ЎЎЎ 2. Бальтазарыя Паштавік. Якутоляг Міхась Уруцэвіч. Сш. 2. Обитатели, культура и жизнь в Якутской области. Койданава. "Кальвіна". 2019.

                           ОБИТАТЕЛИ, КУЛЬТУРА И ЖИЗНЬ В ЯКУТСКОЙ ОБЛАСТИ

    Якутская область, находясь между 73° и 141° в. д., 54° и 73° с. ш., занимает пространство, но вычислению генерала Стрельбицкого, в 3,454,655 квадр. верст, т. е. больше Германии в три с половиною раза и больше Франции почти в четыре раза. Граничит с юга Забайкальской и с юго-востока Амурской областями, с запада Иркутской и Енисейской губерниями и с востока Приморской областью. Все это неизмеримое пространство испещрено холмами, тянущимися по разным направлениям. Холмы, если смотреть на них с какой либо высокой, конусообразной горы, по местному сопки, много напоминают огородные гряды, отличаясь от последних разве тем, что они менее правильны и более террасообразны. По направлению от юго-запада к северо-востоку тянутся убеленные сединами, горы Станового и Яблонового хребтов, а вдоль западного берега Охотского моря — круто обрывающийся в море, Алданский хребет, высота которого над уровнем моря достигает 6000 футов. У подножья самых высоких гор очень часто встречаются минеральные ключи, бьющие тихой, восходящей струей и распространяющие около себя неприятный запах, похожий на запах тухлой рыбы или тухлых яиц. Это будет источник серный. А вот другой, со светлой, прозрачной водой, не издающий никакого запаха, но за то, если выпить из него немного воды, то человек умирает в страшных мучениях — это мышьяковистый источник. Нередко также жители ходят смотреть на кровяную, по их словам, воду — это источник железный. Всех таких источников очень много, особенно серных и железных, по берегам многоводной Лены. Вода в них считается жителями поганой, целебных же свойств ее они не подозревают. Во многих местах есть залежи железной руды разных сортов, тогда как кузнецы здешние покупают у местных торговцев привозное железо, платя по 9 рублей за пуд. Есть также залежи каменной соли, пласты каменного угля и даже нефтяные источники, и все эти богатства лежат втуне; добывается лишь золото, да мамонтова кость тысячами пудов в северных округах.

    Природа бедная, однообразная. Когда вы видите в летнее время, в момент пробуждения природы от 8-ми месячного сна, эти горы или холмы, покрытые северной березой, пихтой, осиной, лиственницей (по южнее), сибирским кедром, сосной, усеянные шиповником, изредка красной смородиной, тальником, волчьим лыком и нескончаемой ползучей толокнянкой, да вьющимся пустырником, — тайга способна навести на вас глубокую, безотчетную тоску. Летом, она представляет трудно проходимые дебри для русского. Дебри эти окачиваются под 65° с. ш., где начинаются уже тундры с маленькой, бедной растительностью из вереска и мхов. Здесь уже нет ни холмов, ни сопок, как в южной части области, а тундры незаметно опускаются в Ледовитый океан, в который вливаются многоводные реки и речки.

    Из рек самое видное место занимает Лена, начинающаяся у Байкальских гор и протекающая пространство, по вычислению Юргенса, более 4500 верст. Принимая в себя более 300 притоков, она впадает в Ледовитый океан 46 рукавами, из коих главный имеет в ширину 10 верст; вся же ширина дельты реки Лены равняется 150 верстам. Каждый из огромных притоков ее имеет много своих притоков довольно многоводных. Вторая по величине после Лены река Индигирка, также впадающая в Ледовитый океан, образует вторую систему рек области. Третья система Колымская, где главная река Колыма принимает в себя на протяжении 2000 верст множество рек и речек.

    Климат в Якутской области, по признанию европейских путешественников, считается самым суровым на земном шаре. Происходит это частью оттого, что хребты Становой и Яблоновый, составляющие южную границу области, как бы два горных гиганта на страже, не пускают далее своего поста ни южных, ни юго-западных теплых ветров. В Верхоянском и Колымском округах первый снег выпадает еще в августе, а в конце того же месяца замерзают и реки. В Якутском округе, в 1885 г. Лена у города вскрылась 21 мая, замерзла 6 октября. Первый снег выпал 15 октября. В общем число дней между последними морозами весной и первыми осенью в среднем равняется 37 дням. С половины ноября дуют ветры с океана и в столкновении с западными ветрами производят «пурги», продолжающиеся две недели. В это время человек выходит из юрты только за дровами, лежащими у самых дверей, привязанный на длинном ремне, боясь отбиться от жилища и замерзнуть в нескольких шагах от него. По сведениям, доставленным наблюдателем якутской метеорологической станции, г. Павловым, средняя температура воздуха в г. Якутске за три года — с 1883 по 1885 г. — была следующая: январь 43,2—, февраль 29,7—, март 15,5—, апрель 3,8—, май 8,6+, июнь 18,3+, июль 18,9+, август 11,3+, сентябрь 2+, октябрь 17,3—, ноябрь 38,3— и декабрь 41,8—. При всем том воздух в Якутской области отличается необыкновенной прозрачностью, и весной можно наслаждаться здесь светлыми ночами, напоминающими петербургские ночи. В продолжении весенних месяцев здесь, можно сказать, почти нет ночи, но все беспрерывный день.

                                                                        * * *

    На всем неизмеримом пространстве Якутской области жителей обитает всего лишь 251,896 человек как гласит о том всеподданнейший отчет за 1885 г. В том числе, по словам отчета, русских было 18,666 человек и 233,230 инородцев. Средним числом на жителя приходится 13,7 квадр. верст.

    В административном отношении область делится на 5 округов: Верхоянский и Колымский — самые северные (в первом 707,301 кв. в., а во втором 670,300 кв. в.), Якутский (763,676 кв. в.), Вилюйский (995,494 кв. в.), и Олекминский — самый южный (317,792 кв. в.). Каждый округ делится на общества крестьянские, кочевых и бродячих инородцев. Общества делятся на улусы, улусы на наслеги, наслеги на роды и роды на десятки. Всего в области 6 крестьянских обществ, 18 улусов, 221 наслег кочевых инородцев и 60 родов бродячих инородцев разных наименований.

                                                                   Якуты.

    Из всех инородцев, населяющих Якутскую область, наиболее многочисленны и наиболее известны якуты. В настоящее время их насчитывается до 219,866 человек, и значительная часть их уже вышла из первобытного состояния под влиянием русских.

    Якуты, как видно из преданий их, пришли с запада, с той стороны, где солнце закатывается, и дошли до Олекмы (олекма по-якутски — «золотые ворота»). Они живут теперь разбросанно почти по всей области, но преимущественно по реке Лене и ее притокам.

    Как давно пришли якуты в нынешнюю Якутскую область и какие прошли они фазы развития — не известно. По рассказам поселенцев, работающих на приисках, они часто находят в земле каменные стрелы, известные в народе под именем громовых стрел. В 1868 г., в речке Соменке, близ г. Олекминска, найден был кинжал, имевший в длину не более 1¹/₂ четверти, похожий на обыкновенный охотничий кинжал, покрытый патиной. Кинжал имел ручку плоскую, без наконечника и с дырочками, как передавал нам очевидец. Это показывает, что в Олекминском округе жил когда-то народ — знакомый с бронзой [* В чудских могилах, находящихся в Абаканской степи (в Минусинском округе) и у истоков Енисея, где, как предполагают, было главное местопребывание чудского народа, находят и теперь разные древности, относящиеся к героическим временам, как-то панцири и кольчуги, каменные топоры, медные орудия, серебреные монеты, а также медные, серебряные и золотые вещи, не лишенные подчас изящества в отделке. Образчики всех этих вещей можно видеть в Минусинском музее.]. Нелишне будет заметить, что путешественник Неdеnström (Fragments sur la Sibérie, 1830 г.), еще в 1810 г. открыл топор, сделанный из мамонтового бивня и каменный нож на Котельном острове, находящемся на Ледовитом океане, против устьев Лены. Но какое имеет отношение все это к якутам, утверждать трудно. Что касается железного периода, то в оный вступили якуты сравнительно недавно, ибо они, по их словам, познакомились с железом только с пришествием русских в их страну. «Пришли русские, говорят они, и мы научились ковать железо и узнали все те ремесла, с которыми они нас познакомили». Однако якуты выучились от русских только ковать, но не добывать железо, которое здесь русскими не разрабатывается, а употребляется, как было сказано, привозное из России. Якутам ранее было известно добывание железных руд.

    Якуты, но мнению ученых, — тюркского происхождения. Современный якут среднего роста, безбородый и безусый, с черными волосами на голове, большим мясистым лицом, выдающимися скулами, приплюснутым, маленьким носом. Волосы на бороде и усах все якуты в молодости выщипывают. По своему физическому строению якут имеет большое сходство с остяком Тобольской губернии и с самоедом Архангельской губернии, только якут живее того и другого, хотя и находится с ними в одинаковых климатических условиях.

    Якуты живут в юртах, которые строятся так: берутся не особенно толстые 4 бревна длиною до 2-х сажень и вкапываются в 4-х ямах наклонно друг к другу. В бревна или столбы врубаются 4 поперечных балки, так что образуется квадрат; затем кладутся на эти балки крестообразно еще две балки, служащие основою крыши; а после всего этого остов плотно обкладывается тонкими бревнами или досками. Из такого же материала делается потолок. Как бока юрты, так и крыша обмазываются глиной, смешанной с коровьим пометом. Сторона юрты, обращенная к северу, вкапывается вся в землю, так что на крышу можно взойти без всякого труда. Наружный вид юрты напоминает усеченную пирамиду. В стенах, обращенных на юг и запад, просекают небольшие квадратные отверстия в 6-7 вершков, в которые вставляется слюда, рыбий жир или воловий пузырь, зимой — льдина, служащие проводником света; но в юртах зажиточных якутов употребляются и стекла. Стены внутри юрты обмазываются глиной, а у зажиточных белятся известью, добываемою из близлежащих известковых гор. Подобное жилище крайне непривлекательно, как снаружи, так и внутри. Войдя в дверь с восточной стороны, под ногами будет ощущаться нередко полусухая глина, около стен находятся широкие нары, служащие и сидением, и кроватями; на шестах, прикрепленных к потолку, висят: незамысловатая одежда якута, сети из конского волоса, ружья старой конструкции (кремневки), рогатины и прочие охотничьи принадлежности. Часто стены юрты бывают изукрашены разними лубочными картинами и цветными бумажками с конфет и бутылочных ярлыков. Якуты, надо заметить, к картинам питают особенное пристрастие и если бы картины не были здесь так дороги, то, по всей вероятности, все юрты были бы ими изукрашены. Рядом с юртой устраивается хлев для скота — хотон, который иногда устраивается и в самой юрте, страшно заражая воздух. Летом, как кочевые, так и оседлые якуты устраивают еще урасы или шатры конической формы из жердей, обогнутые берестой, у богатых войлоком, а сверху холстом. Урас много напоминает самоедский чум, с тою лишь разницею, что чум бывает обтянут оленьими шкурами. Юрта, не смотря на незатейливость своего устройства, имеет то преимущество пред великорусским домом, что она теплее его, почему не только здешние крестьяне в селах, но и купцы в городах устраивают юрты при своих домах.

    Одеваются якуты следующим образом. Зимой они носят короткую меховую доху, достигающую до колен; нижняя одежда называется сон. Рукава сона у плеч широкие, со стоячими буфами, а у запястья узки. Талия сона делается по-татарски с перехватом. Застегивается сон медными и серебряными пуговицами, смотря по состоянию владельца; у богатых покрывается сукном или другой какой либо материей. Сон якуток бывает всегда ниже колен; у богатых из них покрывается материей зеленого, малинового и других цветов. Сон всегда в талии стягивается куром (поясом), унизанным серебряными и медными пряжками небольшого размера, напоминающими бубнового туза. К куру привешивается неуклюжий гвоздеобразный кинжал якутского изделия. Кур, как мужчин, так и женщин, по форме одинаков. Зимой носят еще род чулков (торбаза), шитых из оленьей кожи шерстью вниз и выше колен. Шапка (бергече) у богатых якутов всегда из соболя с широкими на затылке отводами (как у киргиз — малахай); по форме это усеченный конус или монашеская скуфья. Женская шапка отличается от мужской тем, что к верхушке ее привешивается ленточка красного сукна, у богатых обшитая серебром. На лбу небольшая пряжка. В праздничное время у богатых якуток можно видеть массивные серебряные кресты, с такой же массивной цепью, как наглядное свидетельство принадлежности якутов к православию. Волосы якутки замужние и незамужние носят в две косы, заплетая в них в праздничное время ярко-красные ленты или кусок какой либо материи яркого цвета [* Татарки и киргизки в степной или Акмолинской области, какого бы возраста они ни были, точно также заплетают волосы в две косы, сцепляя их сзади и привешивая для украшения старинный серебряный рубль.]. В ушах якуток можно видеть большие серебряные серьги, у бедных медные. На шее носят все нашейники из беличьих хвостов.

    Летом мужчины и женщины носят сары (сапоги), сделанные из сыромятной кожи. На руках зимой носят меховые рукавицы. Вся одежда шьется или нитками, покупаемыми у русских торговцев, или воловьими жилами. Как якуты, так и приленские крестьяне ни льна, ни конопли не сеют, а потому рубашки шьют из привозного ситца. В местностях же удаленных от городов якуты обходятся вовсе без рубашек.

    На счет пищи якут невзыскателен и довольствуется бутугасом, сарой, хаяком, и всякой всячиной, даже мясом животных, павших от моровой язвы, чрез что они сами заражаются и умирают, как это и случилось в июне 1887 г. близ г. Олекминска, в Абагинском наслеге. Бутугас приготовляется из кислого, еще не свернувшегося молока, с примесью соснового коренья, травы анагы, растущей в болотистых местах. Корень этот формою похож на луковицу, на вкус сладкий, несколько приторный. На базарах он продается по 10 коп. за фунт. Корень луковица, по очистке, имеет цвет желтоватый. Вся эта смесь варится и кипятится. Тара приготовляется так: в большой чан, похожий на ванну, вливается окисленное молоко более чем до половины сосуда; поверхность зарывается снегом, который в свою очередь обкладывается коровьим пометом. Сосуд в таком виде стоит на улице и промораживается в течении нескольких дней, а затем очищается от снега и помета, и тара готова. Хаяк делается из сливок или молока, известного между русскими под именем простокваши, или сливки сбиваются до густоты и замораживаются.

    Занятия якутов заключаются, главным образом, в рыбной ловле и охоте. В летнее время якуты ловят рыбу в горных реках сетями, сделанными из конского волоса, мордами и неводами. Крючки для переметов они делают сами из толстой проволоки. Если на якутский крючок попадет большая рыба, то она его не сломит, а только разогнет и зазубра крючка ее в состоянии удержать. Покупной же стальной крючок, не разгибаясь, ломается. Поэтому-то якуты и предпочитают свои крючки покупным. Осенью ловят рыбу лучом на двух или более лодках — «ветках», как их называют приленские крестьяне. Ветка или по-якутски ты строится из бересты. Это ни больше ни меньше как русская душегубка. Листы бересты сшиваются кореньями или тонкой бечевкой. Корма и нос «ветки» очень заострены, так что их нельзя отличить друг от друга. Внутренность ветки обивается тоненькими, дугообразными дощечками, которые кладутся плотно одна к другой. Затем, вся внутренняя поверхность заливается лиственной серой, а низ — смолой, для того, чтобы не просачивалась вода. Длина «ветки» не более сажени. Таким образом устроенная ветка отличается необыкновенною легкостью и в то же время прочностью. Во время езды по Лене, якут садится по средине «ветки», гребет веслом попеременно с обеих сторон и мчится в ней очень быстро. Ловля рыбы производится небольшими артелями в 8-10 человек, которые, запасшись хлебом, чаем и всем необходимым, отправляются на ловлю далеко от жилья, работая с утра до поздней ночи [* Об общинной охоте у якутов и о способе дележа ими добычи есть несколько сведений в сочинении Зибера, «Очерки первобытной культуры» (1883).]. Вечером варят чай и ужин под открытым небом. Ловля эта продолжается от одной до четырех недель, смотря по улову. Более удачный улов бывает тогда, когда вода идет на прибыль, а следовательно и рыба идет с моря вверх по реке; если вода убывает, то рыба идет на север к морю.

    По окончании ловли, если невод артельный, вся добыча делится по числу лодок; но если невод принадлежит кому либо одному, то хозяину невода дается ¹/₄ часть всего улова, а остальное делится поровну между всеми, принимавшими участие в ловле. Если бы две лодки, отправившиеся на ловлю, встретились с третьей, производившей ловлю самостоятельно, то по окончании лова, когда третья лодка набила мало рыбы или ничего не набила, вся добыча делится поровну. Если бы якуты какой-либо лодки, набившие много рыбы, не согласились поделить добычи, то они за это подверглись бы презрению от своих товарищей. Подобный обычай настолько укоренился среди якутов, что иной дележки они и не понимают. Якута, преступившего обычай предков, они назвали бы «нучей», т. е. русским, который между ними не пользуется хорошей репутацией. Точно также, когда вытянут невод с рыбой, то сторонний человек, если ему надо рыбы, может беспрепятственно брать, сколько ему угодно, и никто из ловцов никогда не решится отказать ему в этом. «Зачем же, спросили мы однажды, вы даете стороннему, ведь он не ловил рыбы»? «Нельзя не дать, не дашь, нам Бог не даст» — получили мы в ответ. — «А если бы к вам пришли 5-6 человек и всю тоню захотели бы у вас взять, дали бы вы им»? — «Дали бы ваше почтение. Мы не дал, нам Бог не дал, мы дал нам Бог много дал, ваше почтение. Это у вас русских ни один маленький рыбка не возьмет, а у нас возьмет». Подобные обычаи, как и обычай гостеприимства, о котором скажем ниже, всецело принадлежит к той области альтруистических чувств, которые свойственны всем первобытным народам, но которые все более и более атрофируются под влиянием сношений с европейцами, или под напором новых социальных условий. Так и якуты, хотя они, от сношений с русскими и подверглись, как увидим, нравственной порче, но похвальные черты первобытной общины у них кое в чем еще сохранились, находятся, так сказать, в периоде переживания.

    Те же приемы дележа добычи практикуются якутами и при охоте на зверя. Осенью, когда выпадает первый снег, якуты артелью охотятся на белку, лисицу и других зверей. На охоте, в местах, удаленных от русских поселений, когда у них не достанет пороху или дроби для стрельбы, употребляются в дело первобытные луки, по-местному — самострелы. По рассказам стариков якутов, возраст которых достигает 70-ти лет, они стреляли из луков, и винтовок нынешних кремневых почти что не знали. Такие старики говорят, что они из самострела убьют белку, зайца, лисицу или горностая ничуть не хуже, чем из винтовки. Луки теперь постоянно вытесняются винтовками, их можно видеть разве, как забаву у мальчиков, или при охоте па белку у очень молодых охотников, для которых, вследствие их неопытности, порох тратить не полагается. Порох и дробь здесь очень дороги и потому якут, как хороший стрелок, норовит всегда стрелять белку в глаз; заряд кладет маленький, чтобы пуля не прошла на сквозь и осталась бы в белке. Из убитой для якута минутное дело вынуть пулю обратно и опять употребить ее в дело. Так что одна и та же пуля служит ему несколько времени, а именно до тех пор, пока он не даст промаха, а промах якут делает очень редко.

    Ловля зайцев в зимнее время производится петлями. Из веревки не толще гусиного пера, длиною в два аршина, делается небольшая петля, прикрепленная не особенно крепко к двум тычинкам, воткнутым в землю; другой конец веревки привязывается за вершину нагнутой до земли березки, которая, в свою очередь, прикреплена к стержню, утвержденному на пеньке. Достаточно малейшего прикосновения к петле, чтобы березка разогнулась моментально, и заяц был бы вздернут вверх. Такой способ ловли придуман собственно для того, чтобы мертвого зайца не съели собаки, соболь или лисица и не испортили бы шкурки. Притом, опыт показал, что если заяц, попавший в петлю, почему-либо не будет поднят на воздух, то он не только волосяную, но и веревочную петлю перегрызает и убегает здравым и невредимым.

    Ловля оленей и сохатых, как и в других местах Сибири, где ружьем бить невозможно, производится ямами, вырывается еще летом глубокая яма и сверху заваливается чащей, так что зверю трудно заметить ловушку. Он бежит, ничего не подозревая, и проваливается в яму. Летом иногда в такую яму попадает и северный медведь и на тощий желудок лакомится ранее его попавшим туда зверем. Винтовочная пуля якута убивает его наповал, и тогда уже в свою очередь якут лакомится мясом и салом медведя.

    Лисиц и соболей ловят отравой из сулемы, мышьяка и стрихнина. Угощение из сулемы приготовляется так. В летнее время, когда растение, известное под именем мышиного гороха, растущего по всей России и Сибири, цветет, берется сок этого растения в склянку и в ней распускают сулему; склянка всегда должна быть плотно закупорена, чтобы яд не выдохся. Зимой, когда наступает время ловить зверя, якут пропитывает этим раствором небольшой шарик из пшеничной муки, который, в свою очередь, обливает обыкновенным коровьим маслом, или же прямо, как сулема, так и стрихнин, и мышьяк обливаются маслом и разбрасываются в лесу там, где замечен след зверя. Зверь, слыша издалека специфический запах масла или сок мышиного гороха, прибегает и съедает пилюлю, не подозревая опасности. После этого он бежит несколько верст без оглядки и все время хватает снег, думая, что снегом может утолить начинающуюся жажду и боль в желудке. Якут на другой день идет на лыжах, осматривает пилюли и если одна из них исчезла, то он по следу гонится за лисицей или соболем и находит ту или другого где либо за 5-6 верст мертвыми. Понятно, зверь может пробежать столь значительное расстояние, только тогда, когда он отравился сулемой, стрихнин же убивает его на месте. Сок мышиного гороха с сулемой предпочитается другим отравам потому, что лисица, не раскусывая пилюли, прямо ее проглатывает; яд же, заключенный в масляную оболочку, нередко раскусывается, и неприятный, вяжущий вкус сулемы заставляет зверя выбросить пилюлю назад, и тогда уже яд не действует смертельно.

    Яды добывают якуты в городах от русских торговцев по неимоверно высоким ценам, потому что продажа ядов запрещена законом. Но закон, само собою, обходится. Идет напр. якут по улице и посматривает по сторонам. Лавочник, заметив, что якуту надо что-то купить, кричит ему: «Догор, догор — что надо»? Догор (приятель) робко подходит к лавке, посматривая, нет ли в ней стороннего или казака и почти вполголоса говорит лавочнику: «Лисий соль бор»? — Бор, бор (есть, есть), отвечает лавочник. — Много надо? — «Пать или десять золотник», говорит якут, а иногда показывает пальцы обеих рук, если вовсе не знает по-русски. Лавочник отвешивает сколько надо, вынимая яд из кармана и поясняет догору, что он ему никакой соли не продавал и догора не знает. Догор, довольный собой и своей покупкой, заплатив бешеную цену, уходит из лавки.

    Охота на мелкого зверя происходит почти всегда в одиночку, т.-е. охотятся члены одного семейства; но охота, сопряженная с опасностями, предосторожностями и большими усилиями, как напр. на медведя, якутами, благодаря их трусости, производится небольшими артелями. В этом отношении якуты далеко уступают тунгусам, которые с медведем всегда вступают в единоборство, один на один. Артелями охотятся якуты самого крайнего севера на оленей и других зверей.

    Из производств, которыми занимаются якуты, заслуживает упоминания выделка шкур воловьих, оленьих и других для одежды. Приемы выделки такие же, какие употребляются русскими кустарями, т.-е. шкуру сначала квасят в обыкновенной хлебной закваске, очищают от волоса и мездры, сушат в горне, но скорее коптят; затем производят самое дубление, употребляя вместо дубовой коры березовую и осиновую, с прибавлением квасцов (sulfos aluminico-calicus). Когда кожи, по истечении недели, достаточно продубятся, их мнут и очищают мездру острым ножом. Дубление кож нельзя сказать, чтобы производилось якутами удовлетворительно. Все кожи выделываются ими очень плохо; но зато удовлетворительно выделываются сыромятные на «сары». Мнут кожу, смазывая ее сметаной, вместо рыбьего жира, как у калмыков; отчего сары, сделанные из такой сыромяти, мягки и прочны в носке. Правда, они становятся жидки и тверды, если намокнут от дождя или воды, но стоит их только смазать сметаной, и они снова делаются мягки. Все якуты и якутки умеют выделывать сыромятные кожи для сар, что можно прямо отнести к якутскому кустарному промыслу. И нельзя сказать, что этот промысел был ими заимствован от русских потому, что приленские крестьяне не умеют выделывать никаких кож. Якуты шьют еще на продажу ковры из коровьих шкур. Шкуры разрезываются квадратиками и потом квадратики эти сшиваются воловьими жилами; так что, напр., квадратик черный бывает окружен квадратиком белым, красно-бурым, карим, и прочее. Чем более цветов в ковре, тем ценится он дороже.

    Рыбная ловля, охота и кое-какие домашние производства во все времена служили якутам единственным источником их существования в их кочевом образе жизни. Но после того, как они познакомились с русскими, а может быть частью и но другим причинам, многие из них пришли к сознанию необходимости заняться земледелием, что, вместе с тем, обусловило и оседлый образ их жизни. Движение это особенно замечается в последние десятки лет между якутами, живущими вблизи русских поселений и городов. Якуты выучились земледелию именно от русских и когда-то просили администрацию, чтобы она поселяла между ними ссыльных, у которых они могли бы научиться пахать землю. Администрация охотно на это согласилась, но потребовала от якутов подписки в том, что они будут содержать своих учителей бесплатно, сколько бы они у них ни жили. Якуты дали подписку, но потом и сами были не рады потому, что администрация начала слать к ним учителей из бродяг, побывавших в тюрьмах России и Сибири, вовсе неспособных к земледелию и даже никогда не бывавших земледельцами, напр. городских слесарей, столяров, сапожников и т. п. Такой учитель, являясь в улус, требовал обыкновенно, чтобы якут его кормил оладьями, мясом, маслом и сметаной, а в случае неудовлетворения колотил якута. Соскучившись наконец от безделья, учитель земледелия брал паспорт, деньги и одежду и уходил куда-нибудь на промыслы. Заработав денег на промыслах, он их прокучивал и снова возвращался на прежнее место, чтобы повторить ту же историю. Бесплатная кормежка теперь уже не практикуется в Олекминском округе, но зато здесь установилось принудительное поселение среди якутов ссыльных, с обязательным наделом их 15 десятинами пахотной земли. Якуты, разумеется, неохотно наделяют ссыльных землей, обработка которой достается им с большим трудом. И вот, при помощи своего родового правления, они ставят всевозможные препятствия к тому, чтобы ссыльный не получил надела, и когда уже ничто не помогает они дают ему 15 десятин из обрезков, клочков и углов от своих пашней. Вот почему нередко бывает, что пашня поселенца состоит из 20-30 и более клочков, смотря по числу хозяев.

    Теперь якуты занимаются земледелием в двух южных округах — Якутском и Олекминском. Распашка земли у них, также как и у приленских крестьян производится одними и теми же способами. И те и другие сначала выбирают места под пашни, сравнительно легко очищаемые от леса, или места безлесные, коих здесь, впрочем, очень немного. В этом отношении Кэри прав, говоря, что люди занимают вначале места легко очищаемые от девственных лесов, хотя едва ли он прав в том, что сначала занимаются места менее плодородные. Способ обработки земли хищнический. Именно: лес, намеченный к истреблению, в начале мая месяца зажигается; пламя быстро, как огненная река, несется ветром вглубь тайги, и никакие человеческие усилия потушить его не в состоянии. Такой пожар, обыкновенно, не ограничивается намеченным местом, а распространяется на тысячи верст и продолжается в течение всего непродолжительного якутского лета. Во время пожара атмосфера переполняется дымом до того, что солнце по целым неделям исчезает с горизонта, как будто его вовсе не существует. Па расстоянии 150 сажень глаз человеческий на открытом месте ничего не видит. Пожар гонит лесных обитателей целыми стадами вглубь тайги, нередко истребляя их. Атмосфера очищается только после проливных дождей, и тогда только люди узнают, на каком расстоянии от них пожар и в какой стороне. После пожара, в том же году или в следующем начинается рубка леса и корчевание, т.-е. выкапывание пней средней величины; толстые же пни остаются гнить, по крайней мере, в течение 15 лет. Поэтому-то и можно встретить, как на якутских, так и на крестьянских пашнях, засеянных хлебом, на десятине от 100 до 200 пней, безмолвных свидетелей гибели исчезнувших собратий. На следующий год после корчевания поле засевается ячменем или пшеницей без всякого удобрения и засевается в течение 15-20 лет; но если почва нечерноземная, то ее оставляют и ранее, расчищая новые места. Якут пашет неуклюжей сохой, при помощи лошади или вола, а если он небогатый, то просто вскапывает поверхность земли киркой, на глубине не более четверти аршина. Боронят пашню настолько неудовлетворительно, что клочья земли остаются неразбитыми; почему в летнее время на ниве и можно видеть более сорных трав, чем хлеба. Жнут якуты обыкновенными серпами под корень растения. Овинов у них нет, а молотят хлеб сырым на льду или на утрамбованном месте, облитом водой во время мороза. Понятно, что при таких работах много зерна остается не вымолоченным.

    О форме владения землей у якутов можно сказать следующее. Когда расчистка производится членами известной семьи или посредством наемного труда, земля считается частной собственностью и передается по наследству от отца к сыну; община якутская в этом случае не имеет на нее никаких притязаний. Напротив, когда для расчистки требуется посильный труд целой общины, там и земля принадлежит целой общине, считается ее коллективной собственностью. Общество распределяет землю, как ему вздумается, своим родовым судом, который составляется из старейших от каждого рода. Общинный способ владения землей преобладает в якутском округе, а индивидуальный в Олекминском, где земля поступает в общину лишь тогда, когда все члены семьи вымерли или по какому-либо случаю член семьи исключается из общины, напр. за пороки с отдачей в распоряжение администрации. Насколько земля составляет общественную собственность, настолько она подлежит и переделу, за исключением Олекминского округа, где пахотная земля теперь не переделяется. Не делят ее здесь и крестьяне, у которых, кстати заметить, установился своеобразный порядок пользования землей, не существующий, кажется, нигде. Крестьяне на расчищенную землю имеют акты, заключающееся в том, что владелец купил несколько десятин тайги у общества, членом которого он состоит, на 40 лет и может пользоваться ею, как собственностью; по истечении же 40-летняго срока земля снова делается достоянием общества, и владелец, если она ему нужна, обязан снова покупать ее у общества.

    Самый бедный якут засевает 2-3 пуда и не более ¹/₄ десятины, богатый же — от 40 до 100 десятин. Понятно, такую массу земли возможно обработать лишь при помощи чужого или наемного труда и при этом само собою не обходится без эксплуатации труда бедняков. Впрочем, в Олекминском округе около ста десятин земли, кажется, принадлежит всего одному родовичу, так что в общем здесь, при обилии земли, концентрация земель не может считаться значительной.

    Интересен взгляд якутов на землю, как на государственную собственность. Здесь, как и в других местах Сибири, где живут инородцы, земля объявлена государственной собственностью, считающейся лишь во временном владении якутов. И вот последние никак не могут понять этого права государства на землю, которую якуты считают принадлежащею им. На вопрос, предложенный нами старым якутам относительно принадлежности земли государству, они отвечали так: «За шем, ваше почтение, земля государства, наша. Если я спалил лес, трава косил, земля пахал, земля мой, а когда я пропал (т.-е. умру), земля мой сын пахал, сын пропал, маленький сын пахал». — Хорошо, спросили мы, расчищенная земля тебе принадлежит, а тайга? — «Ты палил тайга, ты хозяин, я палил тайга — я хозяин», отвечали мне якуты. Так-то ясно сказывается идея трудового начала, лежащего в основании всякой собственности у первобытного народа. Точно также не понимают якуты и того, что они, как народ, составляют часть целого, т.-е. государства. Они думают, что до государства им нет никакого дела, и пользы от него для себя никакой не сознают, а потому, если бы возможно было, не давали бы государству ни солдат и ни гроша денег на общегосударственные надобности.

    Каких-либо обычаев альтруистического свойства, вытекающих из земледельческого быта, у якутов не существует, да и не может существовать, коль скоро у них почти отсутствует коллективный труд при обработке земли. Все, что есть у них в этом отношении, — это традиционная помочь. Слово «помочь» взято якутами прямо с русского и вероятно есть соответствующее и по-якутски, хотя якуты, говорящие по-русски, нам никак не могли объяснить этого слова, говоря, что помочь и по-якутски тоже помочь. Если какое-либо семейство не в состоянии сжать хлеб или вообще осилить какой-либо работы собственными средствами, то приглашает соседей на помочь. Бедняки помочью корчуют пни и косят сено. К сожалению таким хорошим обычаем, как помочь, особенно злоупотребляют богатые якуты родовичи, имеющие много земли. Помочане, как и между русскими это водится, наряжаются в праздничные одежды. По утру им дается чай, распространенный напиток среди якутов, в полдень обед, а вечером, когда солнце скроется с горизонта — чай, ужин и водка. Если якут бывает навеселе, то он разговорчив и весел, но когда выпьет много, тогда делается придирчив, дерзок и непременно кого-либо поколотит или его поколотят. После выпивки начинается национальный танец, заключающийся в том, что 3-5 человек просовывают под мышки друг другу руки, сцепляются пальцами и, образовав круг, пляшут или, вернее, подпрыгивают. При этом они издают звук: «схар, схар», или э-г-э-г-э, э-г э-г-э, быстро обрывая на последнем слоге. К кругу пристают один по одному: девки, бабы и якуты всех возрастов, смотря по количеству танцующих. После поднятия всего корпуса к верху, когда ноги очутятся на земле, все единодушно выделывают ногами па, передвигаясь с прежнего места несколько вперед. Припевы якутов по-русски непереводимы, да они ничего и не означают или означают не более русского ой-лю-ли. В городе Олекминске, во время июньской ярмарки, можно было видеть танцующих якутов от 300 до 500 человек, разбившихся на несколько кругов. В каждом круге было от 10 до 150 и более лиц обоего пола. Пляска эта в прежнее время начиналась с 10 часов вечера и продолжалась до 7-8 часов утра; но после того, как года два тому назад между якутами и казаками во время танцев произошла драка, окончившаяся с обеих сторон убитыми и ранеными, местная администрация запрещает танцы якутов.

    С тех пор как якуты стали заниматься земледелием, а в связи с ним и скотоводством, эта отрасль труда определила и степень их благосостояния. Этою же отраслью воспользовался и фиск, приняв за норму обложения количество земли, коей пользуются якуты. С фискальными целями, род делится на три класса хозяев. Якуты 1-го класса пользуются тремя паями земли, 2-го — двумя и 3-го — одним паем. Пропорционально этому наделу землей делается и раскладка всевозможных повинностей. При таком порядке богатому таену (хозяину) приходится платить более, чем бедному 3-го класса. Впрочем, подобное деление не повсеместно; напр. в Олекминсном округе хотя и существуют богатые и бедные, но повинности разлагаются уже по числу бойцов, т.-е. работников или хозяев, способных выполнять все повинности. Богатство якутов определяется, главным образом количеством скота. В одном наслеге у якутов 1-го класса у 12 хозяев было по 70 голов рогатого скота, у одного — 50 голов, у тех — по 40, у десяти — по 30, у пяти — по 5 голов. Второго класса у пяти хозяев было по 30, у десяти — по 20, у пятидесяти — по 10 голов. Якуты третьего класса, которых большинство, имели каждый mахіmum 8 и minіmum 2 головы скота.

    Занимаясь промыслами и земледелием, якуты в то же время занимаются и торговлей или, лучше сказать, обменом своих продуктов на привозные товары, каковы: водка, чай, сахар, табак и прочее. Орудием обмена, конечно, служат деньги, хотя в некоторых пунктах, отдаленных от русских поселений, уцелел еще первобытный обмен, т.-е. продукта на продукт. Здесь денежные знаки, в которых якуты не знают толку, ценятся ими очень низко; но зато высоко ценятся необходимые предметы потребления. «Что мне деньги — говорит якут — денег курить не будешь, если табаку нет; пить водки тоже не будешь; ножа из денег не скуешь. Если у меня есть лисица, соболь, белка или горностай, то я все добуду, что мне нужно, если не у русского, то у своего же соседа». В местностях, где установился уже денежный обмен с русскими, бумажные деньги ходят по курсу, напр. если какая-либо вещь якутского изделия на деньги стоит рубль, то на товар ее можно выменять за полтинник, это показывает, насколько ясно обнаруживается курс нашего бумажного рубля при непосредственном обмене, что нельзя сказать о местностях, где все покупается и продается только на деньги.

    У русских торговцев-пионеров признаки цивилизации — приемы при торговых сношениях с якутами всегда и везде одинаковы. Как на севере России русский спаивает самоеда и за водку делает его бедняком, так и здесь первенствующее место отводится водке, до которой якуты большие охотники. Придерживаясь морали, что «деньги не пахнут тем, чем они наживаются», они буквально грабят инородцев, выменивая, напр., черно-бурых лисиц на бутылку водки или, вернее, спирта, разбавленного водой. Торговец, приезжая в юрту, дает сначала всем находящимся тут якутам бесплатно по рюмке водки или по две и в то же время оповещает через якута о своем приезде. Один за другим медленно собираются якуты в юрту, где остановился проезжий; они являются с упрятанными около себя шкурками зверей. Русский вновь пришедших каждого по очереди угощает водкой, зная по опыту, что если якут выпьет две рюмки, то захочет и больше и тогда он за бутылку готов отдать все, что угодно, чего трезвый ни за что не отдаст. Пьяный якут становится дерзким и смелым и, приставая к торговцу говорит: «нуча агал-аргы» (русский, давай водки). Русский отвечает: «сох аргы» (нет водки). Якут вынимает из-под рубахи шкурку лисицы или соболя и, показывая русскому, соблазняет его, говоря: «агал-аргы». Торговец лениво берет шкурку и как будто нехотя дает водку, которая моментально выпивается якутом. Торговля в первый день кончается тем, что все якуты, большие и малые, бывают пьяны, и не особенно ценные шкурки переходят в руки русского кулака. На другой день якуту нужно опохмелиться, и вот теперь-то и начинается для русского самая выгодная торговля, потому что якут в этот день за водку готов продать все, даже жену и детей, если бы торговцу они понадобились. Лисица и соболь, стоящие от 30 до 50 и более рублей, продаются за бутылку водки, цена которой в городе копеек 65 или рубль, да разве еще в придачу даются табак, нож, топор или тому подобное. Таким образом, плоды усиленного якутского труда, на который он потратил массу времени, пропиваются им в несколько часов, и бедный якут становится еще беднее, а русский Тит Титыч толстеет.

    Подобная торговля, впрочем, практикуется лишь в местах, удаленных от городов и русских поселений, куда русская цивилизация еще не проникла. Подгородные же якуты уже настолько просветились, что за вещь всегда запрашивают дороже ее стоимости и норовят как-нибудь обмануть «нучу», своего любезного учителя. Напр., чтобы кончики шерсти соболя были черны, подгородные якуты шкурки коптят в дыму, чтобы продать их за высокую цену. Обманутого якуты считают дураком, как и вообще они считают дураками всех честных, простых или доверчивых людей. Наоборот, проявлением ума и высшей мудрости в их глазах отличается тот, кто других обманывает и кого обмануть нельзя. К подобным воззрениям этих простых и когда-то более честных дикарей приучили сами же русские торговцы.

    Якуты, как народ только еще начинающий выходить из первобытного состояния, почти в целости сохранили обычай гостеприимства. «Нуча (русский) — говорят якуты — дома кусаган (худой). Если якут к нему придет голодный, когда русский сидит за столом и обедает, то русский ни пить, ни есть не даст, а когда русский придет к якуту, не дать ему пить и есть нехорошо, потому что якут знает, говорит он, каково быть голодным. В этом случае мы судим по себе». Как свято чтится еще у якутов обычай гостеприимства, может служить следующий рассказ одного поселенца, свидетельствующий в то же время и о чистоплотности якутов. «Прибыл я, — говорил нам поселенец — в г. Якутск летом 1886 г. Отсюда меня отправили с якутом в улус, куда я был причислен. По-якутски ничего не понимаю. Вез он меня целый день тайгой. Кругом лес, вершины его под небеса ушли. Как гляну я на эти лиственницы и сосны, так сердце и надрывается, тоска разбирает страшная. Целый день мы ехали и к вечеру приехали в наслег. Якут, который привез меня, и говорит другому якуту по-своему: «гыр, гыр»; после чего баба якутка взяла молока и налила в грязный черепок, положила ложку еще того грязнее, положила кусочек хлеба и говорит: «кушай нуча»! Но я не мог есть из столь отвратительной посуды, меня тошнило. Так в этот день и лег спать, ничего не евши. На другой день встал по утру, взял медный чайник, вычистил его, накрошил якутского чаю, поставил в камелек, вскипятил, напился и гайда в дорогу. Запрег якут вола в таратайку, посадил меня в нее, а сам залез на вола и затянул песню: у-у-у. После я узнал, что означает эта песня; в ней говорилось, что якут вез нучу на пестром воле, все лесом; нуча был сердитый, молока не ел, а лес был зеленый. Ночью приехали мы к якутскому набольшему-старшине. Вхожу в юрту, грязь и нечистота в ней невозможная. В углу сидит старик и все что-то говорит: «нуча да нуча». Я только ругаюсь, потому живот больно уж подвело. Наконец, в юрту входит молодой якут и говорит по-русски: «есть хочешь»? — «Как, говорю, не хотеть, когда вторые сутки не ел ничего»! — «Разве тебя не кормил этот якут, который привез сюда»? — «Нет, говорю, не кормил». Затем, вошедший якут перевел эти слова по-якутски старику, который вдруг рассвирепел и принялся бить привезшего меня ямщика. И бил он его по щекам и всячески не на шутку. Затем мне тотчас же подали оладьи и мясо, которое я сам приготовил, и напоили чаем. Когда я обратно отправлялся в Якутск, то старшина снабдил меня пятью рублями денег и хлебом на дорогу, хотя это для него было и необязательно. Вообще к проезжему якуты относятся с почтением. О том, чтобы они обворовали гостя, этого не приходилось слышать, хотя может быть это и бывает: в семье не без урода», — закончил поселенец.

    Якуты теперь все православного вероисповедания. Много потрудился в обращении их протоиерей Слепцов в 1804 году, крестя их скопом. Но все их религиозные понятия, как и понятия приленских крестьян, очень скудны. Самый большой бог у якутов — это тот, который летом гремит на небе. В это время, по мнению якутов, бог сердится на людей, а потому и стращает их. Затем следует бог Микола, старый, сердитый старик, посылающий зимой непогоду и мороз. По его распоряжению и при содействии казака Егора, становятся реки и весной вскрываются ото льда. Церковь якуты очень любят посещать, а также любят оказывать всевозможное почтение православным священникам, пользующимся у них едва ли не большим значением, чем сам исправник. Однако, что для русского крестьянина составляет святость, для якута не всегда свято. Напр., в пасху 1886 г. во время заутрени, в городской церкви, между якутами случилась серьезная драка, прекращать которую пришлось казакам. Поводом к драке послужило яйцо, при помощи которого обладатель его выбил у другого якута несколько штук. Вообще, поговорить громко в церкви для якута ничего не значит. Якут слил две религии — язычество и христианство в одно и чрез это получилось у него какое-то своеобразное суеверие, которое и составляет его религию. За принятие христианства якут поплатился обязательным оброком в пользу духовенства, исполняющего у него теперь обязательные требы.

    Между приленскими крестьянами якуты считаются хорошими гадальщиками. Украдена у крестьянина или якута лошадь, корова или вещи какие-нибудь и все поиски оказываются тщетными, тогда потерпевший идет к обыкновенному гадальщику якуту, слава которого далеко прошла. Приемы гадания самые обыкновенные: шептание, плевание в воду, раскладывание на столе зерен ячменя и карты. Гадание всегда производится за приличное вознаграждение и чем выше плата, тем и результат гадания утешительнее для потерпевшего. Если потерпевший за гадание пообещал, кроме того, что уже дал ранее, еще несколько рублей, то гадальщик самым серьезным образом объявляет так: «иди в лес по тропинке; когда отойдешь верст двадцать без пятнадцати, там увидишь толстую лиственницу, у которой стоит твоя лошадь (если она разыскивается) привязанная, роет землю ногами и ржет, просит есть у тебя». Или, если потерялись вещи, то они зарыты где-нибудь под пнем; при этом указываются самым точным образом признаки. Потерпевший идет и находит украденное, как по писанному, никак не подозревая того, что гадальщик и есть сам вор или его сообщник. Напротив, крестьянин или якут благодарит гадальщика и боится его, чрез что слава и карман его растет, а воровство процветает.

    Есть другой тип гадальщика между якутами — это «оюн» (шаман). Тип этот всегда скрывается в тени, боясь преследований со стороны духовенства. Доступ к оюну труден, и он проделывает свои эксперименты над суеверными при больших предосторожностях. Оюн призывается якутами в особенно трудных случаях, напр. во время эпидемий разного рода. Оюн во всем отличается от обыкновенного гадальщика и способом гадания и одеждою. Сон его гораздо длиннее обыкновенного сона, всегда бывает обвешан маленькими колокольчиками и бубенчиками. Придя в юрту, в которую призывается на помощь, он приносит с собой инструмент, обтянутый собачьей кожей и издающий барабанные звуки при постукивании. Процесс гадания выражается в частом подпрыгивании к верху и выкрикивании отдельных бессвязных слов, которых, разумеется, никто не понимает. Вот это-то непонятное и заставляет грубого и невежественного якута верить в сверхъестественную силу шарлатана оюна. Прыганье продолжается до тех пор, пока духи не откроют нужной тайны. Но как только тайна открыта, прыгание кончается и оюн, усталый и обливаясь потом, падает на землю почти в бессознательном состоянии. Немного отправившись, оюн пьет приготовленную для него водку, ест и объявляет результат гадания, напр. выздоровеет ли больной или умрет. Получив приличный гонорар, он отвозится с почестями восвояси.

    Во время эпидемий, уносящих много людей в могилы, якуты, желая умилостивить суровую гостью, прибегают к такому способу: делается маленькая деревянная тележка, несколько коньков, статуэток из глины, изображающих умерших родственников, болезнь в образе статуэтки, именно человек и кучер, управляющий лошадьми. Все это делается, конечно, не совсем изящно. На тележку кладутся оладьи и водка, отвозятся в лес и оставляются близь дороги, по которой были провозимы ранее покойники. Этим, по мнению якутов, достигаются две цели: во 1-х, болезнь, оставив в покое людей и по выходе из юрты, может проголодаться и потому ей нужно поесть; в противном случае, она, не найдя по пути ничего съестного, рассердится и снова воротится к людям. Во 2-хъ, пища может и пригодиться умершим, когда они будут возвращаться с кладбища домой для свидания с живыми родственниками.

    После смерти кого либо из членов семьи, якуты пекут оладьи специально для покойника и ставят их на стол, где они стоят в течение нескольких суток. Покойник, невидимый людьми, приходит и ест оладьи. Всесильный оюн, гадающий над больным, по мнению якутов, может отвести смерть от человека на скотину, — корову или лошадь. Если шаманство удачно, то человек выздоравливает, а лошадь или корова непременно умирают. Та ли умрет скотина, в которую отводилась смерть, или другая, — это безразлично, лишь бы животное издохло.

    В руках женщин оюнок, которых в каждом наслеге по нескольку, сосредоточена медицинская часть, основанная уже не на одном суеверии. Труд свой оюнки ценят не очень высоко по сравнению с оюнами мужчинами. Способы лечения их следующие. От сифилиса, который очень распространен между якутами, употребляются, как потогонное, сассапарель и сулема. Этот способ лечения, вероятно, взят от русских. От ревматизма мышечного и в сочленениях служат муравьиное масло и рыбий клей. То и другое намазанное на замшу прикладывается к больному месту. При ревматизме намазывают также сочленения смесью из редечного сока со спиртом. Лихорадку лечат трифолям, употребляющимся также и от боли зубов. Отвар трифоли втирается в темя головы. Насколько это средство целесообразно, ручаться нельзя. Как глистогонное, употребляется сосновый побег, применяющийся также и при лечении ревматизма. От удушья служит богородская трава. При ломоте костей (вероятно застарелый сифилис) употребляется настой красных земляных червей, известных в общежитии под названием щуров, употребляемых рыбаками при ужении рыбы; настоем этим смазывают больные места. От кашля и ломоты в костях пьют каменный зверобой, от судорог полынь, от глистов сок редьки с медом. При дизентерии, грудных детей поят отваром корня шипичника; при простуде употребляется отвар крапивы. От жара в животе ребенка прикладывают один из папертников, растущих здесь в изобилии и известных под именем роlуроdіum vigare; жар будто бы от прикладывания этого растения уничтожается. От нервного расстройства употребляют желтоватую накипь, образующуюся в зимнее время на обыкновенном плитняке; на вес эта накипь очень легкая, вкусом напоминает сулему или иначе говоря имеет вяжущий, металлический вкус; пьют ее, распуская в чае. В чайник, вмещающий в себе 2-3 обыкновенных стакана кипятку, кладется кусочек не более булавочной головки, и пьют натощак вместе с чаем. Накипь эту, если взять в руку и нажать немного, то она превратится в самый мелкий порошок; в воде распускается без остатка. Раз попробовав по местному рецепту пить ее, мы почувствовали спустя некоторое время тяжесть в голове, боль под ложечкой и легкое жжение в желудке. От глистов употребляют папоротник (аspidium monstrosum), вместе с корнем. И вообще относительно папоротника и зверобоя можно сказать, что эти две травы употребляются от 40 болезней. Багульник употребляется девицами и бабами, которые хотят, почему либо, уничтожить плод. Сап лошадей лечат водой. Больную лошадь ставят в реку и держать от 3 до 5 дней, или она стоит до тех пор, пока опухоль не спадет. Приленские крестьяне ту же болезнь лечат прижиганием. Опухоль разрезают и прижигают большой старой гривной, нагретой до белокалильного жара. Кроме того, берут подорожник, намазанный горячим дегтем, и прикладывают его к опухоли.

    У якутов только недавно, с принятием христианства, исчезло многоженство, которое в настоящее время существует у зажиточных в форме сожительства с незамужними девушками, находящимися в качестве приживалок и работниц. По рассказам стариков-якутов многоженство пользовалось правами гражданства еще 50 лет тому назад. Быть может, отчасти благодаря обычаю многоженства, якутская женщина — раба своего мужа и в настоящее время. Якут со своей прекрасной половиной не церемонится, он бьет ее, как пьяный, так и трезвый; но все же якутка, хотя и раба, выглядит гораздо свободнее, чем русская здешняя баба, забитая своим мужем [* У здешних объякутившихся крестьян относительно учения жены сложена даже песня такого рода:

                                          Уж бей ты, муж, жену

                                          И учи молоду,

                                          Чтобы с молоду жена

                                          Не пофыркивала,

                                          Под старость бы жена

                                          Господином назвала;

                                          Припадая в терему,

                                          Все повыслушала.

                                              Бьет муж жену и учит молоду:

                                              Уж ты знай мужа, жена,

                                              Зачем я на тебя силу клал,

                                              Почему за тебя калым платил,

                                              Чтобы знала ты, жена, на старости,

                                              Что я твой муж,

                                              Что я твой господин.

    Далее поется о том, что жена никому не должна сказывать, как ее учит муж, с чем жена, как покорная раба, и соглашается.]. Якут бить свою рабу считает прямо обязанностью, тем более, что он ее купил за известную плату у ее отца. Колым (выкуп) обычай настолько распространенный здесь, что он целиком привился даже к местному духовенству. Нередко случается, что якут не в состоянии дать условленного калыма деньгами, а потому выплачивает его как-нибудь иначе, напр. поступлением в работники на несколько лет к отцу невесты [* Калым, вытекая из взгляда на жену и детей, как на собственность или вещь sui generis, есть институт, так сказать, обще-сибирский, существующий не только у всех инородцев (киргиз, бурят, татар и проч.), но отчасти не чуждый и сибирским крестьянам не одной якутской области.].

   Брачный союз у якутов заключается обыкновенно так. Сваха, по большей части сестра или родственница жениха, приходит к отцу невесты и совершает договор. Если договаривающиеся стороны придут к соглашению, тогда сваха извещает жениха о результате сговора. Тогда жених приходит с водкой в дом отца невесты и угощает все семейство отца невесты. В определенное при сговоре время, жених дает калым, иногда до 500 рублей и более. Незадолго перед венцом, жених приезжает со своей матерью или родственницей к невесте, где его, при входе в юрту, встречает мать невесты. Жених говорит последней: «спасибо за девушку, которую ты для меня поила и кормила, берегла и холила». Мать слова эти передает своему мужу и затем все садятся на лавку. Спустя немного времени приезжает и отец жениха со свахой и прочими гостями. Тут опять повторяется тоже спасибо за девушку, которую мать поила и кормила для его сына. Мать невесты и эти слова передает отцу, — своему мужу. Когда гости все разместятся по лавкам, начинается угощение. Главную роль, конечно, играет водка, которою угощают всех родственников и друзей. На свадьбу иногда приходят все жители десятка, т. е. от 200 до 300 и более иногда человек. Непомещающиеся в юрте угощаются на улице. Пир продолжается четыре дня. Все это время происходит бесшабашное пьянство, песни и танцы. Погуляв достаточно, отправляются в церковь для венчания. Первая едет сваха с образом; за ней жених и невеста, отец и мать жениха, тысяцкий, дружка и проч. После венца заезжают в дом невесты на короткое время за приданым и тотчас все ближайшие родственники отправляются к жениху, где гуляют уже целую неделю.

    Так собственно празднуется свадьба богатых якутов, бедные же совершают ее проще. Но у них при поезде в церковь жених и невеста, если это летом, садятся на одного коня; невеста правит лошадью, а жених сидит сзади, придерживаясь за нее; когда же едут от венца, то жених правит лошадью, а невеста сидит сзади. Когда однажды мы спросили, почему это так происходит, то жених отвечал: «когда мы ехали в церковь, тогда моя невеста была улахан таён (т. е. большая госпожа, хозяйка), а когда нас обвенчали, тогда я сделался улахан таён». Это понимается так: до свадьбы жених смотрит на невесту, как лицо равноправное; после же венца его жена — раба, вещь, которую он купил. Если жених почему либо, после того как выпьет водку и после сговора, не может долго внести калыма, то он имеет уже право посещать свою будущую жену, вступив с ней в сожительство. Ребенок, прижитый вне церковного брака, не есть признак бесчестия, а напротив благодать Божия. У якутов не редкость, что брачный договор совершается еще тогда, когда жених и невеста имеют 7-8 лет от роду. Калым уплачен отцам невесты, но обряд венчания еще совершить нельзя, по не достижению для молодых определенного законом возраста. Тогда жених живет с будущей женой, как настоящие муж и жена, и это опять таки не считается пороком. Ребенок, прижитый вне брака, как приданое, поступает к своему отцу.

    Тотчас после свадьбы молодая чета отделяется от отца, который строит своему сыну недалеко от себя юрту, приблизительно в одной или двух верстах, дает все необходимое, а сын за это обязывается кормить и поить отца, когда тот сделается стар или неспособен к физическому труду. При выделе женившегося, если ему не достает коровы или лошади, то покупают у других и дают отделяемому. Юрта строится общими усилиями там, где это нравится отделяемому. Это отчасти объясняет нам, почему юрты друг от друга раскинуты на десятки верст в противоположность русским поселениям, которые всегда в куче. Но если отца нет, а есть братья холостые и мать, то мать остается, по большей части, с меньшим сыном, присоединяя к его хозяйству и свою наследственную долю, полученную при разделе. Эта доля, кстати заметить, в противоположность русскому законодательству, основанному, как известно, не на трудовом начале, бывает всегда равна с прочими сонаследниками; бездетная вдова и по смерти мужа пользуется его земельным наделом.

    Присматриваясь к якутам, нельзя сказать, чтобы постороннему наблюдателю они могли показаться народом особенно симпатичным. У них сохранилось еще много зверских инстинктов. Убить поселенца или бродягу, без всякой, по-видимому, побудительной причины, для якута ничего не стоит. Или возьмем хотя бы такой обычай. Богатые якуты родовичи каждый имеет у себя в качестве приживальщика человека чем либо замечательного, напр. физической силой, искусного в борьбе, отличающегося способностью много съедать и выпивать, рассказывать сказки и т. п. Когда родович едет к другому такому же рядовичу, то таёны заставляют своих приживальщиков состязаться в чем либо, напр. в борьбе, сказывании сказок, кулачном бою и проч. Если останется побежденным приезжий приживальщик, то хозяин его, возвращаясь домой, привязывает приживальщика в наказание к оглобле, и он должен уже в беге состязаться с лошадью. Иногда случается, что виноватого привязывают к столбу и держат на морозе несколько времени. Из всего этого видно, насколько жесток якут и изобретателен в жестокости.

    Но якуты, с тех пор как познакомились с более цивилизованными русскими, начали утрачивать и симпатичные черты народа первобытного; нравы их значительно испортились, и это объясняется, конечно, тем, что они в лице русских знакомились лишь с изнанкой цивилизации. Мы уже видели, к какому обману прибегают якуты при продаже шкурок. Всякий русский, сталкивавшийся по торговым делам с якутами, дает о них такой отзыв: «якуты олекминские и Якутского округа — это замечательные мошенники, они в десять раз чище вас обделают, чем последний из русских поселенцев, это первые разбойники и грабители. Верхоянского и Вилюйского якута еще можно как-нибудь обойти, он еще глуп, Олекминского же ни за что, он сам норовит вас надуть». Подобные отзывы торговцев об якутах, разумеется, сильно преувеличены, но все же несомненно то, что якуты развратились, и развратителями их в Олекминском округе были не поселенцы, а люди свободные, так как ссылка в этом округе ранее не практиковалась, и теперь даже в некоторых наслегах вы не встретите ни одного поселенца. Кто же, спрашивается, явился развратителем якутов?

    Первыми пионерами русской культуры и цивилизации у якутов, вообще, явились казаки, чиновники, миссионеры, крестьяне, кабатчики и лавочники. Казак принес с собою грубое насилие, чиновник — взятничество и попирание закона, кабатчик — пьянство и беззастенчивое обирание, лавочник — ловкое надувательство, крестьянин, а за последние два десятка лет и поселенец, принесли грабежи и разбои, а особенно первый [* Кстати заметить, что между крестьянами и поселенцами здесь ведется ожесточенная война, состоящая во взаимном убийстве и самоистреблении. По словам одного поселенца, по Лене не несется столько в море дров, сколько людей, и в тайге встретить человека не в пример опаснее зверя.]. Вот все эти перечисленные цивилизаторы и начали знакомить меньшего брата, якута, с изнанкой цивилизации. Меньший брат, хотя и неохотно, но все же усвоил плоды этой цивилизации. Прежде якут, не знавший что такое кража, не имевший понятия о замках, как это и до сих пор водится между якутами Верхоянского и Колымского округов, узнал все.

    Якуты инстинктивно чувствуют, что нравы их растлили русские, которых они презирают. Черт, говорят они, семь пар торбазов износил, обсуждая, кого из нуч сослать в Якутскую область к ним в гости, и на седьмой год по выбору и начал присылать к ним нучу. Под нучей они разумеют всех вообще русских. Всех русских якуты называют зверями. Презрение якутов к русским выражается также и в отвращении к русскому языку, которому они никак не хотят учиться.

    Какое же будущее ожидает якутов? В общем якуты народ далеко не вырождающийся, не смотря на общее правило о вырождении инородцев.

    Но якуты способны также и к прогрессу. Мы видели, что они, познакомившись с русскими, стали учиться у них земледелию и добрая половина из них уже земледельцы там, где почвенные и климатические условия это дозволяют. Якуты способны и к ремеслам, охотно перенимая все, чему можно научиться у русских но части ремесел. Но чтобы якуты, как ремесленники, не имели себе почти равных, чтобы они были даже живописцы и скульпторы, как об этом говорится у Элизе Реклю («Земля и Люди»), то все это есть не более, как плод фантазии. Неосновательно и мнение того же Реклю, что якуты одарены будто бы коммерческим гением. Это неверно уже потому, что якуты торговлей в тесном смысле слова почти не занимаются и следовательно не могли в этой отрасли проявить и своих способностей. Но якуты все-таки предприимчивее местных русских крестьян. Они захватили в свои руки почтовую гоньбу во всей почти области, вырвав этот промысел, так сказать, из рук крестьянина. Лошади у них лучше, и почту они возят гораздо скорее, оттого казна и сдает им подряд на почтовую гоньбу. У якутов лучше и рогатый скот. Они вообще трудолюбивы и хорошие хозяева, насколько достает умения, почему в результате они и пользуются большим благосостоянием, нежели подвергшиеся деградации местные русские крестьяне.

    Составляя доминирующий элемент в области, якуты как бы подчиняют своему влиянию сравнительно немногочисленных здесь русских, и подчинение это поразительнее всего выражается в забвении приленскими крестьянами родного языка, которые и между собой не говорят теперь иначе, как по-якутски. Объякучивание объясняется отчасти и тем, что многие русские женятся здесь на якутках.

    Все сказанное до сих пор о якутах говорит за то, что этот народ имеет будущее, когда изменятся условия в Сибири.

                                                                        Тунгусы.

    Народ этот небольшою только частью обитает в якутской области, большинство же их занимает бассейны трех рек, называемых Тунгусками (притоки Енисея), обширные пространства к северу до Ледовитого океана и пространства по бассейну реки Амура. Мы будем говорить лишь о тунгусах, живущих в якутской области, где их в 1885 г., на основании всеподданнейшего отчета за этот год, было 12,358 человек.

    Тунгусы — народ монгольского происхождения. Они, также как и якуты, выщипывая в молодости усы и бороды особыми щипчиками, безусые и безбородые. Тунгусы, живущие на отрогах Станового и Яблонового хребтов и называющие себя овенами или оленьими (от слова олень), ведут жизнь бродячую. Те, которые живут близ Охотского моря и называют себя ламутами (от слова лам море), ведут жизнь оседлую. Эти последние более зажиточны. Селения их суть небольшие постройки с отдельной комнатой для приема почетного гостя. Жилище напоминает русскую крестьянскую избу. В избе имеются небольшие, тщательно обмазанные, камельки, в окнах слюда и очищенные пузыри, а зимой толстый лед. Главную роль в их быту играет собака. Одежду носят из оленьих шкур, вымениваемых у оленьих тунгусов. Главная пища — рыба и жир морских животных, промысел которых составляет главное их занятие. Другая часть оседлых или так называемых сидячих тунгусов имеет жилища, состоящие из землянок или юрт, жизнь в которых зимою возможна лишь для людей животного состояния. Эти несчастные получают одежду от оленьих тунгусов в виде подаяния. Все их имущество состоит из 6-7 собак, с помощью которых они и переезжают с одной реки на другую для рыбной ловли, служащей для них единственным источником существования. Так как успех улова рыбы зависит от счастья, то случается, что они по несколько дней остаются без пищи. Ловля рыбы производится сообща. Всех ламутов насчитывается менее двух тысяч человек.

    Настоящий тунгус — это олений или бродячий, который, будучи страстным охотником, не может пробыть па одном месте трех дней. Отсюда в движениях своих они приобретают удивительную ловкость и гибкость. Сверх того, выдающееся качество их характера — смелость, в противоположность якутам, которые отличаются трусостью. Обладая сказанными качествами, эти тунгусы, не только взрослые но и подростки, отправляются на охоту на медведя с одним кинжалом и имея около себя небольшого роста собаку, похожую мастью на волка, и со стоячими ушами. Когда медведь, увидя человека, становится на дыбы, тунгус моментально бросается на него, обхватывая одной рукой туловище немного пониже передних лап или даже под самые лапы, а другой рукой вонзает кинжал в желудок и распарывает его на столько, что кишки вываливаются, и медведь в бессилии падает на землю. Между тунгусами славился когда-то, как хороший охотник на медведя, сам князь их Икомин, который в последнее время жил оседло в Олекминском округе, близь русского поселения. Икомин, будучи уже стар, если, бывало, ему скажут крестьяне или якуты о неприятном соседстве гостя, задравшего корову или лошадь в тайге, то он весь задрожит от удовольствия и, выпросив предварительно приметы медведя, т. е. большой он или маленький и какого цвета, тотчас же берет ружье, рогатину и отправляется в лес. Выспрашивание примет медведя имело для Икомина значение: маленький или темно-бурый медведь (муравятник) при виде человека никогда не встает на дыбы, а всегда бросается прямо на человека. Такой медведь считается самым опасным и его всегда бьют из ружья, после того как маленькая, неустрашимая собака, не дозволяя двигаться медведю, посадит его на задние лапы, т. е. на корточки. Таких медведей в Якутской области очень много, но более распространен большой, черный медведь. Экс-князь Икомин редко когда возвращался домой без трофея в виде медвежьего уха. Охота на медведя и других зверей накопляет тунгусам огромный запас сведений по части свойств разных животных, их ума или хитрости, о чем они любят рассказывать в длинные зимние вечера, приправляя свой рассказ неистощимым юмором, свойственным этим инородцам.

    Зимой тунгусы-звероловы бродят по падям и теснинам горных хребтов, а летом удаляются на вершины гор, а потому и жилище и одежда их приспособляются к образу их жизни. Урос их, состоя из 20-30 тонких жердей и нескольких десятков выделанных в виде замши оленьих шкур (ровдуга), легко навьючивается на оленей и не представляет никакого затруднения для передвижения. В зимнее время, место, на которое ставится этот же бессменный урос, предварительно очищается от снега до земли, на которую кладут хвою, а место сидения устилают невыделанными оленьими шкурами. Несмотря однако па эти меры и на постоянно поддерживаемый огонь, в уросах, едва защищенных от ветра, до того бывает холодно, что меховую одежду снимать не приходится. Все свои лишения тунгусы переносят со стоическою твердостью, доходящею до веселой беззаботности.

    Вся одежда их делается из оленьих шкур; она легка и состоит из куртки с расходящимися полами, из под которых виднеется длинный, покрывающий живот нагрудник, разукрашенный, как и куртка, полосками, цветного сукна, меха и конского волоса. Сверх того, костюм тунгуса состоит из коротких замшевых, достигающих до колен панталон и длинных, непромокаемых сапог (сары), смазываемых теплым рыбьим жиром. Голова покрывается ермолкою, унизанною бусами, а па шее носят ожерелье тоже из бус, с мешочком для огнива, трута и кремня. Нижнего белья они не носят. Вся одежда шьется сухожилиями северных оленей и надевается без затей, непосредственно на голое тело.

    Охотничьи снаряды тунгуса довольно просты: топор и короткое ружье. На охоту отправляются всегда с собакой, котелком и кожаным мешочком, с небольшим количеством вяленого мяса. Зимой предохраняют глаза от ослепительного блеска снега особыми очками, искусно и красиво сделанными из черных конских волос. Тунгус во время охоты носится на лыжах с неимоверною быстротою.

    В отношении пищи тунгусы, как и якуты, крайне неразборчивы. Любимое блюдо их состоит из недоваренного содержимого желудка северного оленя, высушенного на солнце и нарезанного пластами. К этому кушанью прибавляют еще какие либо местные ягоды. Все тунгусы большие любители водки. За водку они готовы продать все, что угодно. После какого либо выдающегося события в их жизни, напр. удачной общинной охоты, свадьбы и проч., устраивают танцы. Танцуют же они так же, как и якуты, с тем различием, что припев выговаривается иначе.

    Тунгусы считаются христианами, но по-прежнему чтут своих шаманов. Отец смотрит на дочь, как на товар и нередко отдает ее за 20 оленей. Не смотря на допускаемое многоженство, редкий из них имеет две жены. Обряд погребения у них такой: покойника, одетого в праздничные одежды, кладут в ящик и вешают под деревом на сучьях; в землю же зарывают только охотничьи принадлежности. Тунгусы, не смотря па многие свои симпатичные качества, представляют из себя народ, можно сказать, вымирающий и исчезающий, так как численность их уменьшается с каждым годом. Объясняется это, пожалуй, отчасти тем, что условия охоты с истреблением дичи все более и более ухудшаются. Неудачный улов дичи порождает голодовки, которые, в свою очередь, сопровождаются болезнями и массовой смертностью. Очевидно, никакому народу звероловом и охотником нельзя быть вечно. К земледелию перешли только очень немногие из тунгусов в южных местах их пребывания.

                                                                       Юкагиры.

    Они представляют ныне лишь остатки исчезнувшего омолинскаго народа. Юкагиры среднего роста, стройные, волосы и глаза темные и черные, лицо продолговатое, правильное; белизною кожи резко отличаются от своих соседей-инородцев; они скорее похожи на русских по типу. По свойству своего ремесла, заключающегося в звероловстве и охоте за оленями, часть их живет оседло на двух реках — Анюях, впадающих в Колыму, против Нижне-Колымска, а другая часть кочует поблизости Ледовитого океана, между рекою Яною и Колымою.

    Жилища юкагиров, занимающихся оленеводством, много напоминают хижину крестьянина Архангельской и Вологодской губерний, разница только в том, что вместо печи — очаг беспрерывно топящийся. В одном из углов помещаются образа, по стенам висят ружья и охотничьи принадлежности. Для горшков приделаны полки, посредине комнаты большой стол, а по бокам, также как и в якутских юртах, лавки.

    Мужчины и женщины носят порки. Это двухсторонняя из оленьих шкур и шерстью вверх (на подобие дохи) одежда, сделанная в роде рубахи с рукавами и прорезом у ворота и надевающаяся поверх лисьей одежды. Женская порка делается из оленьих выпоротков, вырезанных из живота самки, с откидным воротником из соболя, а мужская просто из молодых оленей, со стоячим воротником из более дешевого меха.

    В пищу идет оленье мясо, высушенное на воздухе или замороженное. Лакомство — копченый олений язык. Вообще меню юкагирского стола не отличается разнообразием, и в пище они также мало разборчивы, как и все сибирские инородцы.

    Олень у юкагиров представляет важную отрасль промышленности, служа в то же время им и пищею, и одеждою; а потому неудивительно, что появления этого животного они ждут с нетерпением и боязливостью, как земледельцы могут ждать жатвы. Охотятся два раза в год — в мае, в августе и сентябре, при переходе оленей из леса в приморские тундры и обратно в лес. Но майский промысел не особенно занимает охотников, так как весенний олень бывает худ, и все тело его покрыто нарывами и ранами; а потому и шкура его не имеет доброты. Мясо употребляют в это время только в крайнем случае, а едят его собаки. Напротив, осенний олень жирен и вкусен; шкура, обросшая новою шерстью, прочна и тепла. Переходы оленей всегда совершаются одной и той же дорогой в 200-300 штук, и в счастливые годы позднего рекостава из массы следующих один за другим поблизости табунов, составляется огромное стадо, доходящее до многих тысяч голов. С ранним рекоставом олени быстро перебираются с моря в лес по льду, и тогда охотникам уже трудно их остановить и убить, чего именно и опасаются они. Обыкновенно же переправа бывает ранее рекостава, и тогда, выбрав место, где противоположный берег отлогий, олени спускаются к реке, по руслу высохшей или маловодной протоки. Убедившись в безопасности, сначала скачут в воду вожаки, а затем бросается и весь табун, так что в несколько минут вся поверхность реки покрывается плывущими оленями. И тут-то для скрывающихся охотников наступает давно ожидаемая минута. В то время как одни из них бросаются оленям на перерыв и стараются замедлить им плав, другие более опытные, вооруженные особого рода копьями, или просто длинными ножами, врываются в табун и начинают свой охотничий промысел, поражая с необычной ловкостью и быстротой плывущих оленей. Маленькая лодка постоянно подвергается опасности быть разбитой или опрокинутой. Самцы кусаются, бодаются и лягаются, а самки обыкновенно стараются вскочить передними ногами в лодку; но охотник, увлеченный страстью добычи, отражая нападающих, продолжает наносить удар за ударом. Удар он делает лишь настолько сильный, чтобы раненый олень мог доплыть к поджидающим его внизу по воде другим охотникам. Добыча его все более и более увеличивается. Но вот, наконец, самкам удается опрокинут его «ветку»; охотник и тут не теряется, а ухватившись за сильного не раненого оленя, вместе с ним, выбирается на берег; так что несчастья бывают очень редки, хотя охота и сопряжена с большими опасностями. Дележ добычи такой же, как и у прочих инородцев, т. е. все участвующие в охоте распределяют добычу равномерно, по количеству участвующих.

    Другое занятие юкагиров состоит в ловле соболей, белок, лисиц и горностаев. Трудолюбивый юкагир с первым снегом выставляет до 400 ловушек, и хотя они сделаны из одного лишь дерева, без всякого железного скрепления, тем не менее снаряды эти имеют такой обдуманный и сложный механизм, и выказывают такое знание свойств и привычек каждой породы из попадающих в них зверей, и так приноровлены к их силе, что кажется, более усовершенствованных орудий и придумать нельзя. В хороший год при каждом осмотре ловушек, что делается в продолжении зимы от 5 до 7 раз, в каждой восьмой или девятой ловушке находят более или менее важную добычу.

    Запасшись на зиму мясом, солью и имея для обмена на табак, ситец и другие привозные товары всегда большой запас выделанных оленьих кож, юкагир остальное время года, кроме осмотра ловушек, проводит совершенно беззаботно, посещает друзей, курит или играет на самодельной скрипке. Отличительная черта в характере юкагиров, в противоположность всем инородцам Якутской области и в особенности якутам — это любовь к музыке и пению. Мужчины воспевают про удаль и опасности охоты на медведя и вообще о своих подвигах; а женщины, мягкий, нежный голос которых более приятен, распевают о соловье и сизокрылом голубке, решетчатых окнах и других предметах, ныне юкагирам совершенно неизвестных. Но о преданиях старины ничего не упоминается, хотя туземцы иногда много рассказывают чудесного о своих предках.

    Юкагиры представляют народ также быстро вымирающий. «Многочисленные прежде, как звезды в небе», по их преданию, они теперь не превышают 786 человек, как это видно из всеподданнейшего отчета за 1885 г.

                                                                       Чукчи.

    Из всех племен, населяющих область, в наибольшей чистоте сохранились чукчи. Это племя номадов делится на оседлых или береговых и на оленьих или кочевых, и группируется по северо-восточным тундрам области целыми родами с многочисленными стадами оленей. Хотя чукчи переходят с места на место, выбирая более удобные места мхов — отавы, у них более оседлости, чем у других кочевых народов. Они собирают запасы пищи, и только скудность пастбищ и недостаток корма оленям понуждает их к передвижению. Наклонность их к оседлой жизни проявляется и в бережливости и даже скупости, — качествах совершенно чуждых кочующим инородцам. У этих кочевников, не нуждающихся в быстрых передвижениях и трудных переходах по лесистым, горным хребтам, жилища весьма удобны. Деревянный остов из жердей покрывается сплошь оленьими шкурами с шерстью. Посредством тех же шкур внутри шатра устраивается 8 отделений с коридором посредине, так что с каждой стороны коридора приходится по четыре отделения. Средина со входными дверями, одна против другой, служит местом общего собрания и кухней. Для освещения жилища, а также и нагревания его, в каждом из отделений, днем и ночью, горят в роде плошек особые светильники из мха, пропитанного нерпичьим жиром, который они приобретают от береговых кочевников в обмен на оленьи кожи и готовое платье. Местом мены служит Анюйская крепостца, где в марте месяце бывает ярмарка и где совершаются всякие торговые обороты между кочевниками и русскими.

    Одежда чукчей — широкая кухлянка или оленья рубаха и длинные меховые шаровары, приспособленные к сидячей жизни. Главное украшение мужчин корольки (бусы), оплетенные в виде обручков, а в ушах по пряди бисера. Любимым блюдом служат — мясо белого медведя и сырая китовая кожа с оставляемым на ней, при съемке, толстым слоем мяса; а также любят они замороженный олений мозг. Питье приготовляют из мясного сока и пьют его из чашки, чрез просверленную оленью кость или чрез трубу из лебяжьего пера. Рыбу употребляют только при недостатке другой пищи и к соли питают решительное отвращение. Чукчи едят также тальниковый (ивовый) лист, заквашенный в нерпичьем жиру, и кору с тальниковых корней, заливая ее теплым нерпичьим жиром, и наконец морскую капусту. Табак курят все черкасский, смешивая его для крепости с древесною корою. Жуют еще серу с лиственницы.

    Получая от оленя пищу и одежду, чукчи все недостатки лишений переносят с твердостью. Дорожа своей свободой, они на своих соседей смотрят с некоторым сожалением; в русских же, с которыми их сближает торговля, они видят представителей высшей расы, а потому по приезде русского считают за честь, если гость не откажется разделить ложе с женой чукчи. Уже это одно обрисовывает последнего и дает понятие о его младенческом состоянии. Теперь чукчи быстро обращаются в православие, но это им нисколько не мешает точно также быстро вырождаться и исчезать. В настоящее время их официально (т. е. по отчету за 1885 г.) насчитывается всего 1077 человек.

                                                                           * * *

    Кроме этих народностей в якутской области есть еще и другие, живущие по побережью океана, как то: чуванцы (138 душ), коряки (5 душ), но вследствие их малочисленности образ жизни их не выяснен.

                                                                           * * *

    В общем количество народонаселения в Якутской области за последнее время (за 1885 г. по всеподдан. отчету за этот год) выразилось в следующих цифрах по округам — в Якутском: 143,006 чел. (71,998 муж., 71,008 жен.), Вилюйском: 69,103 (35,623 муж., 33,480 жен.), Олекминском 13,670 (7,326 муж., 6,344 жен.), Верхоянском 13,070 (6,678 муж., 6,302 жен.), и Колымском 5,717 (2,934 муж., 2,783 жен.). Таким образом Якутский южный округ есть самый густонаселенный.

    Замечательно это преобладание в области мужского населения над женским. Не только у инородцев, но и у русских здешних мужская половина численно преобладает. Напр., якутов в 1885 г. было мужчин 110,113 чел., а женщин 109,753, тунгусов — мужчин 5,646, а женщин 4,878 и т. д. Русских было мужчин 11,320 и женщин 7,346. Движение народонаселения в области весьма слабое. Так, в 1884 г. народонаселения было 250,244 чел.; родилось в 1885 г. более, нежели умерло на 1,421 чел., прибыло ссыльных и переселенцев 232 чел., следовательно, прирост населения за год был 1,652 чел. Возрастая в этой прогрессии, народонаселение в Якутской области могло бы удвоиться только через 160 лет. По вероисповеданиям в области было православных 247,525 чел., магометан 2,012, сектантов 1,510, евреев 497, католиков 339 и протестантов 113, а всего лиц означенных исповеданий было 251,896 чел. Следовательно, официально язычников в области не имеется.

    Принимая во внимание, что из ничтожного числа русских в области, именно 18,666 чел., ссыльных всех категорий было 6,376 чел. (в том числе сосланных по мирским приговорам 865 и государственных 123 чел.), а крестьян всего 5,678 обоего пола, можно придти к выводу, что Якутская область до сих пор колонизационного значения не имела и что она есть по преимуществу место ссылки уголовных преступников. За 1885 г. сюда прибыло добровольных переселенцев всего 18 мужчин и 11 женщин, т. е. настолько ничтожная цифра, о которой и говорить не стоит.

    Как место ссылки, официальный отчет так характеризует Якутскую область: «Кроме скопцов и других сектантов, которые неутомимым трудом и знакомством с ремеслами завоевали себе более или менее обеспеченное экономическое положение, большинство ссыльных в области из низших классов крайне неудовлетворительно. Видя в жизни одно стремление к легкой наживе, большая часть из них — сильных и здоровых — уходит из мест причисления на золотые промыслы, чему не мало способствуют и сами инородцы, снабжая их на дорогу всем необходимым и даже деньгами, чтобы только избавиться от этого тяжелого для них бремени. И такого элемента ссыльных в 1885 г. проследовало на прииски и обратно через г. Якутск до 700 чел. Ведя жизнь бездомную, этот слой людей является одним из самых вредных для здешнего края и, как готовый всегда на все недоброе, представляет не мало забот для ограждения от них более трудолюбивого класса ссыльных. Когда же физические силы этих трутней начинают приходить в упадок, они переходят в нищенство и продолжают так до дряхлости, пока некоторым из них не посчастливится попасть в число лиц, получающих вспомоществование из экономических капиталов по 36 руб. 50 коп. в год, которых в отчетном году роздано 58 ссыльным».

    Земледельческая культура в Якутской области должна стоять на очень низкой степени уже потому, что инородцы здесь только недавно начали заниматься земледелием, а русские земледельцы почти отсутствуют. Притом, приленских крестьян по справедливости, нельзя назвать даже земледельцами, ибо у них в продолжении двух столетий здесь утрачены все земледельческие инстинкты, и вся пашня нередко заключается во дворе, в котором зимой живет скот. Весной скоту, которого никогда не бывает много, отводится другое место, а двор лопатами взрывается, сеется хлеб и боронится граблями, причем хлеба сеется не более 1¹/₂ пуда и немного картофеля. Между тем почвенные и климатические условия области вполне допускают возможность занятия земледелием, по крайней мере, это можно сказать о южных округах — каковы Олекминский, Якутский и Вилюйский. Почва здесь песчаная, суглинок, редко чернозем. Один сорт глины, окрашенный в красный цвет, другой в фиолетовый и третий в голубоватый. Есть еще четвертый сорт — белой глины. Голубоватая глина, если ее взять из горы в окаменелом виде и бросить в огонь, то она от нагревания разлетается с треском по сторонам. Этот сорт глины содержит пустоты, в которых заключен или воздух или какой либо иной газ. Разрыв же фиолетовой глины, не содержащей пустот, бывает в несколько раз сильнее, так что кусочки глины, брошенные в горящий костер, разбрасывает по разным направлениям на 1¹/₂ и 2 саж. и вверх, и по бокам. Белая глина. вероятно, содержит много углекислоты, потому что кусочек ее, брошенный в холодную воду, вскипает. На ощупь такая глина жирная, но на поделки, как показывают опыты, не годится потому, что, засыхая в среднем жару, она дает трещины. Песок же заключает в себе кварц, полевой шпат и значительный % кремнезема (которого здесь громадные залежи); но в некоторых местах глина с белым мрамором преобладает над всякими другими обломками горных пород. Средняя температура почвы, по измерению г. Павлова (сделанному в 1883, 1884 и 1885 годах, в г. Якутске) в земледельческой части области следующая: январь 19,3—, февраль 18,7—, март 13,7—, апрель 6,5—, май 1,1+, июнь 2,3+, июль 5,2+, август 3,9+, сентябрь 1,3+, октябрь 0,8+, ноябрь 5,5—, декабрь 12,2—.

    Говоря об якутах, мы уже видели, как производится ими расчистка земли под пашню. Точно также она производится и у крестьян и у скопцов. Рубка леса на десятине стоит от 60 до 80 руб., выжечь и выкорчевать десятину стоит 120 руб., вся же работа по очистке десятины, если она производится небольшой наемной группой или самим хозяином, обыкновенно обходится от 150 до 200 руб. При расчистке, главным образом, обращается внимание на покатость (склон) местности. Если склон или покатость обращены на юг, или юго-восток, то такая пашня более ценится, чем обращенная на север, ибо опыт показал, что пашня, обращенная на юг, менее подвергается влиянию мороза; между тем как на склоне, обращенном на север посев всегда убивает морозом. Напр., в 1887 г. в Олекминском округе урожай хлеба был удовлетворительный, и морозы выпали в начале июля. В ночь с 3 на 4 июля на склоне, обращенном к югу по Реомюру было 3-4° тепла, и хлеб не повредило, тогда как на склонах, обращенных на север, хлеб убило морозом. Поэтому-то пашня имеет большую разницу в ценности. На каждую десятину сеют от 8 до 10 пудов, почему здесь и возникло своеобразное деление десятин на восьмые части, полагая что на ¹/₈ десятины засевается пуд семян.

    Некоторые из безземельных скопцов арендуют землю у крестьян, казаков и своих же братьев скопцов. Арендная плата за десятину от 15 до 20 руб., т. е. почти такая же, как и в России. Объясняется это без сомнения дороговизной расчистки земли под пашню. Но и обработка земли обходится здесь не дешево. Так напр. вспахать весной десятину стоит 8 руб., заборонить 3 руб., перепахать десятину осенью та же цена. Весной на следующий уже год вспахать, посеять, выборонить и закатать десятину обходится 6 рублей. Снять пашню и провеять зерно стоит 8 рублей. Вообще, цены на рабочие руки в 1885 г., по официальному отчету, были следующие: поденная плата рабочему с лошадью от 90 к. до 1 руб. 50 к., пешему от 35 до 90 к.; помесячная плата работнику от 15 до 20 руб., работнице 10 р., подесятинно плата 6-14 руб. Во время уборки хлеба и сенокоса плата возвышается, доходя до 4 руб. в день, если рабочий с лошадью. В лето работнику платится 60-70 р., работнице 22-25 р. В год работнику 180-200, работнице 90 р.

    Что в Якутской области небезвыгодно заниматься земледелием доказывается следующими официальными цифрами за 1885 г., а год этот, по словам отчета, был крайне неблагоприятный для земледелия.

    В Олекминском округе ячменя посеяно 5,193 четв., снято 35,374 четв., ярицы посеяно 1,527 четв. и снято 6,259 ч., пшеницы посеяно 453 четв., снято 2,025 четв., овса посеяно 606 ч., снято 3,201 четв., ржи посеяно 9 четв. и снято 63 четв. Итого посеяно 7,790 четв., снято 46,921 четверть. Картофеля посеяно 11,960 пуд. и снято 51,548 пуд.

    В Якутском округе посеяно: ячменя 5,092 четв., снято 2,985 четв., ярицы посеяно 2,935 четв., снято 3,192 четв., пшеницы посеяно 1,075 четв., снято 1,162, овса посеяно 180 четв., снято 91 четв. Итого посеяно 9,262 четв., снято 7,431 четв.

    В Вилюйском округе посеяно 9,252 четв., снято 7,459 четв., картофеля посеяно 365 четв., снято 1,238 четв.

    Значит, в двух более северных округах в 1885 году, был положительный неурожай, и в общем неурожай этого года для всех округов выразился в следующей цифре: посеяно хлеба всех сортов против прошлого года более на 182 четв., а снято менее на 15,472 четв.; равно менее снято и картофеля. Урожай хлебов этого года был сам 3⁸/₁₀, картофеля сам 3⁶/₁₀. В предшествовавшем 1884 г. было посеяно хлеба всех сортов 18,264 четв.; а снято 71,085 четв. В благоприятные годы по словам отчета, в Якутской области урожай пшеницы бывает сам 20, а ржи сам 30. Сена в 1885 г. накошено было во всех пяти округах: 13.844,157 пуд. В 1884 г. было накошено сена 19.444,709 пуд.; в 1885 г. менее на 3.303,552 пуд. Замечательно, что трава в округах Олекминском и Вилюйском из году в год уменьшается. Так в 1882 г. накошено сена 409,660 пуд., в 1883 г. — 370,800 пуд., в 1884 г. — 293,400 пуд., в 1885 г. — 109,660 пуд. До 1882 г. уменьшений не замечалось.

    Из приведенных цифр видно, как мало еще распространено земледелие в Якутской области. Не удивительно поэтому, что здесь хлеба не достает на удовлетворение местных потребностей и что значительная часть этого продукта привозится торговцами из Иркутска и продается по неимоверно высоким ценам. Так, напр., в Якутске в 1885 г. пуд ржаной муки стоил 3 р. 70 к. и 4 р. Нелишне заметить, что цены на хлеб здесь еще искусственно возвышаются местными скопцами, у которых земледелие процветает. Такими бедствиями народными, как неурожай, скопцы бессовестно пользуются, и сделав стачку между собою (в их руках тут почти вся торговля), страшно возвышают цены на хлеб и прочие продукты. Напр., в прошлом 1887 г., когда в начале года картофель был только у них, они продавали его по 3 р. за пуд; 100 головок лука стоило от 1 р. до 2 р. и более, смотря по качеству, 1 арбуз стоил 3 р., 1 редька 5 к., 1 огурец 10 к., пуд ржаной муки продавался от 4 р. до 4 р. 50 к.

    Затем, относительно состояния в области, сельских и городских промыслов, торговли, путей сообщения, народного здравия и народного образования отсылаем интересующихся к официальному отчету.

                                                                             * * *

    В заключение скажем, что Якутскую область можно сравнить с пустыней, но пустыней весьма богатой естественными силами, служащими в настоящее время как бы резервом для будущего человечества.

    /Записки Императорскаго Русскаго Географическаго Общества по Отдѣленію Этнографіи. Т. XVII. Вып. II. С.-Петербургъ. 1891. С. 1-41./

                                                                        XVI. Якуты*

                                                                         (Вруцевича)

    [* Якуты в количестве 231 тысячи населяют Якутскую область, по бассейнам р.р. Лены, Яны, Индигирки и Калымы.]

    Современный якут среднего роста, безбородый и безусый, с черными волосами на голове, большим мясистым лицом, выдающимися скулами, приплюснутым, маленьким носом. Волосы на бороде и усах все якуты в молодости выщипывают.

    Якуты живут в юртах, которые строятся так: берутся не особенно толстые 4 бревна длиною до 2-х сажень и вкапываются в 4-х ямах наклонно друг к другу. В бревна или столбы врубаются 4 поперечных балки, так что образуется квадрат; затем кладутся на эти балки крестообразно еще две балки, служащие основою крыши; а после всего этого остов плотно обкладывается тонкими бревнами или досками. Из такого же материала делается потолок. Как бока юрты, так и крыша обмазываются глиной, смешанной с коровьим пометом.

    В стенах, обращенных на юг и запад, просекают небольшие квадратные отверстия в 6-7 вершков, в которые вставляются слюда, рыбий или воловий пузырь, зимой — льдина, служащие проводником света, но в юртах зажиточных якутов употребляются и стекла.

    Стены внутри юрты обмазываются глиной, а у зажиточных белятся известью, добываемою из близлежащих известковых гор. Подобное жилище крайне непривлекательно, как снаружи, так и внутри. Войдя в дверь с восточной стороны, под ногами будет ощущаться нередко полусухая глина, около стен находятся широкие нары, служащие и сидением, и кроватями; на шестах, прикрепленных к потолку, висят: незамысловатая одежда якута, сети из конского волоса, ружья (кремневки), рогатины и прочие охотничьи принадлежности. Часто стены юрты бывают изукрашены разными лубочными картинами и цветными бумажками с конфет и бутылочных ярлыков. Якуты, надо заметить, к картинам питают особенное пристрастие и если бы картины не были здесь так дороги, то, по всей вероятности, все юрты были бы ими изукрашены.

    Рядом с юртой устраивается хлев для скота (хотон), который иногда устраивается и в самой юрте, страшно заражая воздух. Юрта, не смотря на незатейливость своего устройства, имеет то преимущество пред великорусским домом, что она теплее его, почему не только здешние крестьяне в селах, но и купцы в городах устраивают юрты при своих домах.

    Одеваются якуты следующим образом. Зимой они носят короткую, меховую доху, достигающую до колен. Зимой носят еще род чулок (торбаза), шитых из оленьей кожи шерстью вниз и выше колен. Шапка (бергече) у богатых якутов всегда из соболя с широкими на затылке отводами. В ушах якутов можно видеть большие серебряные серьги, у бедных медные. На шее носят нашейники из беличьих хвостов.

    Летом мужчины и женщины носят сары (сапоги), сделанные из сыромятной кожи. На руках зимой носят меховые рукавицы. Вся одежда шьется или нитками, покупаемыми у русских торговцев, или воловьими жилами. Как якуты, так и приленские крестьяне ни льна, ни конопли не сеют, а потому рубашки шьют из привозного ситца. В местностях же удаленных от городов якуты обходятся вовсе без рубашек.

    На счет пищи якут не взыскателен и довольствуется всякой всячиной, даже мясом животных, павших от моровой язвы, через что они сами заражаются и умирают, как это и случилось в июне 1887 года близ г. Олекминска.

    Занятия, якутов заключаются, главным образом, в рыбной ловле и охоте. В летнее время якуты ловят рыбу в горных реках сетями и неводами. Осенью ловят рыбу «лучом» на двух или более лодках — «ветках», как их называют приленские крестьяне. Ветка или по-якутски «ты» строится из бересты. Листы бересты сшиваются кореньями или тонкой бечевкой. Корма и нос «ветки» очень заострены, так что их нельзя отличить друг от друга. Внутренность ветки обивается тоненькими, дугообразными дощечками, которая кладутся плотно одна к другой. Затем, вся внутренняя поверхность заливается лиственной серой, а низ — смолой, для того, чтобы не просачивалась вода. Длина «ветки» не более сажени. Таким образом, устроенная ветка отличается необыкновенною легкостью и в то же время прочностью. Во время езды по Лене, якут садится по средине «ветки», гребет веслом попеременно с обеих сторон и мчится в ней очень быстро.

    Ловля рыбы производится небольшими артелями в 8-10 человек, которые, запасшись хлебом, чаем и всем необходимым, отправляются на ловлю далеко от жилья, работая с утра до поздней ночи. Вечером варят чай и ужин под открытым небом. Ловля эта продолжается от одной до четырех недель, смотря по улову. Более удачный улов бывает тогда, когда вода идет на прибыль, а, следовательно, и рыба идет с моря вверх по реке; если вода убывает, то рыба идет на север к морю.

    По окончании ловли, если невод артельный, вся добыча делится по числу лодок; но если невод принадлежит кому-либо одному, то хозяину невода дается ¼ часть всего улова, а остальное делится поровну между всеми, принимавшими участие в ловле.

    Если бы якуты какой-либо лодки, набившие много рыбы, не согласились поделить добычи, то они за это подверглись бы презрению от своих товарищей.

    Подобный обычай настолько укоренился среди якутов, что иной дележки они и не понимают. Якута, преступившего обычай предков, они назвали бы «нучей», т. е. русским, который между ними не пользуется хорошей репутацией. Точно также, когда вытянут невод с рыбой, то сторонний человек, если ему надо рыбы, может беспрепятственно брать, сколько ему угодно, и никто из ловцов никогда не решится отказать ему в этом.

    «Зачем же, — спросили мы однажды, — вы даете стороннему, ведь он не ловил рыбы?»

    «Нельзя не дать, не дашь, нам Бог не даст» — получили мы в ответ.

    «А если бы к вам пришли 5-6 человек и всю тоню захотели бы у вас взять, дали бы вы им?».

    «Дали бы, ваше почтение. Мы не дал, нам Бог не дал, мы дал, нам Бог много дал, ваше почтение. Это у вас русских ни один маленький рыбка не возьмет, а у нас возьмет».

    Те же приемы дележа добычи практикуются якутами и при охоте на зверя. Осенью, когда выпадает первый снег, якуты артелью охотятся на белку, лисицу и других зверей. На охоте, в местах, удаленных от русских поселений, когда у них не достанет пороху или дроби для стрельбы, употребляются в дело первобытные луки, по местному — самострелы. По рассказам стариков якутов, возраст которых достигает 70-ти лет, они стреляли из луков, а винтовок нынешних кремневых почти что не знали. Такие старики говорят, что они из самострела убьют белку, зайца, лисицу или горностая ничуть не хуже, чем из винтовки. Луки теперь постоянно вытесняются винтовками, их можно видеть разве как забаву у мальчиков, или при охоте на белку у очень молодых охотников, для которых, вследствие их неопытности, порох тратить не полагается. Порох и дробь, здесь очень дороги и потому якут, как хороший стрелок, норовит всегда стрелять белку в глаз; заряд кладет маленький, чтобы пуля не прошла насквозь и осталась бы в белке. Из убитой для якута минутное дело вынуть пулю обратно и опять употребить ее в дело. Так что одна и та же пуля служит ему несколько времени, а именно до тех пор, пока он не даст промаха, а промах якут делает очень редко.

    Ловля зайцев в зимнее время производится петлями. Из ружей в них не стреляют; жалеют заряда на такого ничтожного зверька.

    Ловля оленей и сохатых, как и в других местах Сибири, где ружьем бить невозможно, производится ямами. Вырывается еще летом глубокая яма и сверху заваливается хворостом, так что зверю трудно заметить ловушку. Он бежит, ничего не подозревая, и проваливается в яму. Летом иногда в такую яму попадает и северный медведь и на тощий желудок лакомится ранее его попавшим туда зверем. Винтовочная пуля якута убивает его наповал и тогда уже в свою очередь якут лакомится мясом и салом медведя.

    Лисиц и соболей ловят отравой из сулемы, мышьяка и стрихнина.

    Из производств, которыми занимаются якуты, заслуживает упоминания выделка шкур воловьих, оленьих и других для одежды.

    Рыбная ловля, охота и кое-какие домашние производства во все времена служили якутам единственным источником их существования в их кочевом образе жизни. Но после того, как они познакомились с русскими, а может быть частью и по другим причинам, многие из них пришли к сознанию необходимости заняться земледелием, что, вместе с тем, обусловило и оседлый образ их жизни.

    Теперь якуты занимаются земледелием в двух южных округах — якутском и олекминском.

    Занимаясь промыслами и земледелием, якуты в то же время занимаются и торговлей или, лучше сказать, обменом своих продуктов на привозные товары, каковы: водка, чай, сахар, табак и прочее.

    Орудием обмена, конечно, служат деньги, хотя в некоторых пунктах, отдаленных от русских поселений, уцелел еще первобытный обмен, т. е. продукта на продукт.

    Здесь денежные знаки, в которых якуты не знают толку, ценятся ими очень низко; но за то высоко ценятся необходимые предметы потребления. «Что мне деньги — говорит якут — денег курить не будешь, если табаку нет; пить водки тоже не будешь; ножа из денег не скуешь. Если у меня есть лисица, соболь, белка или горностай, то я все добуду, что мне нужно, если не у русского, то у своего же соседа».

    У русских торговцев приемы при торговых сношениях с якутами всегда и везде одинаковы. Как на севере России русский спаивает самоеда и за водку делает его бедняком, так и здесь первенствующее место отводится водке, до которой якуты большие охотники.

    Лисица и соболь, стоящие от 30 до 50 и более рублей, продаются за бутылку водки, цена которой в городе копеек 65 или рубль.

    Таким образом, плоды усиленного якутского труда, на который он потратил массу времени, пропивается им в несколько часов.

    Подобная торговля, впрочем, практикуется лишь в местах, удаленных от городов и русских поселений, куда русское влияние еще не проникло.

    Подгородные же якуты уже настолько просветились, что за вещь всегда запрашивают дороже ее стоимости и норовят как-нибудь обмануть «нучу», своего любезного учителя. Напр., чтобы кончики шерсти соболя были черны, подгородные якуты шкурки коптят в дыму, чтобы продать их за высокую цену. Обманутого якуты считают дураком, как и вообще они считают дураками всех честных, простых или доверчивых людей. Наоборот, проявлением ума и высшей мудрости в их глазах отличается тот, кто других обманывает и кого обмануть нельзя. К подобным воззрениям этих простых и когда-то более честных дикарей приучили сами же русские торговцы.

    Якуты, как народ только еще начинающий выходить из первобытного состояния, почти в целости сохранили обычай гостеприимства. «Нуча (русский) — говорят якуты — дома кусаган (худой). Если якут к нему придет голодный, когда русский сидит за столом и обедает, то русский ни пить, ни есть не даст, а когда русский придет к якуту, не дать ему пить и есть нехорошо, потому что якут знает, каково быть голодным. В этом случае он судит по себе».

    Вообще к проезжему якуты относятся с почтением. О том, чтобы они обворовали гостя, не приходилось слышать, хотя может быть это и бывает: «в семье не без урода».

    Якуты теперь все православного вероисповедания. Много потрудился в обращении их протоиерей Слепцов.

    Церковь якуты очень любят посещать, а также любят оказывать всевозможное почтение православным священникам, пользующимся у них большим значением.

    Между приленскими крестьянами якуты считаются хорошими гадальщиками. Украдена у крестьянина или якута лошадь, корова или вещи какие-нибудь и все поиски оказываются тщетными, тогда потерпевший идет к обыкновенному гадальщику-якуту, слава которого далеко прошла. Приемы гадания самые обыкновенные: шептание, плевание в воду, раскладывание на столе зерен ячменя и карты.

    Гадание всегда производится за приличное вознаграждение и чем выше плата, тем и результат гадания утешительнее для потерпевшего.

    После смерти кого-либо из членов семьи, якуты пекут оладьи нарочно для покойника и ставят их на стол, где они стоят в течении нескольких суток. Покойник, невидимый людьми, приходит и ест оладьи.

    Брачный союз у якутов заключается обыкновенно так. Сваха, по большей части сестра или родственница жениха, приходит к отцу невесты и совершает договор. Если договаривающиеся стороны придут к соглашению, тогда сваха извещает жениха о результате сговора. Тогда жених приходит с водкой в дом отца невесты и угощает все семейство отца невесты. В определенное время при сговоре, жених дает калым, иногда до 500 рублей и более.

    В угощении главную роль, конечно, играет водка, которою угощают всех родственников и друзей. На свадьбу иногда приходят от 200 до 300 и более иногда человек. Непомещающиеся в юрте угощаются на улице. Пир продолжается четыре дня. Все это время происходит бесшабашное пьянство, песни и танцы. Погуляв достаточно, отправляются в церковь для венчания. Первая едет сваха с образом, за ней жених и невеста, отец и мать жениха, тысяцкий, дружка и проч.

    После венца заезжают в дом невесты на короткое время за приданым и тотчас все ближайшие родственники отправляются к жениху, где гуляют уже целую неделю.

    Так собственно празднуется свадьба богатых якутов, бедные же совершают ее проще.

    Тотчас после свадьбы молодая чета отделяется от отца, который строит своему сыну недалеко от себя юрту, приблизительно в одной или двух верстах, дает все необходимое, а сын за это обязывается кормить и поить отца, когда тот сделается стар или неспособен к труду.

                                                                      XVIІ. Юкагиры

                                                                         (Вруцевича)

    Юкагиры [* Юкагиры живут в северо-восточной Сибири, по берегу Ледовитого Океана, между Яною и Колымою. В настоящее время число их не превышает 1,500 человек.] представляют ныне лишь остатки исчезнувшего омолинскаго народа. Юкагиры среднего роста, стройные, с темными волосами, черными глазами и правильным, продолговатым лицом; белизною кожи они резко отличаются от своих соседей — инородцев; они скорее похожи на русских. По свойству своего ремесла, заключающегося в звероловстве и охоте за оленями, часть их живет оседло на двух реках — Анюях, впадающих в Колыму, против Нижне-Колымска, а другая часть кочует по близости Ледовитого океана, между речкою Яною и Колымою.

    Жилища юкагиров, занимающихся оленеводством, много напоминают избу крестьянина Архангельской и Вологодской губерний, разница только в том, что вместо печи — очаг беспрерывно топящийся. В одном из углов помещаются образа, по стенам висят ружья и охотничьи принадлежности. Для горшков приделаны полки, посредине комнаты большой стол, а по бокам, также как и в якутских юртах, лавки.

    Мужчины и женщины носят порки. Это двухсторонняя из оленьих шкур и шерстью вверх (наподобие дохи) одежда, сделанная вроде рубахи с рукавами и прорезом у ворота и надевающаяся поверх нижней одежды. Женская порка делается из оленьих выпоротков, вырезанных из живота самки, с откидным воротником из соболя, а мужская просто из молодых оленей, со стоячим воротником из более дешевого меха.

    В пищу идет оленье мясо, высушенное на воздухе или замороженное. Лакомство — копченый олений язык. Вообще юкагирский стол не отличается разнообразием, а в пище они также мало разборчивы, как и все сибирские инородцы.

    Олень у юкагиров представляет важную отрасль промышленности, служа в тоже время им и пищею, и одеждою; а потому не удивительно, что появления этого животного они ждут с нетерпением и боязливостью, как земледельцы могут ждать жатвы. Охотятся два раза в год — в мае, в августе и сентябре, при переходе оленей из леса в приморские тундры и обратно в лес. Но майский промысел не особенно занимает охотников, так как весенний олень бывает худ, и все тело его покрыто нарывами и ранами; а потому и шкура его не имеет доброты. Мясо употребляют в это время только в крайнем случае, а едят его собаки. Напротив, осенний олень жирен и вкусен, шкура, обросшая новою шерстью, прочна и тепла. Переходы оленей всегда совершаются одной и той же дорогой в 200-300 штук, и в счастливые годы позднего рекостава из массы следующих один за другим по близости табунов, составляется огромное стадо, доходящее до многих тысяч голов. С ранним рекоставом олени быстро перебираются с моря в лес по льду, и тогда охотникам уже трудно их остановить и убить, чего именно и опасаются они. Обыкновенно же переправа бывает ранее рекостава, и тогда, выбрав место, где противоположный берег отлогий, олени спускаются к реке, по руслу высохшего или маловодного протока. Убедившись в безопасности, сначала скачут в воду вожаки, а затем бросается и весь табун, так что в несколько минут вся поверхность реки покрывается плывущими оленями. И тут-то для скрывающихся охотников наступает давно ожидаемая минута. В то время как одни из них бросаются оленям на перерез и стараются замедлить им плав, другие более опытные, вооруженные особого рода копьями, или просто длинными ножами, врываются в табун и начинают свой охотничий промысел, поражая с необычной ловкостью и быстротой плывущих оленей. Маленькая лодка постоянно подвергается опасности быть разбитой или опрокинутой. Самцы кусаются, бодаются и лягаются, а самки обыкновенно стараются вскочить передними ногами в лодку; но охотник, увлеченный страстью добычи, отражая нападающих, продолжает наносить удары за ударом. Удар он делает лишь настолько сильный, чтобы раненый олень мог доплыть к поджидающим его внизу по воде другим охотникам. Добыча его все более и более увеличивается. Но вот, наконец, самкам удается опрокинуть его «ветку»; охотник и тут не теряется, а ухватившись за сильного не раненого оленя, вместе с ним, выбирается на берег; так что несчастия бывают очень редки, хотя охота и сопряжена с большими опасностями. Дележ добычи такой же, как и у прочих инородцев, т. е. все участвующие в охоте распределяют добычу равномерно, по количеству участвующих.

    Другое занятие юкагиров состоит в ловле соболей, белок, лисиц и горностаев. Трудолюбивый юкагир с первым снегом выставляет до 400 ловушек, и хотя они сделаны из одного лишь дерева, без всякого железного скрепления, тем не менее снаряды эти имеют такой обдуманный и сложный механизм, и выказывают такое знание свойств и привычек каждой породы из попадающих в них зверей, и так приноровлены к их силе, что кажется, более усовершенствованных других и придумать нельзя. В хороший год при каждом осмотре ловушек, что делается в продолжении зимы от 5 до 7 раз, в каждой восьмой и девятой ловушке находят более или менее важную добычу.

    Запасшись на зиму мясом, солью и имея для обмена на табак, ситец и другие привозные товары всегда большой запас выделанных оленьих кож, юкагир остальное время года, кроме осмотра ловушек, проводит совершенно беззаботно, посещает друзей, курит или играет на самодельной скрипке. Отличительная черта в характере юкагиров, в противоположность всем инородцам Якутской области и в особенности якутам — это любовь к музыке и пению. Мужчины воспевают про удаль и опасности охоты на медведя и вообще о своих подвигах; а женщины, мягкий, нежный голос которых более приятен, распевают о соловье и сизокрылом голубке, решетчатых окнах и других предметах, ныне юкагирам совершенно неизвестных. Но о преданиях старины ничего не упоминается, хотя туземцы иногда много рассказывают чудесного о своих предках.

    Юкагиры народ быстро вымирающий. «Многочисленные прежде, как звезды в небе» по их преданию, они теперь не превышают 700-800 человек.

    /Русская Земля (природа страны, населеніе и его промыслы). Сборникъ для народнаго чтенія. Т. Х. Очерки Восточной Сибири. Составилъ И. Дроздовъ. [Приходская Библіотека, издаваемая под редакціей В. И. Шемякина. № 43.] С.-Петербург. 1899. С. 174-189./

    — Обитатели, культура и жизнь въ Якутской области. М. С. Вруцевича. Спб. 1891.

    Это — небольшая книжка, составляющая отдельный оттиск из ХVII-го тома Записокъ Географическаго Общества по отдѣленію этнографіи (кажется, еще не вышедшего в свет) и заключающая краткие очерки быта туземцев Якутской области, а именно якутов, тунгусов, юкагиров и чукчей. Очерки весьма краткие, особливо о трех последних племенах, но, по-видимому, составлены на основании личного знакомства с предметом, и так как литература о туземцах северо-восточной Сибири весьма небогата, то и эти очерки имеют свою цену. Автор говорит в особенности о внешнем быте этих племен: их физических свойствах, устройстве жилищ, одежде, промыслах, некоторых обычаях. Эти племена издавна привлекали внимание путешественников русских и иностранцев, попадавших на этот далекий северо-восток, и будущему этнографу очень интересно будет сличить старые и позднейшие отзывы наблюдателей о племенах, которые они видели в разные эпохи их существования. Будущий исследователь обратит внимание на то, как в эти разные эпохи определялась численность племен, состояние их быта, сначала едва затронутого русским соседством, потом подпадавшего все больше его влиянию, и т. д. Новейшие наблюдатели говорят обыкновенно о вымирании сибирских туземцев и наш автор говорит, например, о тунгусах, что это народ «вымирающий и исчезающий, так как численность их уменьшается с каждым годом»; юкагиры — также «народ быстро вымирающий» и во всеподданнейшем отчете за 1885 год их считалось не более 786 человек; чукчи быстро обращаются в православие, но это им нисколько не мешает точно также быстро вырождаться и исчезать и их считается по тому же отчету всего 1.077 человек. «Кроме этих народностей, — замечает автор, — в Якутской области есть еще и другие, живущие по побережью океана, как-то: чуванцы (138 душ), коряки (5 душ), но вследствие их малочисленности образ жизни их не выяснен».

    Относительно якутов автор не указывает этого факта вымирания: «якуты — народ далеко не вырождающийся, несмотря на общее правило о вырождении инородцев». Другими словами, якуты применяются к новым условиям быта и не только не исчезают, но оказывают даже влияние на соседнее русское население. Этот давно уже замеченный факт подтверждает и г. Вруцевич следующими данными: «Они вообще трудолюбивы и хорошие хозяева, насколько достает умения, почему в результате они и пользуются большим благосостоянием, нежели подвергшиеся деградации местные крестьяне. Составляя доминирующий (господствующий?) элемент в области, якуты как бы подчиняют своему влиянию сравнительно немногочисленных здесь русских, и подчинение это поразительнее всего выражается в забвении родного языка приленскими крестьянами, которые и между собой не говорят теперь иначе, как по-якутски. Объякучивание объясняется отчасти и тем, что многие русские женятся здесь на якутках. Все сказанное до сих пор о якутах говорит за то, что этот народ имеет будущее, когда изменятся условия в Сибири».

    Из своего первобытного состояния они уже выходят, но нельзя сказать, чтобы цивилизация, какую получают они от русских, была высокого сорта. Например, мы читаем: «якуты теперь все православного вероисповедания. Много потрудился в обращении их протоиерей Слепцов в 1804 году, крестя их скопом (гуртом?). Но все их религиозные понятия, как и понятия приленских крестьян, очень скудны. Самый большой Бог у якутов — это тот, который летом гремит на небе. В это время, по мнению якутов, Бог сердится на людей, а потому и стращает их. Затем следует Бог Микола, старый, сердитый старик, посылающий зимой непогоду и мороз. По его распоряжению и при содействии казака Егора, становятся реки и весной вскрываются ото льда. Церковь якуты очень любят посещать... Однако, что для русского крестьянина составляет святость, для якута не всегда свято... Якут слил две религии, язычество и христианство, в одно и чрез это получилось у него какое-то своеобразное суеверие, которое и составляет его религию. За принятие христианства якут поплатился обязательным оброком в пользу духовенства, исполняющего у него теперь обязательные требы

    По словам г. Вруцевича, якуты при ближайшем знакомстве не внушают к себе особенного сочувствия: у них сохранились многие грубые, даже зверские черты дикого быта; с другой стороны они теряют и то, что было в их характере симпатичного: «якуты, с тех пор как познакомились с более цивилизованными русскими, начали утрачивать и симпатичные черты народа первобытного; нравы их значительно испортились, и это объясняется, конечно, тем, что они в лице русских знакомились лишь с изнанкой цивилизации. Первыми пионерами русской культуры и цивилизации у якутов вообще явились казаки, чиновники, миссионеры, крестьяне, кабатчики и лавочники. Казак принес с собою грубое насилие, чиновник — взяточничество и попирание закона, кабатчик — пьянство и беззастенчивое обирание, лавочник — ловкое надувательство; крестьянин, а за последние два десятка лет и поселенец, принесли грабежи и разбои, а особенно первый». Не мудрено, что якуты стали и сами перенимать все это; но они чувствуют, откуда идет эта порча старых нравов, и русские возбуждают в них ненависть. «Якуты, — говорит автор, — инстинктивно чувствуют, что нравы их растлили русские, которых они презирают. Всех русских якуты называют зверями. Презрение якутов к русским выражается также и в отвращении к русскому языку, которому они никак не хотят учиться».

    Все эти факты чрезвычайно любопытны и надо было бы желать, чтобы дальнейшие изыскания сообщили больше данных как о внутреннем быте якутов, так и об их отношениях с русскими. Сибирский инородческий быт, которому недавно посвятил особую книгу г. Ядринцев, все еще остается мало выяснен. Понятно, насколько в этом вопросе замешана и наша собственная сибирская цивилизация.

    /Вѣстник Европы. Журналъ Исторіи – Политики – Литературы. Т. V. Кн. 10. Санктпетербургъ. 1891. С. 838-891./

    М. С. Вруцевичъ: Обитатели, культура и жизнь въ Якутской области. Спб. 1891 г.

    До нас, обитателей Якутской области, новые печатные произведения доходят из Европейской России очень поздно, и очень часто бывает, что интерес, возбуждаемый какой-либо вновь полученною книгой в небольшой кучке интеллигентных читателей Якутской глуши, тайги или тундры, давно уже потух в читателях счастливого запада. И что всего обиднее для нас, так это то, что все, что умные люди пишут про нас самих, мы узнаем последние.

    Первый раз мы узнали о выходе занимающей нас книжки из «Вестника Европы» (окт. 1891 г.). Широкое и заманчивое ее заглавие, внимание к ней такого солидного органа, как «Вест. Евр.», одобрение ее Импер. Русс. Геогр. Обществом, в «3аписках» которого работа была помещена до выхода отдельным оттиском, — все это как бы служило для нас ручательством, что содержание книжки хотя отчасти будет соответствовать ее заглавию; но мы жестоко ошиблись...

    Надо заметить, что в последнее время в русской читающей публике интерес к этнографическим исследованиям и географическим сведениям заметно возрастает. Это явление очень отрадное. Тем не менее мы, россияне, еще очень плохо знаем свое собственное отечество. Сведения любого интеллигента про наши окраины не превышают сведений его, напр., о Центральной Африке. И неудивительно, когда до последнего времени в наших университетах не было даже кафедры по географии, не говоря уже об этнографии.

    Сибирь в особенности, несмотря на многочисленные путешествия, труды по различным вопросам, описания отдельных мест, народов и т. д., все-таки еще является страной малоисследованной и малоизвестной. Что же касается до крайнего северо-востока Сибири, то о нем можно сказать, что «земля наша широка, очень и очень не обильна, а что за порядки в ней господствуют — об этом мало кто знает, да лучше и не говорить об этом». Правда, имеются описания путешественников конца прошлого и начала нынешнего столетия, как Биллингса, Сарычева, Врангеля и др.; имеются классический труд академика Миддендорфа по исследованию северо-востока Сибири в 40-х годах, хотя требующих вь настоящее время кой-каких поправок [* Миддендорф, напр., полагает, что Якутск есть самое холодное место па земном шаре; по позднейшим же наблюдениям полюс холода находится гораздо северней — между Верхоянским хребтом и г. Верхоянском.]; есть замечательное исследование Маака о Вилюйском округе и его обитателях; есть немало других ценных работ различных наблюдателей и исследователей об отдельных местностях, о том или другом племени, о той или другой стороне быта русских и инородцев, — но, во-первых, все это разбросано по специальным изданиям, неизвестным публике, а во-вторых, все-таки, на основании имеющихся уже материалов, еще нельзя составить общую картину жизни этого обширного края и нельзя еще ответить на многие вопросы, какие народоведение и землеведение вправе ставить; еще есть здесь уголки, куда не ступала нога культурного наблюдателя; есть народы, как чукчи, коряки и юкагиры, принадлежность коих к тому или другому племени еще точно не установлена, хотя один из этих народов (юкагиры) находится накануне исчезновения; есть, наконец, целая область вопросов: о влиянии разных народностей Якутской области друг на друга, пришлых на туземных, об изменениях, происшедших в первых и о влиянии их на вторых, в какое время, откуда и каким путем первые пришли в Якутскую область и т. д. — вопросов, решение которых может быть чрезвычайно важно для истории не одной только Якутской области, а также для ретроспективного взгляда на первобытную культуру некоторых стран Центральной Азии.

    Все эти вопросы нисколько не подвинуты вперед появлением книжки г. В., которую мы даже не знаем, к какому роду сочинений следует отнести — к самостоятельным ли, или к компилятивным, или, наконец, к отделу писаний всякого рода туристов. Но, по-видимому, г. В. никогда в Якутской области не был; как компиляция эта работа не имеет значения, потому что не представляет собою более или менее полного свода существующих в печати данных. Но самый главный недостаток книжки тот, что она сообщает положительно неверные и сбивчивые сведения, могущие ввести в обман доверчивого читателя, незнакомого с краем. За исключением сведений, взятых автором из официального издания, некоторые описания жителей и их быта имели бы кой-какую цену, если б их отнести исключительно к Олекминску или даже к Олекминск. округу; но и их автор обесценил своими стараниями делать широкие обобщения и приписывать локальный оттенок целой области. То же самое относится к климату, геогнозии, географии, орографии, гидрографии и пр.

    Разобрать все, что написано в книжке, мы не можем, потому что, за исключением немногих мест с более или менее верными соображениями и мыслями, на каждую страницу книжки нужно было бы написать по меньшей мере десять. Посему мы ограничимся разбором мест, наиболее нас поразивших.

    Заметки о тунгусах, ламутах, чукчах и др. настолько кратки и убоги, что очень немного из них можно узнать о «культуре и жизни» этих обитателей Якутской области. Что же касается до данных статистики, якобы взятых г. В. из Всеподданнейшего отчета за 1885 г., а вернее из приложения к этому отчету, или так называемого «Обзора», то данные эти так далеки от действительных, что даже относительной правды собой не выражают. Так ламутов, по показанию «Обзора Якут. обл.» за 1885 г., числилось в области 840 чел: [* У г. В. цифра ламутов, как отрасли тунгусского племени, очевидно, входит в общее количество тунгусов, т. к. он считает всех тунгусов около 12.000 чел., а по «Обзору», без ламутов, их было в 1885 г. 10,518чел.], а по «Обзору» 1887 года в одном только Верхоянском округе их было 1.349 чел. (ламуты Колымского округа почему-то зачислены в одну графу с чукчами). В 2 года получился, значить, такой прирост ламутов: если из 840 чел. 1885 г. положить на Верхоянский окр. половину, то получим, что ламутское население в 2 года увеличилось более чем в 3 раза, а между тем, по словам автора, это народ вымирающий и исчезающий. Юкагиров по «Обзору» в 1885 г. было 786 чел., а по «Обзору» 1887 г. их уже только 430 чел. Коряков как по тому, так и по другому «Обзору» все те же бессменные 5 (?) челов. Чукчей по «Обзору» 1885 г. 1077 чел. Откуда взята эта цифра, мы решительно не понимаем. Если она означает количество чукчей, номинально числящихся русскими подданными, то их гораздо меньше; если же она означает количество всех чукчей, которых еще никто не считал, то во всяком случае цифра эта будет гораздо ниже действительной. По соображениям капитана Биллингса (его путешествие в конце прошлого столетия) их было 10,000 чел. Спутник Норденшельда Нордквист (Известия Имп. Р. Геогр. Общ. 1880 г. 2-й в.) определяет число одних береговых чукчей в 2,000 чел., а по Венюкову (Этнограф. карта России) их 12,000 чел. [* По «Памятной книжке Якутской области» на 1891 год чукчей мужчин 247 чел., женщ. 240 чел. Хотя не сказано, какие это чукчи, по надо полагать, что это и есть принявшие, в бытность (1868-1870) чукотской экспедиции барона Майделя, русское подданство, т. к. он обложил их ясаком по 1 р. с челов., а весь чукотский ясак теперь считается 247 руб. Между прочим иркутский генер. губерн. недавно предписал местным властям принять меры о привлечении в русское подданство всех чукчей]. Будучи в прошлом году на чукотской ярмарке, в Анюйской крепостце, мы спросили через переводчика одного из князей оленных чукчей: сколько их всего человек? Подумавши немного, он ответил: «много - мы на тундре все равно, что комары». Это, правда, далеко не точный ответ, но цифра 1077 челов. не менее фантастична, хотя в обратную сторону. Очевидно, что исправники сообщают в Статист. Комитет со слов писарей и князцов разных народностей совершенно произвольные цифры. Между прочим, чукчи, вопреки уверению г. В., не смотрят вымирающим племенем. Понятно, какую ценность имеют все эти цифровые данные.

    Что касается до описаний этих народностей, то все это краткие очерки, представляющие собою простую и дословную перепечатку из раздела «Этнография» в упомянутом же «Обзоре», с очень маленькими изменениями и добавлениями от автора. При перепечатке он иногда еще удваивал ошибки своего оригинала. Так, юкагиры в «Обзоре» считаются остатком исчезнувшего народа омонского, а у г. В. — омолинского. А дело в том, что путешественник бар. Врангель (его Путешествие, I ч., стр. 234), а впоследствии Нейман, спутник барона Майделя (Известия Сиб. Отд. Геогр. Общ. 1872 г.), сообщили слышанное ими на крайнем севере предание об обитавшем там некогда многочисленном, но теперь окончательно исчезнувшем, народе омоков. Бывший же чукотский миссионер свящ. Аргентов говорит (Записки Сиб. Отд. Геогр. Общ. 1857, кн. III), что предками юкагиров и были те знаменитые омоки. Вот откуда явилась омокская народность, превратившаяся в «Обзоре» в омонскую, а у г. В. даже в омолинскую [* Весьма возможно, что народа под именем омоков никогда и не существовало. Происхождение же предания о нем можно объяснить — чего все таки не беремся утверждать — лексически. Якуты словом омук (но не омок) обозначают всякого чужого. Омук по-якутски не только иноплеменник, но и всякий якут другого улуса, другого рода, даже другого местожительства. Несомненно, что якуты при приходе в Якутскую область этим словом окрестили всех ее прежних обитателей, в том числе и юкагиров. В памяти последних история этого слова запуталась, и впоследствии они сами стали так величать своих предков, и в этом смысле сообщение Аргентова будет верно.]. О промыслах юкагиров и других народностей автор знает лишь то, что знали в прошлом столетии, и, описывая обильный олений промысел, он, очевидно, не знает, что в настоящее время этого богатого промысла давно не существует. Вместо охоты за табунами «в 200-300 голов» теперешний юкагир счастлив, если весной ему удастся убить 2-3 диких оленей. На прекращение этого промысла и смотрят как на одну из главных причин вымирания жителей Нижне-Колымского края. О вымирании юкагиров можно судить по следующим данным. По словам Врангеля (Путеш., 1 ч., стр. 235), юкагиров в Колымском округе, было в его время 1.139 чел., платящих ясак. По «Памятной книжке Якут. обл. 1863 г.» всех мужчин юкагиров в округе уже было только 316 чел., а по «Обзору» 1889 г., мужчин юкагиров в округе уже числилось 225 чел. Проезжая прошлым летом по реке Колыме, мы были у омолонского рода юкагиров, живущих при впадении р. Омолона в Колыму. Всех мужчин, платящих ясак, т. е. в возрасте от 18 до 50 л., теперь только 6 челов. Всех их зовут Востряковыми. Собственно говоря, фамилия относится не к лицам, а к роду, и у каждого юкагирского рода есть какая-нибудь одна фамилия, которою, по всей вероятности, род обязан порядкам старой администрации. Все они говорят по-русски, а по-юкагирски забыли. Жалуясь на тяжелые времена, они нам рассказали, что по прежней народной переписи их было взрослых мужчин более 50 чел., сообразно с чем они и были обложены ясаком по 1 руб. с чем-то с души. Теперь их всего осталось 6 челов., и эти 6 чел. должны взносить ясаки за всех умерших. Такие грустные курьезы можно здесь встретить не у одних только юкагиров, но и у якутов и у русских Нижне-Колымского района. Система взысканий податей с обществ по ревизской сказке, а не с живых лиц-плательщиков, убыточна для фиска и выгодна для такого общества, рождения которого преобладают над смертями, но в обществе вымирающем эта система может только способствовать скорейшему сокращению числа плательщиков, и в сущности для правительства, тратящего на Колымский округ в 10 раз больше, чем оно с него получает, облегчение податей этим несчастным остаткам некогда большого племени не составляло бы большого расчета.

    Относительно якутов г. В. побольше прибавил от себя к тому, что о них сказано в «Обзоре» за 1885 год; но чем более о каком-либо народе сказано у автора, тем более встречаем несообразностей. Мы оставляем в стороне не уясненный еще вопрос о появлении якутов в области. Для выяснения же пройденных якутами «фазов развития» г. В. приводит следующие данные. «По рассказам поселенцев, работающих на приисках, они часто находят в земле каменные стрелы». «В 1868 г. на речке Соменке близ Олекминска найден был (кем?) кинжал... покрытый патиной.., как передавал очевидец. Это показывает, что в Олекминском округе жил когда-то народ, знакомый с бронзой». «Путешественник Неdеnström (Fragments sur la Sibérie, 1830) еще в 1810 г. открыл топор, сделанный из мамонтового бивня, и каменный нож на Котельном острове, находящемся на Ледовитом океане против устья Лены». Все это, может быть, так; но якуты-то тут причем? Впрочем и сам автор соглашается, наконец, что «трудно утверждать, какое все это имеет отношение к якутам». Смеем уверить автора, что на Котельном острове никогда не было якутов, а скорее были юкагиры. По поводу же упомянутых находок автор мог бы найти объяснение в литературе [* Врангель, ч. I стр. 122. Из журнала Геденштрöма]. Далее автор утверждает, что якуты познакомились с употреблением железа только с приходом русских, а до того времени они словно переживали каменный век. Мы, наоборот, готовы предполагать, что если признать справедливою теорию прихода якутов из Забайкалья, то на своей прежней родине они не только были знакомы с железом, но и были земледельцами. Подобное предположение не противоречит, с одной стороны, довольно высокой культуре у многих родственных якутам тюркских племен в самые древние времена, а с другой стороны, — тому обстоятельству, что культура якутов на новой их родине, несомненно, понизилась под влиянием климата. В умеренном климате культура людей во многих отношениях зависит от их собственных усилий, на крайнем же севере географическая широта решает возрос: градус широты поставит к северу точку над развитием земледелия, градус широты назначает предел наполовину оседлому наполовину кочевому скотоводству якутов; широта сделала некоторую часть якутов бродячими оленеводами, а крайний север обратил немногих якутов в жалких ихтиофагов и собаководов. Если в Забайкалье якуты могли быть скотоводческим племенем, то оленеводами и собаководами они уже не были. Поэтому, когда автор категорически заявляет (стр. 12), что «рыбная ловля, охота и кое-какие домашние производства во все времена служили якутам единственным источником их существования в их кочевом образе жизни», то все это нам кажется весьма условным и сомнительным. Но уже совершенно нелепо утверждать (стр. 7), что теперь «занятия якутов заключаются, главным образом, в рыбной ловле и охоте». В Колымском округе, отчасти и в Верхоянском, и то в северных их частях, якуты действительно рыболовы, но их здесь меньшинство: в Колымском округе, напр., их менее 5000, а во всей области 225.000. В других же округах якуты занимаются и скотоводством, и земледелием; охота теперь у якутов вообще побочное занятие. В Олекминском округе (где их считается около 10.000 чел.) земледелие даже в ущерб скотоводству делает большие успехи. Главная масса якутов живет в Якутском и Вилюйском округах, а тут они только скотоводы: земледелие пока сделало только ничтожные успехи, а рыболовами их можно назвать настолько же, насколько, напр., можно было бы назвать рыболовами швейцарцев за то, что они в их многочисленных озерах и горных реках ловят прекрасных форелей. Автор даже не прочел всего «Обзора», в котором на стр. 9 сказано: «Главным же источником к существованию служит для них скотоводство, и некоторые якуты владеют довольно значительными стадами рогатого и конного скота». Примерное количество скота, для указания размеров скотовладения якутов различных классов, приводимое автором на стр. 17, ровно никакого смысла не имеет для Якутского и Вилюйского округов, и вообще все, что г. В. говорит о посевах якутов, о рыболовстве и обо многом другом, можно отнести только к Олекминскому округу или даже к пригородным местам Олекминска.

    Описывая жилища, одежду, верования, обычаи якутов, автор обнаруживает незнакомство как с действительным бытом, так и с литературой по этим вопросам. Вот, напр., что он говорит об устройстве юрты: «юрта, несмотря на незатейливость своего устройства, имеет то преимущество перед великорусским домом, что она теплее (?!) его, посему не только здешние крестьяне, но и купцы (?) в городах устраивают юрты при своих домах». Это решительно все равно, если бы сказать, что жилище пещерного человека лучше надземных построек. Как непозволительны после всего этого нападки автора на таких компетентных ученых, как Реклю. Положим, что Реклю, не мало путешествовавший по другим странам, в Сибири не был, но при составлении географии нашего отечества он имел очень компетентных помощников, в том числе князя Кропоткина, путешествовавшего по Сибири и участвовавшего в одной ученой экспедиции генерального штаба (в Якутской обл. и он не был). Действительно, ошибочное мнение о способностях якутов им заимствовано у путешественника адмирала Врангеля, впавшего в этом отношении в ошибку. Происхождение этого мнения можно себе объяснить теми небольшими требованиями, которые обыкновенно культурный человек предъявляет к некультурному. Подобно тому, как малейшая догадливость и сообразительность ребенка заставляет часто не только пристрастных родителей, но и других взрослых восхищаться им, как будущим великим умом, так и по проявлениям зачаточной духовной жизни некультурного человека цивилизованный брат его нередко делает преувеличенное заключение о его необыкновенных талантах. В чем надо отдать полнейшую справедливость якутам, так это в их необыкновенной ассимиляционной силе. Суровость климата и другие неблагоприятные условия, понизившие вначале культурный тип якута, оказались бессильным в борьбе против размножения якутского племени. В 1795 г., по словам Кеппена (Маак, Вилюйский округ, ч. III), во всей области было 50,066 якутов, а теперь их около 225,000. Значит, менее чем в сто лет, якутское племя увеличилось в 4¹/₂ раза. Что же касается до выдающихся талантов и художеств якутов в настоящем, то они, пожалуй, выделяются при виде полного падения культурного типа русского Якутской области; но если приглядеться получше, то увидим, что кустарное производство якутов самое жалкое; плотничное и столярное ремесло, при котором якуты употребляют один инструмент — топор, еще находится в младенчестве. Разве можно сравнивать мебель и постройки якута с произведением рук последнего мастера в России? Резьба якутов на дереве и мамонтовой кости (причем употребляется один только нож, которым владеют в совершенстве) груба, аляповата: в линиях нет симметрии, в рисунках — перспективы, и во всем бедность фантазии. В связи со всем этим и в суждении по поводу общепризнанного вопроса о полном объякучении русских завоевателей — надо быть осторожным.

    Первые русские отряды казаков и промышленников, проникших в начале 17 столетия в Якутскую область, едва ли были из лучших представителей русской культуры. Здесь они нашли самые неблагоприятные условия для развития какой бы то ни было культуры. Мало того, будучи в значительном меньшинстве и удержав все-таки в подчинении громадную массу якутов, как завоеватели, в культурном отношении поддались массе побежденных и скоро выпустили из рук своих гордое знамя сознания своего культурного превосходства над якутами. Они скоро позабыли ремесла и искусства, сделались звероловами и скотоводами, стали одеваться в звериные и скотские шкуры, переняли много обычаев и суеверий от якутов и изменили своему родному языку. Не говоря уже о крестьянах, и между служащими казаками можно встретить таких, с которыми трудно сговориться по-русски, не зная якутского языка. Мы с таким казаком, Гатиловым, ехали 2 года тому назад из Якутска в Верхоянск. С другой же стороны, столь бросающаяся в глаза культурная победа якутов над своими завоевателями не даром обошлась для быта самих якутов. Мы не будем говорить здесь об административном воздействии русской кучки на массу якутов, но скажем, что под влиянием первой весь первобытный строй якутов пошатнулся, для них открылась целая область новых потребностей и понятий, нравы смягчились, кое-что хорошего переняли они от русских (земледелие возникло и делает успех под влиянием русских), но и много также несимпатичных сторон характера; язык якутов подвергся значительным изменениям, как по отношению к некоторым образованиям, так и по введению многих русских слов для означения даже таких понятий, которые были якутам неизвестны еще до прихода русских, — с подчинением, правда, этих слов законам благозвучия якутского языка; и если язык у народов, не имеющий письменности и других древних памятников, служит живым и почти единственным источником, из которого можно черпать данные для неизвестной истории прошлого народа, то влияние русского языка на якутский может сильно затруднить подобные исследования. В г. Средне-Колымске, а тем более в Колымском уезде якуты не знают по-русски, но горожане и казаки между собой говорят по-русски, хотя по-якутски все знают. Но чем дальше на север, вниз по течению р. Колымы, тем обрусение якутов заметнее. Урочище Кресты, в 200 в. от Нижне-Колымска, составляет первое виденное нами сплошное якутское селение на манер русской деревни, с рубленными домами вместо юрт. Скота у крестовских якутов нет; занимаются они рыболовством, а зимой гонят казенную почту на оленях; говорят и по-якутски, и по-русски. Якуты же 1-го Матюжского рода, живущие в Нижне-Колымске и в его окрестностях, как и юкагиры, ничем от русских не отличаются. И замечательно, что низовые якуты, всего в 200 в. от Крестов и 500 в. от Средне-Колымска, еще настоящего Якутского царства, — ни одного слова по-якутски не знают. Когда приезжий — весной, во время ярмарки — с верху в Нижний якут заговорит со своим низовым соплеменником по-якутски, последний толкнет в бок средне-колымского русского и скажет: «брат, а брат, что он такое сказывает?»

    Все до сих пор связанное нами доказывает ясно, как мало еще изучено многочисленное племя якутов. Мы не могли не порадоваться от души появившемуся слуху, будто ведутся переговоры о снаряжении экспедиции для этнографического исследования якутов, между Вост. Сиб. Отд. Геогр. Общ. и некоторыми лицами, прожившими по 5-10 лет в глуши якутских улусов, основательно изучивших якутский язык и быт. Известный член-соревнователь Геогр. Общ., по слухам, готов пожертвовать на эту экспедицию 6,000 рублей, причем на первый раз предполагается ограничиться изучением одного Якутского округа. Между упомянутыми лицами, несомненно, есть люди, известные уже Отделу своими работами, люди серьезные и скромные, и если в силу этого они воздержатся от широких выводов и обобщений, то голые данные их наблюдений и изучений в руках таких ученых, как академики Бетлинг и Радлов, могут явиться неоценимым сокровищем. К сожалению, нам неизвестно, в каком положении теперь этот проект.

    Вл. I-нъ. [Владимир Иохельсон]

    Якутск. 16 мая 1892 г.

     /Этнографическое обозрѣніе. Изданіе Этнографическаго Отдѣла Императорскаго Общества Любителей Естествознанія, Антропологіи и Этнографіи, состоящаго при Московскомъ Университетѣ. Кн. XIX. № 4. Москва. 1893. С. 162-169./

     — Записки Восточно-Сибирскаго Отдѣла имп. р. Географическаго Общества по общей географіи. Томъ II, выпускъ 1-й. Очерки крайняго сѣверовостока. И. Шкловскаго. Издано на средства Е. И. Голдобиной. Иркутскъ, 1892.

    ...До нас доходили сведения, что в среде восточных сибиряков, заинтересованных в изучении этого края, произвела неприятное впечатление книжка г. Вруцевича, о северо-восточной Сибири, изданная в Петербурге Географическим Обществом и во многих отношениях весьма некомпетентная. Лучшим возражением против нее было бы более обстоятельное описание того края, — потому что главной причиной внимания к книжке г. Вруцевича был интерес к малоизвестной стране. Она действительно известна очень мало: лишь очень немногие путешественники достигали до этого негостеприимного захолустья, которое поэтому описывалось только отрывочно...

    Д.

    /Литературное обозрѣніе. // Вѣстник Европы. Журналъ Исторіи – Политики – Литературы. Т. III. Кн. 6. Санктпетербургъ. 1893. С. 891./

                                     НА ТЕМУ ОБ ОБСТОЯТЕЛЬНОМ ИССЛЕДОВАНИИ

                                                           СЕВЕРО-ВОСТОКА СИБИРИ

    В июньской книжке «Вѣстника Европы» за 1893 год я нашел очень благосклонную рецензию на изданную В. С. Отделом книжечку г. Шкловского — очерки крайнего северо-востока. Отзываясь весьма благосклонно о труде г. Шкловского, почтенный рецензент попутно затрагивает несколько интересных вопросов, на которые я счел бы своим долгом немедленно отозваться; но, благодаря моей командировке в Монголию, узнал о рецензии слишком поздно, после своего возвращения в Иркутск, осенью 1893 и заранее извиняюсь за невольное промедление. Действительно, мы несогласны со взглядом почтенного журнала на статью г. Вруцевича, она страдает многими недостатками. Недостатки эти неизбежны для лица, никогда лично в Якутской области не бывавшего и мало знакомого с литературой. Согласны с редакцией в том, что описание далекого и малоизвестного края было бы весьма желательно, хотя, конечно, не для того, чтобы представить «лучшее возражение» на статью Вруцевича, а по более серьезным соображениям...

    Д. Клеменц.

    /Восточное Обозреніе. Газета литературная и политическая. Иркутскъ. № 46. 5 ноября 1893. С. 3-4./

                                                                          ГЛАВА II.

                                                                  На якутской свадьбе.

    Спиридон. — «Бырдах-ые». — «Каменные люди». — Легенда о происхождении болотной травы. — В летнем чуме. — Якуты. — Тоёны, ытымныт и хамначыт. — Нравственные качества якутов. — Свадьба. — Сватанье. — Введение жены в дом мужа. — Банкет у Моксогола.

                                                                                   II.

    Якуты появились на Лене, теснимые на берегах Байкала бурятами, и на Колыме, — спасаясь после разгрома, последовавшего за усмирением восстания Дженника (XVII в.). Якуты принесли с собою в этот пустынный край следы более высокой культуры: в якутском языке есть слово железо (тимир), хотя на берегах Колымы беглецам пришлось взяться за орудия из мамонтовой кости и камней. Якуты знают слова: земледелец (басамнай), читать (асабын), писать (суруй), письмо (сурук); даже понятие «ученый» весьма удовлетворительно можно перевести юерэхтэх. На крайнем северо-востоке все эти понятия остались в виде простого рудимента в языке. Якуты в течение шести веков беспрерывно были кем-нибудь побеждаемы. Удивительная живучесть этого племени сохранила его от истребления; больше того, якуты — единственные инородцы на севере, которые увеличиваются численно. За то исторические условия не особенно выгодно отразились на нравственных качествах этих дикарей. Реклю, так удачно характеризовавший полярных инородцев, — выдал якутам волчий билет. Знаменитый географ был прав лишь отчасти: его нелестная аттестация всецело относится лишь к якутам Олекминского округа, беспрестанно находящимся в соприкосновении с русскими. То же можно сказать о взгляде г. Вруцевича, высказанном им в его интересной статье «Обитатели, культура и жизнь въ Якутской области» [* «Записки Им. Р. Геогр. Общ. по отдѣленію этнографіи», т. XVII, вып. II, СПБ. 1891.]...

                                                                         ГЛАВА V.

                                                                         К чукчам.

    Приезд новых гостей. — «Козел». — «Холуи». — Погода «на мороку». — В чукотском лагере. — «Natio ferocissimer et bellicosa». — Онкилоны и чукчи. — Чукотские похороны. — Игры.

                                                                                 II.

    Нет, кажется, на земном шаре ни одной пяди земли, которая не была бы ареной борьбы между племенами, вытеснявшими одно другое. Некогда боролись и из-за холодной Чукотской земли, лежащей между 64 и 71 градусами северной широты, — из-за территории, про которую один из первых исследователей сказал: «вся Чукоция есть не что иное, как громада голых камней; климат же самой несносной» [* Путешествіе капитана Биллингса, etc. Спб., 1811, стр. 57.]. Вдоль берега Ледовитого океана, вплоть до Берингова пролива, там и сям виднеются следы старинных жилищ. Чукчи говорят, что тут жило племя онкилон, которое они победили и прогнали на острова Ледовитого океана...

    Между пришельцами и аборигенами завязалась ожесточенная борьба; но силы были не равны. Аборигены были маленького роста, тогда как чукчи выше среднего. Чукотские предания говорят, что онкилоны двумя партиями отправились на ту землю, которая видна с мыса Якан. Если действительно верны предположения известного географа Маркгама, что онкилон и эскимосы одно и то же, то нас невольно поразит чудовищное расстояние, которое этим полярным эмигрантам пришлось сделать. Они искали обетованную землю под 83° с. ш., а может быть и выше. На островах Парри, по проливу Баррова, в последнее время неоднократно были найдены остатки хижин, саней и др. вещей, тождественных со скарбом, найденным в жилищах онкилон. Дальнейший путь сибирских скитальцев еще не прослежен. Факт тот, что в XIV веке они спустились уже в Гренландии с севера; другими словами, онкилоны (если только они то же, что эскимосы) пересекли Ледовитый океан. В XIV именно веке «карликовые люди» — скрэлитеры появились в Гренландии, где истребили исландцев, появившихся там пять веков назад, под предводительством Эрика Рыжего. Как бы то ни было, чукчи в XV веке остались полными властелинами территории. Ближайшие соседи их были миролюбивые кангиэниси и ламуты, с которыми приходилось не раз воевать. Между этими двумя племенами загорелась непримиримая вражда, которою потом воспользовались, да пользуются и до сих пор русские [* Я позволяю себе говорить обстоятельно о чукчах, потому, что сведения в литературе об этом племени крайне скудны. В интересной статье г. Вруцевича «Обитатели, культура и жизнь въ Якутской области» («Записки Имп. русск. геогр. Общ. по Отдѣл. этнографіи», т. XVII, вып. II, Спб., 1891 г.) об этом племени говорится лишь мимоходом. А между тем это последняя, по времени, работа о крайнем северо-востоке. Ряд статей г. Костюрина, напечатанных в Сибирском Листке за 1893 г. («Экономич. положеніе чукчей»), хотя интересны, но исключительно компилятивного характера.]. В 1646 г. русские столкнулись в первый раз с чукчами. Спустившись по Колыме к океану, русские удальцы заметили на берегу ряд палаток и возле них каких-то инородцев, не похожих ни на одно племя, с которым приходилось, сталкиваться. Русские пристали к берегу и сложили у воды ножи, котлы, топоры и т. д. и отплыли. Чукчи заменили их мехами, моржовыми клыками и изделиями из них. Промышленники предположили, что неведомое племя и есть обитатели той страны, где в изобилии водится соболь, и попытались покорить дикарей. Но велико было изумление удальцов, когда чукчи, вместо того, чтобы броситься в рассыпную после первого же залпа, как это делали всегда дикари, храбро кинулись на русских... Слух о воинственном племени прошел по всей Сибири и проник за границу...

    /Діонео [И. Шкловский].  На крайнемъ сѣверо-востокѣ Сибири. С.-Петербургъ. 1895. С. 48-49. 142, 144-146./

    ...Чтобы познакомить читателя с якутской юртой, я предпочитаю рассказать, как она строится, так как при обыкновенном описании, можно, пожалуй, наговорить вздору, как это и случилось с одним ученым исследователем Якутской области, у которого юрта врылась как-то углом в землю [* Автор имел в виду М. С. Вруцевича и его сочинение: «Обитатели, культура и жизнь в Якутской области» (Записки И.Р.Г. Общества по отделению Этнографии, т. ХVII, вып. II. СПб. 1891). В свое время г. В. И. поместил в «Этнографич. Обозрении» подробный разбор этого «сочинения» в противовес незаслуженно-лестному отзыву рецензента «Вестника Европы» (1891, октябрь: Литерат. Обозрение). Э. П.]...

    /Трощанскій В. Ф.  Якуты въ ихъ домашней обстановкѣ. (Этнографическій очеркъ). // Трощанскій В. Ф. и Пекарскій Э. К.  І. Якуты въ ихъ домашней обстановкѣ. Этнографическій очеркъ. ІІ Изъ якутской старины. Старые писатели о якутахъ. [Изъ журнала «Живая Старина», выпуск III и IV, 1908 г.] С.-Петербургъ. 1909. С. 16./