все за и против. Может, это и есть любовь, размышлял он, вот такая, без скандалов, без выяснения отношений, как у Рыжего с Катей? Может, он и не любил никого до этого по-настоящему и ему только казалось, что любовь — это что-то другое. Поговорить бы с кем-нибудь, поделиться наболевшим. Но с кем? Хотя бы с Лилей. Сегодня не получится, он на дежурстве.

    Когда под утро услышал по рации очередной вызов, решил, что задремал. Вначале он понял, что нужно ехать на родную улицу, это впервые так, за все время, пока он работал на «скорой». К кому? Машинально подумал, не случилось что с сестрой, племянником или Сергеем? А Лена? Как же он ее позабыл? И вдруг монотонный голос диспетчера произнес ее фамилию, имя, диагноз.

    — Какой диагноз? — переспросил он с таким волнением, что Василий Михайлович, привыкший считать Лешку уравновешенным, удивился:

    — Угрожающий выкидыш. А ты чего, сынок, встревожился? Знакомая что ли?

    — Соседка...

    Хотел Алексей вместе с врачом и медсестрой зайти, но Оксана остановила:

    — Надо будет, позовем.

    Лешка ходил взад-вперед, пока не показалась бледная Леночка со свертком в руке. Помог забраться в машину, надеясь поймать ее взгляд. Михалыч плюхнулся в кресло, хлопнул дверцей:

    — Вези, Алексей, соседку осторожно.

    Сдав смену, Лешка заскочил в гинекологию. Здесь его уже немного знали, пропустили в палату. Лена спала, но едва он присел на кровать, открыла глаза, улыбнулась виновато и молча взяла его за руку...

    Из больницы Лешка поехал к матери. Пес Дружок не забыл его, встретил радостным лаем. Отчим с матерью завтракали.

    — Здравствуйте, — остановился в нерешительности на пороге.

    — Проходи, сынок. — Григорий подал руку. — Садись с нами чай пить.

    Лешка кивнул, повернулся к умывальнику и, ощущая благодарный взгляд матери, долго плескался, чтобы не выказать непрошенных слез.

                                                                               *

                                                     СПОКОЙНОЙ НОЧИ, АНДРЕЙ!

    Спустя полторы недели после того, как из горисполкома пришло уведомление о сносе, Николай, муж Светы, отбыл в командировку. Частому и длительному его отсутствию Света перестала придавать значение. К тому же с любым делом по дому, в котором жила двадцать шестой год, справлялась самостоятельно. Дрова наколоть, воду принести, покрасить, побелить, пробки в счетчике проверить, при необходимости и стекло вырезать и вставить в оконную раму сумела бы. А вот спокойно спать, когда мужа не было рядом, Светлана не могла. Стоило закрыть глаза, как в голову лезла всякая чертовщина. То сцены из прочитанного или увиденного детектива, то чудилось, что кто-то ходит под окнами, то еще какая-нибудь подобная ерунда. Рассказать Николаю о своих ночных страхах Света не решалась. Она и не представляла, как мог отреагировать муж. От него иной раз и чего ждать не знаешь. Может на смех поднять, обозвать дурочкой, не со злобой, а в шутку, ласково. А может и уволиться ради ее благополучия. А должность, которую Николай получил полгода назад, пришлась ему по душе. Получилось, что и по службе повышение, и зарплата увеличилась, и он себя, наконец, настоящим мужчиной почувствовал.

    Впрочем, для боязни у Светланы имелись причины. Их дом стоял первым во дворе, в глубине был еще один. Так что двор хотя и был собственным, но проходным. А потому мимо крыльца, а случалось и по крыльцу, а случалось и по свежевымытому крыльцу, туда-сюда сновали знакомые и родственники ближних соседей. Приезжали и на машинах. Два владельца тут свои «моторы» держали в привезенных железных гаражах. Двор был большой, места всем хватало. Калитку же, а иногда и ворота припозднившиеся гости не всегда закрывали, хотя Николай выговаривал им не раз.

    О предстоящем переезде молодые супруги не жалели. Наоборот, как почти все жители улицы, с нетерпением ждали конца августа, когда в эксплуатацию, правда, в другом районе города, а не здесь, в центре, будет сдан новый дом, куда их обещали заселить. Большинство строений, подлежащих сносу, были ветхими, во многих стояла под полом вода, постоянная сырость. Да и лето выпало на редкость дождливое.

    Николай вернулся как раз в то время, когда начали выдавать ордера. Но тут случилась неприятность. Оказалось, сотрудница горисполкома записала, что Светлане, Николаю и их сынишке Димке полагается трехкомнатная квартира вместо двухкомнатной. По-видимому, перепутала количество человек и количество комнат. Пока ошибку выяснили, свободных квартир не осталось. А следующую пятиэтажку должны были сдать не раньше октября.

    Николай спустя некоторое время уехал, а Светлана с Димкой вскоре остались одни-одинешеньки на всей улице. Ни людей справа, ни слева. Соседи спешно, до «белых мух», справили новоселье.

    После отъезда Николая Света перебралась спать в Димкину комнату. Прижав сынишку, лежала долго, не смыкая глаз, засыпала только под утро, когда начинало светать.

    На службе ходила с больной головой, поминутно зевая. Галина Петровна, заместитель главного бухгалтера, с которой Светлана делила кабинет, подсмеивалась над ней: «Чем ты ночами занимаешься, пока мужа нет?» Однажды, когда Галина Петровна отлучилась по делам, сон так одолел Свету, что она уснула, положив голову на книгу учета. Хорошо по телефону позвонили. А если бы вошел кто, от одной этой мысли в жар бросало.

    На следующий день, после «мертвого часа» на работе, поздно вечером в дверь постучали. Света вздрогнула. Стук был чужой — не Николая. Накинув халат, не зажигая свет, осторожно сняла крючок, вышла в запертые сени, спросила, стараясь побороть страх:

    — Кто?

    — Это я, Света. Ты одна?

    У Светланы отлегло от сердца. По голосу она узнала Андрея Салмина. Он учился с ней в одной школе, в параллельном классе. Потом окончил летное училище. Жил Андреи неподалеку в двухэтажке, со старшей сестрой. Светлана часто видела его когда в гражданской одежде, когда в летной форме. Обычно при встречах он не удосуживал Свету вниманием, слегка кивнет головой и пройдет. Был Андрей хорош собою. Высокий, стройный, занимался раньше боксом. Темно-карие глаза с легким прищуром, не догадаешься то ли стараются рассмотреть, то ли насмешничают, полуулыбка на тонких губах, густая шапка черных, слегка вьющихся волос, покорили не одно женское сердце. Почти все девчонки-старшеклассницы не были к нему равнодушны. Писали записки, звонили по телефону, выцарапывали на партах его фамилию и признание в любви, а он никого особо не выделял, на вечера приходил редко. Света тоже не стала исключением.

    Андрей все еще не был женат, и от бывших одноклассниц Светлана нет-нет да узнавала об очередных его похождениях. Но Андрея не осуждала. Молодой, холостой, пусть гуляет. А недавно они оказались в очереди рядом и разговорились. Света поведала о предстоящем новоселье, а он поинтересовался, нет ли у нее учебников по географии, готовился в университет на заочное. «Есть, могу отдать насовсем». Он пообещал зайти, но не появился, а она те книги нашла и отложила отдельно на полочку. Неужели за учебниками так поздно? Светлана медлила с ответом, и он переспросил:

    — Света, ты одна?

    — Да.

    — Пусти меня переночевать, пожалуйста. Я буду вести себя скромно. — И, беспокоясь, как бы она не отказала, принялся быстро объяснять:

    — Понимаешь, я у знакомого был, помогал ему электропроводку чинить, сейчас приехал, а у нас Татьяна с детьми (Таня была младшей сестрой Андрея). А мы утром полы в комнатах покрасили, думали в кухне как-нибудь перекантоваться. Вобщем, сестрички меня вытурили. Говорят, ты не пропадешь, у тебя всегда аэродром есть. Мне бы до семи, я завтра в плане стою.

    В первое мгновение Света хотела возмутиться и сказать решительное «нет». Впускать на ночь мужчину, пусть и давно знакомого, вроде неприлично, вдруг Николай вернется, может неправильно истолковать. А что, если соседи его утром увидят? Но осенило: близко никого, а ночь, очередная жуткая ночь впереди. Ладно, будь что будет. Открыла дверь:

    — Заходи. Я тебе в зале постелю.

    Андрей снял туфли, на цыпочках, чтобы не разбудить Димку, прошел в комнату, осматриваясь по сторонам. Раньше он здесь не бывал.

    Перемолвилась парой слов пока готовила постель, вышла, посидела на диване рядом с Димкой. Андрей потушил свет, лег.

    — Тебе удобно?

    —Да.

    — Спокойной ночи, Андрей!

    — Спокойной ночи.

    Как странно, думала она, Андрюшка-красавчик ночует в ее доме. Совсем близко, через стенку. Когда-то мечтала, чтоб пригласил на танец, а теперь не было никакого желания даже поговорить с ним. Хотелось выспаться и больше ничего.

    Светлана проснулась от звонка будильника. По привычке быстро встала, умылась и только, наткнувшись у порога на туфли Андрея, спохватилась: разбудить надо.

    Он спал, обняв подушку большими, сильными руками. Чуб упал на лоб, Андрей показался совсем мальчишкой.

    Дотронулась до плеча: «Половина восьмого».

    Открыв глаза, Андрей нисколько не удивился ни ей, ни тому, что находился в незнакомом месте, словно жил тут постоянно.

    Шли втроем. Светлана с Андреем рядом, Димка забегал вперед и возвращался. День обещал быть теплым. Стояла прекрасная пора бабьего лета. Еще недавно наполненные жизнью дома смотрели им вслед пустыми глазницами окон.

    На автобусной остановке никого не было. Андрей не уходил, хотя и поглядывал на часы. Ему нужно было забежать домой переодеться. Когда Димка заинтересовался росшей у телеграфного столба травой, спросил:

    — Я тебе нравлюсь?

    — Нравишься.

    — А почему не пришла ко мне?

    Она молчала, вопрос застал ее врасплох.

    — Знаешь, — он поправил ей воротник плаща. — Ты первая женщина, которая не захотела разделить со мной постель. Испугалась?

    Света отрицательно помотала головой.

    — А почему? Почему ты вообще меня впустила?

    — Сам же сказал, что идти некуда. — Ее лицо приняло обиженное выражение.

    — Я не наврал. Ну, пока. — Он протянул Димке руку, и тот крепко сжал ее маленькой ручонкой совсем как взрослый.

    — Спасибо, — повернулся Андрей к Свете.

    — Тебе спасибо.

    — За что? — не понял он.

    Но объяснить Света не успела. И потому что подошел автобус, и потому что при Димке она ни за что не призналась бы в том, что боится ночевать вдвоем с сыном. Ведь ее четырехлетний Димыч всерьез считал себя способным защитить маму от кого и чего угодно.

                                                                             *

                                                                       ДИАЛОГ

    Когда она встретила Его, ей шел двадцать третий год, она была замужней дамой и мамой полуторагодовалой дочери. Она почувствовала, как кольнуло ее совершенно здоровое сердце, а Он и глаз не повел в ее сторону и во все время разговора с начальником отдела Владимиром Петровичем сидел спиной к столу, за которым она стучала на машинке. В отделе она работала всего-ничего, третий месяц, переведясь из другого учреждения, где трудилась лаборантом.

    Не то что выскочить в коридор, окликнуть и узнать, кто Он, а даже расспрашивать о Нем она бы не посмела. Прошло больше года как был закончен институт, а она не могла найти работу по специальности.

    И вот улыбнулась удача. Материн знакомый собирался на пенсию, а на свое место предложил Ирину. Заместитель директора, мужчина средних лет, интеллигентный, доброжелательный, побеседовав с ней, сразу же согласился, а пока, в ожидании должности, можно было поработать секретарем.

    Новый коллектив Ирочке понравился. Печатной работы немного, пара-другая документов в день, несколько заявок и рабочий табель в конце месяца сдать в срок, всего и делов-то. И с детским садиком заместитель помог. Одно только угнетало ее, впрочем, на прежнем месте было так же — это высокомерное отношение со стороны сослуживцев. Не все знали, что за плечами у нее престижный вуз, красный диплом. Думали так: девчонка на побегушках, некоторые, особенно женщины постарше, могли и вовсе не поздороваться, а за глаза обзывали «секретуткой». Однако ее серьезность, расположение начальника отдела, называвшего ее не иначе как по имени-отчеству, постепенно изменили мнение о ней.

    Итак, она увидела Его. Шансов понравиться был абсолютный ноль. Замужняя (правда, в суде лежало заявление на расторжение брака и в том, что оно будет удовлетворено, сомнений не было), да еще с ребенком.

    Перемолвившись словом то с одним, то с другим, ей удалось выяснить, что Он совмещает работу в учреждении с очной учебой на четвертом курсе, в армии отслужил, холост, младше ее на несколько месяцев. Заглянув во все имеющиеся гороскопы, Ира убедилась, что они идеально подходят друг другу. Но гороскопы гороскопами, а в действительности Он не обращал на нее никакого внимания.

    Была середина ноября. Ирина уже неделю сидела на больничном с дочкой, когда в дверь постучали. Они никак не ожидали увидеть Его в низком дверном проеме.

    — Ой, осторожно заходи, нагнись, а то ударишься — предупредила она.

    Он осмотрел жилище. Дом, точнее насыпной домишко, хотя и был большой, но совсем низенький. Мать с отчимом, устав от вечной сырости летом и осенью, от ожидания, когда их снесут, купили себе другой.

    — Похуже видали, — успокоил он ее. Меня к тебе Владимир Петрович отправил узнать как дела. Помощь какая нужна?

    — Спасибо, пока все нормально. Скоро нас выпишут, — Ира подхватила дочку на руки.

    — У нас сегодня в буфете апельсины продавали, я вам взял. — Он протянул ей сумку.

    Оглядев хозяйским взглядом кухню, приподняв крышку, Он заглянул во флягу с водой. Воды было на донышке.

    — Давай схожу. До водокачки далеко?

    Ира подала телогрейку:

    — Переоденься, а то вдруг обольешься. Санки возле крыльца.

    Быстро темнело. Ирина затопила печь, стала готовить ужин, посматривая время от времени во двор, где Он колол дрова...

    На службе, не договариваясь, они просто здоровались, зато вечерами у нее дома могли обсуждать что угодно.

    Оказалось, Его родители живут далеко, в каком-то поселке на БАМе, а Он с другом занимает комнату в общежитии. Учеба давалось ему легко.

    — Когда-нибудь стану твоим начальником, — шутил он.

    Но ничего не было сказано ни о ее семейном положении, ни об их будущем. О своих чувствах Он, может, не умел, может, стеснялся говорить, выражая отношение к ней и дочери не словами, а делом. Он ни разу не осмелился поцеловать ее или просто обнять, не делал попытки остаться на ночь.

    Незадолго до Нового года состоялся суд. В этот день Ира возвращалась домой в приподнятом настроении. Представляла, как скажет ему: «Я уже не замужем». Она пока не станет менять фамилию, чтобы ничего не знали на работе. До нее дошли слухи, что на место материного знакомого претендует племянница кого-то из сотрудников, а потом лучше, если до назначения она будет считаться замужней.

    У калитки ждала свекровь. Она энергично притопывала ногами, Ира поняла, что ждала давно. Ирочка сухо поздоровалась, открыла замок.

    Едва переступив порог, свекровь заголосила: «Что же вы делаете? Ира, прости его, он больше не станет пить. У вас дочь растет, ей без отца тяжело придется».

    Да, без отца тяжело, Ира знала это на собственном опыте. Но и слезы свекрови, и подобные обещания тоже были не в новинку.

    — Я с ним жить не буду, — твердо произнесла она. — Я долго думала, прежде чем пойти на это.

    Свекровь продолжала уговаривать. Исчерпав все доводы и видя, что невестку не переубедишь, не выдержала: «Ладно. Как хочешь, но имей в виду, с тобой моя землячка работает, так что как только получишь документы о разводе, сразу начальству доложено будет, какая ты есть цаца. Вот ты получишь, — она скрутила кукиш, — а не должность. Поняла? Карьеру решила она делать, ребенка по морозу в сад таскает, сидела бы дома. У меня вот семь классов и ничего, живу».

    Она вышла, хлопнув дверью.

    В том, что свекровь исполнит свои угрозы, Ира была уверена. Она хорошо изучила эту женщину, способную ради сына измазать грязью кого угодно.

    Что же делать? Посоветоваться с матерью, с сестрой? Рассказать все Ему. Но поймет ли Он? К тому же Его намерения не ясны, да и Он пока учится.

    О том, что муж вернется, будет находиться рядом, с гордой усмешкой повторяя, что она никому кроме него не нужна, даже думать было противно. Но, с другой стороны, любимая работа, хорошая зарплата, перспектива получить жилье. Да и потерпеть нужно немножко, до лета, пока не выйдет приказ о ее назначении.

    К Его приходу решение было принято. «Прости, — с трудом произнесла она, — мы больше не сможем встречаться».

    — Хорошо, — ответил Он, посмотрел сочувствующе и ушел.

    На следующий день Он заглянул в отдел, когда Ира была одна.

    — Я тебе на Новый год подарок купил, тогда еще. Почти французские. — Он протянул что-то, завернутое в блестящую бумагу.

    Подарок она развернула дома. Это были духи «Диалог», совместные Рига-Париж. Ирина хотела купить их как увидела у сестры, да так и не собралась. Повертела в руках коробочку, вот и все, что осталось у нее от любимого человека.

    Весной он уехал на геологическую практику, обронив короткое: «До осени».

    — До осени, — эхом повторила она.

    Муж по-прежнему пил. Ирине стало известно, что белый билет у него не из-за болезни сердца, как уверяли ее до свадьбы, а из-за черепно-мозговой травмы. После такой травмы нельзя было ни пить, ни курить, но он продолжал плевать на все запреты. А от нее до замужества истину тщательно скрывали.

    Летом, когда пришло известие, что дом попал под снос, Ирина набралась смелости и пошла к лечащему врачу мужа за консультацией.

    — Болезнь прогрессирует, ведь он пьет, — констатировала доктор. — Я бы на вашем месте развелась. В таком состоянии он может и убить, или ребенка напугать.

    Ни Ира, ни родители ничего не говорили мужу о сносе, тем более что прописан он был в квартире матери, так что жилплощадь на него не полагалась.

    В начале сентября выдали ордер на трехкомнатную квартиру. Мать, забирая накануне переезда внучку к себе, чтобы не мешала укладывать вещи, сказала:

    — Живите в квартире, а мы пока будем в доме, нам в доме привычней.

    Со службы Ира пришла поздно, задержалась из-за квартального отчета, стараясь на новой должности все делать аккуратно. Супруг был не один, он сидел, изрядно выпивший, в компании двух бывших одноклассников. Один, с выбитым передним зубом, в свитере, побитом молью, держал в руке дымящую сигарету, глядел осоловевшими глазами. Другого, Николая, более-менее трезвого, Ирочка немного знала.

    — Садись с нами, — предложил он.

    — Спасибо, мне некогда, — она поманила его в комнату. — Заканчивайте банкет. Ладно? Мне нужно вещи собрать, завтра переезжаем.

    — А он что, не в курсе?

    — Пока нет.

    — Хорошо, хорошо. — Николай вернулся к столу: — Ну что, мужики, по последней? Пора и честь знать.

    — По последней? — Муж так резко вскочил, что даже табуретка, покачнувшись, упала на пол. — Ты, — обратился к жене, еле удерживаясь на ногах, — кто в доме хозяин? — Он грохнул кулаком по столу. — Да я тебя... — неизвестно, что бы произошло, если бы Николай не перехватил его руку с зажатым в ней ножом.

    Мужчины взяли «бунтаря» под мышки, поволокли в комнату на диван, где он еще долго бормотал какие-то угрозы, пока не уснул.

    Непрошенные гости ушли. Ира укладывала нехитрые пожитки, с опаской поглядывая на храпящего мужа. Конечно, он пил, но никогда раньше не распускал рук, никого не приводил сюда и курил только на улице. «Нет, с этим действительно пора кончать», — решила она.

    Новый адрес Ирины и дочери муж не знал и не пытался узнать. Она же занималась квартирой: мыла и утепляла окна, шила шторы, кое-что перекрасила. Последние месяцы замужней жизни вспоминались как страшный сон.

    Каждый раз, когда звонили в дверь, шла с надеждой, что пришел Он, хотя понимала, что это почти невозможно. Ему неизвестно, что она переехала и живет без мужа.

    Ира встретила Его в отделе кадров.

    — Здравствуйте, Ирина Николаевна.

    — Здравствуйте.

    Он тут же вышел.

    — Женился, видишь какой деловой стал, — сказала инспектор.

    — Вы о ком? — не поняла сразу.

    —О Викторе. Изменения внес в листок по учету. Жена где-то в райцентре что ли осталась, — добавила она.

    Ирина кое-как дождалась конца рабочего дня. Не помнила, как забрала дочь, как дошла до квартиры. Всю дорогу сдерживала себя, чтобы не заплакать. Волю слезам дала тогда, когда уснула Наденька. Ходила из комнаты в комнату, останавливаясь, смотрела в окно на тусклые фонари, изредка проезжающие машины, и все прислушивалась к стуку входной двери, к шагам на лестнице. Вдруг Он? Она вспомнила про подаренные духи. В бутылочке было больше половины, потому что она пользовалась ими экономно. Впрочем, и духи были такие, что хватало двух-трех капель на целый день. Не осознавая зачем она это делает, Ира взяла бутылочку, открутила пробку и вылила содержимое в раковину, а бутылочку бросила в мусорное ведро. По квартире поплыл нежный запах. “Диалог, диалог, — стучало в голове. — Диалог — разговор двоих. А я одна. Ничего не исправишь...» — «Женатый человек — святое дело, — говорила мать. Никогда не связывайся ни с женатым, ни с разведенным. Я вот в тридцать шесть лет замуж второй раз вышла и все равно холостяка нашла, и на ваш век хватит», — поучала она их с сестрой.

    Утром Ира достала выкинутую бутылочку, обмыла под краном и поставила на место. Получив очередную зарплату, прошлась по магазинам в поисках «Диалога». — «Давно не поступали», — отвечали ей.

    Выручил Владимир Петрович, привез Ирин заказ из Москвы.

    Сестра пыталась устраивать Ирину семейную жизнь. Но новые знакомые не вызывали у нее никакого интереса.

    — Все, — сказала ей Ира после очередной неудачи, — не нужно испытывать судьбу. Видно, в такой ситуации клин клином не вышибешь.

    23 февраля в актовом зале накрыли стол. Местком закупил продукты, винно-водочные, подарки мужчинам. Собралось человек тридцать. Когда стали рассаживаться, появился Витя. До этого он никогда не посещал подобные мероприятия. Свободные места были у входа, но он, обойдя стол, сел рядом с ней.

    — Привет, — повернулась к нему Ира. — Давно мы так не сидели.

    — С... — он назвал точную дату, тот самый день, когда она сказала, что они не смогут больше встречаться.

    — Знаешь, а ведь я серьезно к тебе относился, жениться хотел, — признался он. — У тебя духи такие знакомые...

    — «Диалог», что ты мне дарил.

    — «Диалог»? Еще не кончились?

    Они вместе зашли в детский сад.

    — Наконец-то папа за тобой пришел, — сказала ничего не знавшая воспитательница.

    — Какая ты большая стала, — удивился он.

    Витя зашел к ним. Поиграли с девочкой, потом, уложив ее спать, сидели на кухне.

    В одиннадцать он, посмотрев на часы, спросил: «Пора?» Можно было ответить, что нет. И он бы остался, кто знает, может, навсегда. Но Ирина подумала о Его жене. А что если она ждет ребенка? Виктор, словно угадав ее мысли, легонько коснулся пальцем ее изящного носика.

    — Пока, моя хорошая, спокойной ночи.

    — Пока.

    И опять потянулись дни ожидания, а потом и ждать не стало смысла. Он защитил диплом и уехал. Но она ждала. Куда, узнала не скоро. Она долго жила вдвоем с дочкой, долго пользовалась «Диалогом», пока его не перестали выпускать, долго лежала в верхнем ящичке письменного стола Витина фотография со служебного удостоверения. Каким образом она у нее оказалась, Ира уже не помнила.

    По мере возможности Витя, точнее Виктор Александрович, приезжает в командировки в город юности. А когда приезжает, обязательно заходит к ней на работу. Старые сотрудники до сих пор помнят его. Теперь при встрече он крепко обнимает Иру. Они пьют чай в ее личном кабинете заместителя директора.

    В такие дни Ирина Николаевна расцветает и молодеет на глазах. Сотрудники говорят ей комплименты, а взрослая дочь шутливо грозит пальцем. Муж знает обо всей этой истории, но давно не ревнует. «Не верю я в вашу любовь», — говорит он после очередного его звонка и машет рукой, мол, чепуха все это. Однако, как-то услышав их разговор по телефону, заметил: «Из вас могла бы выйти прекрасная пара, вы понимаете друг друга с полуслова».

    Он ошибся, они понимали друг друга без слов. Такой у них диалог!

                                                                                *

                                                                           ХОЗЯИН

    С веранды доносился веселый смех и несколько голосов что-то наперебой объясняли друг другу. Но едва Владимир Иванович вошел, как шум прекратился, сидевшие за столом члены его семьи переглянулись и уставились на него.

    — Доброе утро, — произнес он, — предчувствуя, что для сидящих за столом это воскресное утро действительно было добрым, а для него, Владимира Ивановича, не совсем. «Неспроста все замолчали, какую-то тайну скрывают», — сразу решил он. Первой нашлась супруга. Поднялась навстречу:

    — А мы даже не услышали, как ты подъехал. Давно вернулся?

    — Около восьми. Служебный автобус пришлось ждать. Пойду переоденусь.

    — Давай поскорей, а то пирожки остынут, — напутствовала жена.

    Владимир Иванович работал шофером, как сейчас говорят, дальнобойщиком. Водил бензовоз по самым дальним дорогам и в зной, и в лютый холод. Домой возвращался уставший, голодный, пропахший бензином. Жена иногда ворчала, стирая его вещи, и давала советы дочерям: «Не выходите замуж за шофера, а то будете, как я, всю жизнь стирать вонючие тряпки». Ворчала она просто по привычке, а в душе была довольна — повезло ей с мужем. Ветеран войны, хозяйственный, не пьющий, не курящий. За свое счастье пришлось ей побороться. Когда встретились, у Владимира Ивановича другая жена была и сын. Хотел он забыть черноокую красавицу Людочку, с густой русой косой, но не смог. Люда разносила почту, ходила с большой тяжелой сумкой, раньше народ выписывал много и газет, и журналов. Выйти замуж за него Людмила согласилась сразу, хотя понимала, что, возможно, предстоит нелегкое объяснение с его женой, и сплетни покатятся. А теперь уже тридцать с лишним лет они вместе. Троих детей она ему родила. Две дочери, старшая и младшая, а посередке сын Слава. Бабушкой и дедушкой стали, но никогда так друг к другу не обращались, только по имени. Людмила была веселая, работящая. Как родила старшую дочь Тамару, с косой распрощалась, сделала, как тогда было в моде, химическую завивку, стрижку, а подросла Тома, устроилась на хлебозавод. Постепенно и мать Люды, поначалу не желавшая принимать разведенного и старого зятя, он был старше жены на десять лет, смирилась. К ним, открытым и гостеприимным, всегда тянулись люди. Жила Людмила, если со стороны посмотреть, за Владимиром Ивановичем, как за каменной стеной. Со стороны, потому что нет-нет да и возникала в ее сердце тревога, чувство вины перед оставленной ее мужем женщиной, хотя и было Люде известно, что бывшая жена се супруга удачно вышла замуж, с сыном от первого брака Владимир Иванович встречался, на свадьбе его гулял. А все же тревога была, казалось, вот-вот придется платить по счетам.

    Счет пришел, когда подросли дети. У старшей Тамары семейная жизнь сложилась неудачно. А все, как полагала Людмила, из-за того, что дочь была высокого роста. Красавица, в мать, но чересчур горделивая. Окончила Тамара техникум пищевой промышленности, потом стала учиться заочно в институте. Первый серьезный поклонник появился у Тамары в двадцать девять лет. Приезжий строитель. Собой хорош, обходителен. В рестораны приглашал, цветы дарил. Что он женат выяснилось, когда Тамара ждала ребенка, а новоиспеченный зять поселился у них в доме. «Все в жизни бывает», — успокаивала себя Людмила, она и сама в таком положении была, так что у дочери все получится. Но не получилось. На следующий год после рождения дочки, как две капли воды похожей на папу, Тамара улетела на летнюю сессию. Зять к тому времени приобрел старенький «Москвич», на нем уезжал и возвращался со стройки. С племянницей возилась тетя. Младшая дочь Татьяна, в отличие от Тамары, нужды в поклонниках не испытывала, но и перебирала ими как хотела. Когда Тамара вернулась с сессии, отношения с мужем не заладились. Раньше смотрели друг на друга с любовью, а теперь большей частью ссорились по пустякам. На расспросы Тамара отвечала матери, что все в порядке. Развязка наступила неожиданно. В тот день зять приехал с работы раньше обычного. Людмила предложила ему поужинать с ней и внучкой. Только сели, как фурией влетела вернувшаяся из города Тамара. «Ужинаешь? — спросила она мужа с угрозой, и, схватив стоявшую перед ним тарелку с макаронами, залепила ее прямо ему по физиономии. — Подлец», — прошипела она и скрылась в своей комнате. Внучка заплакала и пошла к маме. Зять же, как ни в чем не бывало, постучал умывальником, завел «Москвич» и был таков.

    Людмила вошла к дочери, собираясь успокоить ее и внучку. Старшая дочь и раньше отличалась повышенной эмоциональностью, но сегодня это перешло всякие границы. Благо еще, что отца не оказалось, у того нрав тоже крутой. Но, совершив физическое действие в отношении обидчика, Тамара, внешне абсолютно спокойная, сидела на полу рядом с дочкой, раскладывая перед ней кубики.

    — Уехал?

    Людмила кивнула и присела на стул. Как бывало в далеком детстве, дочь положила ей на колени голову, а Люда гладила ее, ласково перебирая обесцвеченные, неровно отросшие волосы, вспоминая, как заплетала их, украшала бантами, а непослушные прядки прижимала маленькими невидимками, которые Тамара постоянно теряла. Полушепотом дочь поведала матери, как узнала от знакомой, что ее муж живет с другой женщиной. В то время, пока она была на сессии, он взял отпуск по уходу за ребенком, делая вид, что находится на работе, а на самом деле был у нее. — «Сегодня я их подкараулила возле магазина. Страшная такая, размалеванная. Взяла бы и космы ей повыдирала». Людмила внутренне сжалась от последних слов дочери, потому что и к ней они тоже имели отношение, и ее, наверное, также проклинали когда-то, а теперь судьба отомстила сполна.

    Не успела Людмила оправиться от одного удара, как буквально через неделю, едва Владимир Иванович отправился в рейс, выяснилось, что Вика, Татьянина подружка по финансовому техникуму, ждет от Славки ребенка. Когда они успели им обзавестись, было совершенно непонятно. Да Славка вообще не проявлял к Вике никакого интереса. Та забегала частенько к Тане. Посидят они, пошепчутся, сходят иногда куда-нибудь в кино или в парк, но Славку Люда с ними ни разу не видела. «Это точно его ребенок? — допытывалась Люда у Татьяны, которая и сообщила ей новость. — Его, его, можешь не сомневаться. Она нашего Славку любит без ума. Не понимаю только, что она в нем нашла, он ее мизинца не стоит».

    Действительно, как это ни было больно им, родителям, но и Людмила, и Владимир Иванович понимали, что вырос их сын оболтусом. В школе учился из-под палки, по дому что-то сделать не допросишься, пока десять раз не скажешь, хотя если делал что, то хорошо, на совесть. Старшие классы домучивал Славка в вечерней школе, параллельно трудясь грузчиком на аптечных складах. Надеялись, что в армии наберется уму разуму, но из армии вернулся он прежним. На деньги Славка был жадноватым, выпивал только на чужие, а потому редко. По характеру тоже был вспыльчивым, в отца. Как-то накануне Женского дня сидел он перед топящейся печкой, держа в руках получку. «Славка, Славка, — приставала Тамара, — подари мне шиньон». — «Нет, Слава, лучше купи мне кроссовки», — советовала младшая сестра». — «Батя, — позвал Славка отца, — я хочу мотоцикл купить, мне как раз такой суммы не достает».

    — Зачем тебе мотоцикл? — не понял Владимир Иванович. — Машина же есть, бери да езди.

    — Машина твоя, и у всех ребят мотоциклы.

    — Что на ребят-то оглядываться? Сколько раз тебе предлагал...

    Но не успел Владимир Иванович объяснить, что он предлагал сыну, как Славка приоткрыл дверцу печки и бросил туда купюры. «Ты что делаешь?» — подскочил отец к Славке и, наверное, ударил бы, если бы не вмешалась Люда. Приобняла сына за плечи: «Ты зачем деньги-то спалил?» — «Мои, — огрызнулся Славка, — что хочу, то и делаю с ними». И весь тот вечер катался на чужих мотоциклах по улице, несколько раз заезжал во двор, делая по нему круги почета.

    Ни семьей, ни профессией Славка обзаводиться не собирался. По выходным валялся на диване, читая фантастику и детективы. Зятя особо не жаловал и только рад был его размолвке с сестрой.

    Где, в какой момент упустили родители Славку, сейчас трудно было сказать. Против Вики, как будущей невестки, Людмила возражать бы не стала, да и Владимир Иванович тоже. Видно, что девушка неизбалованная, из благополучной семьи. Только никак не верилось Людмиле, что сына кто-то может искренне полюбить. Готовилась-готовилась Людмила к разговору со Славой, а разговора не получилось. Спросила о Вике, думает ли жениться, любит ли ее или как? А тот ее спросил: «А куда я ее после свадьбы приведу? Сюда? Здесь отец хозяин, а к ним жить не пойду». — «Ну вот еще и жилищная проблема на мою голову», — сокрушалась Люда.

    Жилищная проблема разрешилась нежданно-негаданно. Пришла повестка из горисполкома, что дом подлежит сносу. Сначала новость приняли радостно, особенно молодые. Им хотелось жить в квартире с ванной, с отоплением. К тому же, как выяснилось, Тамара с дочкой и Слава могут получить отдельное жилье. На следующий день Слава пришел к ужину с Викой и объявил матери и сестрам, что они подали заявление в ЗАГС. Бывшему зятю по причине прописки тоже полагалось жилье. Тамара из-за этого громко ругалась, грозилась, что ничего он не получит. Но закон был на его стороне. Когда страсти улеглись, Таня обеспокоенно спросила: «А как отцу скажем о сносе? Он же расстроится». — «Я сама с ним поговорю» — заявила Людмила решительно. Заявить-то заявила, а вот приехал он, сидит напротив, смотрит испытывающе, словно подозревает в чем-то нехорошем, а она и не знает с чего начать.

    — Дикошарый не появлялся? — это он о зяте.

    — Пока нет.

    — А еще какие новости? Картошку подкапывали? На даче были? Как там? Петр Михайлович заходил? Путевку в санаторий взял?

    Владимир Иванович забрасывал вопросами. На веранду вбежала Таня, подскочила, прильнула к отцу:

    — Папка, а наш Славка женится на Вике.

    — Правда что ли? — повернулся он к Людмиле.

    — Правда.

    — А где и на что жить будет?

    — Жить будет в своей квартире, им же горисполком даст, — парировала Татьяна.

    — С чего это вдруг?

    — Ну... — по взгляду матери Таня догадалась, что отец еще не в курсе событий и замолчала.

    — Договаривайте, — Владимир Иванович строго посмотрел сначала на жену, потом на дочь.

    — Сносят нас, — стараясь не выказать радости, произнесла наконец Люда.

    — Сносят? Точно? Когда?

    — Где-то в начале сентября.

    — Через месяц значит. Ясно. А вы обрадовались? — сказал он с сожалением.

    Владимир Иванович вышел во двор и сел на ящик рядом с буржуйкой. На ней в целях экономии электричества готовили летом еду, кипятили воду, белье. Слухи о том, что их участок улицы подлежит сносу, ходили давно. И, возможно, он был единственным жителем, который не желал никакого сноса. А, значит, поделиться болью ему не с кем, никто из соседей его не поймет.

    Его дом был самым новым не только на данном участке большой улицы, но, пожалуй, во всей округе. Построил его он сам, поэтому дороги ему были здесь каждое бревнышко, каждая половица.

    В большом доме в первую зиму было холодно, и весной он сделал засыпной пристрой: кочегарку и комнату. А какой просторный двор. Места хватило и для бани, и для курятника, гаража. Прямо под окнами огород, сбоку от входа теплица. При необходимости он запросто загонял свой бензовоз прямо сюда. Тут же стояли два металлических гаража его приятелей, проживающих неподалеку в благоустроенных квартирах. Вот кто бы понял его сейчас. И куда он потащится со всем скарбом? На дачу? Дачи как таковой, впрочем, еще нет. Есть просто огороженный участок. А кто помогать будет? На Славку надежды никакой, зять сбежал, к старшему сыну обращаться неудобно. Знал бы пораньше про снос, так отпуск не стал бы брать весной.

    Привыкший к хлопотам по хозяйству, он сидел, словно в оцепенении. Конечно, надо было наполнить бочки водой, чтобы вода согрелась, этот лежебока разве додумается? Как ни странно, но бочки оказались полными.

    Спать Владимир Иванович лег пораньше, но долго не мог заснуть. Все думал о своем хозяйстве, куда что растолкать. Квартира она и есть квартира. Что в ней делать? Ни дров колоть не нужно, ни баню топить, ни снег расчищать. Людмила, разумеется, без хлопот не останется, будет стирать, готовить да и шить мастерица. А он? Мебель старая в квартире тоже глядеться не будет, понадобься всякие прихожки, гарнитуры, а где их взять? Все по записи, по талонам. Опять голову ломай. Наверху над тобой соседи, внизу соседи. Впрочем, Люда говорила, что им еще выбирать надо между первым и пятым этажами.

    — А на остальных кто живет?

    — Начальство наверное...

    Проснулся Владимир Иванович от сердечной боли, ни разу за почти шестьдесят лет такой не испытывал, и вообще считал себя вполне здоровым. Дотронулся до плеча жены:

    — Людмила, слышишь, что-то плохо мне...

                                                                            * * *

    До инфаркта, к счастью, не дошло, но в кардиологии Владимира Ивановича месяц продержали. Домочадцы навещали по очереди каждый день, и том, как идет переезд упоминали вскользь, а он не расспрашивал, чтобы не расстраиваться, здоровье было дороже. Про себя думал, что хватит с него и того, что дома лишился, а то еще и работу можно потерять. Старший сын тоже забегал изредка. Но сидел долго, внимательно выслушивая его сетования по поводу переезда, и, как казалось Владимиру Ивановичу, как никто другой сочувствовал его беде.

    Квартира ему не понравилась. Маленькие комнатки, слышимость, к тому же отопление еще не дали, было прохладно. То ли дело в своей избе, там он сам себе хозяин, захотел — затопил печку, а тут сиди и жди. Здесь он себя хозяином не чувствовал, скорее квартирантом. Постоянно обращался к Людмиле с вопросами:

    — Где у нас то? А где у нас это?

    Особенно раздражали его звонки в дверь и то, что прямо напротив окон стоял другой дом и постоянно было такое ощущение, что за тобой наблюдают. Под окнами ушлые жильцы, не беспокоясь можно или нельзя, уже поставили гаражи, потом выяснилось, что и их гараж тоже стоит рядом только с другой стороны, Славка перевез. Одна была радость — общение с внучкой, и то, что его родное грузовое предприятие находилось теперь через дорогу.

    Когда врач закрыл больничный, Владимир Иванович прямо из поликлиники направился к прежнему месту жительства. Что его там ждет даже не представлял, знал, что тяжело будет, а все равно пошел. «Ничего, — думал он, — на войне не такое видел, как-нибудь переживу». Родная улица встретила его тишиной, заброшенными строениями с пустыми проемами вместо окон. Все, что можно было вывезти: рамы, двери, доски, дрова — все было вывезено и, наверное, не только хозяевами.

    Его дома не было видно, наверное, разобрали и увезли. Но ворота и забор, как ни странно, были целы и калитка на месте. Он толкнул ее и увидел свой дом, потому что расположен он был не к улице, а стоял во дворе. Дом был действительно разобран, но наполовину, а бревна, тщательно пронумерованные, лежали, приготовленные к вывозу. Рядом с нетронутой теплицей стояли белые «Жигули» с распахнутыми дверцами, откуда раздавались позывные «Маяка». На горящей буржуйке кипел чайник. Владимир Иванович отодвинул его на край и направился в теплицу.

    — Батя, — в один голос произнесли два его сына. Они сидели на старом топчане, перед которым стоял ящик с нехитрой едой.

    — Я думал тут чужие орудуют, а тут вы.

    — А это мы, — весело говорил Славка, наливая отцу чай. — Дом хотели для санатория купить, за город вывезти. А мы решили, что он нам и самим пригодится. Вот перетаскиваем на дачу. Я здесь сторожу, ночую в кладовке, отгульные взял. У нас пока еще даже свет есть.

    И сыновья поведали ему о планах.

    — Знаешь, — признался Владимир Иванович Петру, когда тот остановил машину у подъезда. — Я всегда мечтал, чтобы ты со Славкой подружился, думал, может он переменится, что ли. Хотел собрать вас всех за большим семейным столом в своем доме.

    — Все будет хорошо, отец, обязательно соберемся.

    Владимир Иванович не спеша вошел в подъезд, критически осмотрел входные двери. Надо будет пружины повесить, не сильно тугие, чтобы не хлопали, и старым да малым легко открыть было. А на почтовый ящик нужен замок. Где-то был у него. Подошел к квартире. Непорядок. Разве это дверь? Необходимо утеплить как следует, глазок вставить и номер поменять, а то казенный какой-то. В первый раз позвонил в квартиру, звонок, конечно, противный, но можно сменить и потише сделать, не глухие.

    — Кто? — послышался голос жены.

    — Хозяин, — ответил он бодро.

                                                                                    *

                                                          ПРЕВРАТНОСТИ СУДЬБЫ

    Эта история произошла в конце семидесятых — начале восьмидесятых годов. Но узнала я о ней недавно и решила рассказать ее вам, не верящим в превратности судьбы, в то, что в жизни не бывает так, как в кино.

    Они встретились в пионерском лагере. Он — высокий симпатичный брюнет, выглядевший гораздо старше своих семнадцати лет, со стройной спортивной фигурой, был рабочим на кухне. Он перешел в десятый класс, тянул на золотую медаль, занимался легкой атлетикой, собирался продолжить учебу в политехническом институте. Он — сын главного инженера крупного автотранспортного предприятия, недавно переехал с родителями в трехкомнатную квартиру одной из новых кэпэдэшек. Он носил модные и дефицитные по тем временам фирменные джинсы, импортные сине-белые кроссовки, работал в летние каникулы «от нечего делать дома», ночевал и проводил выходные на семейной даче в двух шагах от лагеря.

    Она — блондинка с внимательными серо-зелеными глазами, обрамленными черными ресницами, среднего роста, подвижная и общительная — мыла посуду. Она жила с матерью, поваром городской столовой, в низком, ушедшем по окна в землю, засыпном домишке, получала пенсию за отца, умершего вследствие несчастного случая. Она тоже мечтала поступить в институт, но понимала, что нужно скорее получить специальность в каком-нибудь ГПТУ или училище, чтобы помогать матери, ноги которой, из-за долгого стояния у плиты, почернели от тромбофлебитных ран. Она пошла работать, чтобы немножко обновить гардероб к десятому классу.

    Он умел рассказывать, она — слушать. Он предлагал, она соглашалась. Он был ведущим, она — ведомым. Вместе посещали дачный кинотеатр, отгадывали кроссворды, случалось, бывали у него на даче, где она внимательно просматривала подшивки старых журналов.

    Его звали Женей и ее Женей. Заведующая производством нахваливала Евгения за то, что не курит, не пьет, дисциплинированный, а Женьку — за чистоту и порядок. Когда после закрытия лагеря Евгений подъехал на «Жигулях» к столовой, вся кухня высыпала на крыльцо, словно прибыли за невестой.

    — Познакомьтесь, это мой папа Анатолий Андреевич, — представил он сидящего за рулем солидного мужчину в очках, — а это Женя.

    — Очень рад. Садитесь, мы вас домой отвезем,

    Всю дорогу Анатолий Андреевич расспрашивал оробевшую Женьку о том, куда она собирается поступать, делился планами относительно сына:

    — Хочет, как и я, заниматься эксплуатацией транспорта, мы не против.

    Женя скрыла от Евгения, что учится в школе рядом с его домом, он-то сам решил заканчивать ту, в которую ходил до переезда. Она попросила остановить машину, не доезжая до места, чтобы они не увидели ее халупу, по этой же причине она не давала свой адрес и позволяла ему провожать ее только до угла.

    Потом... Что было дома? Нежные, но короткие разговоры по телефону. Женя звонила от одноклассницы, когда родители последней отсутствовали, а это случалось не часто. Виделись они редко, особенно зимой. Она стеснялась ходить с ним куда-нибудь в старом, едва закрывавшем колени, пальтишке, облезлой шапчонке и суконных сапожках, в которых в мороз без риска для здоровья можно было добежать разве что до школы да ближайшего гастронома.

    Была ли эта любовь? Кто знает? Если верить, что любовь делает человека сильнее, чище, помогает ему свернуть горы, то для Жени, пожалуй, это было именно так. Мать категорически запрещала Женечке встречаться с парнями, считая, что это ни к чему хорошему не ведет, а только от учебы отвлекает. Но учителя, наоборот, заметили, что она стала лучше готовиться к урокам, по многим предметам четверки сменились на твердые пятерки, и только учительница математики Анна Васильевна неизменно ставила трояки и двойки, считая, что Женя списывает на самостоятельных. На самом деле, Женечка, выйдя к доске, под строгим взглядом преподавателя забывала все, что учила и не могла сообразить как решить задачу, хотя только что сделала правильно аналогичную.

    — Так, милочка, — Анна Васильевна протянула листочки с заданиями, — если хочешь иметь в аттестате хотя бы тройку, реши к завтрашнему дню, а то боюсь тебя даже к экзамену допускать.

    Задания Женя сделала быстро, но правильно ли? Можно было посоветоваться с одноклассницей, от которой она звонила, но ее родители наверняка были дома, а они, особенно мать, не особенно жаловали дочь поварихи и всегда внимательно следили за ней, словно боясь, что она может что-то украсть. Она знала адрес Евгения, но никогда не была у него, хотя он и приглашал.

    Анатолий Андреевич, одетый по-домашнему, сразу узнал Женю. Он заботливо помог девушке снять плащ и проводил в комнату к сыну.

    — Посмотри, кто к нам пожаловал?

    — Женя, какими судьбами?

    Отец вышел, притворив дверь.

    — Пустяки, — убедил Евгений Женю, узнав о ее неприятностях. Он склонился над тетрадью, придвинув Жене стул. — Все решено правильно, только последний пример лучше вот так сделать. Поняла? С математикой у меня проблем нет, но сочинение писать такая мука, — признался он. — Ты надумала куда поступать будешь?

    — Пока секрет. В парикмахеры пойду или стану поваром-кондитером, закормлю тортами. Как?

    Евгений недоверчиво посмотрел на нее.

    — По-моему, тебе больше подойдет профессия юриста, адвоката, например. Или переводчика. У тебя же с английским полный порядок? Так что не теряйся. Ты же умница.

    Женя пожимала плечами, она редко слышала похвалу в свой адрес, особенно от мамы.

    — Может быть.

    — Не может быть, а точно. И вообще давай, когда сдадим экзамены, поедем к нам на дачу, шашлыки пожарим, отец их так готовит, пальчики оближешь, в лагерь сходим, на кухню заглянем. Лады? Жаль, что мы не можем учиться вместе. Я буду скучать. А ты?

    — Я тоже.

    Он наклонился и осторожно поцеловал ее в губы.

    Женька иногда представляла их первый поцелуй, но все произошло так неожиданно, может надо было возмутиться, что он без разрешения поцеловал, а может все правильно, ведь она ждала этого.

    — Я пойду.

    Она, взволнованная, быстро накинув плащ и сунув ноги в туфли, вышла на площадку.

    — Женя, вы забыли, — Анатолий Андреевич протягивал ей тетрадь. Вдруг он быстро поднес тетрадку к глазам, читая фамилию на обложке.

    — Это ваша фамилия?

    — Да.

    — А отчество?

    — Иосифовна.

    Евгений с недоумением смотрел на отца, а тот, смерив Женьку долгим взглядом, резко повернулся и, не попрощавшись, пошел в зал.

    — Ничего не понимаю, — Евгений развел руками. — Ты позвони мне. Буду ждать.

    Женя, напуганная поведением Анатолия Андреевича, предчувствуя какую-то неприятность, откладывала звонок со дня на день, а когда, наконец, решилась, женский голос попросил ее больше не беспокоить ее сына. Она попыталась встретиться с Евгением, поджидая его во дворе, но долго находиться там было стыдно, казалось, все смотрят на нее осуждающе, даже ребятишки, игравшие на площадке.

    После консультации перед последним экзаменом к Женьке подошел незнакомый парнишка и протянул записку:

    — Ты Женя? Просили передать.

    Она развернула сложенный листочек. На нем чернели слова: «Женя, больше не звони и не приходи ко мне. Мне надоела твоя еврейская морда. Не ищи со мной встреч. Евгений». Да, это был его широкий, ровный почерк. Она подняла глаза. Парня, принесшего записку, уже не было. В надежде найти его она, минуя коридор, вышла на крыльцо школы, и уже не размышляя, хорошо это или плохо, почти побежала к дому Евгения. Позвонила в дверь раз, другой, третий и медленно пошла прочь. Оглянувшись, она увидела бы в одном из окон Евгения. Он стоял, прижав лоб к горячему от солнца стеклу.

    — Отойди от окна! — требовал отец. — Отойди!

    — Ну зачем было писать еврейская морда? Ее отца дед назвал Иосифом в честь Сталина, коммунистом был.

    — Она теперь тебя возненавидит и больше не придет. Женщина не прощает двух вещей: глупости и трусости.

    Евгений направился на балкон, чтобы окликнуть Женю, но отец загородил дорогу.

    — Слушай, я с тобой драться не стану, — Анатолий Андреевич заговорил спокойно и уверенно. — Сядь, остынь. Не хотел тебе говорить. Но ты уже не маленький, может поймешь. Евреи тут ни при чем, конечно, так, чтобы от нее отвязаться. Можно было написать, что она некрасивая, не из того сословия, что ее разлюбил, она бы тебе не поверила. А национальность не изменишь.

    — Но ей ничего не надо менять. И для меня не имеет значения ее национальность.

    — Но она-то этого не знает, а спросить не у кого, отца в живых нет.

    — А тебе откуда это известно?

    Анатолий Андреевич присел рядом, положил руку на плечо сына. Медленно произнес:

    — Мы не хотели тебе говорить, но видно неизбежно. Ее отец много лет назад, когда ты был еще крошкой, чуть не убил твою мать. Мать чудом жива осталась. За ним еще числились какие-то грехи, и его посадили надолго. Раньше закон жестче был, не цацкались как сейчас.

    — Я тебе не верю.

    — Спроси у мамы, а лучше не спрашивай, пусть она не знает ничего о нашем разговоре.

    — Но ведь Женя не виновата.

    — Не виновата, говоришь, — отец встал с дивана и заходил по комнате, рассекая кулаком воздух, потом обернулся к сыну:

    — А твоя мать была виновата? Была? Ей было чуть больше чем сейчас Жене. В общем, так. Я ее рядом с тобой видеть не смогу. Хочешь, иди проси прощения у будущей поварихи и оставайся здесь, никакого института, или забудь ее и сразу после выпускного поедем поступать в политех. Выбирай.

    Евгений напрасно попытался найти в глазах отца хоть искорку надежды на то, что есть еще какой-то другой, третий выход. Глаза напротив, такие добрые и понимающие прежде, смотрели сейчас жестко и отрешенно. «Я найду ее адрес, напишу ей, что-нибудь придумаю, она поймет», — решил он про себя, а вслух произнес обреченно:

    — Я согласен.

                                                                             * * *

    Мать встретила Женю возле калитки и едва дочь подошла, обняла ее и проговорила сквозь слезы:

    — Доча, радость-то какая. Нас сносят. Смотри, вот сегодня принесли: «Ваш дом попадает под снос, необходимо подойти в горисполком...» Представляешь?

    В другое время Женя запрыгала бы от радости, но сейчас она только улыбнулась и, взяв мать под руку, повела в дом.

    — Двухкомнатную нам дадут возле школы, я уже сбегала в горисполком. Женщина там сидит такая хорошая, все объяснила, какие документы нужно принести с собой и прочее. Недели через две переедем. Ладно, я к соседке забегу, к тете Люде, а ты тут готовься.

    Женя была рада, что осталась одна и может наконец-то собраться с мыслями. Разумеется, никакие формулы в голову не лезли. Вместо этого крутилась одна фраза: «Мне надоела твоя еврейская морда». При чем тут евреи? И он, производивший впечатление такого культурного, благородного, и вдруг... Тут что-то не так. А может...

    Она едва дождалась прихода матери.

    — Мама, — обратилась Женя, сделав вид, что спрашивает так, промежду прочим. — Ты не помнишь, у отца не было знакомого Васильева Анатолия Андреевича?

    — Как?

    — Васильев Анатолий Андреевич.

    Мать переменилась в лице, или это только показалось Женьке?

    — Нет. Не помню. У него много знакомых было, столько лет прошло. А что?

    Чувствовалось, что она волнуется и вроде чем-то встревожена.

    — Да я тут с парнем одним работала в лагере тем летом, а недавно встретились, и он меня по фамилии окликнул, а отец его с ним был и спросил почему-то мое отчество. Я подумала, может он папу знал.

    — А где они живут?

    — Возле университета, — соврала она, чтобы не напугать мать еще больше.

    Итак было понятно, что мама что-то скрывает. Женька всегда сомневалась в рассказе матери о смерти отца. Во-первых, она никогда не водила ее на его могилу, мол его похоронили на родине, а где та родина, толком не объясняла, еще и злиться начинала, если Женя пыталась узнать какие-нибудь подробности. Во-вторых, в доме не было документа о смерти, даже собственного свидетельства о рождении Женька не видела в глаза, мать ходила с ней в паспортный стол, сама заполняла бланки, а Женя только подписи ставила, не успевая прочитать чего написано. Но о том, что отец у нее был и что его нет уже в живых, свидетельствовала пенсия.

    Утром, когда она причесывалась перед зеркалом, подошла мать:

    — Дочка, ты мне про пединститут как-то говорила. Если уверена, что поступишь, то поезжай. Квартиру дадут, мне проще будет: печь не топить, воду не носить. Езжай, денег у меня немножко есть, я на дом копила, боялась, что наш развалится. А тут дают квартиру... Учись, будешь в чистом на работу ходить. Мне учиться не пришлось, так хоть ты...

    — Мамуля, — чего-чего, а этого Женька никак не ожидала. — Я, конечно, поступлю, вот увидишь...

                                                                         * * *

    В конце августа Женьку зачислили на филфак пединститута в том же крупном сибирском городе, куда уехал поступать в политехнический Евгений.

    Расставание с матерью, вступительные экзамены, новые знакомства, жизнь в общежитии притупили боль, которую принесла ей первая, и как она раньше полагала, последняя любовь. Может Женя изменилась внешне, может внутренне, но у противоположного пола вызывала интерес. Ее приглашали на танцах, предлагали сходить в кино, на концерты. Но новые увлечения были непродолжительными, после двух-трех встреч Женька прекращала отношения, причем так, что никто из парней на нее не обижался. Наверное, это происходило оттого, что всех ребят она сравнивала с Евгением, а может хотела избежать нового разочарования. Она перестала ходить на вечера, занялась всерьез учебой и только по привычке продолжала вглядываться в лица прохожих, надеясь встретить того своего единственного и неповторимого, который, наверное, давно забыл о ней. Но не могло же ее молодое сердце надолго оставаться черствым и холодным.

    С Санчиком и Денисом ее познакомила соседка по общежитию Любаша, тоже первокурсница. Люба была из ближайшего села и училась с Денисом до девятого класса. Его родители работали в сельской больнице врачами, но три года назад переехали в город. Денис в школе не сводил с Любаши глаз и вот теперь они встретились в одном институте. Денис с Санчиком были со второго курса исторического факультета, а Люба поступила, так сказать, со второго захода. Когда-то отвергнутый Любашей Денис, серьезный и аккуратный, вызвал у нее неподдельный интерес, и она уговаривала Женьку то пойти к нему вместе с Санчиком, то пригласить их к себе на приближающийся день рождения Жени.

    Синеглазый и улыбчивый Санчик, любитель пива и игры в сто одно, к тому же примерный студент, занимал в сердце Женьки все больше места и, конечно, получил вместе с другом приглашение на ее восемнадцатилетие.

    Накануне дня рождения, когда Женя осталась в комнате наедине с Ритой, однокурсницей Санчика, та намекнула:

    — Хочу предупредить, если ты влюбилась в Сашу, то имей в виду, это бесполезное дело, ты не его круга.

    — В смысле?

    — В смысле, что он еврей. Ты в курсе, кто его родители?

    — Понятия не имею.

    — То-то же.

    Любаше о разговоре с Ритой Женя и словом не обмолвилась, и день рождения отменять не стала.

    — Вот увидишь, они долго не завянут, потому что дарю с любовью, — произнес Санчик, протягивая букет красных тюльпанов и целуя Женьку в щеку.

    Засиделись допоздна, шутили, пели песни под аккомпанемент Дениса на гитаре, пили за науку в Сибири. Парни кричали: «Мы в харю никого, мы из пединститута». Потом ребята ушли ночевать к однокурсникам, но спустя некоторое время раздался тихий стук.

    Женька повернула ключ. Саня. В белой майке, в трико, в чужих шлепанцах на босу ногу, он совсем не походил на того подтянутого и интеллигентного молодого человека, каким привыкла видеть его Женя в учебном корпусе, а потому показался еще ближе.

    — Женечка, чай есть? Давай попьем на кухне или в комнате для самоподготовки. Пойдем? — прошептал он, глядя на нее умоляющими глазами.

    — Саша, спать пора.

    —    Я чаю хосю, хосю чаю, — говорил он, растягивая слова и топая ногой, как капризный ребенок.

    Женя уже почти согласилась исполнить просьбу Санчика, как услышала, что зашевелилась Рита.

    — Иди спать, не хулигань, — она погрозила ему пальцем и закрыла дверь.

    Санчик, обученный правилам хорошего тона, больше беспокоить не стал. А Женька упрекала себя за несмелость, жалела, что она не его, Санчика, круга, что это непоправимо никакими деньгами и отличными оценками и что даже в день своего рождения она побоялась остаться наедине с тем, кто ей очень-очень симпатичен, испугавшись злого Риткиного языка и никогда не виденных ею родителей Санчика. С той ночи свое чувство к нему она запрятала так глубоко, что о нем не догадывалась даже проницательная Любаша, а уж про Санчика и говорить нечего.

                                                                              * * *

    Судьба свела их в пионерском лагере, в том самом, который находился в двух шагах от его дачи. Они увидели друг друга, улыбнулись и пошли навстречу. Потом заговорили как ни в чем не бывало, словно расстались только вчера. Его звали Евгением, он был четверокурсником политехнического института и готовился заниматься эксплуатацией и ремонтом автомобилей. Он зашел в лагерь просто так, решив прогуляться. Ее звали Евгенией, она училась на четвертом курсе педагогического института, и собиралась преподавать литературу и русский язык, а в лагере проходила педагогическую практику, кстати, успешно.

                                                                                 *

                                                ИЗ «НЕВЫДУМАННЫХ ИСТОРИЙ»

                                                               ПЕРВЫЕ ЦВЕТЫ

                                                                                                        Памяти В. А. Ермаченко.

                                                                                                    бывшего начальника отдела

                                                                                                          пассажирских перевозок

                                                                                                                              ОАО ЛОРПа

                                                      «Первые цветы — это очень важно,

                                                     Первые цветы дарят лишь однажды,

                                                     Пусть они завянут без следа,

                                                     Но таких не будет никогда»,

    — напевала я в тот день с самого утра. Почему привязалась ко мне эта песня, может услышала по радио? А может потому, что волновалась, как-никак, вечером выпускной.

    Простой мотив кружился в голове, когда шла в парикмахерскую и сидела в очереди, когда наблюдала за тем, как опытный мастер укладывал мои волосы. И только стоя перед зеркалом, поправляя нарядное платье, задумалась: А кто же мне дарил первые цветы? Нет, вроде никто. Вспомнился день рождения двоюродной сестры, букет из девятнадцати роз, подаренный ее женихом в честь девятнадцатилетия. Букет был большой, цветы не поместились ни в одной вазе и их поставили в эмалированное ведро на журнальный столик... Интересно, кто преподнесет мне первый букет? Что он скажет? Какие будут цветы? Розы, сирень, а может, тюльпаны? Представила: как они засохнут через пару дней и мне придется выбросить их в мусорный ящик. Нет, лучше обойдемся без цветов.

    Вручение аттестатов проходило в помещении школьной столовой. Меня не ждала ни золотая, ни серебряная медаль, ни добрые слова в мой адрес. Никаких рекордов для любимой школы я не побила, для учителей была, увы, старательной девочкой без особых способностей.

    Когда директор подала мне аттестат, стоящий рядом мужчина, который показался до боли знакомым, улыбнулся и протянул белую пушистую хризантему: “Поздравляю. Желаю всего хорошего”.

    Вернувшись домой под утро, полная впечатлений от праздничного ужина, дискотеки и ночной прогулки на теплоходе, я увидела на своем письменном столе аттестат и вазу с хризантемой, которую отдала маме. “Первые цветы...” — опять запела я. Да, первые цветы, точнее цветок, такой нежный, красивый. Я даже не знаю, кто мне его подарил.

    Проходила неделя, другая, а хризантема оставалась такой же свежей.

    — Узнать бы, кто вручал вам цветы, — как-то сказала мама. — Наверное, он очень добрый человек. Говорят, когда дарят цветы от всей души, они долго не вянут.

    — Не знаю, — отозвалась я.

    — Я тоже не знаю. Помню, что этот мужчина водил в тот же детский сад, куда ходила и ты, мальчика. Выходит, он отец кого-то из выпускников.

    Я готовилась к поступлению и, глядя на цветок, загадала: если он не завянет до окончания вступительных экзаменов, то все будет хорошо, я стану студенткой. В день моего зачисления поникший цветок был сорван, но сама ветка пересажена в землю. Оказывается она пустила корни и набрала бутончики.

    — Приживется ли? — засомневался папа.

    Прижилась, прижилась, и к Новому году разрослась и расцвела. Я смотрела на чудесные бело-желтые пятна на фоне покрытого морозным узором окна и улыбалась.

    Но через несколько дней вид цветка вызвал у меня беспокойство:

    — Посмотрите, что случилось?

    Хризантема засыхала, цветки и листья поникли.

    — Может, ей света не хватает?

    Мы унесли цветок в зал, где вечером постоянно горел свет, так как семья собиралась у телевизора.

    — Наташа, Наташа, иди сюда, скорее.

    Мама смотрела на экран.

    — Этот мужчина, который преподнес тебе хризантему. Он умер... Только что сообщили.

    Я взглянула на экран. Да это был он, только на фотографии чуть моложе. Отец Саши Казаченко, моего одноклассника. Он работал в пароходстве и организовал ту поездку на теплоходе...

    Мама подошла к цветку: “Неужели ты почувствовал?” — и прикоснулась губами к лепесткам: “Не грусти, дружочек, не умирай”.

    Долгую зиму сменила весна, потом лето. В июле хризантема снова зацвела.

    «Пусть они завянут без следа», — говорилось в песне.

    Нет, мои первые цветы не завяли, каждое утро я шепчу им: «Привет, дружочки! и слышу в ответ: «Желаем всего хорошего!»

                                                                          КЛЕПКА

    Мальчишки дразнили ее Клепкой. Темнокаряя, с длинными волосами, заплетенными обычно в одну косу, она действительно была самой маленькой в нашем классе и ее, семиклассницу, можно было легко принять за пятиклассницу.

    Училась она средне. Возможно, этому мешали и жилищные условия: небольшой домик — бывшая водокачка, разделенный перегородкой на кухню и комнату, в которой ютились родители с тремя дочерьми. Однажды на перемене она протянула мне свою ладошку: «Посмотри, какая линия жизни у меня короткая». Я невольно обратила внимание на свою. «Вот видишь, — она тоже взглянула на мою руку, — у тебя длинная, а у меня короткая». «Ну что ты, Марина, не обращай внимания», — попыталась я успокоить ее. Этот мимолетный разговор, наверное, бы вскоре забылся, если бы не то, что произошло после.

    Нас с Мариной назначили пионервожатыми к второклассникам, которые занимались в первую смену, а мы во вторую. Договорились, что в девять утра я зайду за Мариной и пойдем в школу знакомиться с подопечными. Стоял холодный февраль. Туман, мороз, рассветало поздно. Я вспомнила, что в семье Марины не торопятся рано вставать и решила, что ничего страшного, если зайду в десять. Тут как раз мама отправила меня в магазин, а, вернувшись, я застала у нас соседку. «У Марины дом сгорел, и она с сестрой вроде тоже. Самая младшая в школе была», — сообщила мама. У меня в голове не укладывалось услышанное. Может ошибка какая-нибудь? Может их увезли в больницу? Я надеялась до последнего. Даже вид обгоревшего, с выбитыми окнами дома, мимо которого каждый день шла в школу, не разуверил меня. Но едва прозвенел звонок, пришедшая классная руководительница подтвердила, что Марина и ее сестра погибли.

    Деньги на похороны собирала вся школа. Несли кто рубли, кто копейки. Помню, как старшая пионервожатая дала мне полиэтиленовый пакет с мелочью и попросила обменять в ближайшем магазине.

    Хоронили Марину с сестренкой от родственников. Она лежала в гробу как живая, только щеки алели, словно кто-то нанес на них яркие румяна. В те дни большинство моих одноклассников как-то сразу повзрослело. Мы узнали, что отец Марины выпивал и не позаботился о том, чтобы обеспечить семью дровами. Более того, в один из вечеров, накануне трагедии, его посадили на пятнадцать суток за пьяный дебош. Домик отапливался электрообогревателями. Что послужило причиной пожара: то ли неисправные приборы, то ли проводка, только девочки оказались в запертом помещении. Окна были закрыты ставнями, а крючок, надежно закрывавший дверь, нужно было не открывать, а выбивать молотком, который они, по-видимому, не успели найти.

    В ночь после похорон я долго не могла уснуть. Перед глазами стояло Маринино лицо, ее застенчивая улыбка. «Когда я стану взрослой, я куплю себе красивое нижнее белье», — поделилась она как-то в кругу подружек. И для нас, тринадцатилетних девчонок, так было необычно ее желание.

    Чувство вины в смерти Марины еще не скоро покинуло меня. Я все прокручивала назад прошедшие дни и, казалось, приди я в условленное время, она и ее сестренка остались бы живы. Уже потом, спустя несколько лет, я осознала, что гибель Марины была стечением обстоятельств, но все-таки с тех пор страшно не люблю необязательность людскую и сама стараюсь не подводить других.

                                                                              *

                                                            ЗАПАХ ЧЕРЕМУХИ

    Катюша попала в Якутск по распределению в начале шестидесятых годов, окончив медучилище в одном из райцентров Сибири. На работу ее направили в городской дом ребенка. Выросла Катя в многодетной крестьянской семье, за младшими братьями и сестрами присматривая, так что освоилась быстро. Успевала и свои обязанности выполнять и нянечкам помогала в свободную минуту. Все так и кипело в ее руках, казалось, отдых ей вовсе не нужен. Дежурила и в выходные и в праздники, за тех, кто был на больничном и за тех, кто находился в отпуске. Но зато и позволить себе могла многое: и новые платья, и туфельки, и золотые часы. Часть денег посылала матери.

    Молодость есть молодость. Хватало сил и желания на танцы сходить, в кино, в парке погулять. Миловидная, с застенчивой улыбкой, с шапкой темно-русых вьющихся волос привлекала она взоры многих ребят, но особого предпочтения никому не отдавала. Стал за ней ухаживать один молодой человек, подающий большие надежды в литературе, имеющий несколько публикации. Вот-вот должен был появиться сборник его стихов. Теперь он неизменно провожал Катюшу до общежития, а однажды весенним вечером сделал предложение. Почему Катя сразу не согласилась, трудно сказать. Может сомневалась в своих или в его чувствах, ведь поэты такие влюбчивые. Да и любила ли она поэзию? Но только пообещав подумать, уехала повидаться с родными.

    Наверное, только здесь, где прошло ее детство, издалека поняла она глубину своих чувств и поверила жениху, как величали будущего поэта, совершенно серьезно, ее подруги, недоумевавшие, как можно еще размышлять над предложением такого солидного, самостоятельного парня. Она сказала матери о своем намерении выйти замуж, но буквально через пару дней все изменилось. Через пару дней, когда Катя возвращалась из магазина ее перехватила соседка тетя Зина. «Зайди к нам, посиди, — упрашивала она, — скоро уедешь, а у нас ни разу не побывала». Катя пришла из гостей под вечер, слегка захмелевшая, а раньше и в рот спиртного не брала, пришла с сыном тети Зины Михаилом. Прямо с порога объявила, что они женятся. Материнское сердце почуяло беду. Отец Михаила отличался буйным нравом: бил частенько жену, таскал за волосы. И даже сейчас, когда лежал парализованный (отнялись нога), умудрялся бросить в нее чем-нибудь. А сколько грязных слов говорил он ей, да не просто говорил, а орал так, что на улице слышно было, особенно если ему не давали выпить.

    Внешне Михаил был хорош собою. Высокий, Катюша едва доставала ему до плеча, сильный физически, лицом красивый. Но на этом все его достоинства и заканчивались. Подружки, увидев Михаила в первый раз, дали понять Катюше, хотя и обиделась она на них, что он ей не пара и вообще не стоило мол ехать в лес со своими дровами. А бедному поэту пришлось признать поражение.

    Молодые купили дом на сэкономленные Катей деньги. Михаил поступил учиться на курсы водителей, так как специальности никакой не имел. Но только, едва получив права и устроившись на работу, разбил машину в пьяном виде. Дали ему срок. Освободился через два года, пошел на базу грузчиком. Вроде начала жизнь налаживаться, сынок родился. Катя, отсидев по уходу, трудилась за двоих. В детском доме ее ценили. А Михаил все чаще являлся домой пьяным или пил дома. Потом стал руки распускать. Бил, ломал все, что попадало под руку. Как-то изрубил только что купленное Катино зимнее пальто. «Уходи от него», — советовали подруги и родные, увидев ее с очередным синяком. Но Катя терпела. А потом и сама начала выпивать. Дела на работе пошли плохо, прогулы, опоздания. Помня о ее прежних заслугах, администрация первое время смотрела на это сквозь пальцы. Затем перевели в нянечки, а после уволили. Родные, подруги, навещавшие ее с намерением наставить на путь истинный, и в дом-то попасть не могли. Во дворе бегала снятая с цепи собака. На стук обычно выходил Виталик, уже школьник, и отвечал одно и то же: «Мамы нет дома». Иногда она, трезвая, заходила к сестрам и сидела, если не начинался разговор о ее пьянстве и о семейной жизни. Их она избегала. Потом дошли до родных слухи, что муж порезал Катюшу. Ее, окровавленную, обнаружила соседка. Но и тогда Катя отказалась написать заявление в милицию.

    Катюша умерла тихо, во сне. Легла спать и не проснулась. Сестры наконец попали в дом. Побелили до похорон, постирали шторы, чтобы перед людьми не было стыдно. Народу, несмотря на январский холод, было много. На поминках вспоминали прежнюю Катюшу, красивую, жизнерадостную, трудолюбивую. Михаил пил рюмку за рюмкой. Виталий словно еще не осознал, что потерял навсегда мать. Во время поминок одна из Катиных землячек тихонько поведала соседям по столу такую историю. Много лет назад, когда она ездила в отпуск, встретила в райцентре бабку Михаила. Как Михаил с Катей живут, что-то не пишут? — поинтересовалась та. — Плохо. Он пьет и ее бьет. — Все правильно, — ответила бабка, как он пил так и будет пить, как ее бил так и будет бить, а она от него никуда не денется». Говорят, бабка Михаила умела привораживать и в тот день, когда Зина заманила Катю к себе, что-то подсыпала Катюше.

    Сын Кати вскоре тоже умер от черепно-мозговой травмы, полученной в драке. Михаил снова угодил в тюрьму, а когда освободился, поселился в Приморье. Там и живет. Женился. А поэт действительно стал очень знаменитым.

    На нашем кухонном столе стоит сахарница с желтенькими забавными утятками, которую тетя Катя подарила моей маме. Она любила покупать и дарить красивую посуду. А еще очень любила запах черемухи, той самой, что росла под окнами ее родного дома.

                                                                                    *

                                    «КТО ПРИДУМАЛ СКАЗКУ ПРО ВОЛШЕБНИЦУ?»

    В последнее время все Ленины мысли и мечты были об одном: она будет заниматься, а может, даже и петь в школьном вокально-инструментальном ансамбле. Ничего, что еще не было ни одной репетиции, но ведь ее, а не кого-нибудь, приняли и играть она будет на бас-гитаре или, как говорили ребята, басухе. Она представляла новогодний вечер в спортивном зале, нарядные старшеклассники, блеск мишуры, запах елки и пары, медленно танцующие под песню:

        Кто придумал сказку про волшебницу?

        Помню эту сказку с давних пор...

    Лена уже позабыла, когда у нее возникло желание научиться играть на гитаре. Шестой год она ходила во Дворец детства, где пожилой преподаватель Петр Якимович обучал ее игре на баяне. И Лена получала только хорошие отметки. Она могла быстро подобрать мелодию на слух, не стеснялась выступать на людях. И ее несколько раз приглашали поиграть на детских утренниках и вечерах, причем платили прилично. Но баян есть баян, не возьмешь же его, например, в поход в горы. Вот если бы еще и на гитаре также хорошо играть.

    Ей повезло. Летом к ним приехали родственники, двоюродная мамина сестра с мужем. Тетя Лариса с дядей Володей были еще совсем молодыми. И Лена запросто общалась с ними на «ты». Володя недавно вернулся из армии, знал массу анекдотов, всяких историй, читал наизусть стихи, а еще настроил валявшуюся с незапамятных времен в их доме гитару. По вечерам он садился на ступеньках крыльца, перебирал лады и пел красивым, сильным голосом незамысловатые песни.

    Песни были разные: серьезные и веселые, про солдатскую службу и молодую жену, но больше всех Лене нравилась одна, про волшебницу, как называла она ее.

    Лена смотрела, как умело Володины руки берут аккорды, ударяют по струнам и однажды с сожалением произнесла:

    — Я так никогда не научусь.

    — Почему? — удивился дядя Володя. — Я же научился. А ты и на баяне умеешь, и нотную грамоту знаешь. Хочешь, попробуем?

    Володя объяснял и показывал ненавязчиво, не сердясь, если что-то не получалось. Наука давалась нелегко.

    Но Лена почти не расставалась с гитарой. От струн болели пальцы, а она все играла и играла. И к моменту отъезда родственников разучила несколько песен.

    В девятый класс Лена пошла в новую, недавно построенную школу. Первые дни ездили на картошку, несколько парней брали гитары, пели всю дорогу — и туда, и обратно. Она видела, что некоторые неплохо играют, но в том, что она тоже умеет немножко, не призналась. В один из дней рядом с расписанием уроков появилось объявление, что желающие заниматься в вокально-инструментальном ансамбле могут подойти для прослушивания. В назначенное время возле указанного кабинета стояло человек пятнадцать. Лена прошла мимо, сделав вид, что идет совсем по другим делам. Но когда увидела, что народ рассеялся, набралась смелости и тихонько постучалась.

    — Да!

    Будущим руководителем оказался молодой представительный мужчина в темном костюме. И чем-то, может выражением лица, он напомнил Лене Володю.

    — Ты хочешь записаться? — спросил он, нисколько не удивившись, что перед ним девочка. — Садись. Как тебя зовут? Ноты знаешь? Это здорово. Сыграй что-нибудь.

    Она, немного смутившись, взяла гитару и стала петь:

       — Кто придумал сказку про волшебницу?

       Помню эту сказку с давних пор.

       Пусть она живет во мне чудесница

       В сказочном сиянии снежных гор.

       Снова я брожу по тихим улицам

       С томиком есенинских стихов.

       Снова целый мир со мной любуется

       Арками заснеженных домов.

       Пусть теперь мне все далеким кажется,

       Пусть найти тебя я не сумел.

       От любви моей теперь не спрячешься,

       Отыщу за тридевять земель...

    Ее поразило чистое звучание гитары, на ней легко было извлекать аккорды, и Лена невольно сравнивала ее с домашней гитарой с жесткими струнами, которые приходилось сильно прижимать пальцами.

    Руководитель внимательно выслушал и подвинул ей листок:

    — Сможешь сыграть?

    Ноты были написаны для бас-гитары.

    — Хорошо, — похвалил он, когда она закончила, — приходи в понедельник на репетицию.

    С этого момента Лена и начала жить мечтой об ансамбле. Впрочем, она никому не хвасталась кроме матери с отцом, да старшему брату. Мать даже недовольной осталась, мол что же будет с занятиями по баяну, все гитара да гитара.

    — А ведь ты в педучилище собираешься поступать.

    На первую репетицию пришли пять человек, кроме нее еще четверо парней. Все — одиннадцатиклассники. Одного из них Лена помнила по сельхозработам. Он ездил с гитарой, хвастался, что она очень дорогая и вроде говорил, что брат его работает в каком-то ресторане в ансамбле.

    Звали его Эдиком.

    — Владимир Павлович, — представился руководитель. Лена чуть руками не всплеснула, тоже Владимир. — Я работаю преподавателем в педучилище, а у вас буду вести ансамбль. Вы друг с другом знакомы?

    Парни дружно закивали. Лена молчала.

    — А это Лена. Я хочу попробовать ее на бас-гитаре.

    Ребята недоумевающе переглянулись между собой, а Эдик уперся в нее таким завистливым взглядом, что Лена даже съежилась. Но Владимир Павлович, то ли не замечая происходящего, то ли уже привыкший к подобной реакции, спокойно раздал ноты:

    — Сейчас посмотрим эту вещь.

    Спустя две недели, к Лене подошел Эдик.

    — Мне нужно кое-что тебе сказать.

    Лена вопросительно посмотрела на него, щеки ее запылали. Она догадывалась, что он скажет что-то неприятное, но уйти, не выслушав его, не смогла.

    — Мы тут с ребятами поговорили... В общем, мы считаем, что то что ты играешь на басухе это унизительно для нас. Синтезатор еще куда ни шло, но на басе! — Эдик сделал паузу и, щелкнув пальцами, заключил: — Короче, или ты, или мы. Если еще раз на репетицию придешь, мы в ансамбль ходить не станем.

    И он вразвалочку направился к ожидавшим его парням.

    Что творилось в душе Лены, трудно передать. Дома никого не было. Да и чем ей могли помочь мать и отец? Мать, пожалуй, еще и обрадуется, что она по вечерам никуда не будет ходить. Вот Славка, старший брат, тот, конечно, посоветовал бы, как ей поступить, но он уехал на соревнования.

    «А возьму и явлюсь на репетицию», — решила она. Но потом представила, как демонстративно уйдут ребята, и ей обидно стало за Владимира Павловича. Столько времени он с ними занимался, а теперь из-за нее начинать с другими? А с кем? Нет, не пойду. А что они Владимиру Павловичу скажут? Найдут что сказать. Придумают, что заболела, что не захотела, да мало ли что.

    Разозлившись, Лена хотела выбросить ноты, попавшие на глаза. Было желание разорвать и кинуть в печку, пусть горят эти ноты и все мечты, с ними связанные. Но что-то остановило ее. Она взяла гитару. Ноты она получила вчера и еще не успела разобрать.

    «Вальс, — прочла Лена. — Ну что же, попробуем вальс».

    Дни тянулись за днями, иногда на переменах она ловила на себе взгляд Эдика, взгляд победителя. «Вот мол я парень, мужчина, — казалось, кричал этот взгляд, — а ты девчонка. Пусть ты и играешь лучше меня, что с того? Кто тебя серьезно воспримет? Нечего женскому полу делать в ансамбле. Здесь мужская компания. Странно, но не было у Лены на Эдика больше никакой злости. Просто жаль становилось его, поющего с чужого голоса.

    В конце недели Лена дежурила, надо было помыть класс, но он был занят, и она пришла вечером. Быстро убрала аудиторию, но в дверях, когда выходила из школы, столкнулась с Владимиром Павловичем.

    — Лена, — приветствовал он с радостной улыбкой. — А ты здесь какими судьбами?

    — Убирала класс.

    — Вот как? А почему на репетицию не приходишь?

    — Да, у меня тут с учебой проблемы, — ответила она тихо.

    — Неужели? А мне сказали, что ты в другом месте учишься. Пойдем-ка со мной.

    Лена покорно вернулась за руководителем в школу. В кабинете, где они репетировали, был наведен порядок. На стенах висели фотографии популярных ансамблей.

    — Играть хочешь?

    Она растерянно пожала плечами.

    — Разбери вот это.

    Она взглянула на ноты. Тот самый вальс, который она окрестила «депутатским». Она и без нот знала его.

    — А вот это? А это? А это?

    В дверях появились парни. Они молча прошли и сели.

    Лена доиграла последнюю вещь.

    «Вот что, ребята, — Владимир Павлович встал. — На бас-гитаре будет играть Лена». Он выдержал паузу, обвел строгим взглядом парней: «Даже если вы все уйдете. Вот так».

    — Да что? Пусть играет, — пролепетал Эдик, остальные дружно закивали. Репетиция началась...

                                                                                  *

                                                              “ДЖОННИ, О YES!»

    От приближающейся новогодней ночи 1981 года я не ожидала ничего хорошего. Более того, с грустью слушала счастливое щебетание соседок по студенческому общежитию о том, где и как они собираются встретить Новый год. Похоже, придется коротать этот замечательный праздник одной. Конечно, девчата мне завидовали, потому что я сдала досрочно экзамены и купила билет на самолет. Но вся беда в том, что на второе января. Родные, муж, друзья в Якутске, а я вот здесь, в Иркутске. Куда как весело!

    Короче, настроение было на нуле. И вот утром 30 декабря, как снег на голову, прямо в учебном корпусе меня обнимает родная сестренка-близняшка. Она училась в том же институте, только на заочном отделении и «к моей несчастной доле хоть каплю жалости храня», решила прилететь на пару дней до начала зимней сессии. Я была почти на седьмом небе. Соседки по комнате к вечеру разбегутся, Лене будет на чем спать, а потом, когда я уеду, она займет мое место. Пройти в общежитие мимо грозных вахтерш труда не составит, они и не подозревают, что мы — близняшки, главное — не попасться вместе. О, если бы вы знали, как выручала нас в жизни похожесть, вы бы тысячу раз пожалели, что не родились близнецом.

    Прекрасно понимая, что сестренке не в радость сидеть со мной вдвоем, несмотря на то, что нам было о чем поговорить, я выпросила у председателя студпрофкома два (как он уверял), последних билета на институтский вечер.

    Тщательно накрасившись, надушившись дорогими по тем временам, тем более для студенческого кармана, духами «Однажды», соорудив на голове прически, как у хип-звезд, мы подошли к большому зеркалу в общежитском холле. И тут слезы навернулись на мои глаза. Я вспомнила себя прошлогоднюю рядом с расстроенной сестрой. «Какая я толстая», — повторяла она, глядя на меня. Толстой она, разумеется, не была, так, два-три лишних килограмма. Но сейчас, сейчас лишние килограммы у нее исчезли, зато я была на восьмом месяце беременности.

    Дав себе слово, что впредь никогда не окажусь в подобном положении в Новый год, я мужественно (чего не сделаешь ради любимой сестры) отправилась на вечер.

    Но едва мы вошли в зал, где сияла огнями елка, прохаживались со своими галантными спутниками стройные студентки, мужество покинуло меня. Я предложила Лене занять последний столик, в самом углу, причем расположилась так, чтобы никому не мозолить глаза фигурой. Лишь после этого перевела дух и успокоилась. Все шло отлично, даже лучше, чем я себе представляла. Шутки, игры, традиционный приход Снегурочки и Деда Мороза. Лене отбоя не было от кавалеров, она почти не присаживалась, только время от времени приветливо махала мне рукой.

    Но вот зазвучала популярная песня на английском языке. Я до сих пор не знаю, кто ее исполнял и о чем она, судя по мелодии, грустная песня. В памяти остались только слова: «Джонни, о уеs!», которые произносила с хрипотцой зарубежная певица. Столики и кресла опустели, все танцевали медленный танец, а я продолжала одиноко сидеть в своем углу, уставившись на скатерть с какими-то завитушками. «Разрешите?» — раздалось рядом. Я подняла голову. Симпатичный молодой человек, которого я видела впервые, вопросительно смотрел на меня большими синими глазами. «Разрешите?» — он протянул руку. Я вздохнула: «Не могу». Ему стало неловко, он никак не ожидал отказа, и я поспешила объяснить: «Извините, я не могу, потому что я в положении». «Да?» — удивился он, — а присесть можно?». Я кивнула. Он был рядом, пока не закончилась песня. Потом ушел, но когда начиналась медленная мелодия, возвращался, и мы наблюдали за танцующими. Мы так легко общались друг с другом, словно были знакомы целую вечность.

    Подавая пальто в раздевалке, он серьезно сказал:

    — Ничего. Мы станцуем с тобой после.

                                                                         * * *

    С тех пор пролетело двадцать лет. Но каждую новогоднюю ночь после боя курантов я слышу в телефонной трубке голос моего случайного (а скорей всего не случайною) рыцаря, который звонит мне из далекой страны, где Новый год наступает гораздо позже чем у нас. Зовут его Александр. Да, нужно признаться, что мы до сих пор так и не станцевали. Но не беда. Не получилось в двадцатом веке, получится в двадцать первом. Какие наши годы? «Джонни, о уеs!».

                                                                                  *

                                                                        ЭКЗАМЕН

    Когда Галина Петровна, прямая, подтянутая, по утрам входила в учительскую, присутствующие в ней замолкали. А она, бросив короткое: «Здравствуйте», брала из стойки журнал и быстро удалялась, если ее не задерживал диспетчер по расписанию Борис Александрович.

    О сверхпринципиальности Галины Петровны, преподавателя физики, старшекурсники рассказывали первокурсникам и те, зная, что с «физичкой» лучше не связываться, сидели на уроках тише мыши. Как-то на итоговом педсовете завуч, делая отчет, обратился к ней: «Не представляю, Галина Петровна, как вы преподаете? Неужели во всей группе электромехаников не нашлось ни одного, кто знает на четверку?». В ответ на вопрос Галина Петровна медленно встала и как всегда спокойным, ровным тоном произнесла: «Вы были у меня на занятии? — Был, — согласился завуч. — У Вас были ко мне замечания? — Вроде нет. — Я строга, но справедлива», — думала она о себе словами из какой-то французской юморески. Однако, старшие братья нынешних учащихся, окончившие техникум несколько лет назад, а были и такие, не верили подобным отзывам о своем бывшем преподавателе. «Вы, наверное, сами хороши. Ничего не учите, не готовитесь, вот и результат. Она очень добрый человек».

    Действительно, еще совсем недавно Галина Петровна была другой. Она с удовольствием проводила дополнительные занятия, на которых принимала пересдачи и объясняла трудный материал. Но потом все изменилось. Низкая зарплата, муж попал под сокращение и вот уже почти год не мог найти работу. В доме как назло ломались то замки, то телевизор, то рвалась обувь. Чтобы хоть как-то свести концы она втайне от мужа и дочери, не желая их расстраивать, делала контрольные работы заочникам под предлогом, что пишет доклад на педчтения или новую рабочую программу. Однажды дочь, студентка-второкурсница, все-таки застала ее за написанием реферата. «Мама, ты себя не бережешь», — упрекнула она, крепко обняв за шею. — Вот сдам сессию на «отлично», стану получать повышенную стипендию и тебе не нужно будет заниматься этой писаниной».

    Когда началась летняя сессия, Галина Петровна в день экзаменов не находила себе места, пока не возвращалась или не звонила дочь, сообщая радостно: «Пятерка!» Последний и самый сложный экзамен предстоял по психологии. Впрочем, в том, что дочь знает предмет, Галина Петровна нисколько не сомневалась. Она и сама увлекалась данной наукой, даже мечтала поступить на факультет психологии после школы, но в те времена в ее городе специалистов такой профессии не готовили, а уехать в другой город от одинокой матери не смогла. Но зато теперь, когда появилось столько литературы по психологии, она читала ее и словно заново открывала для себя мир и саму себя, и своих близких. Дочь Татьяна тоже разделяла ее интересы и проштудировала все имеющиеся в доме книги, хотя решила стать историком. С такой надеждой она отправилась на первую лекцию по психологии, а вернулась расстроенная: «Знаешь, я не понравилась ей. Только вошла, сразу потребовала, чтобы пересела подальше, потому что за первым столом я буду ей видите ли мешать». — А ты? спросила Галина Петровна. Дочь пожала плечами: «Пересела. Что оставалось делать?».

    Галина Петровна переживала за Татьяну еще и потому, что в подростковом возрасте она получила травму головы и с тех пор стоило ей поволноваться, возникали головные боли. Но в последнее время она чувствовала себя гораздо лучше: «Как было бы замечательно, если бы дочь сдала на «отлично» — мечтала она. И сегодня, наконец-то, муж должен был получить свою первую зарплату, после долгого перерыва. Она решила приготовить праздничный ужин. Татьяна запаздывала, экзамен был с обеда. Галина Петровна тревожно поглядывала то на часы, то на молчащий телефон, то проверяла поставленный в духовку пирог. Раздался звонок в дверь: «Тройка» — Таня скинула туфли и прошла к себе. — Не может быть, — Галина Петровна отключила газ и заглянула к дочери. Та сидела на коленях перед диваном, уткнувшись лицом в подушку. Плечи вздрагивали. Она растерялась, ведь уже и не помнила, когда видела дочь плачущей. «Таня, — Галина Петровна опустилась рядом с ней, прижала к себе, — успокойся. Подумаешь, тройка. Отец сегодня зарплату получит. Он теперь работает, все будет хорошо. А тройку потом пересдашь». Татьяна пристально посмотрела на нее: “Как ты не понимаешь, мама, если бы только тройка. Я попросила ее дать мне второй билет, хотя и на первый все ответила, но она сказала, что поставит все равно тройку. Из принципа». Таня снова уткнулась в подушку. «Как я ее ненавижу, убила бы кажется». — «Танечка, ты что говоришь?”. Галина Петровна была поражена словами дочери. «А ставить тройку только за то, что я ходила на занятия и на экзамен в мастерке можно? Если у меня нет ничего другого?». Она ударила кулаком по дивану. Действительно, у пиджака протерлись локти, и они собирались купить ей новый с зарплаты, но ее как всегда задерживали. Галина Петровна растерялась. В первый раз Татьяна вела себя так. Казалось, дочь ничего не воспринимала. Галина Петровна вышла в коридор и набрала «03». Минут через двадцать появился врач, солидный усатый мужчина средних лет с молоденькой медсестрой. «Бедные студенты, все нервы вам вымотают, пока диплом получите. А потом еще на работе нервничать. Вот я. Зачем стал врачом? — Он говорил шутливо, осматривая Таню. — Сейчас сделаем успокоительный укол и ты поспишь. Хорошо?». Татьяна согласно кивнула. Но и после отъезда скорой еще долго лежала с открытыми глазами, держась за материну, руку. Потом нехотя переоделась и села за стол ужинать. Немногословный отец обнял дочь за плечи: «Впереди у тебя еще столько всяких казусов будет. Живи проще и народ к тебе потянется. Кому сейчас легко?».

    На следующий день Галина Петровна принимала экзамен в очередной группе. Сдавали слабо. Вытаскивать, помогать было не в ее правилах. Последним перед ней сел Орлов Сергей.

    — Слушаю вас, Сергей.

    Наконец-то она получила хороший ответ. Сергей отчеканил два вопроса, толково ответил на дополнительные. Он и в течение года занимался неплохо.

    — Так, а задача?

    Ученик покраснел: «Что-то не получается у меня».

    Галина Петровна взяла протянутый листок:

    — Так ты ее совсем не решил.

    — Да. Я тогда на соревнованиях был, когда эту тему проходили. Не ставьте тройку, пожалуйста.

    — Орлов, Орлов, — произнесла Галина Петровна укоризненно, придвигая к себе его зачетную книжку, — а когда вы придете на производство и вам нужно будет прибор починить, вы тоже скажете, что пропустили тему?

    Орлов сжался и уцепился руками за край стола, даже пальцы побелели. В зачетке стояли одни пятерки. Галина Петровна взглянула на него.

    — Ставьте стул сюда, рядом со мной, — она подвинулась. — Такие задачи решаются следующим образом... Все понятно?

    — Да.

    — Решите мне аналогичную и на всякий случай еще одну по другой теме, чтобы я не сомневалась в ваших знаниях.

    Сергей склонился над условием. Он волновался и время от времени смешно чесал затылок. Галине Петровне пришлось сдерживать улыбку.

    — Молодец, — похвалила она, ознакомившись с ответом и вывела в зачетке «отлично».

    Обычно она просила ребят занести журнал в учительскую, но на этот раз пошла сама. Увидев ее, Борис Александрович, который был один, встал из-за стола. Она молча протянула ему ведомость и присела на край дивана. Прямо перед ней, надо же, в большом аквариуме у противоположной стены плавали золотистые рыбки.

    — Давно поставили? — спросила она, подходя к аквариуму.

    — Да недели три назад. А ты не замечала?

    Галина Петровна с удивлением наблюдала за рыбками, пытаясь вспомнить их название, у нее в детстве были точно такие. А Борис Александрович с удивлением смотрел на пятерку в ведомости, пытаясь понять, почему Галина Петровна не рассердилась на него за то, что он обратился к ней на ты.

                                                                               *

                                                       НОВОГОДНИМ ПОДАРОК

    В комнате было довольно светло, так ярко горел за окном уличный фонарь. Павел Александрович проснулся в очередной раз. Часы показывали всего четыре утра. Спать совершенно не хотелось. Он вновь и вновь прокручивал события вчерашнего дня. Чествование его, юбиляра, в конференц-зале родного предприятия, потом банкет в ресторане, украшенном к Новому году, как-никак, 30 декабря. Эта дата стояла у него в паспорте. Мать попросила подругу, работницу сельсовета, записать именно так, чтобы у него в жизни был еще один праздник. А на самом деле появился на свет Павел Александрович в новогоднюю ночь, о чем знали только близкие. Серьезные и шуточные пожелания, танцы, песни. Принято было находиться в кругу друзей и родных. А как они танцевали с Наташей вальс — со стороны посмотреть, молодожены да и только. Да они и были молодоженами. Сошлись всего лишь два года назад, хотя и знали друг друга давно. Вот спит она на его руке, по подушке разметались белокурые волосы. Как хотелось уткнуться в них лицом, но не решился, разбудит еще, а ей на работу сегодня.

    Он представил на месте Наташи первую жену. Вечер закончился бы непременно ссорой. И как он мог жить с ней так долго, терпя каждое утро скандалы, каждый вечер — попреки. Может, у него действительно характер не из легких. Наверное, если сравнить с геометрической фигурой, то он — треугольник. Весь острый, колючий, стремящийся к лидерству. А Наташа, пожалуй, круг. Сама гармония. И как умела она чувствовать эти острые углы, сглаживать их, не замечать, если нужно. В первые месяцы их совместной жизни ему даже непривычно было, уходя утром, не слышать за спиной грохот хлопающейся двери. Именно так, бросив вдогонку что-нибудь злое, провожала его Оксана. С Наташей все было иначе. Раньше уходила она, спеша в стоматологическую поликлинику. Прием больных начинался в восемь. А он всегда махал ей вслед из окна.

    Развод с бывшей супругой прошел безболезненно. Она жалела о нем только как об источнике доходов. Два взрослых сына, один уже сам отец, отнеслись с пониманием, ни в чем не упрекнули. Вчера младший сказал ему совершенно искренне: «Я тобой, отец, горжусь». Все было хорошо, но Павлу Александровичу не давали покоя отношения, которые сложились у него с Наташиной внучкой Леночкой. Он до сих пор отчетливо помнил, как они зашли к молодым в первый раз. Павел Александрович столько слышал о Леночке от Наташи, видел ее фотографии, что уже заочно проникся симпатией к девчушке, принес ей гостинцы. Но Леночка на приход Павла Александровича отреагировала плачем. «Что ты, что ты?» — Наташа подхватила девочку, которой шел четвертый год, на руки и унесла в зал. «Она вас испугалась», — сказала невестка и тоже пошла успокаивать ребенка. Знакомство не получилось. Павел Александрович растерялся. Обычно он легко находил общий язык с детьми, к тому же его внучка была чуть старше Лены. Наташа, похоже, тоже не ожидала ничего подобного. Уже на улице она объяснила ему, что Леночку напугал брат сватьи, когда девочку несколько дней назад оставили с бабушкой. Он заявился пьяный, кричал, разбил зеркало в прихожей. «А ты похож с ним внешне. Такой же высокий и лысый. Она привыкнет, все образуется».

    Но ничего не образовалось, девочка по-прежнему держалась от него подальше. Теперь она не плакала и не убегала при его появлении, но смотрела настороженно и держалась на расстоянии. На банкете, вроде, она танцевала уже рядом с ним, улыбалась, а стали их вместе фотографировать, тут же спряталась за маму. Правда, потом, когда они возвращались далеко за полночь и он нес ее, уснувшую, девочка, приоткрыв глаза, спросила: «Деда, а баба с нами?». А может ему показалось, что она назвала его дедушкой, может, приняла его за кого-нибудь другого. Странная все-таки ситуация. Леночка бегает за бабушкой, как хвостик, и та в ней души не чает, на выходные забирает к себе, тем более, у невестки сессия. Вот и вчера уговорила бабушку взять ее, обещала слушаться. А он, умудренный опытом мужчина, руководитель предприятия, которому завтра без малого будет пятьдесят, не может найти подход к внучке любимой женщины. А как хотелось ему посадить Леночку к себе на колени, покатать на санках. Сегодня утром Наташа уйдет на работу, и чем он будет заниматься с ребенком? Не сидеть же в разных комнатах. Посвящать в свои проблемы жену он не собирался, привык со всем справляться сам, вот н делал вид, что все нормально, а на душе было скверно...

    — Павел, — Наташа стояла уже одетая. — Закрой за мной.

    Он поцеловал жену. Свежая, улыбающаяся прижалась она к нему: «Погода самая что ни на есть новогодняя. Снежок летит». Он тихо закрыл дверь, прислушался к шагам на лестнице и подошел к окну. Утро, действительно, было изумительное. Из подъезда появилась Наташа, послала ему воздушный поцелуй. Баловница Натаха, как девчонка. Ну, какая из нее бабушка. Он помахал ей рукой и стал смотреть, как идет она ровным, быстрым шагом к перекрестку. Павел Александрович любил Новый год не только за свой день рождения. Может и правильно поступила мама, изменив дату, а то пришли бы завтра гости и гадали, что отмечать. Наташа, конечно, поздравит его первого января. Наверное, приготовила какой-нибудь подарок. Он тоже приготовил подарки. Подарки... Сколько получил он их вчера... Дорогих, от всего сердца. Но если бы судьба преподнесла ему еще один: помогла наладить отношения с Леночкой, потому что, если этого не случится, чувствовал он, то и его отношения с Наташей дадут крен. А может произойдет чудо? Ведь чего не бывает в новогоднюю ночь. Может, примет Леночка от него велосипед, о котором мечтала, и он поможет ей его освоить.

    Он задумался и не слышал, как подошла Лена. Очнулся, когда она взяла его за руку.

    — Леночка? — удивился он.

    — Деда, возьми меня на руськи. Я тоже хочю помахать бабушке!

                                                       * * *

                                           Прагматик и идеалист,

                                           Ты — режиссер, я — сценарист.

                                           Гляжу я вверх, ты смотришь прямо.

                                           Прагматик и идеалист

                                           Свела таких нас разных жизнь,

                                           Но мы не можем друг без друга,

                                           Как ни странно!

                                                       * * *

                                           Я живу в придуманном мною мире,

                                           Там весна бушует круглый год.

                                           В нем в уютной маленькой квартире

                                           Человек любимый мой живет.

                                           Он звонит нередко вечерами,

                                           Говорит мне: «Сладкая моя».

                                           Он из-за меня не спит ночами.

                                           Знаю: очень любит он меня.

                                           А в реальном мире все иначе:

                                           Минус пятьдесят, мороз, зима...

                                           Для него я ничего не значу,

                                           Хоть умри я, хоть сойди с ума.

                                                        * * *

                                           Враги мои ночами снятся,

                                           Я давно их не боюсь.

                                           Они, конечно, удивятся,

                                           Узнав, что я за них молюсь.

                                           Что я прошу опять у Бога —

                                           Их лучшей доли не лишать.

                                           Зачем? Они и так убоги,

                                           Грешили как, так и грешат.

                                           А я сполна им все простила,

                                           И, встретив, прочь не убегу.

                                           За то, что обретаю силы

                                           Спасибо другу и врагу.

                                                        * * *

                                           Все впереди с тобой у нас:

                                           И общий дом, и летний вечер.

                                           И мы отпразднуем не раз

                                           Судьбой подаренные встречи.

                                                       * * *

                                           Я твой запасной аэродром —

                                           Значит содержи меня в порядке.

                                           Вдруг придется сесть на поле том,

                                           А на нем давно цветы да грядки.

                                           Вдруг падет удача на весы

                                           И ни грамма лишнего, как шалость,

                                           А от прежней взлетной полосы

                                           Лишь одно название осталось.

                                           Я твой запасной аэродром,

                                           Но пока я есть спокойней сердцу,

                                           Мысли пусть твои об основном,

                                           Мы с ним уживемся по соседству.

                                           А случится, может повезет,

                                           Жизнь не течет рекою плавной.

                                           И, кто знает, чем не шутит черт,

                                           Стану я не запасным, а главным.

                                                         * * *

                                           Рада я, что вами узнаваема

                                           Даже через двадцать долгих лет.

                                           В летней суете дневной, трамвайной вы

                                           Не засомневались: я иль нет?

                                           Вот я снова вами осязаема.

                                           Пусть твердят, что чувствам веры нет.

                                           Но была любима, вспоминаема

                                           Этих безнадежных двадцать лет.

                                           Даже через двадцать лет, вы слышите,

                                           Мы близки в большом и в мелочах.

                                           Вы со мной одним дыханьем дышите.

                                           Мы друг другу снимся по ночам.

                                           Смело шаг вам делаю навстречу я,

                                           Для чего смотреть с тоскою вслед,

                                           Если знаю: время не излечит нас

                                           От любви и через сорок лет!

                                                             * * *

                                           Я — лист дрожащий на ветру осеннем,

                                           А ты — растенье яркое в окне.

                                           И что тебе до дней моих последних,

                                           Ты вспоминать не станешь обо мне.

                                           Я пожелтею, упаду под ноги

                                           И понесет меня в недобрый час

                                           Со всей моею болью и тревогой,

                                           А ты цвети и радуй людям глаз.

                                                              ***

                                                                     «Мы с тобою должны были встретиться...

                                                                                                                                Н. Чуор

                                           Мы с тобою должны были встретиться,

                                           Но судьба баловница-девчонка

                                           Нас сводила в подъезде на лестнице.

                                           Приближая друг к другу в потемках.

                                           Мы глядели под ноги внимательно,

                                           Как в глаза тут посмотришь кому-то?

                                           И стекала от нас, обстоятельных,

                                           Долгожданная встречи минута.

                                           Так ходили бы мимо, наверное,

                                           Только кто-то придумал премудрый,

                                           Чтоб столкнулся ты с самою вредною

                                           На крыльце ранним солнечным утром.

                                           И ты мне улыбнулся застенчиво,

                                           И куда моя вредность девалась,

                                           И зачем от тебя — делать нечего! —

                                           По ступенькам так долго сбегала?

                                                               * * *

                                                                           Птицыной О. Н.

                                           Я возрастаю, возрастаю

                                           От нет до да, от да до нет.

                                           И возрастая, может, таю,

                                           А может излучаю свет.

                                           Вам, окружающим виднее

                                           Весь позитив и негатив,

                                           Мудрее стала я, сильнее

                                           Или слаба и голос стих?

                                           На спаде или на подъеме

                                           Вы разглядите за версту.

                                           Кто принят мной, кто мной не понят,

                                           Не обижайтесь, я расту!

                                                              * * *

                                           Бывает, что подступит к сердцу грусть

                                           И боль такая, что хожу и маюсь.

                                           Что ты меня разлюбишь не боюсь,

                                           Боюсь, что раньше времени состарюсь.

                                           Я отбиваюсь от текущих лет,

                                           Но иногда удары пропускаю.

                                           Мой ненаглядный, козырной валет,

                                           Ты подари счастливый мне билет

                                           И с ним навек останусь молода я.

                                                              * * *

                                           Видно так угодно Богу

                                           Указать ко мне дорогу,

                                           Указать тебе дорогу

                                           Не до самого порога.

                                           Не за то, что жестокий.

                                           Не за то, что ты убогий,

                                           Не за то, что ты не модный,

                                           А за то, что несвободный.

                                                           * * *

                                           Все стало на круги своя

                                           И я по-прежнему твоя:

                                           Забава, радость и тоска,

                                           И боль у самого виска.

                                                              * * *

                                           Я верила: ты ангел мой хранитель,

                                           А оказалось — видимость одна.

                                           Не ангел вовсе ты, а искуситель,

                                           Не Бог послал тебя, а сатана.

                                                              * * *

                                           Я тебя украду, я тебя уведу,

                                           Как корабль за тридевять земель,

                                           Пусть пророчат мне умники, что на беду,

                                           Но клянусь: мы не сядем на мель.

                                                              * * *

                                           Твой голос в трубке телефонной

                                           Давно не вызывает дрожь.

                                           Мне все равно где ты сегодня,

                                           Скучаешь с кем, а может, пьешь.

                                            «Мне все равно», — шепчу я утру.

                                            «Мне все равно», — твержу весне.

                                           Я, наконец-то, стану мудрой,

                                           И страсти больше не по мне.

                                           Табу на чувства, только разум

                                           Отныне правит жизни бал.

                                           В один прием простилась сразу

                                           С мечтой наивной, с пошлой фразой.

                                           Такого ты не ожидал?

                                                               * * *

                                           От одного угла до другого угла

                                           Шагами меряю одиночество.

                                           Зачем я так долго себе лгала,

                                           Что между нами все кончено?

                                           Боялась звонков, избегала встреч,

                                           Искры любви гасила.

                                           Игра моя не стоила свеч,

                                           Я пред судьбой бессильна.

                                           Нет смысла мне прятаться от нее

                                           И с ней воевать — я не воин.

                                           Прими беспокойное сердце мое.

                                           Ты его, милый, достоин.

                                                            * * *

                                           Я тебя ни к кому не ревную,

                                           За тебя ничего не решу.

                                           И ни с кем за тебя не воюю,

                                           И ни с кем без тебя не грешу.

                                           И весь мир словно две половины.

                                           Там, где ты, счастье мчится рекой.

                                           Там, где я — ураганы и ливни,

                                           Приходи и меня успокой.

                                                Ленским речникам посвящается

                                                                          *

                                                       ГИМН КУРСАНТОВ

                            ЯКУТСКОГО КОМАНДНОГО РЕЧНОГО УЧИЛИЩА

                                  Стал мальчишка курсантом с пятнадцати лет,

                                  Он мечтал о серьезной работе.

                                  А известно, работы серьезнее нет

                                  Для мужчин, чем работа на флоте.

                                  В черно-белой тельняшке и гюйс голубой,

                                  Он отныне ходить будет в форме.

                                  Потому что у тех, кто связал жизнь с рекой,

                                  Все должно соответствовать норме.

                                  Припев:

                                  Надо многое знать, чтобы стать речником.

                                  Здесь надежных традиций хранилище.

                                  Каждый твой выпускник вспоминает добром

                                  Якутское речное училище.

                                  Взял он в руки впервые тяжелый штурвал

                                  И впервые поднялся на мостик.

                                  Ничего, если ростом совсем еще мал,

                                  Мы считаем, что дело не в росте.

                                  И Вилюй, и Алдан, наша Лена-река,

                                  Стали вы для него, как святилище.

                                  Ждете вы, словно мать сына,

                                  Выпускников Якутского речного училища.

                                  Припев.

                                  Вот печатает рота уверенный шаг,

                                  Пусть пока далеко до Атлантов.

                                  Ощутил в свое время поверженный враг.

                                  Как умеют сражаться курсанты.

                                  Будем знания твердые здесь получать

                                  И дружить, верим мы: в дружбе — сила.

                                  Мы достойною сменой отцам сможем стать,

                                  Чтобы нами гордилась Россия.

                                  Припев.

                                                             *

                                                  ЮБИЛЕЙНАЯ

                               (к 100-летию Якутского речного порта)

                                  Когда наступают мороз и туманы,

                                  И Лена усталая спит подо льдом.

                                  В мечтах ты живешь у своих капитанов,

                                  Якутский речпорт, ты — наш дом.

                                  Кому-то покажешься вдруг неприметным,

                                  Для нас же красив так как есть.

                                  И ждем с нетерпеньем короткого лета,

                                  Чтоб снова отправиться в рейс.

                                  Припев:

                                  К тебе причалив, говорим мы много лет:

                                  “Речпорт Якутский, наш родной, привет,

                                                                                                         привет”.

                                  Мы знаем, что столетье — срок большой,

                                  Но ты, как прежде, молод сердцем и душой.

                                  На смену отцам сыновья приходили,

                                  Чтоб тоже связать жизнь с тобой.

                                  Мы здесь своих лучших друзей находили,

                                  Ты стал для нас общей судьбой.

                                  Мы рады, когда у тебя есть работа,

                                  Когда под разгрузкой суда.

                                  Кто в трудное время расстался со флотом

                                  Жалеет об этом всегда.

                                  Припев.

                                  Нас в путь провожают портовые краны,

                                  Встречают вокзала огни.

                                  Влюбленные часто сидят у фонтана

                                  В погожие теплые дни.

                                  Когда наступают мороз и туманы,

                                  И Лена усталая спит подо льдом,

                                  В мечтах ты живешь у своих капитанов,

                                  Якутский речпорт, ты — наш дом.

                                  Припев.

                                                                 *

                         ЗДЕСЬ ВОЗВРАЩАЮТ ТЕПЛОХОДАМ ЖИЗНЬ...

                    (Жатайскому судоремонтно-судостроительному заводу)

                                  Родился ты в суровый трудный год,

                                  Когда страна с врагом сражалась лютым,

                                  Но был для Лены срочно нужен флот,

                                  И ты победы приближал минуты.

                                  Припев:

                                  Пусть в верности тебе мы не клялись,

                                  Но в жаркий день и в алую непогоду

                                  Здесь теплоходам возвращают жизнь

                                  Работники Жатайского завода,

                                  Здесь теплоходам возвращают жизнь.

                                  Сложились тут династии свои,

                                  Хоть труд судоремонтника не сладок.

                                  Идут твои по Лене корабли,

                                  Идут они уже седьмой десяток.

                                  Припев.

                                  Мы научились строить корабли,

                                  И научились их водить как надо.

                                  Так честь нам наша флотская велит.

                                  Твоя судьба нам высшая награда.

                                  Припев.

                                                НЕФАТАЛИСТКА ОЛЬГА ПАШКЕВИЧ

    Книга «Превратности судьбы» Ольги Пашкевич основана, как это любят указывать в титрах фильмов, на реальных событиях двадцатилетней давности. Дело происходило в Якутске, на улице Горького, где в 1983 году начался снос частных домов. Людям дали новые квартиры, они разъехались по разным районам города, дружные раньше соседи постепенно потеряли связи друг с другом, сохранив лишь воспоминания о тех, с кем жили долгое время бок о бок. Тени прошлого снова обрели краски в рассказах Пашкевич.

    Книга родилась не сразу. Первый рассказ «Превратности судьбы», давший название книге, Ольга Пашкевич написала еще в 1999 году. «Превратности - это резкий поворот событий, - говорит автор. - Многие придают этому слову какую-то негативную окраску, а я считаю, что такие зигзаги на жизненном пути могут иметь счастливые последствия для человека».

    Пашкевич сама жила на той улице, видела, что для кого-то переезд в новую квартиру — большое счастье, а кто-то прощался со своим домом с горечью, словно отрывая от сердца. Судьба людей, их чувства и готовность (или неготовность) эти чувства защищать — вот о чем пишет Ольга Пашкевич.

    Кстати, «Превратности...» - это вторая книга, выпущенная автором, а первая называлась «Судьбой подаренные встречи». Откуда такое внимание к теме судьбы? «Ольга, вы, наверно, фаталистка?» - спросили мы автора. Но Пашкевич ответила, что фатализм - это не для нее, поскольку она хоть и верит в судьбу, но считает, что человек может менять что-то в своей жизни.

    Помимо рассказов в книгу вошли стихи и тексты трех песен, написанных для Речного училища, Жатайского судоремонтного завода и Речпорта. Кому-то подобный выбор адресатов песен покажется странным, но только не тем, кто знает, что Ольга Пашкевич работает преподавателем литературы и социальной психологии в Якутском командном речном училище. Ольга очень благодарна выпускникам речного училища разных лет, которые помогли ей выпустить книгу. Из-за этого Пашкевич в шутку называет ее «народной».

    Что ж, теперь дело за новой книжкой, которую, надо думать, обязательно выпустит Пашкевич в обозримом будущем. Ведь, по признанию автора, цикл рассказов еще будет продолжен. У Ольги есть еще несколько сюжетов, которые требуют своего воплощения на бумаге.

    Надежда Тетерина

    /Наше время. Якутск. 18 апреля 2003. С. 31./